Текст книги "Триптих"

Автор книги: Макс Фриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)

Еду скоро принесут.

Доктор Ган. Что это значит?

Стражник. Понятия не имею.

Доктор Ган. Подробности неизвестны?

Стражник. Супруга господина прокурора ждет внизу.

Доктор Ган. Члены суда оповещены?

Стражник. Да, господин доктор.

Доктор Ган. Сейчас приду.

Стражник уходит.

(Собирает свои бумаги.) Вам повезло.

Убийца. Какой снег идет…

Доктор Ган. Суд переносится.

Убийца. Вы представить себе не можете, доктор, как мне это знакомо: семь прутьев, за которыми – мир, в точности, как за моим окошком, когда я еще работал, был на свободе…

Доктор Ган. Вы слышали, суд переносится. Подумайте над моими вопросами. Спокойно, не торопясь. Сегодня пятница, мы увидимся теперь в понедельник. Я очень тороплюсь.

Входит стражник.

Стражник. Все?

Доктор Ган. Все. (Уходит.)

В камере остается стражник, принесший еду – жестяную тарелку и большое ведро.

Стражник. Ну что вы на это скажете, а?

Убийца. Опять горох?

Стражник. Сгинул прокурор; сгинул – и все тут! Такого еще никогда не бывало. Он мне все говорил, что я похож на пчеловода…

Убийца. А хлеб есть?

Стражник. Что вы на это скажете, я вас спрашиваю.

Убийца. Жаль.

Стражник. Почему жаль?

Убийца. Единственный, кто меня понимал… (Откусывает хлеб, принимается есть суп, налитый стражником.)

Не сумев завязать разговора, стражник уходит.

Слышно, как тюремная дверь закрывается на замок.

3. Прокурор берет в руки топор

Избушка в лесу.

У печи сидит Инга, юная светловолосая девушка. Ее пожилая мать ставит на стол три тарелки.

Инга. Суп готов. Если отец сейчас не придет, все остынет.

Мать. Ты опять за свое!

Инга. И я снова буду виновата.

Мать выходит. Слышно, как она кричит: «Йенс! Йенс…»

 
Наша жизнь такова
Каждый день, и такой
Она будет, пока я не состарюсь
И не умру…
С улицы доносится ругань отца.
Такой она будет
Каждый день.
Но нет, однажды
Я выйду кормить кур,
Как всегда и всегда;
Все начинается сначала,
Отец запряжет свою лошадь,
Позовет меня в лес помогать,
Как всегда и всегда,
И вдруг
Он появится здесь,
Граф Эдерланд,
С топором в руке.
Горе!
Горе тому,
Кто станет у нас на пути,
Горе вам всем,
Вы падете, как лес,
Под ударами топора!
 

Входят мать и отец, старый угольщик с топором в руке. Он ставит его к стене, рядом с дверью. Все садятся за стол.

Отец. На одном мне все только и держится.

Мать. Приди, господи Иисус Христос, будь гостем нашим и благослови посланное тобой, аминь.

Инга разливает суп.

Отец. Это еще что за парень слоняется возле нашего дома?

Мать. Какой парень?

Отец. Я ее спрашиваю.

Инга. Меня?

Отец. Что это за парень?

Инга. Откуда мне знать?

Отец. У меня он не послоняется!

Инга. Я никого не видела.

Отец. И соли на столе нет!

Инга встает и приносит соль.

Со вчерашнего дня он часами торчит в лесу, где я очищаю сосны от веток. Думает, я не вижу, как он стоит за деревьями и глазеет. Я за ним бегать не стану. Заблудился, так подойди и спроси дорогу.

Мать. Со вчерашнего дня, говоришь?

Инга. Где же он был всю ночь?

Мать. В снегу?

Отец. А нам что!..

Инга перестает есть.

Куда опять уставилась?

Мать. Оставь ее.

Отец. Почему она не ест суп?

Родители продолжают есть.

Инга.

 
Наша жизнь такова
Каждый день.
Но однажды
Он будет здесь,
Граф Эдерланд,
С топором в руке,
И горе тому,
Кто станет у нас на пути,
Горе вам всем,
Вы падете, как лес,
Под ударами топора…
 

Отец. Опять она о своем графе.

Мать. Оставь ее.

Отец. Что ни день – все одно и то же.

Инга.

 
Граф Эдерланд идет по земле,
Граф Эдерланд с топором в руке,
Граф Эдерланд идет по земле!
 

Отец и мать испуганно оборачиваются к двери, Инга по-прежнему неподвижно смотрит перед собой. В дверях стоит прокурор с кожаной папкой, его пальто и шляпа покрыты снегом.

Мать. Вы к нам?

Прокурор молчит.

Отец. А мы как раз обедаем.

Прокурор молчит.

Мать. Кто вы?

Прокурор молчит.

Инга. Не хотите ли сесть, господин? (Пододвигает свою табуретку.) Господин, должно быть, устали за ночь.

Прокурор. Очень.

Молчание.

Я не хотел бы вам мешать…

Мать. Вы снизу, из города?

Прокурор. Вообще это не в моих правилах…

Инга. Не хотите ли есть, господин?

Мать. У нас, правда, только суп.

Инга. Гороховый.

Мать. Принеси тарелку.

Инга выходит.

Отец. Да…

Мать. Зимой, когда дороги заносит снегом, здесь легко заблудиться. Если вам в деревню, то нужно все время держаться ручья. Сейчас он замерз и на тот берег переходите в любом месте – мост вам не понадобится.

Молчание.

Только я не знаю, нужно ли вам в деревню.

Молчание.

Сюда обычно никто не заглядывает.

Прокурор молчит.

Отец. У нас нечего взять, она хочет сказать. Избушка без света, сани да лошадь, ведь вы меня видели, дрова – это все, что здесь стоит, если угодно знать, да девятнадцать кур – вот и все, к тому же лошадь никуда не годится.

Прокурор. Что вы этим хотите сказать?

Мать. Бедные мы, он хочет сказать.

Отец. А то приходил тут раз один…

Мать. Перестань!

Отец ест суп.

Потерпите немного, господин. Она должна еще вымыть тарелку, мы никогда не пользуемся четвертой.

Прокурор. Я рад, что могу согреться.

Отец. Раз приходил тут один, да, двадцать один год назад, убил мою мать и отца. И не взял ни кроны. Сумасшедший какой-то. Убил их топором, когда я был в лесу. Так его и не нашли.

Мать. Зачем ты вспоминаешь об этом?

Отец. В наших местах такое бывает не часто.

Прокурор. Вам нечего бояться.

Отец. Я не боюсь.

Прокурор. Хотел бы я то же самое сказать о себе.

Возвращается Инга с вымытой тарелкой.

Мне крайне неловко, что я так вот явился, но действительно очень хочется есть.

Мать. Хлеба на всех хватит.

Прокурор. Вообще это не в моих правилах…

Ему дают хлеб.

Спасибо.

Перед ним ставят тарелку с супом.

Спасибо.

Молчание.

Отец. Как запрягу лошадь, так и ты выходи. Понятно? Один я со всем не управлюсь.

Инга. Я?

Отец. Вязать вязанки могут и женщины.

Прокурор. Может я могу вам помочь?

Мать. Ешьте лучше суп, пока не остыл.

Прокурор. Но потом.

Отец. Я не к тому говорил.

Прокурор. Почему бы и нет?

Отец выходит.

Мать. Слышала? Не заставляй его ждать. Как только запряжет лошадь, так и выходи. Он и так весь день бранится. Да не забудь о курах! (Выходит.)

Прокурор. Что-то это мне напоминает, никак не вспомню.

Инга. Что?

Прокурор. Гороховый суп…

Инга. Я рада, что вы пришли.

Прокурор. Я? Почему же?

Инга. Прежде чем я состарилась и умерла.

Прокурор. Ты?

Инга. Возьмите меня отсюда!

Прокурор. Почему?

Инга. Разве вы не видите?

Прокурор. Да…

Инга. Здесь смертельная скука. Всегда. Просидите хоть десять лет на нашей кухне, ничего не изменится, за полчаса вы все и узнаете.

Прокурор. Понимаю…

Инга. Вы действительно возьмете меня отсюда?

Прокурор ест суп.

Меня зовут Инга.

Прокурор. Инга?

Инга. Почему вы так на меня смотрите?

Прокурор. Вспоминаю. У меня давно было это чувство. Всегда. Такое чувство, будто меня где-то ждут. И всегда не там, где я нахожусь. И вот теперь я чувствую, что мне нужно что-то сделать.

Инга. Что же?

Прокурор. Не знаю.

Инга наклоняется к печке.

Раньше мне казалось, я знаю, что надо делать, но я ошибался. Я умел лишь выполнять свой долг и все-таки иногда не мог отделаться от чувства, что я не выполняю его, – это чувство никогда меня не оставляло. Никогда.

Инга. Хотите еще супа?

Прокурор. Как тебя зовут?

Инга. Инга.

Прокурор. Если б я только знал, кто я такой.

Инга. Вы не знаете этого?

Прокурор. Все это уже когда-то было со мной: как ты стоишь сейчас у печки. Именно так. Твои волосы в красном свете и твой сияющий взгляд. Именно такой. Сияющий.

Инга подкладывает дрова в печку.

Я так испугался, когда увидел старика угольщика. Вчера. Не топора, понимаешь, и не собак. Я боюсь людей. Тебя меньше всех: ты не спрашиваешь, кто я. Это замечательно. Ты не думай, что я влюблен, раз ты молода и красива…

Инга. Да я совсем не такая.

Прокурор…словно фея.

Инга. Говорите еще!

Прокурор. Это все, что я могу вспомнить: у меня дела, много работы и вдруг – я стою в лесу, с папкой под мышкой, в каком-то незнакомом месте. И у меня много времени. Все, что было за мной, вдруг пропало, впереди – лес, вокруг снег и ничего больше, один снег, заметающий следы, и кругом деревья, сплошные сосны, ничего, кроме сосен, кроме красных стволов. И только звонкие удары топора.

Инга встает.

Тебя зовут Хильда?

Инга. Инга.

Прокурор. Откуда я тебя знаю?

Инга. Говорите еще!

Прокурор. Мне нечего больше сказать…

Инга садится к его ногам.

Прокурор. В глубине, на самом дне воспоминаний, всего два-три лица, повторяющихся снова и снова. Как ни ломай голову, других нет и нет. И постоянно одно лицо, похожее на твое. И неизменно другое – похожее на жандарма, которому непременно нужно знать, куда ты идешь и зачем. Всюду железные прутья…

Инга. Что всюду?

Прокурор. Прутья, решетки, ограды – прутья… (Встает и смотрит в маленькое окно.) Словно деревья в лесу, которые хочется срубить, если есть топор.

Инга. Говорите еще, я слушаю…

Прокурор. Когда-то я был капитаном. О да. Плавал в открытом море. На моем корабле было три мачты, мостик напоминал орлиный клюв, я бы и теперь мог его нарисовать. Мы объездили весь мир. Вдоль и поперек… Без маршрута и цели. Мы ели рыбу, ее было много везде, и плоды с берега, иногда ходили на охоту и, запасшись всем необходимым, плыли дальше. Да, а потом…

Инга. А что потом?

Прокурор. Потом он вдруг стал игрушкой, мой корабль с трем мачтами, игрушкой, которую можно взять в руки и поставить на шкаф, – мой корабль, на котором я был капитаном.

Инга. Ужасно.

Прокурор. Да. (Смеется.) И горничная каждый день вытирала его тряпкой.

Возвращается отец.

Отец. Сани готовы.

Инга встает.

А вот топор, если у господина есть желание, работы всем хватит.

Прокурор. Спасибо.

Отец. Меня зовут Йенс. А вас?

Прокурор. Меня…

Инга. Граф Эдерланд!

Отец. Граф…

Прокурор смеется.

Граф Эдерланд?

Инга. Да! Да!

Прокурор. Что это вы дрожите… Вас трясет…

Отец с немым криком отступает от него, словно от привидения, прокурор стоит, наблюдая за происходящим, а затем понимает, в чем дело: в руке у него топор.

Инга.

 
Однажды Вдруг
Он придет —
Граф Эдерлапд.
Снаружи ржет лошадь.
С топором в руке.
Горе!
Горе тому,
Кто станет у нас на пути,
Горе вам всем,
Вы падете, как лес,
Под ударами топора…
 

Отец. Смилуйся! Смилуйся! Смилуйся!

Прокурор смеется.

Инга. Пошли!

Отец падает на колени.

Наши сани готовы.

Снаружи ржет лошадь.

Пошли!

4. Первые известия о пропавшем

Кабинет прокурора. День.

Господин Марио, ясновидец из варьете, стоит, подбоченившись и разглядывая стены, сплошь заклеенные обложками скоросшивателей. Эльза в элегантном, насколько позволяет домашняя обстановка, платье нервно курит сигарету, дожидаясь результатов этого осмотра. Сбоку доктор Ган, не испытывающий, как видно, особого удовольствия от своего пребывания здесь.

Марио. Ага… ага… ага…

Эльза. Что вы этим хотите сказать?

Марио. Это и есть его кабинет?

Эльза. Да.

Марио. Ага… А это все протоколы?

Эльза. Да.

Марио. Дела?

Эльза. Что вы имеете в виду?

Марио. Дела. Я имею в виду дела. Убийства, грабежи, клятвопреступления, изнасилования, шантаж, разводы…

Эльза. Да-да, конечно.

Марио. Обложки черные, названия – на белой бумаге. (Снимает очки и, приблизившись к стене, читает в разных местах названия дел.) Очень аккуратно, очень…

Эльза. Это всем известно, господин Марио, мой муж был аккуратным человеком, об этом весь город знает, не нужно быть ясновидцем, чтобы это определить.

Марио. Очень аккуратно…

Эльза и доктор Ган обмениваются взглядами.

А вы, мадам, – его жена?

Эльза. Да, разумеется.

Марио. Ага…

Эльза. Почему вы спрашиваете об этом?

Марио смотрит на нее, сняв очки.

Это был его письменный стол.

Марио. Один вопрос, если позволите…

Эльза. О, пожалуйста.

Марио. Чей теперь это стол?

Эльза. Теперь? То есть как?

Марио. Ибо вы сказали, почтеннейшая: это был его письменный стол.

Эльза. Я сказала: это – его письменный стол.

Марио. Был его письменный стол.

Эльза. Значит, я оговорилась.

Марио. Ага… (Протирает стекла очков и смотрит, близоруко щурясь.) Уважаемый пропавший, как видно, много работал…

Эльза. Да…

Марио. Жизнь его была труд, как пишут в некрологах, труд и исполнение долга.

Эльза. Мой муж был прокурором.

Марио. Ага…

Эльза. То есть он – прокурор.

Марио. Ага… (Рассматривает очки на свет.)

Эльза. Не знаю, поможет ли вам осмотр других комнат.

Марио. Поможет. (Снова надевает очки и оборачивается к другой стене.) И это тоже протоколы?

Эльза. Да-да.

Марио. Обложки черные, названия – на белой бумаге. (Рассматривает обложки, читая в разных местах названия.) Весьма добросовестно, весьма…

Доктор Ган и Эльза обмениваются взглядами.

А это что такое?

Эльза. Вы о чем?

Марио. На шкафу.

Эльза. Ах, это. Ничего особенного.

Марио. Корабль?

Эльза. Игрушка.

Марио. Ага…

Эльза. Безделушка.

Марио. Похож на то судно викингов, а?

Эльза. Похож.

Марио. А паруса из пергамента…

Эльза. Собственно говоря, этот корабль, скорее всего, времен испанских мореплавателей, времен Колумба, я думаю, – судя по испанскому названию.

Марио. Ага…

Эльза. «Эсперанца».

Марио. А паруса из пергамента… (Внезапно отворачивается от модели парусника, снимая очки.) Какие есть еще комнаты?

Эльза. Здесь была его спальня.

Марио. Ага…

Эльза. Здесь – его спальня.

Марио. Если позволите.

Эльза. Прошу вас. Здесь ничего не изменилось. Может быть, вам удобнее осмотреть ее одному?

Марио. Если позволите. (Уходит в спальню.)

Эльза закрывает за ним дверь и поворачивается к доктору Гану, облегченно вздыхая. Она берет сигарету, доктор Ган подходит к ней с зажигалкой.

Эльза. И ты серьезно думаешь, что от этого будет толк?

Доктор Ган. Мы должны испробовать все, Эльза. Это наш долг перед ним; ясновидец так ясновидец.

Эльза. Из варьете!

Доктор Ган. Где ж их еще взять?

Эльза курит.

Наши поиски, ты же знаешь, ничего не дали. Двое суток уже идет снег. Полицейские ищейки тут так же беспомощны, как и наш разум. Ни зацепки, ни следа, ни единого человека, который бы его видел…

Эльза. Прошло уже два дня.

Доктор Ган. Будешь коньяк?

Эльза. Не представляю себе, что могло произойти. Не представляю! Меня не покидает мысль: что бы там ни было, он делает это, чтобы досадить нам.

Доктор Ган. Эльза!..

Эльза. Тебе и мне!

Доктор Ган. Милая…

Стук в дверь.

Эльза. Войдите!

Входит Хильда.

Что случилось?

Хильда. Почта.

Эльза берет почту и вскрывает ее.

Собака все еще ничего не ест, ваша милость. Я подогрела ей молока, но она не пьет, а когда господин прокурор вернется и увидит, что Вотан голодает…

Доктор Ган. Хильда! Я спрашиваю тебя еще раз… Хильда. Я-то здесь ни при чем.

Доктор Ган. Тебя никто и не обвиняет.

Хильда. Отчего ж тогда столько вопросов?

Доктор Ган. Ты последний человек, с которым он говорил. Почему ты ничего не расскажешь? Ты развела огонь в камине, как ты говоришь…

Хильда. Да.

Доктор Ган. Что он тебе сказал?

Хильда. Он смотрел на меня, потому что я была босиком.

Доктор Ган. И не сказал ни слова?

Хильда. Сказал, конечно.

Доктор Ган. Что же?

Хильда. Велел мне сжечь бумаги…

Доктор Ган. Гм…

Эльза. И ты это сделала?!

Хильда. Раз господин прокурор пожелал…

Доктор Ган. Гм…

Хильда. Я-то здесь ни при чем.

Господа дают ей понять, что она их больше не интересует, но она остается.

Узнали уже что-нибудь про господина прокурора? Во всех газетах его портрет.

Эльза. Займись своим делом, Хильда.

Хильда уходит.

Терпеть ее не могу! Уж эта мне деревенская простота! Ты видел, какое у нее лицо? Скулы и оскал, когда открывает рот, – прямо кошка! (Вскрывает почту.)

Доктор Ган. Тебе это позволено?

Эльза продолжает вскрывать почту.

У него тут осталось полкоробки сигар «Ромео и Джульетта», они просто засохнут.

Эльза. Пожалуйста, прошу тебя.

Доктор Ган выбирает сигару.

Ничего! Одни счета, брошюры, приглашения, директивы, указы, воззвания, показания, проблемы обеспечения по старости, проблемы отопления, охраны природы, борьбы за мир. (Бросает всю груду на письменный стол.) Одна бумага… (Опускается в мягкое кресло.)

Доктор Ган (зажигает сигару). А что он сказал тебе в ту ночь? Ведь вы еще разговаривали, ты говоришь.

Эльза. Ничего особенного.

Доктор Ган. Но все-таки?

Эльза. Я и не слушала толком. Сказала, чтобы он сходил к врачу, взял отпуск, принял снотворное. Я уже привыкла, что он вдруг одевается среди ночи. Он часто так делал, когда у него много работы. Вдруг проснется и вспомнит, что забыл что-то сделать. У него это постоянно в голове, с тех пор как я его знаю.

Доктор Ган. Что именно?

Эльза. Что он что-то упустил, забыл…

Молчание.

Доктор Ган. Может, у него просто любовница?

Эльза снова встает.

Ты думаешь, он что-нибудь заметил?

Эльза. Ты о нас?

Доктор Ган. Мне было бы неприятно.

Стук в дверь.

Эльза. Тебе кажется, он заметил?

Доктор Ган. Мне кажется, кто-то постучал.

Стук в дверь.

Эльза. С меня довольно! Так бесстыдно вынюхивать! Пусть не думает, что я ей это позволю… (Распахивает дверь, но за ней никого нет.) Хильда? Хильда!

Стук в дверь.

Доктор Ган. Должно быть, стучат в другую дверь.

Стук в дверь.

Эльза. Войдите!

Из спальни выходит господин Марио.

Марио. Простите, если помешал.

Эльза. Что вы, что вы!

Доктор Ган. Ничуть!

Эльза. Как это – помешали?

Доктор Ган. Напротив!

Эльза. Напротив!

Марио. Уже шесть часов. В восемь у меня представление. Весьма сожалению. Но, собственно, я уже видел все, что можно увидеть. Видел и спальню: все очень аккуратно, очень…

Эльза. Вы уже уходите?

Марио. Я бы еще хотел спросить мадам…

Эльза. Пожалуйста.

Марио. О двух вещах. (Берет с кресла пальто.) К сожалению, я никогда не видел господина прокурора. Вы простите, я вынужден об этом спросить, то есть, если вам не мешает присутствие этого господина.

Доктор Ган. О, я могу и уйти.

Марио. Речь идет о его внешности.

Эльза. Там его фотография!

Марио. Ага… ага… ага…

Эльза. Снимок сделан три или четыре года назад, когда мужа избрали академиком, потому и такое одеяние.

Марио. Ага…

Эльза. Рамка, должно быть, запылилась; простите, но я специально распорядилась ничего не трогать в его комнате.

Марио. Серебро?

Эльза. Рамка – да.

Марио. Ага… А могу я узнать, кто подарил господину прокурору эту рамку?

Эльза. Почему вы спрашиваете?

Марио. Мадам лично?

Эльза. Она досталась нам по наследству.

Марио. Ага… (Ставит фотографию на место.) Очень изящно, очень изысканно, очень. (Вновь берет в руки фотографию.) Господин прокурор любил путешествовать?

Эльза. Человек в его положении…

Марио. Не имеет для этого времени. Понимаю.

Эльза. Когда мы поженились, началась война…

Марио. Понятно.

Эльза. Границы были закрыты.

Марио. Понимаю, понимаю.

Эльза. Иногда он ездит по делам в Париж и Лондон.

Марио. А Санторин он знает только по фотографиям?

Эльза. Санторин?

Марио. Вы ничего не слышали о Санторине, мадам? (Ставит фотографию на место.) Санторин, насколько мне известно, – это старый потухший вулкан, окруженный морем, остров где-то между Грецией и Критом. Очень белый, очень яркий от солнца. Сейчас, говорят, он в руках мятежников.

Эльза. Какое это имеет отношение к моему мужу?

Марио пытается надеть пальто.

Доктор Ган. Разрешите вам помочь?

Марио. Спасибо, спасибо, это подкладка порвалась. Да еще вечная спешка! Люди из варьете – народ пунктуальный. Спасибо! Все в порядке. И еще где-то тут моя старая шляпа… (Находит шляпу на кресле.) Не знаю, мадам, какое отношение имеет ваш муж к Санторину, могу лишь судить о том, что я вижу.

Эльза. А именно?

Марио. В общем-то, ничего особенного. Я объездил с гастролями всю Европу и везде видел черные обложки протоколов с белыми названиями, везде, и везде за ними – страх.

Доктор Ган. Что вы хотите этим сказать?

Марио. Страх, дурман, кровь… Я говорю об этом на каждом представлении, люди бледнеют, но потом хлопают. Что поделаешь.

Доктор Ган. Вы о войне?

Марио. О цивилизации.

Доктор Ган. При чем тогда кровь? Дурман? Страх? Перед чем?

Марио. Перед чем? (Смеется, как над детским вопросом, вынимает из кармана пальто и натягивает белые перчатки.) Что до уважаемого пропавшего, то я яснее всего вижу его за этими протоколами…

Эльза. Живым?

Марио. О, даже очень.

Эльза. Но?

Марио. Где – я не вижу.

Доктор Ган. Жаль!

Эльза. Очень жаль!

Доктор Ган. Об этом ведь и шла речь!

Марио. Я только вижу: как.

Эльза. То есть?

Марио. Сказать?

Эльза. Мы вас просим об этом.

Марио. Я бы не хотел пугать мадам. Вы знаете его лично, уважаемого пропавшего, и, вероятно, никак не ожидали от него подобного. Вы знаете его как прокурора: очень аккуратного, очень добросовестного…

Эльза. Говорите же!

Марио. Я же, если позволите быть откровенным, вижу его с топором в руке.

Доктор Ган. С чем?

Марио. Да, и очень ясно.

Эльза. С топором?

Марио. В правой руке, кажется.

Эльза и доктор Ган обмениваются взглядами.

Эльза. Что вы говорите! (Улыбается доктору Гану.) Мартин с топором в руке. (Притворяется серьезной.) Что же он делает с этим топором?

Марио. Это мы еще увидим.

Доктор Ган. Рубит деревья?

Марио. Хочется верить. (Кланяется.) Прошу прощения, господа, я должен торопиться.

Эльза. Мы так вам благодарны.

Марио. Весьма сожалею, что разочаровал вас, господа, но я могу говорить лишь о том, что вижу.

Эльза. Само собой разумеется.

Марио. После вас, мадам, после вас.

Эльза. Вы – гость. (Провожает ясновидца.)

Доктор Ган вынимает из бара бутылку коньяка и две рюмки.

Прежде чем наполнить их, включает радио, по которому передают легкую музыку, затем включает торшер. Становится уютно.

Голос по радио. Передаем точное время. С третьим ударом будет ровно восемнадцать часов.

Слышится сигнал.

Через несколько минут слушайте последние известия.

Возвращается Эльза.

Эльза. Слава Богу! Такой шарлатан.

Доктор Ган. Выпей коньяку.

Эльза. Варьете на дому.

Доктор Ган протягивает ей рюмку.

Голос по радио. Передаем последние известия… Доктор Ган. Твое здоровье.

Голос по радио. События в стране.

Доктор Ган включает радио громче.

Вчера в Оттертаме было совершено тяжкое преступление. Три егеря, находившиеся при исполнении служебных обязанностей, были убиты неизвестным. Есть предположения, что убийца, выдающий себя за графа, – душевнобольной. В случае встречи с ним рекомендуется крайняя осторожность. Исследование трупов показало, что убийство было совершено топором.

Эльза (роняет рюмку). Выключи!

Голос по радио. Париж. Как сообщают из Парижа, несмотря на вмешательство танков, беспорядки продолжаются, количество жертв растет.

Эльза. Выключи.

Голос по радио. По всей вероятности, мятежникам удалось…

Доктор Ган выключает радио.

Молчание.

Эльза. Ты в это веришь?

5. Да здравствует граф!

Лес, группа пьяных угольщиков. Ночь и ветер.

Кто-то. Мы свободны и сильны!

Кто-то. Но кончилось вино…

Кто-то. Да здравствует граф!

Кто-то. Было густо…

Кто-то. А стало пусто…

Кто-то. Да здравствует граф!

Кто-то. Куда он делся?

Кто-то. Детка говорит, пошел за вином.

Кто-то. Где он его возьмет?

Кто-то. Мы свободны и сильны!

Кто-то. Во всей деревне нет больше ни капли, выдули все – во всех деревнях…

Все (орут).

Граф Эдерланд идет по земле,

Граф Эдерланд с топором в руке,

Граф Эдерланд идет по земле!

Молчание.

Кто-то. Детка говорит, он вернется, он любит угольщиков; мы, угольщики, обугливаем деревья, мы, поденщики, копаем торф, истопники, потеем у печек; мы пьяны, благодарение графу, мы сильны и свободны; и я, старый работяга, которого больше не держат ноги в этих сапогах, я поднимаю мой пустой кубок и кричу этим ртом, в котором не осталось больше зубов: да здравствует граф!

Некоторые. Да здравствует. Да здравствует…

Кто-то. Откуда этот огонь?

Кто-то. И да здравствует долго графиня!

Некоторые. Да здравствует. Да здравствует…

Появляется прокурор с Ингой.

Прокурор. Да здравствует угольщик в лесу!

Всеобщее ликование.

Ночь длинна, жизнь коротка, надежда проклята, день свят, да здравствует всякий, кто того хочет, свободны мы и сильны!

Всеобщее ликование.

Почему вы не пьете?

Кто-то. А где взять вина?

Молчание.

Прокурор. Ваши кубки пусты?

Кто-то. А ведь были густы…

Прокурор. Братья, мы в последний раз пили вместе.

Кто-то. Он не должен так говорить!

Кто-то. Что он говорит?

Кто-то. Он нам обещал – так будет всегда!

Кто-то. Как это – в последний раз?

Прокурор. Я обещал: вы заживете, молока вам будет вдосталь – до тех пор, пока не спросите, откуда оно, – молока и меда. Я говорил: соберите все и несите сюда, мы будем есть, пить ваше вино, праздновать, не скупясь, а когда вы все принесете и ни один из вас не спросит, что будет дальше…

Кто-то. Вот она, граф, наша последняя капля!

Прокурор. Я обещал: радость будет царить до тех пор, пока вы не начнете задавать вопросы; и разве я не был прав?

Кто-то. Прав, да пили мы из своих же подвалов!

Прокурор. Разве не познали вы радость?

Ржание лошади.

Кто-то. Граф прав, такой недели, как эта, у нас в жизни не было, говорите что хотите, да здравствует граф!

Инга. Пойдем.

Прокурор. Зачем вы спросили, кто я? Я выполнил обещание, вы – нет. Зачем вы послали в деревню узнать, сдержал ли я слово? Распустили слухи, что деревня сожжена. Почему вы не доверяете мне? Среди вас завелись люди, которые плетут интриги против меня…

Инга. Пойдем.

Ржание лошади

Прокурор. Это вам не удастся!

Кто-то. Ничего не понимаю – ни слова…

Кто-то. Что он говорит…

Прокурор. Спасайте свои избушки! (Исчезает вместе с Ингой.)

Отсвет пламени вдали.

Кто-то. Сгинул.

Кто-то. Нас предали, пустив по миру.

Кто-то. Огонь, огонь… Из наших окон хлещет огонь, а мы вдребегзи пьяны…

Кто-то. Мы вдребезги пьяны…

Кто-то. А из наших окон хлещет огонь.

6. Пожизненно

Тюремная камера. Убийца сидит на нарах.

Убийца. Что сегодня – понедельник или пятница? И зачем им, чтобы я раскаялся? Вероятно, сегодня как раз понедельник. Если б я вышел, что бы изменилось? Вот гляжу я на эти стены, и часто мне приходит в голову: нужно лишь встать – молча – и они посыплются, как пыль с плеч. Но куда я пойду? Лучшее, что выпадало мне на долю, всегда было в пятницу, когда я знал: вот завтра будет суббота. Потому что в субботу еще работаешь и уже знаешь: завтра воскресенье. В воскресенье, как правило, был футбол, но уже в перерыве между таймами, когда я ел бутерброды с сосисками, становилось тоскливо, и я знал, что от этого не уйти, только во время игры это забывалось. А в перерыве я уже вспоминал: завтра будет понедельник и все начнется сначала. А потом, когда я тащился с футбола домой, перед глазами всегда были одни и те же люди и всегда они покупали одно и то же. Пожалуй, единственные светлые часы были у меня в пятницу под вечер. Когда-то я был любим. Она была совсем юной, и я тогда так же не мог отличить понедельник от пятницы, как и теперь. Она ждала меня у подъезда банка каждый вечер, даже когда шел дождь. Так было около года. Потом я ей надоел, опа ведь была совсем юной, нашелся другой, а я был ревнив, как все, – и это единственное, в чем я теперь раскаиваюсь. Ее имени я не назову никогда. А то и ее вызовут в суд, мы увидимся, и тогда раскаяние меня сломит, и они этого не поймут. Привратник – тоже человек. Кто же сомневается в этом? Иногда в суде, когда я смотрю на такое скопление народа, особенно на присяжных, оставивших – ради торжества справедливости – свою службу, я бываю почти утешен: как им всем дорог человек! Кто мог это предполагать, пока он стоял у дверей и никто не обращал на него внимания – до тех пор, пока я не убил его…

Гремя замком, входит принесший еду стражник.

Что нового?

Стражник. Ничего. (Уходит, закрывая камеру.)

Убийца принимается есть суп.

7. Топор входит в моду

Холл большого отеля.

За пультом стоит портье, перед ним – жандарм. Портье рассовывает почту по полочкам для ключей.

Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.

Портье. Я тоже.

Жандарм. Вы знаете, что тем самым вы не подчиняетесь закону?

Портье. Кто ж ему подчиняется?

Из бара выходит постоялец.

Господин директор?

Постоялец. Триста одиннадцатый номер.

Портье. Прошу вас, господин директор, прошу вас.

Постоялец направляется к лифту.

Разумеется, у него есть документы. Говорю вам еще раз: у нас отель первого класса, а не бродяжий притон. Что ж мне, силой отнимать у них паспорта? В первый же вечер я попросил его сдать паспорт, когда ему будет удобно…

Жандарм. Когда ему будет удобно!

Портье. Надоели вы мне с вашими бумагами. Если я каждый день буду приставать к ним с паспортами, какое это произведет впечатление на иностранцев? Они подумают, что у нас полицейское государство.

Из лифта выходит другой постоялец.

Господин консул!

Постоялец. Есть почта?

Портье. Прошу вас, господин консул, прошу вас.

Постоялец уходит.

Жандарм. Короче говоря, до завтрашнего дня документы должны быть у нас; завтра в это же время – крайний срок…

Портье. Хорошо!

Жандарм. А не то я сам совершу провинность перед законом.

Портье. Хорошо!

Жандарм. Как это он не предъявляет паспорт? Комната с балконом и ванной? Это и мошенник может себе позволить, подумаешь – завтрак в постели. Откуда вы знаете, что он не из таких?

Портье. Мятежники не играют в гольф.

Жандарм. Гм…

Портье. Насколько я знаю.

Из бара выходит бой, в руках у него визитная карточка.

Бой. Эти господа желают поговорить с графом. Господа дожидаются в баре.

Портье. Будет исполнено.

Бой возвращается в бар.

Жандарм. Граф, он сказал?

Входит еще один постоялец.

Портье. Монсеньер?

Постоялец. Сто восемьдесят восемь.

Портье. Прошу вас, монсеньер, прошу.

Постоялец направляется к лифту.

Надоели вы с вашим графом Эдерландом! Ведь смешно. Граф Эдерланд с топором в руке! И впрямь, нашей полиции нечего делать, только что ломать голову над детской сказкой…

Жандарм. Над детской сказкой?

Телефонный звонок.

Портье (снимает трубку). «Монополь». Соединяю. Как вы сказали, простите? Соединяю с бюро обслуживания. (Нажимает кнопку и вешает трубку.)

Жандарм. И ничего смешного. Убили трех жандармов, и не в сказке, а наяву, это факт, есть фотографии, а теперь их, может быть, уже сотни…

Портье. До этого вы говорили: тысячи.

Жандарм. Это если так будет продолжаться.

Портье. В газетах пишут, чтоб не распространяли слухи, сообразно этому я и поступаю.

Жандарм. Я ведь сам ничего не выдумываю, говорю, что слышал. (Наклоняется через пульт и шепчет.) Мой зять, почтальон, говорит, что в лесу уже целое войско прячется, понимаете?

Портье. Какое войско?

Жандарм. Поденщики, угольщики, работяги – все, кому не лень; их становится все больше и больше, уже целое войско. Среди них есть даже женщины – горничные, официантки, проститутки.

Портье смеется.

С завтрашнего дня бастуют докеры.

Портье. Ну да?

Жандарм. В вечерней газете пишут.

В холл входит мужчина в кожаной шоферской куртке и кепке с козырьком.

Портье. Что вам здесь угодно?

Шофер закуривает сигарету.

Что вам угодно?

Шофер. Мне нужно подождать кое-кого.

Из бара доносится музыка.

Жандарм. Короче говоря, документы должны быть у нас. Завтра в это же время – крайний срок…

Портье. Вы уже говорили.

Жандарм. Я лишь исполняю свой долг.

Портье. Я тоже.

Из лифта выходит Инга, одетая как светская дама.

Инга. Граф еще не вернулся?

Портье. Сожалею, графиня, сожалею.