Текст книги "Триптих"

Автор книги: Макс Фриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)

БИДЕРМАН И ПОДЖИГАТЕЛИ
Назидательная пьеса без морали
@Перевод А. Карельского

Действующие лица

Г-н Бидерман

Бабетта, его жена

Анна, служанка

Шмиц, борец

Айзенринг, официант

Полицейский

Доктор философии

Вдова Кнехтлинг

Хор пожарников

Действующие лица эпилога

Г-н Бидерман

Бабетта

Анна

Вельзевул

Фигура

Полицейский

Мартышка

Вдова Кнехтлинг

Хор пожарников

Действие происходит в доме на чердаке

* * *

На сцене темно; потом загорается спичка и освещает лицо г-на Бидермана, закуривающего сигару. Когда на сцене становится светлее, г-н Бидерман оглядывается по сторонам. Вокруг него стоят пожарники в касках.

Бидерман. Уже до того дошло, что и сигару закурить нельзя, все думаешь о пожаре! Ужас, ужас… (Прячет дымящуюся сигару и уходит.)

Пожарная команда, подобно античному хору, выступает вперед.

Часы на башне бьют четверть.

Хор.

Житель города, нас,

Стражей города, зри —

Бдящих,

Хранящих

Жителей мирных мирный покой.

Корифей.

Ты нас содержишь недаром.

Хор.

В касках сверкающих

Дом от беды твой храним,

Глаз не смыкаем, верные.

Корифей.

Если присядем порой —

Сон нас бежит все равно, неусыпных,

Хор.

Бдящих,

Зрящих,

Чтоб не проспать сокрытое,

В час погасить положенный

Огнеопасное.

Часы на башне бьют половину.

Корифей.

Огнеопасно многое,

Но не все, что горит, есть рок

Неумолимый.

Хор.

Многое также, что роком зовешь ты,

Не вопрошая, откуда оно,

Города сокрушающее, жестокое —

Есть неразумие

Корифей.

Человеческое,

Хор.

Слишком человеческое,

Корифей.

Смертному роду сограждан грозящее.

Часы на башне бьют три четверти.

Хор.

Разуму много дано.

Корифей.

Истинно:

Хор.

Не стоит Бога,

Не стоит человека,

Человеческое уважающего,

Называть этим именем,

И землю божественную,

Плодородную, любвеобильную,

И воздух, которым дышишь ты,

И солнце не стоит

Называть этим именем —

Именем рока, – из-за того лишь,

Что случилось безумие,

Неугасимое!

Часы на башне бьют четыре четверти.

Корифей.

Наша смена настала.

Хор с боем часов – десять – садится.

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Дом.

Бидерман сидит в своей комнате, курит сигару и читает газету.

Анна – служанка в белом переднике – вносит бутылку вина.

Анна. Господин Бидерман…

Ответа нет.

Господин Бидерман!

Бидерман (складывает газету). Нет, их просто надо вешать. Я давно говорил. Опять поджог! И опять та же самая история, точь-в-точь: опять какой-то разносчик приютился на чердаке – безобидный вроде бы разносчик… (Берет бутылку.) Нет, их просто надо вешать! (Берет штопор.)

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что там?

Анна. Он не уходит.

Бидерман. Кто?

Анна. Да этот разносчик. Хочет с вами поговорить.

Бидерман. Меня нет дома!

Анна. Я ему уже говорила, господин Бидерман, еще час назад. А он говорит, что он вас знает. Господин Бидерман, я не могу вышвырнуть этого человека за дверь. Просто не могу.

Бидерман. То есть как – не можете?

Анна. А он очень сильный…

Бидерман (вытаскивает пробку). Скажите, чтобы пришел завтра ко мне в контору.

Анна. Я уже три раза говорила, но его это не интересует.

Бидерман. То есть как – не интересует?

Анна. Ему не нужна туалетная вода.

Бидерман. А чего же он хочет?

Анна. Человечности.

Бидерман (нюхает пробку). Скажите ему, что, если он сию же минуту не уберется, я собственноручно вышвырну его за дверь. (Не спеша наполняет свой бокал бургундским.) Человечности! (Пробует вино.) Пускай подождет на лестничной площадке. Я сейчас выйду. Если он что-нибудь продает – трактаты там или бритвенные лезвия, – я не изверг, но – я не изверг, Анна, вы это прекрасно знаете! – но в дом я никого не впущу. Я уже тысячу раз вам это говорил! Пускай даже у нас три свободные кровати – об этом не может быть и речи, да-да, и речи быть не может. Мы все знаем, к чему это может привести – в наше время…

Анна собирается идти и видит, что незнакомец уже вошел: он атлетического телосложения, костюм его вызывает ассоциации отчасти с тюрьмой, отчасти с ареной – на руке татуировка, на запястьях кожаные ремни. Анна выскальзывает за дверь.

Незнакомец выжидает, пока Бидерман не отопьет вино и не обернется.

Шмиц. Здравствуйте.

Бидерман с испугу роняет сигару изо рта.

Ваша сигара, господин Бидерман… (Поднимает сигару и отдает ее Бидерману.)

Бидерман. Послушайте…

Шмиц. Здравствуйте.

Бидерман. Что это значит? Я совершенно ясно сказал горничной, чтобы вы подождали на лестничной площадке. Как же вы… Нет, что это такое? Без стука…

Шмиц. Меня зовут Шмиц.

Бидерман. Без стука.

Шмиц. Шмиц, Йозеф.

Молчание.

Здравствуйте!

Бидерман. И чего вы хотите?

Шмиц. Господин Бидерман, можете не бояться: я не разносчик.

Бидерман. А кто же вы?

Шмиц. По профессии – борец.

Бидерман. Борец?

Шмиц. В тяжелом весе.

Бидерман. Да, я вижу.

Шмиц. Я хочу сказать – был.

Бидерман. А теперь?

Шмиц. Безработный. (Пауза.) Вы не пугайтесь, господин Бидерман, работы я не ищу. Мне эта борьба осточертела… На улице такой дождь, вот я и заглянул сюда. (Пауза.) У вас тепло. (Пауза.) Надеюсь, я не помешал?

Пауза.

Бидерман. Вы курите? (Предлагает сигары.)

Шмиц. Благодарю вас! Это так неприятно, господин Бидерман, когда ты такой вымахал. Все тебя боятся…

Бидерман зажигает спичку.

Благодарю вас.

Стоят и курят.

Бидерман. Ну хорошо, короче. Чего вы хотите?

Шмиц. Меня зовут Шмиц.

Бидерман. Вы уже сказали, очень приятно.

Шмиц. Вот – остался без крова. (Подносит сигару к носу и наслаждается ее ароматом.) Остался без крова.

Бидерман. Может, вам – хлеба?

Шмиц. Если нет ничего другого…

Бидерман. Стаканчик вина?

Шмиц. Хлеба и вина… Но только если я не помешал, господин Бидерман, только если я не помешал!

Бидерман (идет к двери). Анна! (Возвращается.) Шмиц. Ваша прислуга мне сказала, что вы хотели собственноручно меня вышвырнуть, господин Бидерман, но я подумал: не может быть, чтобы господин Бидерман это серьезно…

Входит Анна.

Бидерман. Анна, принесите второй бокал.

Анна. Как угодно.

Бидерман. Да, и хлеба.

Шмиц. И если барышне не трудно – еще масла. Ну, там и сырку, кусочек ростбифа – чего-нибудь такого. Только чтобы не было лишнего беспокойства. Огурчиков, помидорчиков – чего-нибудь такого, горчицы немного – что там найдется, барышня.

Анна. Как угодно.

Шмиц. Только чтобы не было лишнего беспокойства.

Анна уходит.

Бидерман. Вы сказали горничной, что знаете меня?

Шмиц. Еще бы, господин Бидерман, еще бы.

Бидерман. Откуда же?

Шмиц. Только с лучшей стороны, господин Бидерман, только с лучшей стороны. Вчера в пивной господин Бидерман меня совсем не замечали – я понимаю, понимаю, я сидел в углу, – все посетители были в восторге, господин Бидерман, каждый раз, когда вы стучали кулаком по столу.

Бидерман. А что же я говорил?

Шмиц. Про единственный выход. (Затягивается сигарой.) Вешать их надо. Всех подряд. Чем скорее, тем лучше. Перевешать. Поджигателей этих…

Бидерман (предлагает Шмицу кресло). Прошу, садитесь, пожалуйста.

Шмиц (садится). Такие люди, как вы, господин Бидерман, – вот кто нам нужен!

Бидерман. Да-да, конечно, но…

Шмиц. Никаких «но», господин Бидерман, никаких «но»! Вы – человек старой закалки, у вас еще есть принципы. Это сразу видно.

Бидерман. Да, конечно…

Шмиц. У вас еще есть гражданское мужество.

Бидерман. Разумеется…

Шмиц. В том-то и дело.

Бидерман. В чем?

Шмиц. У вас еще сохранилась совесть, неподкупная совесть. Это вся пивная почувствовала.

Бидерман. Да-да, разумеется…

Шмиц. Господин Бидерман, это вовсе не разумеется. В наше-то время. Например, в цирке, где я выступал, – кстати, потому он и сгорел, весь этот цирк! Так вот, наш директор, к примеру, говорил: «А подите вы, Зепп! – Меня зовут Йозеф. – Подите вы туда-то и туда-то! На черта мне совесть?» Буквально! «Что мне нужно, чтобы управляться с моими тварями, так это плетка». Буквально! Вот какой был тип. «Совесть! – И прямо хохочет: – Если у кого и есть совесть, то, скорее всего, нечистая…» (С наслаждением затягивается.) Царствие ему небесное.

Бидерман. Он что же, умер?

Шмиц. Сгорел к черту со всем барахлом…

Настольные часы бьют девять.

Бидерман. Не понимаю, чего это горничная там замешкалась?

Шмиц. Я подожду.

Вдруг встречаются глазами.

Свободной кровати у вас нет, господин Бидерман, барышня мне уже сказала…

Бидерман. Почему вы смеетесь?

Шмиц. «К сожалению, кровати нет!» – все так говорят, стоит только бесприютному человеку… А мне ведь вовсе и не нужна кровать.

Бидерман. Не нужна?

Шмиц. Я, господин Бидерман, привык спать на полу.

Мой отец был угольщиком. Я привычный… (Затягивается; пауза.) Никаких «но», господин Бидерман, прошу вас, никаких «но»! Вы ведь не из тех, кто орет в пивных просто потому, что у самого штаны полны от страха. Вам я верю. «К сожалению, кровати у нас нет!» – все так говорят, но вам, господин Бидерман, вам я верю на слово… Куда же мы придем, если перестанем верить друг другу? Я всегда говорил: братцы, куда же мы так придем? Каждый считает другого поджигателем, кругом сплошное недоверие. Скажете, я неправ? Вы первый в нашем городе, кто не относится к нашему брату как к поджигателю…

Бидерман. Вот пепельница.

Шмиц. Скажите, я неправ? (Вдумчиво стряхивает пепел с сигары.) Большинство людей нынче верит не в Бога, а в пожарную команду.

Бидерман. Что вы этим хотите сказать? Шмиц. Истинную правду.

Анна вносит поднос.

Анна. Ростбифа у нас нет.

Шмиц. Этого достаточно, барышня, вполне достаточно – вот только горчичку вы забыли.

Анна. Ах, простите! (Выходит.)

Бидерман. Кушайте! (Наполняет бокалы.)

Шмиц. Так принимают далеко не у каждого, господин Бидерман. Уж можете мне поверить! Мне довелось повидать такое! Стоит только нашему брату переступить через порог – без галстука, беспризорному, голодному, – сразу тебе: «садитесь, пожалуйста!» – а через черный ход зовут полицию. Что на это скажешь? Я прошу крова, ничего больше, – честный борец, который всю свою жизнь дрался; и вот такой господинчик, который в жизни никогда не дрался, хватает нашего брата за шиворот. Почему, я спрашиваю? И повернешься – просто так, посмотреть на него, – а глядь, у него плечо вывихнуто. (Берет бокал.) Ваше здоровье!

Пьют. Шмиц начинает подкрепляться.

Бидерман. Уж такие нынче времена, уважаемый, такие времена. Только раскроешь газету – опять поджог! И опять та же самая история, точь-в-точь: опять какой-то разносчик просит приютить его, а наутро весь дом полыхает… Я хочу сказать – уж если говорить начистоту – некоторое недоверие в таких случаях понятно. (Берет газету.) Вот – пожалуйста! (Кладет развернутую газету рядом с тарелкой Шмица.)

Шмиц. Видел, видел.

Бидерман. Целый квартал. (Встает, чтобы показать Шмицу.) Вот, читайте, читайте!

Шмиц (подкрепляется, читает, отпивает вино). «Божоле»?

Бидерман. Да.

Шмиц. Самую капельку бы потеплее. (Читает поверх тарелки.) «…Создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз».

Встречаются глазами,

Бидерман. Это просто уму непостижимо!

Шмиц (откладывает газету в сторону.) Потому я и не читаю газет.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Шмиц. Да что там всегда одно и то же пишут.

Бидерман. Да-да, уважаемый, конечно, но это же не выход, уважаемый, – просто не читать газет; в конце концов, должен человек знать, что его ожидает.

Шмиц. Зачем?

Бидерман. Ну… просто так.

Шмиц. Ах, все равно он придет, господин Бидерман. Все равно придет. (Обнюхивает колбасу.) Суд Божий. (Отрезает кусок.)

Бидерман. Вы думаете?

Входит Анна с горчицей.

Шмиц. Вот спасибо, голубушка, вот спасибо.

Анна. Еще что-нибудь?

Шмиц. Нет, на сегодня хватит.

Анна остается в дверях.

Уважаю горчицу! (Выдавливает горчицу из тюбика.)

Бидерман. Почему же суд Божий?

Шмиц. А я почем знаю… (Ест и опять заглядывает в газету.) «…У властей создается впечатление, что поджог был подготовлен и осуществлен по тому же образцу, что и в последний раз». (Издает смешок и снова наполняет свой бокал.)

Анна. Господин Бидерман…

Бидерман. Ну что еще?

Анна. Господин Кнехтлинг хочет с вами поговорить.

Бидерман. Кнехтлинг? Сейчас? Кнехтлинг?

Анна. Он говорит…

Бидерман. Не может быть и речи.

Анна. Он говорит, что совсем вас не понимает.

Бидерман. А чего ему понимать?

Анна. Он говорит, что у него больная жена и трое детей.

Бидерман. Я сказал – не может быть и речи. (Встает от раздражения.) Господин Кнехтлинг! Господин Кнехтлинг! Пусть господин Кнехтлинг оставит меня в покое, черт побери, или наймет себе адвоката. Да-да! Мой рабочий день кончился! Господин Кнехтлинг! Подумаешь, важность – уволили! Смешно! В наше время страхование поставлено так, как никогда еще в истории человечества… Да! Пускай берет адвоката. Я тоже возьму. Доля в изобретении! Пускай откроет газ или возьмет адвоката – ради Бога! – если господин Кнехтлинг может себе позволить проиграть или выиграть судебный процесс. Пожалуйста! Ради Бога! (Взглянув на Шмица, берет себя в руки.) Скажите господину Кпехтлингу, что у меня гости.

Анна выходит.

Извините, пожалуйста!

Шмиц. Вы здесь дома, господин Бидерман.

Бидерман. Угощайтесь, угощайтесь. (Садится и смотрит, как гость угощается.)

Шмиц. Ну кто бы мог подумать! Да-да, кто бы мог подумать, что такое еще бывает в наше время.

Бидерман. Горчица?

Шмиц. Человечность. (Закрывает тюбик.) Что я хочу сказать: вот вы меня не хватаете просто за шиворот, господин Бидерман, и не выгоняете нашего брата на улицу – в дождь! – понимаете, господин Бидерман, это и есть то, что нам так необходимо – человечность. (Берет бутылку и подливает себе.) Господь вам воздаст. (Пьет с явным удовольствием.)

Бидерман. Вы не подумайте, господин Шмиц, что я какой-нибудь изверг…

Шмиц. Господин Бидерман!

Бидерман. А вот фрау Кнехтлинг утверждает, что да!

Шмиц. Будь вы извергом, господин Бидерман, вы бы меня сегодня не приютили. Это яснее ясного.

Бидерман. Вот видите!

Шмиц. Пусть даже и на простом чердаке. (Ставит свой стакан.) Вот сейчас температурка что надо.

Звонок в прихожей.

Полиция?

Бидерман. Нет-нет, жена…

Шмиц. Гм…

Опять звонок.

Бидерман. Идемте скорей!.. Только прошу вас, уважаемый, чтобы никакого шума! У жены больное сердце…

За дверью слышны женские голоса; Бидерман делает Шмицу знак поторопиться и помогает ему забрать поднос со стаканом и бутылкой. Оба уходят на цыпочках направо, но натыкаются на хор.

Прошу прощения! (Перешагивает через скамью.)

Шмиц. Прошу прощения! (Перешагивает через скамью.)

Оба исчезают. Слева в комнату входит фрау Бидерман в сопровождении Анны, помогающей ей раздеваться.

Бабетта. Где муж? Вы знаете, Анна, что мы не какие-нибудь ханжи: вы можете заводить себе кавалеров, но я не хочу, Анна, чтобы вы прятали их у нас в доме.

Анна. Но у меня нет кавалера, фрау Бидерман.

Бабетта. А чей это ржавый велосипед стоит внизу у нашего парадного? Я перепугалась до смерти…

Чердак.

Бидерман включает свет, и чердак освещается. Делает знак Шмицу, чтобы тот входил. Говорят только шепотом.

Бидерман. Вот здесь выключатель… Если замерзнете – где-то тут была, по-моему, старая овчинка… Да тише вы, черт побери! Снимите башмаки!

Шмиц ставит поднос и снимает один башмак.

Господин Шмиц!

Шмиц. Да, господин Бидерман?

Бидерман. Но вы мне обещаете, вы точно не поджигатель?

Шмиц прямо чуть не лопается от смеха.

Тссс!! (Кивает на прощание, выходит и прикрывает дверь.)

Шмиц снимает другой башмак.

Дом.

Бабетта, услышав шум, настораживается, в глазах ужас.

Бабетта (после паузы, с внезапным облегчением – зрителям). Готлиб – мой муж – обещал мне каждый вечер лично подниматься на чердак и лично проверять, нет ли там поджигателей. Я так ему за это признательна. Иначе бы я просто ночей не спала…

Чердак.

Шмиц подходит к выключателю – он уже в одних носках – и гасит свет.

Хор.

Житель города, зри

Бдящих невинности стражей,

Верно хранящих

Мирного города мирный покой —

Сидя,

Стоя.

Корифей.

Трубкой дымя время от времени.

Хор.

Бдящих,

Зрящих,

Чтоб из-под мирных крыш не вспыхнуло

Пламя зловещее

На беду городу мирному.

Часы на башне бьют три.

Корифей.

Всякий знай, что не спим мы, знай:

Зова достаточно.

(Набивает трубку.)

Хор.

Кто это свет зажигает в доме

В час поздний?

Горе мне, горе – злою бессонницей

Возбужденную, взвинченную

Зрю я супругу.

Появляется Бабетта в халате.

Бабетта. Ну, конечно, кашляли!

Слышен храп.

Готлиб! Ты что, не слышишь?

Слышен кашель.

Там кто-то есть!

Слышен храп.

Им-то что, мужчинам! Проглотят порошок и спят себе. Часы на башне бьют четыре.

Корифей.

Четыре пробило.

Бабетта гасит свет.

А зова не слышно.

(Раскуривает трубку.)

В глубине сцены светает.

Хор.

Солнца луч,

Ресница ока божественного,

Снова день восходит

Над мирными крышами города.

Слава тебе!

Спокойную ночь провел наш город,

Сегодня мирную…

Слава тебе!

(Садится.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Дом.

Бидерман, стоя в пальто и шляпе, с кожаной папкой под мышкой, пьет утренний кофе.

Бидерман (в дверь соседней комнаты).…в последний раз: никакой он не поджигатель.

Голос Бабетты. А ты-то откуда знаешь?

Бидерман. Я сам его спрашивал… И вообще: неужели в этом мире не о чем больше думать? С ума с вами можно сойти, только и слышишь – поджигатели, поджигатели…

Входит Бабетта; в руках у нее кувшин с молоком.

С ума можно сойти!

Бабетта. Не кричи на меня.

Бидерман. Я не на тебя кричу, Бабетта, я вообще кричу.

Она наливает ему молоко в чашку.

Мне уже пора! (Пьет свой кофе, явно слишком горячий.) Если каждого считать поджигателем, куда мы придем! Нужно хоть немного доверять людям, Бабетта, хоть немного… (Смотрит на свои часы.)

Бабетта. Ты слишком мягкосердечен. А я этого не допущу, Готлиб. Ты внемлешь голосу сердца, а я всю ночь должна не спать… Я подам ему завтрак, но после, Готлиб, сразу же его выпровожу.

Бидерман. Ну хорошо, хорошо.

Бабетта. Я его ничем не обижу, я ласково…

Бидерман. Ну хорошо, хорошо. (Ставит свою чашку.) Мне нужно к адвокату. (На ходу целует Бабетту.)

В это мгновение появляется Шмиц с овчиной на плечах; они его еще не видят.

Бабетта. Почему ты уволил Кнехтлинга?

Бидерман. Потому что он мне больше не нужен.

Бабетта. Ты всегда был им доволен.

Бидерман. Вот этим он теперь и пользуется. Доля в изобретении! Он же прекрасно знает, что такое наша туалетная вода; достижение фирмы, а никакое не изобретение. Смешно! Наши дорогие покупатели, поливающие лысины этой туалетной водой, с таким же успехом могли бы поливать их собственной мочой!..

Бабетта. Готлиб!

Бидерман. Но это же так! (Проверяет, все ли у него в папке.) Ты права, я слишком мягкосердечен. Но этому Кнехтлингу я таки сверну шею. (Собирается уходить и замечает Шмица.)

Шмиц. С добрым утром, господа!

Бидерман. Господин Шмиц…

Шмиц (протягивает ему руку). Ах, называйте меня просто Зепп!

Бидерман (не подает руки).…вот жена с вами обо всем поговорит, господин Шмиц. А мне пора. К сожалению. Но я желаю вам всего доброго… (Трясет Шмицу руку.) Всего доброго, Зепп, всего доброго! (Уходит.)

Шмиц. Всего доброго, Готлиб, всего доброго!

Бабетта смотрит на него, онемев.

Ведь вашего мужа зовут Готлиб?

Бабетта. Как вам спалось?

Шмиц. Спасибо, холодновато. Но я позволил себе взять овчинку, мадам… Сразу вспомнил детство в отцовской избушке… Да… К холоду мы привычные…

Бабетта. Ваш завтрак готов.

Шмиц. Мадам!

Она жестом предлагает ему кресло.

Ах, нет-нет, что вы!

Бабетта (наливает ему кофе). Ешьте как следует, Зепп. Вам ведь, наверное, далеко идти.

Шмиц. То есть как?

Бабетта (еще раз предлагает ему сесть). Яичко всмятку?

Шмиц. Два.

Бабетта. Анна!

Шмиц. Вот видите, мадам, я уже чувствую себя как дома… Так приятно… (Садится.)

Входит Анна.

Бабетта. Два яйца всмятку.

Анна. Как вам угодно.

Шмиц. Три с половиной минуты.

Анна. Как угодно. (Собирается уходить.)

Шмиц. Барышня!

Анна останавливается в дверях.

Доброе утро!

Анна. Здравствуйте! (Уходит.)

Шмиц. Как эта особа на меня смотрит! Черт побери! Будь ее воля, наверное, я сейчас стоял бы за дверью под проливным дождем.

Бабетта (наливает ему кофе). Господин Шмиц… Шмиц. Да?

Бабетта. Если говорить откровенно…

Шмиц. Вы дрожите, мадам?!

Бабетта. Господин Шмиц…

Шмиц. Вас что-нибудь беспокоит?

Бабетта. Сыр, пожалуйста.

Шмиц. Благодарю вас.

Бабетта. И конфитюр.

Шмиц. Благодарю вас.

Бабетта. И мед еще.

Шмиц. Не все сразу, мадам, не все сразу! (Откидывается в кресле и начинает есть бутерброд, приготовившись слушать.) Так в чем дело?

Бабетта. Так вот, говоря попросту, господин Шмиц…

Шмиц. Да называйте меня просто Зепп.

Бабетта. Так вот, говоря попросту…

Шмиц. Вы хотели бы от меня отделаться?

Бабетта. Нет-нет, господин Шмиц! Я бы так не сказала…

Шмиц. А как бы вы сказали? (Берет сыр.) Тильзитский – вот уважаю! (Опять откидывается в кресле и ест, приготовившись слушать.) Мадам, стало быть, считает меня поджигателем…

Бабетта. Нет-нет, поймите меня правильно! Разве я что-нибудь сказала? Я далека от мысли обидеть вас, господин Шмиц. Честное слово! Вот видите, вы меня даже смутили. Ну кто говорит о поджигателях? Я вовсе не хотела жаловаться на ваше поведение, господин Шмиц…

Шмиц (отодвигает вилку и нож). Я знаю: манеры у меня никуда.

Бабетта. Да нет же, господин Шмиц, не в этом дело…

Шмиц. Когда человек чавкает…

Бабетта. Какие глупости!

Шмиц. Еще в сиротском доме мне все время говорили: Шмиц, не чавкай!

Бабетта (берет кофейник, чтобы налить кофе). Ах господи, вы совсем не так меня поняли.

Шмиц (закрывает чашку рукой). Я пойду.

Бабетта. Господин Шмиц!

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Еще чашечку?

Он качает головой.

Бабетта. Полчашечки?

Он качает головой.

Так я вас не отпущу, любезный, я вас совсем не хотела обидеть, я же ни слова не сказала о том, что вы чавкаете!

Он встает.

Разве я вас обидела?

Шмиц (складывает салфетку). Мадам, конечно, ни при чем, что у меня такие манеры. Мой отец был угольщиком. Откуда нашему брату взять манеры! Голодать, мерзнуть, мадам, – это мы пожалуйста, а вот образования, мадам, – нет, манер – нет, культуры – нет…

Бабетта. Я понимаю.

Шмиц. Я пойду.

Бабетта. Куда?

Шмиц. На улицу. В дождь…

Бабетта. О Господи!

Шмиц. Ничего. Мы привычные…

Бабетта. Господин Шмиц… Не смотрите на меня так! Ваш отец был угольщиком, я же это понимаю, господин Шмиц; у вас, наверное, было тяжелое детство…

Шмиц. У меня не было детства, мадам. (Опускает глаза и, волнуясь, перебирает пальцы.) Детства у меня не было. Мне пошел восьмой год, когда умерла мама… (Отворачивается и утирает глаза.)

Бабетта. Зепп! Ради бога, Зепп…

Входит Анна с яйцами всмятку.

Анна. Еще что-нибудь? (Не получив ответа, уходит.)

Бабетта. Я же совсем вас не прогоняю, дорогой, я ничего такого не говорила. Ну что я такого сказала? Вы в самом деле меня не поняли, господин Шмиц, это ужасно. Ну что я должна сделать, чтобы вы мне поверили? (Трогает его, не без колебания, за рукав.) Садитесь, Зепп, и ешьте как следует!

Шмиц снова садится за стол.

За кого вы нас принимаете? Я вовсе не заметила, что вы чавкаете, честное слово! А если даже и чавкаете – мы не обращаем внимания на подобные мелочи, господин Шмиц, это все внешнее, вы же должны были почувствовать, господин Шмиц, что мы не из таких…

Шмиц (разбивает яйцо). Господь вам воздаст.

Бабетта. Соль возьмите.

Шмиц (ест яйцо ложечкой). Что верно то верно, мадам, меня вовсе не прогоняли, и ни слова не было, что верно то верно. Прошу прощения, что я не так понял мадам…

Бабетта. Ну что яичко, всмятку?

Шмиц. Чуточку недоварено… Уж вы меня простите. (Съел яйцо.) Так что же вы хотели сказать, мадам? Вы сказали: говоря попросту…

Бабетта. Да, что же это я хотела сказать?

Шмиц (разбивает второе яйцо). Господь вам воздаст. (Ест второе яйцо.) Вот Вилли, так тот всегда говорит, что его давно уж и в помине нет, милосердия человеческого. И чуткости в людях нет. Все – через государство! Людей больше нет, говорит! Потому мир и катится к черту. (Солит яйцо.) Вот он удивится, когда такой завтрак получит! Вот удивится!.. Да-а, Вилли…

Звонок в прихожей.

Может, это уже он!

Звонок в прихожей.

Бабетта. Кто этот… Вилли?

Шмиц. Вот у кого манеры, мадам! Да вы сами увидите. Он ведь работал официантом в «Метрополе», пока он не сгорел, этот «Метрополь»…

Бабетта. Сгорел?

Шмиц. Старшим официантом.

Входит Анна.

Бабетта. Кто там?

Анна. Какой-то господин.

Бабетта. И что он хочет?

Анна. Говорит, из страхового общества. Что ему надо осмотреть дом.

Бабетта встает.

Он во фраке…

Бабетта и Анна выходят.

Шмиц (наливает себе кофе). Это Вилли! Хор.

Вот их теперь уже два,

В нас подозренья вселяющих,

Велосипедов ржавых чьих-то,

Но интересно – чьих?

Корифей.

Один – вчерашний, другой – сегодняшний.

Хор.

Горе!

Корифей.

Новая ночь, и вахта новая.

Бой часов на башне.

Хор.

Всюду страхи мерещатся робкому, От собственной тени дрожит он. Слух любой с ног его валит.

Так и влачит дни свои в страхе,

Пока не настигнет рок его

В собственной комнате.

Бой часов на башне.

Корифей.

Что не уходят из дома двое,

Как истолкую это?

Бой часов на башне.

Хор.

Слепца слепей запуганный,

Надежда на лучшее теплится в нем,

Зло он встречает приветливо,

Беззащитный, ах, уставший

Бояться, надеясь на лучшее…

А потом уже поздно.

Бой часов на башне.

Горе! (Садится.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Чердак.

Шмиц, все еще в костюме борца, и его компаньон, который снял фрак и остался в белой жилетке, заняты тем, что втаскивают на настил жестяные канистры, обычно применяющиеся для перевозки бензина; все совершается как можно тише; оба сняли ботинки.

Компаньон. Тихо! Тихо!

Шмиц. А если он сообразит и позовет полицию?

Компаньон. Давай, давай!

Шмиц. Что тогда? Компаньон. Да не спеши ты! Не спеши! Стоп!

Они подтащили канистру к другим, виднеющимся в вечерней темноте.

(Берет ветошь и вытирает руки.) С чего это ему звать полицию?

Шмиц. А почему бы и нет?

Компаньон. Да он же сам нарушитель.

Слышно воркование голубей.

Вот жалость какая – уже утро. Давай спать! (Швыряет ветошь в угол.) Каждый человек, строго говоря, есть нарушитель – начиная с определенной суммы дохода. Не забивай себе голову!

Раздается стук в запертую дверь.

Голос Бидермана. Откройте! Сейчас же откройте!

Дверь сотрясается от грохота.

Компаньон. Что-то не похоже, чтобы нас звали к завтраку.

Голос Бидермана. Я сказал – откройте! Сию же минуту!

Шмиц. Такого с ним еще не бывало.

Стук все громче. Компаньон надевает свой фрак, не спеша, но проворно. Затягивает бабочку, смахивает пыль с фрака и потом открывает дверь. Появляется Бидерман, в халате. Нового постояльца он еще не замечает, потому что тот стоит за распахнутой дверью.

Бидерман. Господин Шмиц!

Шмиц. Доброе утро, господин Бидерман, доброе утро. Надеюсь, вас не разбудил этот жуткий грохот…

Бидерман. Господин Шмиц!

Шмиц. Больше не повторится.

Бидерман. Убирайтесь из моего дома.

Пауза.

Убирайтесь из моего дома!

Шмиц. Когда?

Бидерман. Сию секунду!

Шмиц. Как же это?

Бидерман. Или моя жена – а я не могу и не стану ей возражать – позовет полицию.

Шмиц. Гм… Бидерман. Сию же секунду.

Пауза.

Чего же вы ждете?

Шмиц молча берет свои баймаки.

Я не желаю вступать ни в какие дискуссии!

Шмиц. А я ничего и не говорю.

Бидерман. Если вы думаете, господин Шмиц, что я все буду терпеть просто потому, что вы борец… такой грохот всю ночь… (Указывает простертой рукой на дверь.) Вон! Вон! Вы слышали? Вон!

Шмиц (компаньону, стоящему за дверью). Такого с ним еще не бывало.

Бидерман поворачивается и столбенеет.

Компаньон. Меня зовут Айзенринг.

Бидерман. Господа…

Айзенринг. Вильгельм Мария Айзенринг.

Бидерман. Каким образом, господа, почему вас вдруг двое?

Шмиц и Айзенринг смотрят друг на друга.

Без всякого спроса!

Айзенринг. Вот видишь!

Бидерман. Что все это значит?

Айзенринг. Я же тебе говорил. Так не делают, Зепп. Это просто неприлично! Без всякого спроса. Что это за манера – вдруг нас двое!

Бидерман. Я вне себя!

Айзенринг. Вот видишь! (Бидерману.) Я ему говорил! (Шмицу.) Разве я не говорил тебе?

Шмиц стыдится.

Бидерман. Что вы, собственно говоря, себе думаете, господа? В конце концов, господа, я – владелец этого дома. Я вас спрашиваю: что вы, собственно говоря, себе думаете?

Пауза.

Айзенринг. Отвечай, когда господин тебя спрашивает!

Пауза.

Шмиц. Но ведь Вилли – мой друг…

Бидерман. И что дальше?

Шмиц. Мы же вместе в школу ходили, господин Бидерман, еще детишками…

Бидерман. Ну и что?

Шмиц. Вот я и подумал…

Бидерман. Что вы подумали?

Шмиц. Я и подумал…

Пауза.

Айзенринг. Ничего ты не подумал! (Бидерману.) Я совершенно с вами согласен, господин Бидерман. Вы человек добрый, но, в конце концов… (Орет на Шмица.) Ты что, думаешь, владелец дома должен все терпеть? (Бидерману.) Зепп вообще вас не спросил?

Бидерман. Ни слова!

Айзенринг. Зепп…

Бидерман. Ни звука!

Айзенринг. И ты еще потом удивляешься, что тебя вышвыривают на улицу? (Качает головой и смеется, как над круглым идиотом.)

Бидерман. Не вижу в этом ничего смешного, господа. Для меня это все в высшей степени серьезно. У моей жены больное сердце…

Айзенринг. Вот видишь!

Бидерман. Моя жена всю ночь не может заснуть из-за этого грохота. И вообще, что вы тут, собственно говоря, делаете? (Оглядывается.) Что это, черт побери, за бочки?

Шмиц и Айзенринг смотрят в тот угол, где нет никаких бочек.

Вот! Пожалуйста! Что это такое? (Стучит по канистре.) Что это такое?

Шмиц. Канистры…

Бидерман. Откуда они взялись?

Шмиц. Ты знаешь, Вилли? Откуда они?

Айзенринг. На них написано, что импортные.

Бидерман. Господа…

Айзенринг. Где-то там было написано!

Айзенринг и Шмиц ищут этикетку.

Бидерман. У меня нет слов. Что вы, собственно говоря, себе думаете? Весь мой чердак забит канистрами – до потолка, буквально до потолка!

Айзенринг. Вот именно.

Бидерман. Что вы хотите этим сказать?

Айзенринг. Вечно этот Зепп обсчитается… Ты же сказал – двенадцать на пятнадцать, а в нем и ста квадратных метров нету, в этом чердаке… Вы должны понять, господин Бидерман, не мог же я оставить свои канистры па улице.

Бидерман. Я ничего не хочу понимать…

Шмиц (показывает этикетку). Вот она, господин Бидерман! Вот этикетка!

Бидерман. У меня нет слов…

Шмиц. Тут написано, откуда они. Вот.

Бидерман…просто нет слов. (Рассматривает этикетку.)

Дом.

Анна вводит в комнату полицейского.

Анна. Я сейчас его позову. (Уходит.)

Полицейский ждет.

Чердак.

Бидерман. Бензин?!

Дом.

Анна еще раз возвращается.

Анна. А что передать, господин вахмистр?

Полицейский. Скажите, что по служебным делам.

Анна уходит; полицейский ждет.

Чердак.

Бидерман. Это действительно так, господа? Это действительно так?

Айзенринг. Что?

Бидерман. Что тут написано? (Показывает на этикетку.) За кого вы, собственно говоря, меня принимаете? Нет, такого со мной еще не бывало. Вы что, думаете, я не умею читать?

Они рассматривают этикетку.

Пожалуйста! (Хохочет, как над откровенной наглостью.) Бензин! (Тоном следователя.) Что в этих канистрах?

Айзенринг. Бензин.

Бидерман. Бросьте эти шуточки! Я в последний раз спрашиваю, что в этих канистрах. Вы знаете так же хорошо, как и я, что бензину на чердаке не место. (Проводит пальцем по канистре.) Пожалуйста! Вот! Понюхайте сами! (Сует им палец под нос.) Это что, бензин или не бензин?