Текст книги "ПрозаК"

Автор книги: Макс Фрай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 24 страниц)

Какая вам разница, Шандор? Здесь не действуют известные вам законы, но кто сказал, что они действовали когда-либо раньше? Война для вас закончилась, и началось безумие, – но была ли вообще та война?

Идите, Шандор, работайте. Делайте то, что не может быть несделанным. Разве вы желали когда-либо иного?

Итак, вот оно, новое назначение. Почетная, блядь, задача. Они стояли в нескольких десятках километров от линии фронта (которая перемещалась с отвратительной быстротой). На грунтовом аэродроме расположились три десятка древних «Штук». Ржавье, хлам. Их переделывали прямо на месте. Снимали оружие, часть навигационных приборов. Урезали кое-как топливные баки (они текли, но кого это волновало?)

В длинном дощатом сарае стояли грузовики с аматолом.

У Ю-87 с "боевым грузом V0a-7d" изменялась центровка. Машина так и норовила задрать нос и свалиться. Летать на этой сволочи было непросто даже для опытного пилота. А опытных пилотов на смерть так просто не посылают; для почетной задачи должны найтись другие – расходный материал в самом прямом значении выраженья.

Шандор вместе с тремя другими инструкторами целыми днями обучал чокнутых югендовцев.

Они снова стояли на Украине: четыре аса и стадо зеленых юнцов, которые быстро продвигались по пути в могилу.

"Фениксами Гофмана" командовал оберст Герман Хеншель. Типичный солдафон, глыба мяса с сержантским голоском и лицом оттенка "Кровавой Мэри", он питал слабость к контролируемой истерике и рукоприкладству – а прикладывать было что. Летал, впрочем, отменно, хотя и перевалил за пятый десяток.

Молодняком он занимался мало, потому что брезговал.

Кроме него и Шандора, был среди них еще гауптман Эрнст Бах, – отличный бомбер, воевал в Испании и во всех последующих кампаниях, но выдвинуться не сумел, поскольку был аполитичен, подозрительно мягок манерою и вообще совершенно не соответствовал образу неустрашимого и безжалостного арийского война. Чертами лица он сильно напоминал одного великого композитора, но не своего однофамильца, – что было бы, согласитесь, уже немного чересчур, – а не менее прославленного Людвига ван.

И Генрих… Хотя о нем не надо. На восьмой день он полез в машину курсанта на место стрелка. Перспектива эта была для него весьма необычной, и перехватить управление в случае чего он не мог, но: "Все-таки поспокойнее будет за этого болвана безмозглого", – как он сам сказал.

На высоте в пятьсот пятьдесят метров болван безмозглый свалилися в штопор. От паники болван забыл все, чему его учили в летной школе (хотя какая там школа в гитлерюгенде), и впаялся в землю самым премилым образом.

Останки не искали, воронка была метров двадцати в диаметре. Останки; откуда там останки? пыль, все пыль. Прах и тлен.

Хеншель орал:

– У вас что, вообще у всех мозгов нет?! Почему летали с боевой нагрузкой?! Не знаете, что такое балласт?! Не могли воды ему накачать? Кретины! Я командую стадом кретинов!

– Герр оберст, какая разница? Генрих все равно гробанулся бы…

– К дьяволу Генриха!.. – орал Хеншель.

Так что Генриха не будем и упоминать.

"Как вы думаете, Генрих кричал?" – "Не знаю. Но я на его месте точно кричал бы".

Три недели спустя начались первые боевые вылеты. «Штуки» не работали. (Эрнст сказал Шандору: "Полный провал".) Своих истребителей в небе почти что не оставалось, и медлительные пикировщики не успевали даже зайти на цель.

Кто-нибудь из инструкторов иногда сопровождал смертников на стареньком «ФВ-190А». Но если в небе появлялись иваны, то этому драндулету прикрытия приходилось заботиться только о своей сохранности, а о «юнкерсах» и речи не шло.

Пробовали отправляться на задание со стрелками. Однако удвоенный расход человеческого ресурса себя не оправдал – к цели все равно прорывалась одна машина из двенадцати. Получается, вроде бы, не так уж и мало, если учесть, что за несколько месяцев в бой ушло больше двух сотен самолетов.

Но самолетами этими управляли сущие щенки; не так-то и просто врезаться в землю в нужном месте. Удачные операции исчислялись единицами.

Виктор Рау (Z814) успешно уничтожил колонну грузовиков противника (нельзя сказать, что он ее совсем прямо уничтожил, но от трех грузовиков остались только искореженные запчасти, и еще несколько вышли из строя).

Экипаж Клауса Крамера и Эрика Шульца (Z825) нанес серьезные повреждения захваченной иванами железнодорожной станции.

Лейтенант Борх (Z702) подорвал понтонный мост русских.

Прочее – совсем уже мелочь, то танк, то взвод пехоты; даже смешно, ха-ха.

Оберст Хеншель чувствовал себя как-то неловко: успехи есть, но больно они ничтожны. Еще большую неловкость испытывал генерал Гофман. Он, в сущности, только сейчас начал отдавать себе отчет в том, что его не любили. Уж очень голодными глазами смотрели на него окружающие, уж очень неприятны были их выдержанные улыбки.

Хеншель завел обыкновение собирать инструкторов и жаловаться на жизнь с нотками энтузиазма:

– Так воевать, конечно, нельзя! Будущее за реактивными машинами, господа офицеры, – говорил он.

– Так то будущее, герр оберст. А мы не будущее. Мы не настоящее и даже не прошлое. Мы – так, кладбище на обочине войны… – отвечал ему Бах.

– Герр гауптман, от вас я этого не ожидал! Что это за пораженчество? И совершенно зря вы так, э-э… Вот флюг-капитан Ганна Рейч работает над проектом «Райхенберг» – это реактивная машина патриота на основе «Фау-2». Истинное оружие возмездия! Их намерены снабдить секретной боевой частью на основе атомного распада. Говорят, что эта штука может уничтожить два десятка городских кварталов зараз.

– Бог мой, чего только не плетет министр пропаганды…

– И зря вы это, Шандор! – (ему постоянно приходилось повторять "зря вы это") – И вообще, вчера со мной связался наш куратор, генерал Гофман, и он мне с совершенной точностью обещал, что уже со следующего месяца нам будут поставлять реактивные машины для наших целей. Эти, знаете… «Ме-262». Неисправные серийные и отработанные опытные экземпляры. Мы будем их доводить, и, значит…

– Проект «Швяльбе»? Я, кажется, слышал…

– Ну да, и бомбардировочный вариант тоже. "Штурмфогель".

– Да, это хорошо. На этом можно прорваться. Если они, конечно, будут в летной кондиции.

– Именно, мы сможем прорывать заслон ПВО. И превосходно! Вскоре нам доставят реактивные ускорители «Борзиг» – с ними можно будет разогнаться до умопомрачительной скорости.

– А я слышал, что эти «Швяльбе» очень тяжело отрываются от земли. А уж с «Борзигами»? Со взрывчаткой? Эти штуковины будут разбиваться прямо на взлете; попомните мое слово, Герман, – прямо на взлете…

И они действительно разбивались.

Первые три «мессершмитта» прибыли в конце августа. Это были опытные V2 и V4, программа испытаний по которым закончилась, и одна из первых серийных машин. Серийную «Ласточку» Люфтваффе не приняли, сославшись на серьезные дефекты в системе управления. Самолеты сопровождали несколько техников и заводской летчик-испытатель.

– Должны были прислать еще и V3, – сообщил он, – да эта хреновина разбилась. Хотя какая разница, все равно вы их использовать не сможете. Это, вашу мать, истребители, а не бомбы летающие.

Первые полеты все же прошли нормально. Без груза новые «мессеры» летали чертовски неплохо. Но это ничего не давало, потому что кому они здесь были нужны без груза?

Пробный вылет с полной выкладкой доверили Шандору. Тонна балласта и два пятисоткилограммовых ускорителя под крыльями.

Шандору было не по себе. «Ласточка» выглядела так, будто оторвать от земли ее можно только с помощью воздушного шара. Но деваться было некуда – спички тянули честно; только присланный с «мессерами» заводской пилот отказался. Он так и сказал: "В отличие от вас, я точно знаю, что она не взлетит". И спичку тянуть не стал, объяснив, что готов к риску, но не к самоубийству.

Понаблюдать собрались все: Хеншель, Бах и летчик-испытатель стояли вместе у начала взлетной полосы, а рядовые смертники толпой расположились немного поодаль. Новая машина вызывала у них энтузиазм. Смерти они не боялись, но не желали подыхать зазря.

Шандор забрался в кокпит, разогнал обслугу и незаметно перекрестился. Никаких религиозных чувств он, католик лишь по воспитанию, не испытывал; но взлетать хоть без какого-нибудь ритуала на счастье – просто не мог.

Самолет разгонялся еле-еле, и сто девяносто набрал у самого конца дорожки. В этот момент Шандор коротко коснулся тормозов. Машина подняла хвост, заработали рули высоты и «Ласточка» индюком оторвалась от полосы.

Оберст Хеншель следил за идущим над самой землей самолетом, приставя ко лбу ладонь:

– Глядите-ка, полетел! – с радостным изумлением сказал он.

– Невероятно, – буркнул заводской летчик, – этот ваш венгр, он что, левитировать умеет?

– Захочешь жить, – улыбнулся Эрнст, – взлетишь и на кирпиче.

Заводской пилот поморщился.

– Как я понял, вы взлетаете не затем, чтобы жить, – сказал он и пошел к штабному домику.

"Ме-262" был чертовски быстрым истребителем, а уж бомбер из него получился поистине «шнель-». И все же с тонной взрывчатки, с тяжелыми реактивными ускорителями под крыльями… это был настоящий летающий гроб – неповоротливый, незащищенный, обреченный. Он мог разогнаться до семисот десяти километров в час, – а с работающими ускорителями почти до восьмисот, – но едва был способен маневрировать, и очень неторопливо набирал высоту. Новейшие «Фокке-Вульфы-190» развивали семьсот двадцать. Истребители большевиков были лишь немногим медлительнее – но зато они всегда имели преимущество по высоте; а в воздушном бою высота и скорость – валюты конвертируемые между собой.

Шандор потом не мог вспомнить, как он приземлился; воспоминания начинались с того момента, когда он спрыгнул с крыла. Его била мелкая дрожь, одежда промокла насквозь, – хотя в кабине «Швяльбе» и не стояла такая адская жара, как в одномоторных винтовых машинах.

– Ну что? – спросил подошедший Хеншель.

– Это утюг, – сказал Шандор. – Долететь на нем можно. А летать нельзя.

– Долететь – это главное, капитан! Нам ничего больше и не требуется!

– Я себе не представляю, как на этом дерьме будут летать наши солдатики…

– Полетят! Во славу нации, – уверенно ответил Хеншель и ушел, вполне удовлетворенный.

Шандор с некоторым трудом достал папиросу из портсигара.

– Шандор, вы рехнулись? Сейчас рванет же, – с испугом сказал Бах.

– Дорогой Эрнст, мне насрать…

– Что, так паршиво?

Шандор глубоко затянулся и ответил:

– Да.

Вечером они с Эрнстом надрались в два рыла. Шандор в сентиментальном тоне вспоминал о пикировщиках, о Руделе, о небе Украины.

– …и кто это вообще придумал летать без стрелка, в одиночку? – говорил он чуть пьяным голосом.

Эрнст улыбался.

– Без стрелка за спиной я чувствую себя голым, – говорил Шандор.

Эрнст расхохотался:

– Голым, поставленным раком и с приветливо приоткрытой задницей.

– Именно так, Эрнст, и совершенно зря вы иронизируете.

– Да-с, эта «Ласточка» – просто летающее ведро. Я слышал, что у славян, – пояснил он, – есть такой сказочный персонаж – ведьма, которая летает на ведре. Ее зовут… вроде бы, Jaga.

– Неплохое сравнение.

– В конце сказки эту ведьму обычно жарят в печи.

– Как и нас, Эрнст, как и нас. Неплохое сравнение.

Радио сообщало, что Ганс Нюберт на опытном «Фи-103» – тот самый проект «Райхенберг» – героически прорвался к Лондону. Теперь у англичан вместо Адмиралтейства полно отличного щебня, хоть грузовиками вывози… Славный летчик имел возможность выброситься с парашютом, однако ему грозит месть разъяренных англичан.

Нюберт погиб, конечно, – согласились они между собой. И «Хенкель», с которого запустили эту штуку, несомненно сожгли. Ну да вот так мы тут живем.

Они немного поговорили об этом, и еще о том о сем, и еще раз посмеялись над грузовиками со щебнем. Помолчали.

– Вы знаете, Эрнст, у меня дьявольски болит что-то в руке. Как будто вену клещами выдирают, и… впрочем, извините.

Помолчали.

– А ночами, когда они поднимаются в воздух, я сомневаюсь – есть ли они вообще? Может быть это что-то гудит у меня в голове? мммммммм-ммм. Вы слышите этот звук ночами?

– Когда бомбер начинает думать, что никаких истребителей нет – это значит, что ему скоро пиздец. Вот так, Шандор.

* * *

Помимо прочих разнообразнейших достоинств, старший сержант Советской Армии Алексей Корчук обладал еще и развитым чувством прекрасного.

– Гля, как ебнуло, – сказал он своему боевому товарищу, наблюдая за падением обломков очередной "Штуки"-смертницы, у которой от точного попадания сдетонировала боевая часть.

– Нехуево, – степенно подтвердил боевой товарищ и поправил ремень ППШ.

* * *

«Пиздец» – очень хорошее слово. «Капут» не может передать всю глубину ситуации.

"Ласточки" поступали едва-едва и часто бились даже в тренировочных полетах, и потому смертники faute de mieux продолжали летать в основном на «Штуках» – с теми же мизерными результатами.

С каждым днем существование становилось все дерьмовее и дерьмовее. А осенью сорок четвертого дело было совсем уж труба. «Фениксы» тогда стояли в Венгрии. Хотя Шандор не видел в этой стране ничего общего с той Венгрией, в которой он жил до войны. Зато она была похожа на Венгрию пятнадцатого года. На Венгрию, в которой он родился.

В середине октября адмирал Хорти заявил о перемирии. Германская Двадцать четвертая танковая дивизия устроила в Будапеште небольшую бучу, и посадила идейного нациста Салаши на место обосравшегося регента. Генерал-полковник Миклош, командующий Первой венгерской армией, немедленно перешел на сторону русских.

Утром восемнадцатого голубоглазый камикадзе подошел к капитану Дебречени и выплюнул ему в лицо:

– Дерьмо вы, Шандор. Вы из нации трусов и предателей… – но не договорил, потому что Шандор коротко замахнулся и врезал ему по морде:

– За бараки. Драться. У меня есть сабли, – в голосе его было совершенное безразличие.

Они ушли за бараки, а пять минут спустя Шандор вернулся один. Сабли в ножнах он держал левой рукой, с легкой брезгливостью отводя ее в сторону. Из сантиметровой царапины на щеке сочилась яркая кровь.

– У нас в Трансильвании клинки не хуже гейдельбергских, – буркнул он в сторону Баха.

– Я вижу Шандор, я вижу, – ответил Эрнст. Десять лет спустя он восхищался Эженом Ионеско. Вот только тот ему кого-то напоминал.

Хеншель был в ярости:

– Считайте, Шандор, что вы подарили большевикам танк!

Шандор пожимал плечами и размазывал кровь по лицу.

А дело было совсем уж труба. Машины были – но дерьмовые. Кадры были – но кошмарные. Поступления свежих гитлерюгендовцев пркератились. Вместо них прибывали какие-то пожилые немцы с тоскливыми лицами, уголовного вида венгры и румыны, итальяшки-фанатики; отребье, уголовники и сумасшедшие. Оберста чуть не хватил удар, когда в нестройных рядах очередного пополнения он увидел откровенно жидовский шнобель, увенчанный глазами с пресловутой грустью всего еврейского народа. Вся эта орава пьянствовала хуже русских, буянила и совершенно не умела летать.

"Штуки" кончились, и сей летающий цирк вынужден был оседлать «Ласточек». Истребители доставали их нечасто, да и зенитки оказались не очень эффективны. Но огромное количество самолетов разбивалось безо всякого боя – на взлете и позже.

Неудачи преследовали смертников, и в конце концов это невезенье перекинулось даже на инструкторов. Сначала у герра оберста во время тренировочного полета на «Ме-262Ц» заглохли оба двигателя и он оставил машину (пилот растерялся и погиб вместе с самолетом). А затем, в конце ноября, Эрнст Бах разбился при посадке. Его «Фокке-Вульф» развалился чуть не в хлам, но сам он выжил. Сломал обе ноги и получил сотрясение мозга.

Всю зиму продолжалась битва за Венгрию. Большевики ожесточенно лезли на позиции венгров, а венгры (под командованием немецких офицеров) ожесточенно их защищали. Всю зиму смертники вылетали в бой. Новые самолеты перестали поступать, и новых людей тоже не было, так что к началу февраля в «Фениксах» осталось лишь семнадцать смертников, трое инструкторов (один из них инвалид), несколько человек обслуги и восемнадцать «мессеров» – о техническом состоянии которых лучше не упоминать.

А тринадцатого февраля Будапешт был взят. (Тринадцатое. Несчастливое число. Венгрия была потеряна. Ровно через три месяца, тринадцатого мая сорок пятого года, капитулирует Германия. Но тогда никто еще – даже большевики – не ожидал, что война закончится так скоро.)

И в этот же день, тринадцатого февраля, в пять часов утра, в кабинет генерала Гофмана явился человек важного вида и функции. Гофман, сморщенный, бесформенный, сидел за столом и слушал. А визитер расхаживал перед ним и вещал самым ласковым тоном:

– Знаете, Вальтер, я долго ждал этого дня.

Links.

– Вы выбросили на ветер миллионы – и это только в технике. А ведь вы еще и уничтожили самый цвет наших летных кадров! И зачем? Эффект – тьфу, ничтожен. Он равен нулю, и все! Ухо от селедки.

Rechts.

– Вы понимаете, Вальтер, что это значит?

Links.

– Ну как, Вальтер, при вас ли ваш "вальтер"? – и Августин (а точнее – Герман) рассмеялся, как дитя. – Если нет – я одолжу вам свой.

И он действительно вытащил из кобуры пистолет и с легким стуком положил его перед Гофманом.

После чего, как говорится, "произошла безобразная сцена" со стрельбой и беготней; в результате всего этого генерал Вальтер Гофман перешел в состояние, несовместимое с дальнейшим пребыванием в материальном теле. Число убитых и раненых в точности не сообщалось.

В это самое время на офицерском собрании «Фениксов» оберста Хеншеля била очередная истерика.

– Это черт знает что! Небоевые потери чудовищны! Они разбиваются на взлете, у них глохнут двигатели, они взрываются ни с того, ни с сего! Что они нам посылают? Что за дерьмо?

– Герр оберст, – кашлянул гауптман Бах, – но ведь в этом нет ничего удивительного… нам поставляют отработавшие свое опытные модели…

– Постойте, Эрнст, это тут ни при чем, – сказал вдруг Шандор. – Полковник, я саботировал все эти самолеты.

Хеншель подавился воздухом.

– Вы что?! Что вы делали?! Шандор, я правильно вас понимаю?!.

– Я саботировал самолеты. Знаете, гаечку открутить, тягу подпилить, и все такое, герр оберст…

– Капитан Дебречени! Это что, какая-то глупая шутка?! Вы что, с ума сошли?

– Я не шучу, полковник. Я портил самолеты, сознательно, с умыслом, в здравом рассудке.

– Герман, постойте! – крикнул Бах, увидя, что Хеншель наливается дурной кровью. – Это какой-то бред, этого не может быть! Он не отдает себе отчета…

– Заткнитесь, Эрнст, – коротко уронил Шандор.

Хеншель шумно выдохнул и повернулся к стоявшему у двери лейтенантику:

– На гауптвахту его!

– Герр оберст, у нас нет гауптвахты!

– Мне насрать! Заприте его где-нибудь и поставьте стражу!

Шандора увели (точнее, он ушел вместе с конвоирами из числа смертников). Хеншель шумно лакал из стакана коньяк.

– Бах, вы что-нибудь понимаете? – из уголка рта у Хеншеля вытекала янтарная струйка.

– Пожалуй.

– Он это серьезно?

– Допускаю.

– Тогда нам следует его расстрелять, – сказал герр оберст, отирая лоб.

– Помилуйте, да ведь нет доказательств…

– А признание?!

– Бог мой, ну и что? А даже если он действительно это делал – ну и что?! Вы собираетесь казнить смертника? Это просто смешно…

– Он не смертник, он инструктор! И вообще, что за чушь вы несете, это же война! Он предал Рейх!

– Герр оберст, здесь уже нет никакого Рейха и нет никакой войны. Здесь остались мы с вами, эти самолеты, голос в телефонной трубке да еще долг.

– Долг, долг перед Рейхом!

– Долг перед самим собой, Герман.

Они замолчали.

– А ведь вас я тоже расстреляю, Эрнст, – спокойно сказал Хеншель. – Вместе с этим Шандором расстреляю.

– Только это нам и осталось, Герман. Так или иначе.

Вернувшиеся конвоиры увели и Эрнста.

Через полчаса, на плацу (это был участок земной поверхности, мало чем отличавшийся от всех прочих), состоялось последнее построение "Фениксов Гофмана".

Хеншель, необыкновенно спокойный, сообщил:

– Мы отправляемся в последний вылет. Мною получен приказ атаковать войска большевиков на территории Будапешта. Взлетаем, как только рассветет. В бой пойдете вы все, за исключением Гочека. И конечно, за исключением гауптмана Баха и капитана Дебречени. Которые немедленно будут расстреляны за измену Рейху. Это все. Можете остаться и наблюдать казнь, а затем до рассвета вы свободны.

У них был только один пистолет на всех – личное оружие самого Хеншеля.

– Герман, по-моему у вас сточен боек, – сказал Эрнст.

Оберст Герман Хеншель целился в Шандора и раз за разом спускал курок. Пистолет производил сухие щелчки, но стрелять отказывался.

– Дерьмо… А вам везет, Шандор, – лицо герра оберста посерело от гнева, – подлецам всегда везет.

– Герр оберст, – робко спросил лейтенантик, – может быть нам их задушить или прирезать?

– Руки марать о такую мразь, – Хеншель скривился. – Живите, сволочи. Надеюсь, иваны не расстреляют вас, а засадят в свои концлагеря, чтоб вы там гнили заживо.

– Герман, я бы хотел… – начал капитан.

– Заткнитесь, гауптман! Даже и не рассчитывайте! Мы полетим без вас!

Когда все разошлись, Эрнст сказал Шандору:

– Некрасиво, Шандор. Попросту некрасиво.

Они посидели на промерзшей земле с четверть часа и пошли в барак.

Рассвело. Все было готову к последнему вылету.

– По машинам! Эрик, возьмите Z014! Келлер, бросайте свою развалюху, Z017 Гочека теперь ваша!

Карел Гочек стоял у машины оберста и невнятно клянчил. От него несло сивухой.

– Карел, вам нельзя летать. Вы алкоголик, Карел, вы деградируете на глазах, – говорил ему Хеншель, испытывая стандартную смесь жалости и презрения.

– Какая к дьяволу разница, – вяло ответил Карел, – один раз долечу, больше и не понадобится.

– Вы не долетите, Карел, вас собьют в таком состоянии. А если и долетите – то не положите машину в цель.

"И хуй с ней", – подумал Карел по-русски.

– Schwalbe – даже дефектная! – с тонной аматола стоит под сто пятьдесят тысяч рейхсмарок. Вас мне не жалко, вы пушечное мясо, за вас никто пфеннига не даст. Но угробить по пьянке одну из моих драгоценных ласточек я вам не позволю.

– Да ведь последний вылет, герр оберст…

– Не позволю!

"И хуй с тобой", – подумал Карел по-русски, захлопывая фонарь командирского "Ме-262".

"Ласточки" уходили по двое. В пятистах метрах от летного поля Z017 Келлера, шедшая в последней двойке, задымила, свалилась на крыло и врезалась в землю.

Карел потер лоб и пробормотал: "Вот как". А затем тоже тоже направился к бараку.

– Ушли пташки. Капут герру оберсту. Принимайте командование, герр гауптман.

– Командование чем? Калекой, пьяницей и предателем. Хороши подчиненные, не пожаловаться, – усмехнулся Бах.

– Уж что нашлось, герр гауптман, не обессудьте.

– Вернее, что осталось, – сказал из угла Шандор.

– Послушайте, Шандор… – мягко начал гауптман.

– Нет, извините! – Шандор встал и откинул голову. – Вы, герр гауптман, не понимаете моих мотивов, вы даже не понимаете, что именно я делал, вы вообще ничего не понимаете и понимать не желаете, вы тупо уперлись… – и тут зажужжал испорченный телефонный звонок.

– Кому-то из нас все, – с надеждой сказал Карел и прошел к телефону.

В короткие секунды разговора им всем троим показалось, что вся прожитая жизнь пролетела у них перед глазами.

Карел повесил трубку и обернулся к двум капитанам.

– Мост. Это мост.

– На этот раз – мост, – сказал гауптман. – Я пойду.

Он зашевелился, заерзал в продавленном кресле и протянул руку к костылям.

– Стой, – сказал Шандор. – Стой, – сказал Шандор, – не надо.

Гауптман покосился на него и негромко произнес:

– Оставь, Шандор. Это ты ничего не понимаешь, ты просто не понимаешь.

– Нет, – сказал Шандор, – я все понимаю, я все прекрасно понимаю. Я понимаю много больше вашего, Эрнст.

Он тяжело сглотнул и продолжил:

– Теперь моя очередь. Полечу я.

* * *

Когда гвардии старшину Алексея Корчука разрезало надвое обломком шандоровской «Ласточки», он только и успел что шепнуть своему боевому товарищу:

– Не дожил, – а затем его не стало.

– Не дожил, – степенно подтвердил боевой товарищ и снял с Корчука сапоги.

–

©Рой Аксенов, 2004