Текст книги "Вдали от суеты (ЛП)"
Автор книги: Макс Аделер
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
С завидной регулярностью, каждый сезон, эти свирепые звери вытворяют что-нибудь, что обеспечивает им сенсационные статьи в газетах. Например, обязанность носорога состоит в том, чтобы вырваться из палатки, где его содержат, и вернуться обратно только с полным классом мальчиков воскресной школы на своем роге. Нубийский лев разгрызает пополам своего дрессировщика и обедает его нижней половиной. Слон хватает зазевавшегося служителя и с размаху бросает его на арену, попутно превращая в мокрое пятно гиену, наступив на нее; бенгальский тигр не преминет ободрать ребра полудюжине агентов, распространяющих билеты, а затем лакомится десятью-двенадцатью деревенскими детишками, заглянувшими под тент. Площадка, на которой располагается духовой оркестр и которая находится над клеткой со львами, как правило, рушится, но всех удается достать, включая лишившихся рук и ног барабанщика и того, кто играет на треугольнике, за исключением тарелочника и трубача. Либо случается железнодорожная катастрофа, благодаря которой оказываются на свободе кенгуру, пантеры, синеносые бабуины и боа-констриктор, и они отправляются бродить по стране, по мере сил и возможностей уменьшая количество тех, кто по недоразумению избежал подобной участи прежде.
Вы можете найти сотни статей о подобных авариях в провинциальной прессе на протяжении летнего сезона, и всякий раз, читая их, я прихожу в недоумение, не в силах выбрать, что более заслуживает восхищения: замечательная прозорливость и жертвенная преданность этих зверей, чувствующих, что надо сделать и делающих это немедленно, или же детская наивность и доверчивость редакторов, обеспечивающих подобными статьями бесплатную рекламу.
– Кстати о зверинцах, – заметил мистер Боб Паркер. – Рассказывал ли я вам когда-нибудь об Уайли и его любовном романе?
– Нет.
– Уайли, как вы, должно быть, знаете, приходится братом швейцару нашего магазина, и когда ему нечего было делать, он приходил в подвал, чтобы посидеть среди коробок и тюков, а мы, как только выдавалось свободное время, спускались к нему, чтобы послушать его рассказы о своих приключениях.
Однажды, несколько лет назад, он сидел на мели, и устроился на работу в балаган. Его одели в меховое платье, прикрепили к ногам когти гризли, нанесли на лицо какую-то ерунду и показывали в таком виде как «дикаря из Афганистана». Когда начался сезон, он стоял в клетке, рычал и тряс решетку, пугая маленьких детей едва не до смерти. Рядом с клеткой имела обыкновение сидеть одна толстенькая молодая особа, и постепенно он в нее влюбился. Но оказалось, что смотритель балагана также испытывает к ней нежные чувства, а потому и приревновал «афганского дикаря».
– И к каким же последствиям это привело?
– Смотритель изготовил палку с гвоздем на конце, и, когда собирались посетители, тыкал ею «дикаря», заставляя двигаться. Он смеялся над его ногами и читал лекции, как неуклюже тот передвигается на этих самых своих нижних конечностях из-за когтей на пальцах; иногда он зачитывал аудитории главы из книг по естествознанию, чтобы дать ей понятие о том, что существо с черепом подобной формы обязательно должно быть идиотом. После чего, снова несколько раз ткнув «дикаря» своей палкой, переходил к следующей клетке и рассыпался в доказательствах того, что «дикарь» в своем развитии недалеко ушел от содержавшихся в ней обезьян.
И все это время толстушка сидела рядом, и улыбалась холодной, презрительной улыбкой, будто верит всему сказанному, ненавидит эти самые нижние конечности и презирает когти на пальцах. В конце концов, «афганский дикарь» нашел способ отомстить. В один прекрасный день, когда все разошлись по своим делам, смотритель заснул на кушетке рядом с кассой, примыкавшей к клеткам. Мистер Уайли набросил на него одеяло и пошел искать толстушку. Взяв ее под руку, он попросил ее присесть, чтобы поведать о своих нежных чувствах к ней. И она присела прямо на кушетку, на которой расположился смотритель.
– И, конечно же, раздавила его в лепешку?
– Уайли рассказывал, что вы могли бы протащить его сквозь щель под закрытой дверью, не спарывая пуговиц с его жилета. Вместо похорон они просто засунули его в подходящую трещину в земле; толстушка стала чахнуть, пока не стала тоненькой и стройной. «Дикарь» женился на ней, и они зажили счастливой жизнью.
– Можно ли рассматривать мистера Уайли как человека безусловно правдивого?
– Конечно, и эта его история тоже безусловно правдива, поскольку он сам был ее непосредственным участником.
– В таком случае, сомнений, действительно, быть не может. Было бы глупо сомневаться в его истории, имея такие неоспоримые доказательства. В таком случае, вместо того, чтобы обсуждать ее, пойдемте лучше пить чай.
Глава VII. – Бэттери и его особенности. – Прекрасные виды. –Шведы и голландцы два столетия назад. – Старые названия реки.– Об индейских названиях. – Сын мистера Кули. – Его приключение в церкви. – Проблемы с ростом. – Собака мистера Кули и связанные с нею неприятности.
Нет места более приятного, чтобы провести последние часы долгого летнего дня, чем где-нибудь у воды. Я очень люблю, после чая, в сопровождении маленькой группы Аделеров, покинув раскаленные улицы, оказаться на поросшей травой дорожке, ведущей к берегу реки, и найти местечко поудобнее в парке Бэттери, чтобы провести здесь некоторое время. Парк Бэттери – это длинная вереница могучих старых деревьев, чьи стволы изрядно натерпелись от перочинных ножей досужих бездельников. Их ветви смыкаются над головой, образуя одну сплошную массу нежной зеленой листвы, здесь – ниспадающей почти до земли, а там – склонившейся над водой, подрагивая и шелестя на ветру. Здесь также имеется некое скопление обтесанных бревен, предполагающее существование в незапамятные времена какой-то пристани, но теперь служащее прекрасным местом для тех, кто приходит сюда, чтобы провести несколько часов в тишине и спокойствии.
Здесь много травы, пышной и зеленой, за исключением вытоптанной множеством ног дорожки, ведущей к городу.
Повсюду для глаз открываются великолепные, как нигде в мире, виды. Ниже нас крошечные волны набегают на берег и снова откатываются назад, омывая галечный пляж, и это вечное движение воды создает нежную и приятную музыку, одни из самых удивительных по красоте звуков природы.
Далеко на юге виден могучий изгиб береговой линии, там, где река исчезает в могучем величественном озере Дэлавер, и на конце дуги – возвышающиеся шпили Дэлевер сити, словно бы вырастающие из воды. Слева, также в отдалении, над водной гладью вздымает зубчатые стены старый Форт Дэлавер. Взгляните! Рядом с трепещущим флагом поднимается маленькое облачко белого дыма. Слышится глухой удар, замирающий слабым рокочущим эхом. Это ночная пушка. Далеко-далеко на озере, белые паруса почти сливаются с розоватого цвета облаками, далее на западе приобретающими уже малиновый цвет; и в то время как здесь, когда мы смотрим через бухту, в перспективе нет ничего, кроме воды и неба, справа низменный остров, на котором расположена крепость, кажется причудливо подвешенным между рекой и небом, пока, становясь все более и более призрачным в надвигающемся со стороны океана тумане, совершенно не скрывается в нем. Какое счастье, сидеть здесь под деревьями и наблюдать эти картины, в то время как холодный воздух, поднимаясь от воды, уносит с собой невыносимую жару, властвовавшую над землей в течение дня!
Я не знаю, почему это место назвали «Бэттери». Может быть потому, что несколько веков назад шведы построили здесь укрепление и угрожали отсюда ненавистным голландским конкурентам, заложившим форт на берегу ниже по течению. (В один прекрасный день мы обязательно наведаемся туда с миссис Аделер.) И кто может сказать, какие странные древние северяне, в куртках и шлемах, бродили вверх и вниз по этим самым участкам, покрытым мягкой травой, с огромными мушкетами в руках, произнося ужасные ругательства при виде голландцев, сновавших возле своей крепости, мало озабоченные спокойной прелестью реки, ее величавыми водами, и видами, открывавшимися их глазам!
Некоторые, впрочем, смогли оценить эту прекрасную панораму по достоинству. Некоторые не остались равнодушными к величию природы, в промежутках между вспышками ненависти к голландцам. Таким, например, был Джаспер Данкерс, приехавший сюда из Швеции в 1676 году и наблюдавшим окрестности с Бэттери; вернувшись обратно, он по этому поводу записал в дневнике:
«Город расположен в местности, оканчивающейся песчаным пляжем, обеспечивающим удобную высадку. Он расположен чуть выше бухты, где река изгибается и следует на юг, так что вы можете видеть отсюда далеко вниз по ее течению. Большей частью это прекрасная панорама, позволяющая увидеть с дальнего расстояния корабли, вошедшие в реку и поднимающиеся вверх по течению».
Песчаного пляжа больше нет, а корабли, поднимающиеся от залива, вовсе не такие, какие мог наблюдать Данкерс; но река сохранила свою древнее величие, а поросшие лесом острова, – мне доставляет удовольствие думать об этом, – представляют собой нынче такую же идиллическую картину, как и та, которая произвела неизгладимое впечатление на старого шведа два столетия назад.
Конечно, за это время изменились названия. Индейцы называли залив Потаксат, что означало «расположенный возле водопада», а реку Ленапе Вихиттак, «быстрый поток людей ленапе». Реку также называли Арасапа и Макериш Киттон – название, хотя и своеобразное, но, как ни странно, напоминающее о скумбрии и котятах. Но вот пришли шведы, и со страстью, присущею всем ранним иммигрантам из Европы, добавлять к названиям всех природных объектов слово «новый», переименовали реку в Новую Шведскую реку, на что, как им казалось, имели полное право. Когда сюда пришли голландцы, она стала называться Южной рекой, в то время как Хадсон – Северной рекой, пока, наконец, утвердившиеся здесь англичане не дали ей название, сохранившееся до сих пор – Дэлавер.
Как жаль, что ни одно из первоначальных названий не сохранилось! Название реки, которое дали ей индейцы ленапе, гораздо лучше и красивее, чем теперешнее, то, которое дали ей галлы. Пришлые люди, селившиеся в этой местности, кажется, испытывали к индейским названиям откровенную неприязнь, считая самих индейцев дикарями, а потому с презрением отвергали мягкие, певучие слоги, которыми те наделили горы, и лес, и реку, заменяя их на свои, грубые и зачастую просто варварские. Даже Пенн и его квакеры брезговали индейскими названиями. А ведь насколько лучше современной Пенсильвании звучит древнее Саскуэзанна, или Юниата, или Аллегени! И разве не было бы разумнее, вместо того, чтобы изменить название города на азиатское, оставить ему прежнее, происшедшее из окружающей его местности и звучащее так величественно – Виссахикон или Вингохокинг? Индейские имена, которые еще сохранились для рек, местностей или городов, гораздо звучнее новых. От большинства же мы отказались, отринув тем самым доставшееся нам наследство, в безумной жажде вытеснения всего дикарского. Одно-единственное название Вайоминг, стоит таких, вместе взятых, как Нью-Йорк, Филадельфия, Балтимор, штат Мэриленд и тому подобных; и я всегда задавался вопросом, насколько велик должен был быть эгоизм двух людей, которые, имея под рукой благозвучные, музыкальные имена, тем не менее, окрестили город Уилкс-Барре, соединив в его названии свои жалкие имена.
В то время как мы сидели у реки, обсуждая эту и другие темы, сын мистера Кули, чрезвычайно ершистое создание, игравший с другими мальчиками на причале неподалеку, свалился в воду. Его товарищи подняли ужасный крик, на пирсе мгновенно образовалась толпа. Несколько мгновений казалось, что мальчик утонет, поскольку никто не выказал желания прыгнуть в реку, а лодки в пределах разумной видимости не оказалось. К счастью, течение вынесло его на мелководье, прежде чем он успел хоть сколько-нибудь пострадать, и оставило барахтаться в грязи, едва прикрытой речной гладью. Волнение, охватившее едва ли не половину населения городка, собравшегося на пристани, сразу же угасло, а люди, только что испытывавшие ужас при мысли о трагедии, развернувшейся на их глазах, испытали даже некоторое чувство разочарования, в связи с тем, что их опасения не оправдались. Не могу сказать, чтобы я был огорчен, видя его снова на суше, в безопасности; но если бы судьба избавила нас от него, то мы восприняли бы это событие без особой печали.
Мы не избавились полностью от тех неприятностей, которые сопровождали нашу жизнь в большом городе. Собака мистера Кули, вкупе с его сыном, делают жизнь здесь намного печальнее, чем она должна была бы быть в местечке, претендующем на земной рай. Этот мальчик не только охотится за моими дынями и плодами, произрастающими на моих фруктовых деревьях (равно как и других соседей), у него есть необычайная способность провоцировать неприятности в любом месте, где бы он ни оказался. Не далее как в минувшее воскресенье он вызвал в церкви такой ужасный переполох, что на несколько минут была приостановлена служба, до тех пор, пока его не вывели. Внутренний интерьер здания был расписан и покрыт лаком совсем недавно, и, должно быть, один из рабочих оставил комок лака на спинке церковной скамьи, где обычно размещается семейство Кули, она расположена через проход от той, на которой размещаюсь я. Сын мистера Кули был единственным представителем семейства в церкви в тот день, и, пока шла служба, развлекался тем, что, стоя на коленях на скамье, общался с сыном доктора Джонса, занимавшим скамью позади него. Время от времени, когда молодой Кули принимал подобающее положение, сын Джонса незаметным образом дергал его за волосы, после чего тот поворачивался и грозил ему кулаком, что свидетельствует о полном отсутствии уважения к месте, где он находился, обстоятельствам, а также присутствовавшему обществу. Наконец, угомонившись, он занял себя тем, что принялся читать заповеди и другие библейские тексты, имевшиеся позади кафедры, но несчастливой случайности положив голову как раз в то место, где имелся не высохший еще комок лака.
Некоторое время он пытался высвободиться, но лак прочно удерживал его волосы. После двух-трех отчаянных, но неудачных попыток, он чрезвычайно разозлился; предполагая, что это дело рук сына Джонса, он завопил:
– Немедленно отпусти мои волосы! Немедленно отпусти, слышишь?
Священник был вынужден прервать службу, общество в изумлении оглядывалось на молодого Кули, опрокинувшегося головой на спинку скамьи и наносившего удары кулаками себе за спину, стараясь поразить кого-то невидимого позади себя. С каждым ударом он восклицал:
– Как только мы выйдем из церкви, я разобью тебе нос! Я поймаю тебя, Билл Джонс, и хорошенько вздую! Отпусти немедленно мои волосы, говорят тебе, или я выбью из тебя пыль, и т.д. и т.п.
В это время сын Джонса сидел в самом конце своей скамьи, вдали от Кули, и выглядел очень торжественно, словно проповедь произвела на него глубокое впечатление. Подбежал церковный сторож; он высказал предположение, что мальчик заснул и ему привиделся кошмар, в то время как миссис Магрудер (врач) поднялась со своего места и отправилась к Кули-младшему, убедиться, не было ли у того приступа. Когда причина случившегося, наконец, была установлена, церковный сторож достал свой нож и, после того как высвободил его, отхватив значительный кусок шевелюры, выставил из церкви. Пострадавший шел нехотя, оглядываясь на Джонса-младшего и исподволь показывая тому кулак, давая тем самым понять, что ничего не простил и месть его будет ужасна.
После чего проповедь была продолжена. Мне думается, что месть не состоялась, поскольку только вчера видел из на улице, играющими вместе в «классы», и, как кажется, совершенно позабывшими о несчастном приключении в церкви.
Судья Питман утверждает, что одной из причин, почему мистер Кули и его жена не ладят друг с другом, является разность в росте. Мистер Кули высокий, а миссис Кули – наоборот. Миссис Кули рассказывала миссис Питман, если верить судье, что мистер Кули постоянно ворчит, потому что она при ходьбе за ним не поспевает. Стоит им куда-нибудь выйти вместе, это проблема сразу дает о себе знать, потому что он пытается подладиться под нее, а она – под него. В конце концов, после совершенно невозможных па, совершаемых ими на мостовой в течение нескольких минут, каждый из них начинает двигаться в своей собственной манере.
Когда мистер Кули пытается делать короткие шаги, как у нее, его походка становится настолько нелепой, что возбуждает всеобщее любопытство; в то же время, если бы миссис Кули попыталась делать такие же длинные шаги, как ее муж, люди бы останавливались в недоумении и спрашивали себя, уж не потеряла ли она рассудок. Она пытается сделать два шага на его один, но обнаруживает, что этого недостаточно, – ей необходимо сделать не два, а два с половиной шага; но когда она начинает перемещаться подобным манером, то есть делая дробное число шагом, он хмурится и говорит:
– Послушай, дорогая, если ты намерена танцевать польскую мазурку на улице, у всех на глазах, я, пожалуй, вернусь домой.
Я не склонен приписывать этому рассказу абсолютную достоверность. Мистер Питман иногда дает волю воображению, поэтому, не исключено, что первоначальный рассказ миссис Кули в его передаче несколько приукрашен.
Рассказ о неприятностях, которые нам доставляет семейство Кули в лице его отдельных представителей был бы не полон, если бы я не упомянул еще кое-кого, доставляющее эти самые неприятности в наихудшем виде. Его собака учиняла по ночам такой ужасный шум, что некоторые гуманисты, живущие с ним по соседству, отравили ее.
Мистер Кули, видимо, пришел к заключению, что это дело моих рук, и перебросил тело через забор ко мне во двор. Я перебросил его обратно. Кули поступил аналогичным образом. В тот день мы оба остались дома и занимались тем, что перебрасывали мертвую тушку друг другу через забор. В полдень я позвал слугу, чтобы он занял мое место; мистер Кули сделал то же самое. Они продолжали перекидываться до наступления ночи, в результате чего тушка совершенно стерлась, после чего мой слуга закопал оставшийся хвост под розовым кустом, в то время как слуга мистера Кули, доложив об одержанной победе, отправился спать.
Животное упокоилось, оставив после себя одно приятное воспоминание; и когда оно приходит мне на ум, я ощущаю умиротворение, поскольку своим поступком собака отомстила за меня своему хозяину за все причиненные мне неприятности. Неделю или две назад, мистер Кули отправился поплавать в реке, и взял собаку с собой, чтобы она караулила его одежду. Пока он купался, собака спала; но стоило ему выйти из воды, она не узнала его в обнаженном виде и не позволила приблизиться к сложенной на берегу одежде. Всякий раз, когда мистер Кули пытался схватить сапог, чулок или рубашку, она набрасывалась на него с такой яростью, что он был вынужден отступать. Оставаясь на солнце, он сильно обгорел; поэтому ему пришлось войти в реку, и оставаться там, время от времени ныряя и выныривая, чтобы не быть замеченным проходящими мимо людьми. Наконец, когда собака снова уснула, мистер Кули тихо выполз на берег, неожиданно схватил ее за хвост и бросил в ручей. Прежде, чем она успела прийти в себя и выбраться из реки, мистер Кули успел схватить несколько предметов своей одежды и надеть; после чего собака бочком-бочком подобралась к нему и принялась преданно смотреть в глаза, словно бы в ожидании вознаграждения за верную службу. Но тот пнул ее так, что у меня не хватает слов это описать, настолько это было ужасно. За этот поступок я должен был бы быть безмерно благодарен этому животному, если бы только она постоянно не лаяла по ночам. Но я рад, что ее больше нет. Мы приехали сюда в поисках покоя, но это было невозможно, пока луна на небе оставалась в пределах видимости этой псины.
Глава VIII. – Утренний Аргус производит сенсацию. – Новый редактор: мистер Слиммер, поэт. – Раздел некрологов. – Что может добавить к ним поэт. – Необычная сцена в святая святых полковника Бэнкса. – Возмущенные рекламодатели. – Полковника атакуют. – Поэт наблюдает. – Катастрофа. – Странное поведение Боба Паркера. – Несчастный случай на крыльце дома Магрудеров. – Замечание миссис Аделер по поводу некрологов в виде стихотворений.
Довольно необычная атмосфера создалась в городке Утренним Аргусом и держалась день или два; в то время как большинство читателей этого замечательного листка развлекались, душу редактора наполняли мрак, гнев и отчаяние. Полковник Бэнкс с недавних пор решил взять себе помощника, на место, ставшее вакантным после изгнания известного художественного критика, мистера Мэрфи, и он нашел в одном из дальних мест штата человека, который показался ему вполне пригодным для занятия этой должности. Звали человека мистер Слиммер. Он часто присылал в Аргус печальные стихотворения, и, я полагаю, мистер Бэнкс познакомился с ним, обмениваясь письмами. Никто в мире и ни за что на свете не выбирает поэта на должность помощника главного редактора. Но мистер Бэнкс имеет свои взгляды – он является исключением. Он никогда не следует общепринятым правилам, и, более того, предпочитает совершить некое действие так, как этого не сделает кроме него ни один человек. Поскольку Аргус также является sui generis, то есть единственным в своем роде, мистер Бэнкс считает нужным редактировать его в своеобразной манере. Но, приняв на работу мистера Слиммера, он допустил ошибку.
Полковник, некоторым образом, человек в меру проницательный и отзывчивый. Изучив поведение лиц, понесших тяжелую утрату близких людей, и увидев, что они склонны выражать свои чувства в стихах, он подумал, что использование поэтического таланта сделает Аргус еще популярнее, если в нем публиковать стихотворные некрологи. Подобного рода публикации, как ему было хорошо известно, весьма интересны широкому кругу читателей, и посчитал, что если предложить каждому рекламодателю поместить под некрологом траурного содержания стихотворение, причем бесплатно, то Аргус не только значительно увеличит количество рекламодателей за счет населения прилегающих к городку поселений, но и тираж.
Когда мистер Слиммер прибыл и приступил к исполнению своих обязанностей, полковник Бэнкс изложил поэту свою теорию и предупредил, что всякий раз, когда в офис придет известие о чьей-либо смерти, тот должен немедленно написать несколько четверостиший, должным образом соответствующие данному скорбному событию.
– Видите ли, мистер Слиммер, – говорил полковник, – когда станет известно о чьей-либо смерти, я хочу, чтобы вы, так сказать, подбодрили скорбящих членов семьи покойного средствами вашего благородного искусства. Я хочу, чтобы вы сказали им то, что можете сказать в их ситуации только вы, подарить им несколько строк об умершем, в которых будут содержаться эмоции, переполняющие их души, но которые они не в состоянии выразить сами.
– В определенном смысле, развеять мрак, окутавший их души, – пробормотал мистер Слиммер.
– Именно так! – воскликнул полковник Бэнкс. – Развеять мрак. Не плакать об ушедшем, а, скорее, представить смерть как в некоторой степени радостное событие, которое, так сказать, является началом новой, лучшей жизни. Поэтому я желаю, чтобы вы прикоснулись к струнам сердец скорбящих своей нежной рукой, способствуя тому, чтобы отвлечь их разум от созерцания ужасов могилы.
– Оставьте скорбь, как мне кажется, и вознеситесь мыслями к...
– Именно так! И в то же время, постарайтесь объединить слова утешения с той практической информацией, какая обычно присутствует в рекламе. Поставьте очарование поэзии на службу, например, описанию деталей повседневной жизни умершего. Люди очень любят подобные подробные описания. Тем более что полезные факты вы можете легко получить от человека, который принесет в редакцию уведомление; другие, возможно, предоставит вам ваше богатое воображение.
– Думаю, я прекрасно с этим справлюсь, – заявил мистер Слиммер.
– Но, прежде всего, – продолжал полковник, – материал должен быть оптимистичным. Словно солнце, проглядывающее сквозь тучи скорби; и грош нам цена, если мы не заставим говорить об Утреннем Аргусе всех в городе и окрестностях.
Мистер Слиммер приступил к своим обязанностям в редакции на следующий день; полковник Бэнкс отправился в Уилмингтон по делам. На протяжении дня и вечером прибыли несколько оповещений об умерших; и когда они ложились на стол мистера Слиммера, он запирал дверь, запускал в волосы пальцы левой руки и мучился, пока ему не удавалось завершить стихотворение, которое, как ему казалось, в точности соответствует полученным инструкциям.
На следующее утро мистер Слиммер спокойно направлялся в редакцию, чтобы закончить траурные стихотворения по другим усопшим. Подходя к зданию, он заметил толпу людей у входа, изо всех сил стремившихся проникнуть внутрь. Перейдя на другую сторону улицы, он, обогнув толпу, мог видеть, как в офисе клерки изо всех сил, со всею возможной скоростью, стараются обеспечить газетами проникших внутрь, в то время как толпа снаружи предпринимала отчаянные усилия, чтобы побыстрее занять место счастливчиков. Перед зданием, на тротуаре, выстроился длинный ряд мужчин, занятых чтением Утреннего Аргуса с таким усердием, какого мистер Слиммер прежде никогда не наблюдал даже у самых верных его поклонников. Поэт пришел к выводу, что либо его произведения затронули самые нежные струны в душах читателей, либо где-то на земном шаре случилась вселенская катастрофа.
Он пробрался в офис с тыла и поднялся в комнату редактора. Приблизившись к этому святая святых, он услышал громкие голоса. На всякий случай, мистер Слиммер, прежде чем войти, решил узнать причину. Он взял стул, приставил его к двери, поднялся и заглянул в комнату через фрамугу. Там сидел полковник Бэнкс, держа в руках Утренний Аргус; остатки волос, окружавшие его лысину, стояли дыбом, так, что он напоминал ершик для чистки пистолета. Два или три человека стояли рядом с ним в угрожающих позах, и мистер Слиммер услышал, как один из них сказал:
– Меня зовут МакГлю, сэр! – Уильям МакГлю! Я брат покойного Александра МакГлю. Утром я получил газету и обнаружил в ней возмутительнейший выпад, оскорбляющий моего брата; я пришел сюда, чтобы потребовать у вас объяснений, сэр, что вы подразумеваете под словами, которые нельзя назвать иначе как позорящими язык:
"Ангел смерти поразил Александра МакГлю,
И даровал ему вечный покой.
Обычно он носил рубашки и обувь девятого размера,
А на носу у него была розовая бородавка.
Вне всякого сомнения, он найдет достойное жилище в горних высях,
На берегу, среди вечнозеленых растений.
Как сообщают его друзья, похороны состоятся
Ровно в четверть пятого".
– Что это за чертовщина! У моего покойного брата не было бородавки на носу, сэр! Ни розовой, ни зеленой, ни кремовой, ни какого-нибудь другого цвета. Это клевета! Это оскорбление, нанесенное моей семье, которая этого не заслуживает, и я хочу, чтобы вы немедленно разъяснили мне, что послужило поводом такого вашего образа действий?
– На самом деле, сэр, – сказал Бэнкс, – это ошибка. Это дело рук негодяя, которому я совершенно незаслуженно доверился. За это безобразие он должен быть наказан, наказан лично мною. Розовая бородавка! Ужасно! Ужасно, сэр! Этот жалкий негодяй должен быть наказан, должен, должен!
– Откуда мне было знать, – пробормотал мистер Слиммер клерку, подслушивавшему с ним рядом, – что у умершего не было розовой бородавки? Я знал одного человека, которого звали МакГлю, у него она была, и я подумал, что она есть у всех МакГлю. А оказывается, он был исключением в семействе.
– А кто, – сказал другой человек, обращаясь к редактору, – позволил вам напечатать эту отвратительную вещь о моем умершем сыне? Или вы скажете, Бэнкс, что это опять было сделано без вашего ведома, что это ваш негодяй, воспользовавшись моим рекламным объявлением, состряпал скандальную пародию? Вы только послушайте:
"У Вилли была фиолетовая обезьянка на желтой палочке,
Он слизал с нее всю краску и отравился.
В свой последний час он попросил, чтобы ему дали обезьянку,
Простился с ней, простился с бытием, и ушел в лучший мир.
Увы! Он больше не будет пугать сестренку деревянным пистолетом,
Крутить кошке хвост и заставлять ее выть для собственного удовольствия.
Теперь кошачий хвост в безопасности, пистолет заброшен,
Никто больше не играет с обезьянкой, потому что Вилли умер".
– Этот пасквиль покажется еще более отвратительным, если я скажу вам, что моему сыну было двадцать лет, и что умер он от болезни печени.
– Позор! Какой позор! – простонал редактор, пробежав глазами по строчкам. – И тот негодяй, который это сотворил, до сих пор остается безнаказанным! Это уже слишком!
– Между прочим, – прошептал мистер Слиммер клерку, – он сказал мне, чтобы я постарался облегчить траур и смягчить страдания семьи с помощью моего искусства. Мне показалось, что идея с обезьянкой будет вполне подходящей. Какая неблагодарность!
В дверь постучали, вошла рыдающая женщина.
– Кто тут редактор? – спросила она полковника Бэнкса. Тот признался, что это он.
– Итак! – произнесла она сквозь рыдания. – Чего вы хотели добиться, публикуя этот, с позволения сказать, стих о моем ребенке? Мое имя Смит; когда я прочитала в сегодняшней газете некролог о Джонни, то увидела под ним вот это:
"Четыре врача энергично лечили Джонни Смита;
Они обклеивали его пластырем и пускали ему кровь,
Они скармливали ему морской лук,
Давали успокаивающие средства и ипекакуану.
Заставляли принимать каломель,
Чтобы заставить работать его печень.
Но все было напрасно... Теперь его маленькая душа,
Вознеслась на берега Небесной реки".
– Это ложь! Ложь! Бред сумасшедшего! У Джонни был только один врач. И он не обклеивал его пластырем и не пускал ему кровь. Это наглая ложь, и только бессердечная скотина могла опубликовать такое!
– Мадам, я сойду с ума! – воскликнул Бэнкс. – Это не моих рук дело. Это дело рук негодяя, которого я придушу собственными руками, как только он появится. Мадам, эта бессердечная скотина умрет, обещаю вам!
– Странно, странно, – заметил мистер Слиммер. – И этот человек говорил мне, чтобы я чередовал возвышенные сантименты с практической информацией. Если информация, касающаяся применения морского лука и ипекакуаны не имеет отношения к практике, должно быть, я неправильно понял его слова. А если у молодого Смита не было четырех врачей, то это возмутительно. Они должны были бороться за его жизнь, они должны были помочь ему выздороветь. Можно только констатировать, что человеческая жизнь стала залогом элементарного недостатка внимания.