Текст книги "Триптих"

Автор книги: Макс Фриш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Ты же плачешь.

Андри не сдерживает рыдания.

Что стряслось? Ответь мне. Что случилось? Я спрашиваю тебя, что стряслось, Андри! Ты же весь дрожишь. Что с Барблин? Ты же не в себе. Как мне помочь тебе, если ты не говоришь? Возьми-ка себя в руки, Андри! Слышишь? Андри! Ты же мужчина. Ну же! Просто не знаю…

Андри. Моя Барблин. (Опускает руки, которыми он закрывал лицо, и глядит в одну точку.) Она не может любить меня, никто этого не может, я сам не могу любить себя…

Входит служка с облачением.

Можно мне теперь уйти?

Служка расстегивает одежду Патера.

Патер. Можешь остаться.

Служка облачает Патера для литургии.

Ты сам это сказал. Как могут другие любить нас, если мы сами себя не любим? Наш Господь говорит: возлюби ближнего своего, как самого себя. Он говорит: как самого себя. Мы должны принимать себя такими, как есть, а ты, Андри, как раз этого и не делаешь. Почему ты хочешь быть, как другие? Ты умней, чем они, поверь мне, ты живее. Почему ты не хочешь признать этого! В тебе есть искра Божья. По-чему ты играешь в футбол, как эти болваны, и орешь на лужайке только ради того, чтобы быть андоррцем? Они все тебя не любят, я знаю. И знаю, почему. В тебе есть искра Божья. Ты умеешь думать. Почему не должно быть на свете и таких существ, у которых рассудка больше, чем чувства? Говорю тебе, именно поэтому я восхищаюсь вами. Почему ты так смотришь на меня? В вас есть искра Божья. Вспомни Эйнштейна! И как там их всех еще. Спинозу!

Андри. Можно мне теперь уйти?

Патер. Никакой человек, Андри, не может вылезти из своей кожи, ни еврей, ни христианин, никто. Богу угодно, чтобы мы были такими, какими он создал нас. Ты понимаешь меня? И если они говорят «евреи – трусы», то знай: ты не трус, Андри, если ты приемлешь себя евреем. Напротив. Ты просто не такой, как мы. Ты слышишь меня? Говорю тебе: ты не трус. Только если ты хочешь быть таким, как все андоррцы, только тогда ты трус.

Вступает орган.

Андри. Можно мне теперь уйти?

Патер. Подумай, Андри, о том, что ты сам сказал: как могут другие принять тебя, если ты сам себя не приемлешь?

Андри. Можно мне теперь уйти…

Патер. Андри, ты понял меня?

Авансцена

Патер на коленях.

Патер. Не сотвори себе образа Бога, Господа твоего, и образа людей, творений его. Я тоже провинился тогда. Я хотел встретить его любовью, когда говорил с ним. Я тоже сотворил себе его образ, я тоже сковал его, я тоже привел его к столбу.

Картина восьмая

Андоррская площадь. Сидит только Доктор, остальные стоят: Трактирщик, Столяр, Солдат, Подмастерье, Некто, который читает газету.

Доктор. Говорю: успокойтесь!

Солдат. Почему это на Андорру не могут напасть?

Доктор закуривает сигарку.

Трактирщик. Может быть, я должен сказать, что в Андорре не найдется приличной комнаты. Я трактирщик. Нельзя давать иностранке от ворот поворот…

Некто смеется, читая газету.

Трактирщик. Что мне еще остается? Приходит этакая сеньора и спрашивает, не найдется ли приличной комнаты…

Солдат. Сеньора – слышите!

Столяр. Оттуда, что ли?

Солдат. Наш брат, если начнется, будет сражаться до последнего бойца, а этот привечает ее! (Плюет на мостовую.) Тьфу ты! – одно слово.

Доктор. Только не волноваться. (Курит.) Я поездил по свету. Можете мне поверить. Я андоррец, это известно, душой и телом. А то бы я, люди добрые, не вернулся на родину, а то бы ваш профессор не отказался от всех кафедр на свете…

Некто смеется, читая газету.

Трактирщик. Что там смешного?

Некто. Кто будет сражаться до последнего бойца?

Солдат. Я.

Некто. В Библии сказано: последние станут первыми, или наоборот, не помню, первые станут последними.

Солдат. Что он хочет этим сказать?

Некто. Я просто спрашиваю.

Солдат. До последнего бойца, это приказ. Лучше смерть, чем неволя, эта надпись есть в любой казарме. Это приказ. Пусть только сунутся, им покажется небо с овчинку.

Короткое молчание.

Столяр. Почему на Андорру не могут напасть?

Доктор. Положение напряженное, я знаю.

Столяр. Напряженное как никогда.

Доктор. Оно уже много лет такое.

Столяр. Зачем они подвели войска к границе?

Доктор. Что я хотел сказать? Я поездил-таки по свету. Тут уж можете мне поверить: во всем мире нет народа, который бы во всем мире так любили, как нас. Это факт.

Столяр. Пожалуй.

Доктор. Давайте примем этот факт во внимание, давайте спросим себя: что может случиться с такой страной, как Андорра? Давайте будем объективны.

Трактирщик. Так и есть, так и есть.

Солдат. Что так и есть?

Трактирщик. Нет народа, который бы так любили, как нас.

Столяр. Пожалуй.

Доктор. Любили – не то слово. Я встречал людей, которые понятия не имеют, где находится Андорра, но любой знает, что Андорра – это оплот, оплот мира, свободы и прав человека.

Трактирщик. Совершенно верно.

Доктор. Андорра – это понятие, это прямо-таки символ, если вы понимаете, что это значит. (Курит.) Говорю: они не осмелятся.

Солдат. Почему, почему?

Трактирщик. Потому, что мы – это символ. Солдат. Но военное превосходство у них.

Трактирщик. Потому что нас так любят.

Идиот приносит дамский чемодан и ставит его на землю.

Солдат. Ну, вот – пожалуйста!

Идиот уходит.

Столяр. Что ей здесь нужно? Подмастерье. Шпикуха!

Солдат. Кто ж еще?

Подмастерье. Шпикуха!

Солдат. И он привечает ее!

Некто смеется.

Солдат. Оставьте свои дурацкие ухмылки.

Некто. Шпикуха – это неплохо.

Солдат. А кто ж она еще?

Некто. Надо говорить не «шпикуха», а «шпик», даже если положение напряженное и речь идет об особе женского пола.

Столяр. Не понимаю, что ей здесь нужно.

Идиот приносит второй дамский чемодан.

Солдат. Пожалуйста! Пожалуйста! Подмастерье. Двиньте их каблуками!

Трактирщик. Еще чего!

Идиот уходит.

Трактирщик. Вместо того чтобы отнести вещи наверх, этот идиот убегает, а на меня все косятся…

Некто смеется.

Я не предатель. Не правда ли, профессор, не правда ли? Это неправда. Я трактирщик. Я первый, кто бросит камень. Да-да! Еще есть закон гостеприимства в Андорре, старинный, священный закон. Не правда ли, профессор, не правда ли? Трактирщик не может сказать «нет», даже при самом напряженном положении, а уж даме подавно.

Некто смеется.

Подмастерье. Тем более с тугой мошной!

Некто смеется.

Трактирщик. Сейчас не до смеха, сударь.

Некто. Шпикуха.

Трактирщик. Не трогайте ее вещи!

Некто. Шпикуха – это совсем неплохо.

Идиот приносит длинное манто и кидает его на чемоданы.

Солдат. Вот видите.

Идиот уходит.

Столяр. Почему вы считаете, что на Андорру не могут напасть?

Доктор. Меня ж не слушают. (Курит.) Говорю, они не осмелятся. И сколько бы у них не было танков и парашютов, они просто не могут позволить это себе. Или, как сказал однажды Перин, наш великий поэт: наше оружие – наша невинность. Или наоборот: наша невинность – наше оружие. Где еще в мире есть республика, которая может это сказать? Я спрашиваю: где? Такой народ, как мы, который вправе воззвать к совести мира, как ни один другой, народ без вины…

В глубине сцены появляется Андри.

Солдат. Опять этот куда-то крадется!

Андри скрывается, потому что все глядят на него.

Доктор. Андоррцы, я хочу сказать вам одну вещь. Еще ни на один народ в мире не нападали, если нельзя было обвинить его в каком-нибудь преступлении. В чем они могут нас обвинить? Единственное, что может грозить Андорре – это несправедливость, грубая, откровенная несправедливость. А на это они пойти не осмелятся. Не осмеливались вчера, не осмелятся и завтра. Потому что весь мир поднимется защищать нас. В ударном порядке. Потому что вся совесть мира на нашей стороне.

Некто (по-прежнему читая газету). В ударном порядке.

Трактирщик. Заткнитесь наконец.

Некто смеется, прячет газету.

Доктор. Кто вы такой, собственно?

Некто. Весельчак.

Доктор. Ваш юмор здесь неуместен.

Подмастерье пинает ногой чемоданы.

Трактирщик. Перестань!

Доктор. Это зачем?

Трактирщик. Ради Бога!

Некто смеется.

Доктор. Глупость. Этого они ведь только и ждут. Придирки к приезжим в Андорре. Чтобы у них был предлог выступить против нас! Такая глупость! Я же вам говорю: успокойтесь! Мы не дадим им повода!.. Шпиком больше, шпиком меньше.

Трактирщик ставит чемоданы как следует.

Солдат. Тьфу-ты, одно слово!

Трактирщик вытирает чемоданы.

Доктор. Счастье, что никто этого не видел…

Входит Сеньора. Тишина. Сеньора садится за свободный столик. Андоррцы разглядывают ее, пока она медленно снимает перчатки.

Доктор. Хочу расплатиться.

Столяр. Я тоже.

Доктор встает и уходит, приподняв шляпу перед Сеньорой.

Столяр делает знак Подмастерью, чтобы тот следовал за ним.

Сеньора. Здесь что-то произошло?

Некто смеется.

Сеньора. Найдется что-нибудь выпить?

Трактирщик. С удовольствием, сеньора…

Сеньора. Что пьют в этой стране?

Трактирщик. С удовольствием, сеньора…

Сеньора. Лучше всего стакан свежей воды.

Трактирщик. Сеньора, у нас есть все.

Некто смеется.

Трактирщик. У этого господина веселый нрав.

Некто уходит.

Сеньора. Комната, господин хозяин, славная, очень славная.

Трактирщик отвешивает поклон и уходит.

Солдат. А мне рюмку водки!

Солдат остается и садится так, чтобы можно было пялить глаза на Сеньору. На авансцене, справа, появляется Андри и бросает монету в оркестрион.

Трактирщик. Вечно этот ящик!

Андри. Я плачу.

Трактирщик. Ничего другого у тебя в голове нет?

Андри. Нет.

Звучит все та же пластинка. Тем временем Сеньора пишет какую-то записку, Солдат пялит глаза, Сеньора складывает записку и говорит Солдату, не глядя на него.

Сеньора. Разве в Андорре нет женщин?

Возвращается Идиот.

Ты знаешь учителя по фамилии Кан?

Идиот скалит зубы и кивает головой.

Отнеси ему эту записку.

Появляются три других солдата и Подмастерье.

Солдат. Вы слышали? Она спрашивает, есть ли в Андорре бабы.

Подмастерье. А ты что сказал?

Солдат…Нет, зато есть мужчины!

Подмастерье. Так и сказал?

Они ухмыляются.

Вот он уже опять здесь. Желтый, как сыр! Хочет меня поколотить…

Входит Андри, музыка кончилась.

Солдат. Как поживает твоя невеста?

Андри хватает Солдата за воротник.

Что это значит? (Освобождается.) Какой-нибудь старик-раввин рассказал ему сказку про Давида и Голиафа, теперь ему хочется сыграть нам Давида.

Они ухмыляются.

Пошли.

Андри. Федри… Подмастерье. Ишь как заикается!

Андри. Почему ты предал меня?

Солдат. Пошли.

Андри сшибает с Солдата фуражку.

Ты смотри у меня! (Поднимает фуражку и стряхивает с нее пыль.) Если ты думаешь, что я хочу угодить из-за тебя под арест…

Подмастерье. Что это он привязался?

Андри. Теперь изувечь меня.

Солдат. Пошли. (Надевает фуражку.)

Андри снова сшибает ее, остальные смеются, Солдат внезапно наносит ему боковой удар, Андри падает.

Где твоя праща, Давид?

Андри поднимается.

Наш Давид, наш Давид разошелся!

Андри тоже внезапно наносит Солдату боковой удар,

Солдат падает.

Еврей проклятый!..

Сеньора. Нет! Нет! Все на одного! Нет!

Другие солдаты схватили Андри, что освобождает Солдата. Солдат бьет Андри, которого держат остальные. Андри молча защищается. Внезапно ему удается вырваться. Подмастерье ударяет его ногой сзади. Когда Андри оборачивается, Солдат схватывает его тоже сзади. Андри падает. Четыре солдата и Подмастерье бьют его ногами со всех сторон, пока не замечают Сеньору, подошедшую к ним.

Солдат…Еще чего, выставлять себя посмешищем перед иностранкой…

Солдаты и остальные исчезают.

Сеньора. Ты кто?

Андри. Я не трус.

Сеньора. Как тебя зовут?

Андри. Они всегда говорят, что я трус.

Сеньора. Не трогай, не трогай рукой рану.

Входит Трактирщик с графинами и стаканами на подносе.

Трактирщик. Что случилось?

Сеньора. Вызовите врача.

Трактирщик. И это перед моим отелем!..

Сеньора. Дайте сюда! (Берет графин, достает платок и становится на колени перед Андри, который пытается подняться.)

Трактирщик. Невозможно, сеньора!

Сеньора. Не стойте, прошу вас, вызовите врача.

Трактирщик. Сеньора, у нас в стране это из ряда вон…

Сеньора. Я только обмою тебя.

Трактирщик. Ты сам виноват. Зачем ты всегда приходишь, когда здесь солдаты?

Сеньора. Посмотри на меня!

Трактирщик. Я тебя предупреждал.

Сеньора. К счастью, глаз не задет.

Трактирщик. Он сам виноват, вечно заводит этот ящик. Я же предупреждал его, он просто действует людям на нервы…

Сеньора. Вы не собираетесь вызвать врача?

Трактирщик уходит.

Андри. Теперь все против меня.

Сеньора. Больно?

Андри. Не хочу врача.

Сеньора. Может перейти на кость.

Андри. Я знаю этого врача. (Поднимается.) Я уже могу ходить, это только на лбу.

Сеньора поднимается.

Ваше платье, сеньора!.. Я испачкал вас кровью.

Сеньора. Отведи меня к своему отцу.

Сеньора берет Андри под руку, они медленно уходят, тем временем появляются Трактирщик и Доктор.

Доктор. Ручку в ручку?

Трактирщик. Они пинали его сапогами, я видел собственными глазами, я был в доме.

Доктор закуривает сигарету.

Трактирщик. Вечно заводит этот ящик, я ему говорил, он просто действует людям на нервы.

Доктор. Кровь!

Трактирщик. Я знал, что так будет.

Доктор курит.

Вы молчите.

Доктор. Неприятная история.

Трактирщик. Начал-то он.

Доктор. Я против этого народа ничего не имею, но мне не по себе, когда я вижу кого-нибудь из них. Как ни поведешь себя, все неверно. Что я такого сказал? Они не могут уняться, они вечно требуют, чтобы наш брат проявил свое отношение к ним. Как будто нам больше нечего делать. Никому не хочется жить с нечистой совестью, но они всячески добиваются этого. Они хотят, чтобы их обижали. Они только этого и ждут. (Поворачивается, чтобы уйти.) Смойте эти капли крови. И поменьше болтайте. Не надо всем рассказывать, что вы видели собственными глазами.

Авансцена

Учитель и Сеньора перед белым домом – как в начале.

Сеньора. Ты сказал, что наш сын – еврей.

Учитель молчит.

Почему ты распустил эту ложь?

Учитель молчит.

Однажды к нам заехал один андоррский торговец, который вообще много говорил. Расхваливая Андорру, он везде рассказывал трогательную историю об одном андоррском учителе, который тогда, во время большого кровопролития, спас еврейского ребенка и заботился о нем, как о родном сыне. Я сразу же послала тебе письмо: не ты ли этот учитель? Я требовала ответа. Я спрашивала: ты знаешь, что ты натворил? Я ждала ответа. Ответа не было. Может быть, ты не получил моего письма. Я не могла поверить в то, чего опасалась. Я написала второй раз. Я ждала ответа. Так шло время. Почему ты распустил эту ложь?

Учитель. Почему, почему, почему?

Сеньора. Ты ненавидел меня за то, что я струсила, когда родился ребенок. Потому что я боялась своей родни. Когда ты подъехал к границе, ты сказал, что это еврейский ребенок, которого ты спас от нас. Почему? Потому что ты тоже струсил, когда возвращался домой. Потому что ты тоже боялся своей родни. (Пауза.) Разве не так было? (Пауза.) Может быть, ты хотел показать, что вы совсем не такие, как мы. Потому что ты ненавидел меня. Люди здесь не другие, ты видишь, не такие уж другие.

Учитель молчит.

Он сказал, что хочет домой, и привел меня сюда. Увидев твой дом, он повернулся и ушел прочь, не знаю – куда.

Учитель. Я скажу, что это мой сын, наш сын, плоть от их плоти, кровь от их крови…

Сеньора. Почему же не идешь?

Учитель. А если они не хотят правды? (Пауза.)

Картина девятая

Комната в доме Учителя, Сеньора сидит, Андри стоит.

Сеньора. Раз не хотят, Андри, чтобы я сказала тебе, почему я приехала, я сейчас надену перчатки и уйду.

Андри. Сеньора, я не понимаю ни слова.

Сеньора. Скоро все поймешь… (Надевает перчатку.) Ты знаешь, что ты красив?

Шум на улице.

Они оскорбляли тебя, они издевались над тобой, Андри, но это кончится. Правда посрамит их, а ты, Андри, единственный здесь, кому нечего бояться правды.

Андри. Какая правда?

Сеньора. Я рада, что повидала тебя.

Андри. Вы покидаете нас, сеньора?

Сеньора. Меня просят об этом.

Андри. Если вы говорите, что любая страна не хуже и не лучше Андорры, почему вам здесь не остаться?

Сеньора. Ты хочешь этого?

Шум с улицы.

Я вынуждена. Я оттуда, ты слышишь, как я их раздражаю. Черная! Так они здесь называют нас, я знаю… (Надевает другую перчатку.) Многое еще мне хочется сказать тебе, Андри, о многом спросить тебя, поговорить с тобой подольше. Но мы еще увидимся, я надеюсь… (Она готова.) Мы увидимся. (Еще раз оглядывается кругом.) Здесь, значит, ты вырос.

Андри. Да.

Сеньора. Сейчас мне следовало бы уйти. (Продолжает сидеть.) Когда я была в твоем возрасте… время летит, Андри, тебе сейчас двадцать, и ты не можешь представить себе: люди встречаются, любят, расходятся, жизнь впереди, а посмотришь в зеркало – она внезапно оказывается позади, себе кажешься почти той же, но вдруг оказывается, что это уже другие, кому сейчас двадцать… Когда я была в твоем возрасте… мой отец, офицер, погиб на войне, я помню, как он думал, и я не хотела думать, как он. Мы хотели другого мира. Мы были молоды, как ты, и учили нас ужасным вещам, и мы это знали. И мы презирали тот мир, который был, мы видели его насквозь, мы хотели попробовать жить в другом мире. И попробовали. Мы хотели не бояться людей. Ни в коем случае. Мы хотели не лгать. Когда мы увидели, что мы только умалчиваем о своем страхе, мы стали ненавидеть друг друга. Наш другой мир длился недолго. Мы вернулись через границу назад, туда, откуда вышли, когда были молоды, как ты. (Поднимается.) Ты понимаешь, что я говорю?

Андри. Нет.

Сеньора подходит к Андри и целует его.

Почему вы меня целуете?

Сеньора. Мне надо уходить. Мы увидимся?

Андри. Мне хотелось бы.

Сеньора. Я всегда желала вообще не знать ни отца, ни матери. Ни один человек не понимает своих родителей, видя мир, который они оставляют ему.

Входят Учитель и Мать.

Я ухожу, да, я уже уходила. (Молчание.) Итак, прощайте. (Молчание.) Я ухожу, да, теперь ухожу…

Сеньора уходит.

Учитель. Проводи ее! Но не через площадь, а в обход.

Андри. Почему в обход?

Учитель. Ступай!

Андри уходит.

Патер скажет ему. Не спрашивай меня сейчас! Ты не понимаешь меня, поэтому я тебе и не говорил. (Садится.) Теперь ты знаешь?

Мать. Что скажет Андри по этому поводу?

Учитель. Мне он не поверит.

Шум с улицы.

Надо надеяться, этот сброд оставит их в покое.

Мать. Я понимаю больше, чем ты думаешь, Кан. Ты любил ее, а женился на мне, потому что я андоррка. Ты предал нас всех. Но прежде всего Андри. Не проклинай андоррцев, ты сам андоррец.

Входит Патер.

Трудная у вас в этом доме задача, ваше преподобие. Вы, ваше преподобие, объяснили нашему Андри, что такое еврей и что ему надо принять это. И он это принял. А теперь, ваше преподобие, вы должны сказать ему, что такое андоррец и что ему надо принять это.

Учитель. Теперь оставь нас наедине!

Мать. Да поможет вам Бог, отец Бенедикт.

Мать выходит.

Патер. Я пытался, но безуспешно, с ними нельзя говорить, любое разумное слово выводит их из себя. Разойдитесь наконец по домам, сказал я им, и займитесь собственными делами. При этом никто из них не знает, чего они, собственно, хотят.

Андри возвращается.

Учитель. Почему так скоро?

Андри. Она хочет идти одна, говорит. (Показывает руку.) Это она подарила мне.

Учитель…Свое кольцо?

Андри. Да.

Учитель молчит, затем поднимается.

Кто эта сеньора?

Учитель. Тогда я провожу ее.

Учитель уходит.

Патер. Почему ты смеешься?

Андри. Он ревнует.

Патер. Сядь.

Андри. Что со всеми вами стряслось?

Патер. Смеяться, собственно, нечего, Андри.

Андри. Но смешно. (Рассматривает кольцо.) Это топаз или что это может быть?

Патер. Нам надо поговорить.

Андри. Опять уже? (Смеется.) Все ведут себя сегодня, как марионетки, если перепутать веревочки, и вы, ваше преподобие, тоже. (Закуривает.) Она была когда-то его возлюбленной? Есть такое ощущение. У вас – нет? (Курит.) Она – фантастическая женщина.

Патер. Я должен кое-что тебе сказать.

Андри. А стоять при этом нельзя? (Садится.) В два я должен быть в лавке. Разве она не фантастическая женщина?

Патер. Меня радует, что она тебе нравится.

Андри. Все держатся так натянуто. (Курит.) Вы хотите сказать, что не следует подходить к солдату и сшибать с него фуражку, если знаешь, что ты еврей, что этого вообще не следует делать, а я все же рад, что я это сделал, я кое-чему научился, хотя никакой пользы мне от этого нет. Теперь вообще, после нашего разговора, и дня не проходит, чтобы я не научился чему-то, от чего никакой пользы мне нет, так же, как и от ваших добрых слов, ваше преподобие, я верю, что вы желаете мне добра, вы христианин по профессии, но я еврей по происхождению, и поэтому я теперь эмигрирую.

Патер. Андри…

Андри. Если мне это удастся. (Гасит сигарету.)

Патер. Посиди!

Андри. Это кольцо мне поможет. Единственное, что вы можете теперь для меня сделать, ваше преподобие, – это молчать, никому об этом не говорить. (Поднимается.) Мне надо идти. (Смеется.) Во мне есть какая-то затравленность, я знаю, вы совершенно правы, ваше преподобие…

Патер. Ты будешь говорить или я буду говорить?

Андри. Простите. (Садится.) Я слушаю.

Патер. Андри…

Андри. Так торжественно!

Патер. Я пришел, чтобы выручить тебя.

Андри. Я слушаю.

Патер. Я тоже, Андри, ничего об этом не знал, когда мы в последний раз говорили с тобой. Он взял к себе еврейского ребенка – так издавна считалось, христианский поступок, как я мог не верить этому! Но вот, Андри, явилась твоя мать…

Андри. Кто явился?

Патер. Сеньора.

Андри вскакивает.

Андри, ты не еврей. (Молчание.) Ты не веришь тому, что я говорю тебе?

Андри. Нет.

Патер. Значит, по-твоему, я лгу?

Андри. Ваше преподобие, это чувствуешь.

Патер. Что чувствуешь?

Андри. Еврей ты или нет.

Патер поднимается и приближается к Андри.

Не прикасайтесь ко мне! Ваши руки! Я не хочу этого больше.

Патер. Ты не слышишь, что я говорю тебе?

Андри молчит.

Ты его сын.

Андри смеется.

Андри, это правда.

Aндри. Сколько у вас правд? (Достает сигарету, но потом забывает о ней.) Со мной это у вас не получится…

Патер. Почему ты нам не веришь?

Андри. Изверился.

Патер. Говорю тебе, клянусь спасением своей души, Андри, ты его сын, ни о каких евреях не может быть и речи.

Андри. Немало, однако, было речи об этом…

Сильный шум с улицы.

Патер. Что там стряслось?

Тишина.

Андри. С тех пор, как я помню себя, мне твердили, что я другой, и я проверял, так ли оно и есть, как они говорят. И так оно и есть, ваше преподобие. Я другой. Мне говорили, что двигаются такие, как я, так, мол и так, и я чуть ли ни каждый вечер подходил к зеркалу. Они правы: я двигаюсь именно так. Я не могу по-другому. Я проверял также, правда ли, что я всегда думаю о деньгах, когда андоррцы наблюдают за мной и думают, что сейчас я думаю о деньгах, и они бывали каждый раз правы: я думаю о деньгах. Так оно и есть. И нет во мне душевности, я старался, но напрасно: не душевность во мне, а страх. И еще говорили мне, что такие, как я, трусы. И это я тоже проверял. Трусят многие, но я знаю, когда трушу я. Я не хотел признавать того, что они мне говорили, но так оно и есть. Они пинали меня сапогами, и все обстоит так, как они говорили: я чувствую не так, как они. И у меня нет родины. Вы, ваше преподобие, говорили, что это надо принять, и я это принял. Теперь вам, ваше преподобие, надо принять вашего еврея.

Патер. Андри…

Андри. Теперь, ваше преподобие, буду говорить я.

Патер…Ты хочешь быть евреем?

Андри. Я и есть еврей. Я долго не знал, что это значит. Теперь знаю.

Патер беспомощно садится.

Я хочу, чтобы у меня не было ни отца, ни матери, чтобы ни мне не надо было горевать и отчаиваться из-за их смерти, ни им – из-за моей. И ни сестры, ни невесты: скоро все будет порвано, и никакие клятвы, никакая наша верность тут не помогут. Я хочу, чтобы это случилось скорее. Я старый. Мои надежды отпадали одна за другой, как выпадают зубы. Я ликовал, солнце светилось в деревьях зеленым светом, я бросал свое имя в воздух, как шапку, которая не принадлежит никому, кроме меня, а вниз падал камень, который меня убивает. Я был не прав, по-другому, чем они думали, все время. Я хотел быть правым и торжествовать. А правыми были мои враги, хотя у них и не было права на это, ведь за пределами своего понимания нельзя считать себя правым. Мне теперь уже не нужны враги, достаточно правды. Я пугаюсь, когда еще на что-то надеюсь. Надежда никогда не шла мне на пользу. Я пугаюсь, когда смеюсь, и не могу плакать. Моя печаль поднимает меня над всеми вами, и поэтому я упаду. Мои глаза стали большими от грусти, моя кровь знает все, и я хочу умереть. Но меня страшит умирание. Милости нет…

Патер. Грех так говорить.

Андри. Посмотрите на этого старика-учителя, как он опустился, а был когда-то, говорит он, молодым человеком с очень сильной волей. Посмотрите на Барблин. И на всех-всех, не только на меня. Посмотрите на солдат. Сплошь обреченные. Посмотрите на себя. Вы уже сейчас знаете, ваше преподобие, что вы сделаете, когда меня уведут у вас на глазах – а у вас добрые глаза, – и поэтому они, ваши добрые глаза, так глядят на меня. Вы будете молиться. За меня и за себя. Ваша молитва не поможет даже вам. Все равно вы будете предателем. Милость – это вечная сказка, солнце будет светиться в деревьях зеленым светом и тогда, когда они меня уведут.

Входит Учитель, одежда на нем растерзана.

Патер. Что случилось?

Учитель падает без сил на стул.

Говорите же!

Учитель. Она умерла.

Андри. Сеньора?

Патер. Что случилось?

Учитель. Камень.

Патер. Кто бросил?

Учитель. Андри, говорят они, Трактирщик будто бы видел собственными глазами.

Андри убегает. Учитель задерживает его силой.

Он был здесь, вы свидетель.

Авансцена

Некто подходит к барьеру для свидетелей.

Некто. Признаю: совершенно не ясно, кто бросил тогда в эту иностранку камень. Меня лично в то время на площади не было. Я никого не хочу обвинять, я миру не судья. Что касается того паренька, то, конечно, я помню его. Он часто подходил к оркестриону, чтобы промотать свои чаевые, и когда они схватили его, мне было его жаль. Что сделали с ним солдаты, когда они схватили его, я не знаю, мы слышали только его крик… Когда-то пора и забыть, по-моему.

Картина десятая

Андоррская площадь. Андри сидит один.

Андри. Я отовсюду виден, я знаю. Пусть видят меня… (Достает сигарету.) Я не бросал камень! (Курит.) Пусть придут те, кто видел это собственными глазами, пусть выйдут из своих домов, если хватит смелости, и укажут на меня пальцем.

Голос шепчет что-то.

Не могу разобрать ни слова, когда ты шепчешь. (Курит.) Я сижу среди площади, да, уже целый час. Кругом ни души. Словно вымерло все. Все в подвалах. Удивительная картина. Только воробьи на проводах.

Голос шепчет что-то.

Я не бросал камень. (Курит.) С самого рассвета. С самого рассвета бродил я по вашим улицам. В полном одиночестве. Все ставни спущены, все двери заперты. Остались только собаки и кошки в вашей белоснежной Андорре…

Слышен мощный гул движущегося громкоговорителя, слов нельзя разобрать.

Не смей носить оружие. Ты слышал? Кончено.

Появляется Учитель с винтовкой на ремне.

Учитель. Андри…

Андри курит.

Мы ищем тебя всю ночь.

Андри. Где Барблин?

Учитель. Я ходил в лес.

Андри. Что мне делать в лесу?

Учитель. Андри… черные здесь. (Прислушивается.)

Тихо.

Андри. Что ты там слышишь?

Учитель снимает винтовку с предохранителя.

Воробьи, ничего, кроме воробьев.

Птичий щебет.

Учитель. Здесь тебе нельзя оставаться.

Андри. Где мне можно остаться?

Учитель. Это глупость, то, что ты делаешь, это безумие… (Берет Андри под руку.) Пошли!

Андри. Я не бросал камень!

Легкий шум.

Учитель. Что это было?

Андри. Ставни. (Затаптывает свою сигарету.) Люди за ставнями. (Достает следующую сигарету.) У тебя есть огонь?

Барабанный бой вдалеке.

Учитель. Ты слышал выстрелы?

Андри. Тишина кругом небывалая.

Учитель. Не могу представить себе, что сейчас будет.

Андри. Небо покажется с овчинку.

Учитель. Что ты говоришь?

Андри. Лучше смерть, чем неволя.

Снова грохот движущегося громкоговорителя.

НИ ОДНОМУ АНДОРРЦУ БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО. Слышишь?

СПОКОЙСТВИЕ И ПОРЯДОК… ВСЯКОЕ КРОВОПРОЛИТИЕ… ВО ИМЯ МИРА… КТО НОСИТ ИЛИ ПРЯЧЕТ ОРУЖИЕ… ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ… НИ ОДНОМУ АНДОРРЦУ БОЯТЬСЯ НЕЧЕГО.

Тишина.

Все, собственно, в точности так, как можно было представить себе. В точности так.

Учитель. О чем ты?

Андри. О вашей капитуляции.

Через площадь проходят трое мужчин – без оружия.

Андри. Ты последний с винтовкой.

Учитель. Сукины дети.

Андри. Ни одному андоррцу бояться нечего.

Птичий щебет.

У тебя есть огонь?

Учитель провожает взглядом мужчин.

Ты видел, как они идут. Они не глядят друг на друга. И как они молчат! Когда доходит до дела, каждый воочию видит то, во что он прежде не верил. Вот почему походка у них сегодня такая странная. Словно все лжецы.

Через площадь проходят двое мужчин – без оружия.

Учитель. Сын мой!

Андри. Опять ты за свое!

Учитель. Ты погибнешь, если ты не поверишь мне.

Андри. Я не твой сын.

Учитель. Отца не выбирают себе. Что мне сделать, чтобы ты поверил? Что еще? Я все твержу им это, я уже детям в школе сказал, что ты мой сын. Что еще? Повеситься мне, чтобы ты поверил? Я от тебя не уйду. (Садится рядом с Андри.) Андри…

Андри смотрит поверх домов.

Куда ты глядишь?

Поднимается черный флаг.

Андри. Не могу дождаться.

Учитель. Откуда у них взялись флаги?

Андри. Теперь им понадобится козел отпущения.

Учитель. Пойдем домой!

Андри. Нет никакого толка, отец, в том, что ты расскажешь это еще раз. Твоя судьба – не моя судьба, отец, а моя – не твоя.

Учитель. Единственный мой свидетель мертв.

Андри. Не говори о ней!

Учитель. Ты носишь ее кольцо…

Андри. Того, что ты сделал, отец не сделает.

Учитель. Откуда ты это знаешь?

Андри прислушивается.

У андоррца, говорят они, не может быть ничего общего с женщиной оттуда, и уж тем более ребенка. Я боялся их, да, боялся андоррцев, потому что был трусом…

Андри. Нас слушают.

Учитель (оглядывается и кричит в сторону домов).…Потому что был трусом! (Снова к Андри.) Поэтому я так сказал. Легче было тогда приютить еврейского ребенка. Это было похвально. Они тебя гладили по головке, вначале они гладили тебя по головке, потому что им льстило, что они не такие, как те там.

Андри прислушивается.

Слышишь, что говорит отец?

Шорох ставни.

Пускай слушают!

Шорох ставни.

Андри…

Андри. Они тебе не поверят.

Учитель. Потому что ты мне не веришь!

Андри курит.

Ах ты невинность, да, ты не бросал камня, скажи это еще раз, ты не бросал камня, да, ты сама невинность, и можешь смотреть на меня глазами еврея, но ты мой сын, да, мой сын, и если ты не поверишь этому, ты погиб.

Андри. Я погиб.

Учитель. Тебе нужна моя вина?

Андри смотрит на него.

Так скажи это!

Андри. Что?

Учитель. Повеситься мне? Скажи!

Маршевая музыка вдалеке.

Андри. Они идут с музыкой. (Достает следующую сигарету.) Я не первый, кто погиб. Нет никакого толка от твоих слов. Я знаю, кто мои предки. Тысячи, сотни тысяч человек умерли у столба. Их судьба – моя судьба.

Учитель. Судьба!

Андри. Ты этого не понимаешь, потому что ты не еврей. (Смотрит в глубину улицы.) Оставь меня одного!