Текст книги "Вдали от суеты (ЛП)"

Автор книги: Макс Аделер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

   А еще можно созерцать старого Кули, нашего соседа. Не смотря на раннее утро, он ковыляет по своему саду, выдергивая сорняки то тут, то там, придирчиво осматривая клубнику и раннюю малину. Собака, которая скачет за ним, моя дорогая, это та самая, которая лаяла всю ночь. Мне следует поговорить с мистером Кули, не будет ли он так любезен, запирать ее на ночь в доме. В городе мы достаточно натерпелись от собак; не хотелось бы повторения подобной ситуации и здесь.

   – Мне не нравятся Кули, – заметила миссис Аделер.

   – Почему?

   – Потому что они постоянно ссорятся друг с другом. Их прислуга рассказывала нашей прислуге, что они живут как кошка с собакой, и что мистер Кули постоянно срывает гнев на жене. Она говорила, что у них иногда доходит до рукоприкладства. Это ужасно.

   – Это действительно ужасно. Кто-то должен сказать мистеру Кули об этом. Он должен кардинально изменить свои взгляды. Возможно, он слишком невежествен, и не знает правильного пути к собственному счастью. Но тебе, дорогая, конечно же, известен секрет истинного счастья в семейной жизни?

   Она сказала, что никогда об этом не думала. Она счастлива, и это воспринималось ей как совершенно естественное. Ей представлялось чрезвычайно странным, что в семейной жизни мужчины и женщины может существовать иное положение вещей.

   – Видишь ли, дорогая, секрет супружеского благополучия содержится в простой формуле: любовь и самопожертвование, не на словах, а на деле. Муж должен не просто любить свою жену, это само собой разумеется, он должен говорить ей об этом, и говорить постоянно. И каждый из супругов должен быть готов уступить, не раз и не два, а сколько потребуется. Муж, который никогда не занимается с ребенком, никогда не предлагает жене помощь в ведении домашнего хозяйства, который сидит, сложа руки, в то время как она заботится о детях или о чем-то еще, является негодяем средней руки, не заслуживающим того, чтобы иметь счастье в семейной жизни. Равно и жена, которая никогда не поддерживает мужа в его борьбе с внешними жизненными обстоятельствами, которая не проявляет никакого интереса к его занятиям и испытаниям, которым он подвергается, которая никогда не скажет ему доброго слова, когда он шатается под тяжким бременем выпавших на его долю забот, также не заслуживает того, чтобы называться женою. Эгоизм, дорогая, убивает любовь, и большинство пар, живущих без любви друг к другу, с холодными, омертвевшими сердцами, с золой там, где должен пылать чистый благодатный огонь, – они уничтожили свою семью сами, заботясь каждый прежде всего о себе, и слишком мало о другом, а потому и ничего не значащими друг для друга.

   – Я думаю, – сказала миссис Аделер, – самое печальное в этой холодности и безразличии заключается в том, что мужчина и женщина должны, все-таки, хотя бы иногда, вспоминать о тех годах, когда они любили друг друга.

   Но можно ли представить себе нечто иное, что принесло бы женщине большую боль, чем подобное воспоминание? Когда ее муж, возвращаясь домой, входит без улыбки, без слов приветствия? Когда он критикует поданный ужин, придирается к мелочам, делает замечания, после чего зарывается носом в газету и уже ни на что не отвлекается, разве чтобы прикрикнуть на детей, или когда удаляется провести вечер вне дома, оставляя жену в одиночестве? В таком случае картины из прошлого могут быть не очень приятными.

   – Видишь ли, дорогая, сопоставление поведения мужчины до и после вступления в брак, может наполнить душу женщины исключительно болью и печалью. Ибо было время, когда она с радостью ожидала свидания с ним, а он, осыпал ее ласками и говорил нежные слова, когда он заглядывал ей в глаза и говорил, что любит ее, и что он не будет счастлив в этом мире, если она целиком, по-настоящему, не полюбит его. Мужчину в таком случае можно считать злодеем, и я беру на себя смелость усомниться в том, не следует ли его привлекать к ответственности за получение желаемого обманным путем, поскольку, склонив девушку к согласию на брак обещаниями относиться к ней подобным образом всю жизнь, он через некоторое время начинает нарушать принятые на себя обязательства, забывая об обещанном. На мой взгляд, это бесконечно хуже, чем обычное воровство.

   Миссис Аделер высказала мнение, что в качестве самого достойного наказания для подобных преступников может рассматриваться смерть на костре.

   – Однако, даже в этом печальном случае, имеется некая юмористическая сторона. Помнишь мистера Сойера, бывшего нашим соседом в городе? Моего близкого друга до его женитьбы? Когда они его жена вернулись из свадебного путешествия, я, разумеется, навестил их. Миссис Сойер оказалась дома одна, и, после короткого обсуждения погоды, разговор зашел о мистере Сойере. Я знал его в течение многих лет, и с удовольствием принялся рассказывать миссис Сойер о его добродетелях, количеством которых он превосходил суммарное число добродетелей патриархов, вместившихся, скажем, в омнибус. Миссис Сойер охотно соглашалась со мной, но мне показалось, что я вижу на ее лице оттенок печали. Я спросил, не случилось ли чего, может быть, мистер Сойер нездоров?

   – Нет-нет, – сказала она. – Все замечательно, он здоров, и я очень его люблю. Он самый замечательный человек на земле, но... но...

   Я заверил миссис Сойер, что она может говорить со мной вполне откровенно, поскольку я являюсь его другом и, вероятно, мог бы помочь ему избежать неприятностей, которые способны повлиять на его счастливую семейную жизнь. Она в ответ сказала, что ничего подобного нет, что об этом глупо говорить, поскольку это вовсе не вина ее драгоценного мужа, и ей не следует на это жаловаться, но если бы могло случиться так, – хотя непонятно, как такое могло бы случиться, – ей кажется, что она была бы совершенно счастлива, если бы это все-таки случилось, – ах, мистер Аделер, мне не о чем было бы больше мечтать, – если бы у моего Иезекииля вдруг оказался римский нос!

   – Подумать только, дорогая, что счастливая жизнь двух молодых людей зависит от наличия или отсутствия носа римского профиля!

   Миссис Аделер выразила осторожное подозрение относительно правдивости этой моей истории; если же дело обстояло именно так, как я рассказал, то миссис Сойер, вне всякого сомнения, очень глупая женщина.

   Боб Паркер, кузен моей жены, прибыл к нам пару недель назад и провел у нас один или два дня, на пути в Кейп-Мей, где собирался пробыть с неделю, может, чуть больше, после чего, на обратном пути, снова заскочил к нам, чтобы погостить несколько подольше. Это очень живой юноша, по-своему остроумный, из тех, кто никогда не полезет за словом в карман, и преисполненный какой-то животной энергии. Он говорит, что приезжает к нам, хотя я уверен, что он испытывает тайную страсть к одной из местных горничных, и именно это является причиной его визитов.

   Он преподнес мне замечательный подарок в виде американской агавы, или тысячелетник. Как-то в Филадельфии он повстречал человека, который привел его в свой магазин и предложил ее купить. Человек сказал, что оно принадлежало еще его деду, и он вынужден расстаться с ним только по причине чрезвычайно стесненного положения. Человек сообщил Бобу, что оно вырастает в среднем на полдюйма за двадцать лет, а зацветает раз в столетие. В последний раз она цвела, согласно информации, полученной от его деда, в 1776 году; следовательно, очередным сроком цветения был 1876 год. Патриотизм и желание иметь такое любопытное сокровище у себя, побудили мистера Паркера приобрести его за пятьдесят долларов.

   Я посадил его с южной стороны дома, возле стены. Через два дня я обратил внимание Боба на то обстоятельство, что агава подросла на три фута с того времени, как была посажена. Это казалось довольно странным, если учесть слова продавца о том, что она должна была вырастать на полдюйма за двадцать лет. Подумав, мы пришли к выводу, что такая удивительная скорость роста объясняется, должно быть, необычайной плодородностью почвы; Боб ликовал, полагая, что заполучил ценный экземпляр за бесценок. Он говорил, что продавец сойдет с ума, если позвонить и сообщить ему об этом, и даже дед его поднимется из могилы, чтобы своими глазами увидеть это чудо.

   В тот день все мы отправились в Кейп-Мей, и оставались там в течение двух недель. По возвращении, когда мы спускались по сходням, Боб заметил, что ему не терпится взглянуть на тысячелетник. Он заявил, с сумрачным видом, что испытал бы горькое разочарование, если бы за время нашего отсутствия растение погибло.

   Но оно не погибло. Мы могли в этом убедиться, едва подойдя к дому. После нашего отъезда оно даже подросло. Ствол его был толщиной примерно с мою ногу, а ветви полностью распространились по трем сторонам дома, вцепившись в оконные ставни так плотно, что мы были вынуждены воспользоваться топором, чтобы обрубить их; они вились по крыше, проникли в дымоход, так что полностью перекрыли его листвой, и не было возможности развести огонь; опутали беседку. В общем, нам ничего не оставалось, как вооружиться всем, чем можно, чтобы обрезать его ветви и избавиться тем самым от незваного гостя.

   Его корни распространились по всему двору, используя каждый доступный квадратный фут земли, так что теперь у меня имелось восемь или десять тысяч тысячелетников, прекрасно себя чувствовавших; его отростки проникли в открытое окно подвала, и так разрослись, что нам, чтобы добраться до запасов угля, приходилось пробираться сквозь какие-то индийские джунгли.

   Тщательно изучив обстановку, мистер Паркер был вынужден признать:

   – Мне очень жаль, Макс, что я купил этот тысячелетник. Судя по всему, человек, мне его всучивший, был изрядным шутником, а его дед, помнивший Революцию, восьмидесятилетним мошенником.

   Если кто-то желает приобрести хороший, сильный, здоровый тысячелетник, которому не страшен любой климат, который гарантированно зацветет в 1876 году, готов уступить по разумной цене. Особенно это касается тех молодых растениеводов, которым не хочется долго ждать результатов затраченных трудов. Лучшего вам не найти!

Глава IV. – Судья Питман. – Эксперимент, проделанный им в сарае. – Урок естествознания. – Успеть на утренний поезд. – Неприятные моменты жизни в деревне. – Метод улучшения работы легких по методу доктора Болла. – Наглость мистера Кули.

   Нашим ближайшим соседом с западной стороны является судья Питман. Когда я впервые услышал его имя и познакомился с ним, мне показалось, что он до сих пор занимается ведением процессов, или же, что он вышел в отставку, после того как всю жизнь провел в отправлении правосудия, распутывая хитросплетения законодательства. Но оказалось, что он никогда не занимал должность судьи и что это его прозвище имеет своей причиной иную природу, не относящуюся к его занятиям ни в прошлом, ни в настоящем. Судья, как выяснилось, является владельцем нескольких паровых буксиров и одной или двух деревянных шхун, курсирующих по реке и Чесапикскому заливу. Большую часть времени он проводит дома, с комфортом, на доходы, которые приносят ему вышеупомянутые суда и нанятые матросы, а также, возможно, проценты с инвестиций в некоторые прибыльные дела в городе и других местах.

   Достаточно короткого знакомства с ним, чтобы убедиться, что он никогда не председательствовал в суде. Это грубый, необразованный человек, не имеющий почтения к грамматике, обладающий неудержимой склонностью коверкать язык и очень мало осведомленный относительно предметов, если они имеют мало значения в повседневной жизни. Вместе с тем, это бодрый, приветливый, искренний и честный человек, и я очень скоро полюбил его и находил своеобразную прелесть в этой его причудливой простоте.

   Наша первая встреча стоит того, чтобы о ней рассказать. В один прекрасный день я рано вернулся домой, с целью обиходить несколько кустов роз и клематисов возле своего забора. В то время как я возился с ними, судья, обрабатывавший у себя в огороде картофельные грядки, воткнул лопату в землю и приблизился к забору с другой стороны. Некоторое время он молча наблюдал за мной, после чего сказал:

   – Чудный день, кэп!

   Судья имеет привычку присваивать людям прозвища, не имеющие смысла и без всякого повода, особенно, что касается незнакомцев. Назвав меня «кэпом», он продемонстрировал тем самым стремление к общению со своей стороны.

   – В самом деле, – отозвался я, – хотя земля нуждается в дожде.

   – Это меня мало заботит, – сказал судья, – меня вполне устраивает и такая. Что же касается дождя, то когда пойдет, тогда и пойдет.

   Возразить на это было нечего, поэтому я ответил:

   – Это правда.

   – Как себя чувствует ваш картофель? – осведомился он.

   – Мне кажется, хорошо. Он несколько припозднился, но скоро начнет зацветать.

   – А у меня все не здорово, – сказал судья. – Я посадил его по весне, и теперь мне приходится постоянно заниматься прополкой. Следует приложить много труда, чтобы вырастить хороший картофель, кэп.

   – Должно быть, это так, – сказал я, – хотя у меня и нет большого практического опыта в этом вопросе.

   – Кэп, – спросил судья, после некоторого молчания, – вы ведь один из тех парней, которые пописывают статейки в газеты и журналы, не так ли?

   – Да, иногда я этим занимаюсь.

   – Видите ли, есть нечто, что беспокоит меня уже неделю, а то и поболее. Вы читали «Атлантический ежемесячник»?

   – Да.

   – Моя дочь купила мне номер, и я прочитал статью о том, что гуано чувствительно к музыке и что профессор Браун заставляла его приползать к себе, когда она играла на пианино.

   Я припомнил статью, которую имел в виду судья; в журнале действительно упоминалось о том, что игуаны подвержены такого рода воздействию, что миссис Браун производила опыты с этими животными, которые приходили к ней, когда она играла определенную мелодию. Но я не стал прерывать мистера Питмана.

   – Разумеется, – продолжал он, – я никогда не верил в подобные глупости, но это показалось мне забавным, так что я решил сам все проверить на опыте. Взяв свою скрипку, я отправился в сарай, положил мешок гуано посередине и принялся играть. Сначала я три или четыре раза сыграл A Life on the Ocean Wave и Home on the Rollin' Deep; но мешок, как я и ожидал, остался неподвижным. Я начал снова, на этот раз с вариациями, но он не двигался. Я добавил разнообразия, украсив мелодию всевозможными пассажами, диезами, квинтами и квартами; я играл ее задом наперед, справа налево и по диагонали; я смешивал разные части; то же самое я проделал с Old Hundred and Mary Blaine и некоторыми песнями воскресной школы, пока моя рубашка не взмокла, и за все это время проклятый мешок не сдвинулся ни на дюйм. А ведь я знал, что так все и будет. Я знал, что эти парни никогда не напишут правду. Но, кэп, разве это справедливо, если человек, который нагло лжет вам, останется безнаказанным? Мне кажется, месяц-другой, проведенный в тюрьме, послужат ему хорошим уроком.

   Нет нужды приводить здесь урок естествознания, преподанный мною судье. Он признал, что случай этот достоин лишь того, чтобы над ним посмеяться, что репутация «Атлантического еженедельника», пошатнувшаяся было в его глазах, восстановлена, после чего пригласил меня перелезть через забор и попробовать его груши. С тех пор мы с судьей стали добрыми приятелями.

   На мой взгляд, самая серьезная проблема для живущих в пригороде заключается в том, чтобы успеть на утренний поезд, чтобы не опоздать в городской офис на работу. Это просто ужасно, что ни при каких обстоятельствах, поскольку движение регулируется расписанием, вам необходимо успеть встать, позавтракать и выйти из дома в определенное время, вне зависимости от того, какие обстоятельства могут вас задержать. Пунктуальность следования поезда просто убивает. Например: вставая, я бросаю взгляд на часы и вижу, что у меня уйма времени, поэтому одеваюсь не спеша, так же неспешно сажусь завтракать, пребывая в спокойствии и безмятежности. Но не успеваю я очистить первое яйцо, как слышу гудок поезда, прибывающего из Уилмингтона. Я начинаю волноваться, вынимаю карманные часы и сравниваю их показания с кухонными, в результате чего обнаруживаю, что они отстали на одиннадцать минут и у меня остается всего лишь пять минут, чтобы успеть добраться до платформы. Я принимаюсь остервенело выковыривать яйцо из скорлупы, обжигаюсь, оно выскальзывает, и после короткой борьбы подается, превращаясь в месиво. Я с отвращением выбрасываю его, хватаю булочку, и делаю глоток кофе, которое ошпаривает мой язык. Я запихиваю булочку в рот, в то время как моя жена протягивает мне мой саквояж и говорит, что ей показалось, будто она слышит свисток. Я начинаю метаться как безумный, в поисках зонтика, целую жену и мчусь с набитым ртом в сторону двери.

   Добежав до калитки, я обнаруживаю, что забыл плащ и сверток, который жена просила занести своей тетке, живущей в городе. Вернувшись, я хватаю то и другое и вновь в исступлении мчусь по гравийным дорожкам. Я ненавижу бегать по деревне: это несолидно и привлекает ненужное внимание; поэтому я перехожу на быстрый шаг. Я иду все быстрее и быстрее, так как нахожусь на главной улице. Пройдя половину расстояния, я и в самом деле слышу свисток; на этот раз никаких сомнений быть не может. Я пускаюсь бегом, хотя и знаю, что это приведет в возбуждение отвратительную пятнистую собаку, сидящую на тротуаре несколько впереди меня. Теперь я действительно вижу поезд возле платформы, и чувствую, что должен еще ускориться; делать нечего, мчусь изо всех сил. Это сразу же привлекает внимание до тех пор неподвижно сидевшей собаки. Она пристраивается рядом со мной, к ней присоединяются еще пять или шесть собак, которые путаются у меня в ногах и громко лают. Несколько мальчишек, когда я пробегаю мимо, вносят еще большую сумятицу, засовывая пальцы в рот и принимаясь оглушительно свистеть; мужчины, работающие на строительстве нового молельного дома, прекращают работу, смотрят на меня и принимаются обмениваться друг с другом замечаниями, комментируя происходящее. Я чувствую, что смешон; но мне необходимо успеть на поезд во что бы то ни стало.

   В отчаянии, я не сбавляю темпа даже тогда, когда передо мной оказываются две или три женщины, стоящие на тротуаре и обсуждающие совершенно несуразные цены на масло; они шарахаются в стороны, чтобы пропустить меня. Я уже в нескольких метрах от станции, с развевающимся по ветру плащом, с фалдами пиджака, принявшими позади меня горизонтальное положение, с пятнистыми собаками, старающимися ухватить меня за ноги, но тут поезд начинает движение. Я совершаю рывок, намереваясь либо догнать его, либо погибнуть под колесами, и настигаю последний вагон. Я хватаюсь за поручень; меня сильно дергает и начинает волочить по платформе; в конце концов, после отчаянной борьбы, с помощью кондуктора, я оказываюсь на площадке, вспотевший, весь в пыли, с разорванными на коленях брюками, покрытый синяками и с зонтиком, у которого сломаны три спицы.

   Я едва успеваю добраться до удобного кресла в вагоне, как поезд останавливается, дает задний ход, после чего замирает на запасном пути и стоит там в течение получаса, пока идет ремонт золотника. В моей груди закипает гнев, когда я начинаю размышлять о том, какую глупость совершил, и он еще более разгорается, когда я выглядываю в окно и вижу пятнистых собак, сцепившихся из-за кости. Человеку, который позволяет своей собаке болтаться по улице и хватать за ноги всех, чья походка чуть-чуть быстрее черепашьего шага, не место в цивилизованном обществе. Он должен быть препровожден на необитаемый остров посреди океана и оставлен там на вечное поселение без права возвращения.

   Конечно, это происходит не каждым утром. Конечно, это исключение. Но, возможно, когда-нибудь, охваченный меланхолией, я решусь и, вместо того, чтобы каждодневно выдерживать подобные издевательства над телом и чувствами, вернусь обратно в город, и навсегда откажусь от моего маленького рая в Дэлавере.

   Мои отношения с другим соседом, мистером Кули, совсем не такие дружеские, как с мистером Питманом. Это не просто чрезвычайно нелюбезный, но даже дерзкий человек. Несколько раз он позволил себе дать мне советы по поводу того, как ухаживать за садом, после чего разразился саркастическими замечаниями, поскольку я этими советами не воспользовался. Я умудрился, однако, избегать стычек с ним до тех пор, пока его поведение не стало совершенно невыносимым.

   В последнем номере «Здоровья», издаваемого Боллом, я прочитал статью, содержащую некоторые советы по поводу тренировки легких и расширения грудной клетки. Вот они:

   «Найдя подходящее место где-нибудь на чистом воздухе, станьте совершенно прямо, отведите плечи назад, смотрите перед собой, после чего, сложив губы так, будто собираетесь свистеть, втяните воздух в легкие, но не через ноздри, а через губы. Примерно на половине вдоха, начните поднимать руки в стороны, держа их ладонями вниз, с таким расчетом, чтобы завершить вдох и соединение рук над головой одновременно. Ваши легкие наполненные. Затем разверните ладони и повторите процесс в обратном порядке, опуская руки. Ваши легкие опустошены. Повторяйте это упражнение три или четыре раза сразу после принятия водных процедур, а также несколько раз в течение дня».

   Я нашел это разумным и решил проверить на себе. С этой целью я отправился во двор; выбрал место рядом с деревом и встал лицом к нему. Но стоило мне начать, как появился мистер Кули; заприметив меня, он подошел к забору, положил на него руки, на руки – подбородок, и принялся взирать на меня с весьма своеобразной улыбкой. Я был чрезвычайно смущен и раздражен, но решил не обращать на него никакого внимания; никто не вправе давать мне указания, что делать и что не делать на моем собственном участке. Я твердо решил, что буду продолжать свои упражнения, не обращая на него никакого внимания. Прошло несколько минут, пока он, наконец, заметил:

   – Тренируетесь перед выходом на ринг, Аделер?

   Я ничего не ответил, продолжая свои упражнения. Выполнив программу один раз, я начал снова. Но как только я добрался до сложения губ определенным образом, мистер Кули, которого, по всей видимости, задело мое молчание, заметил:

   – Правильно. Насвистите какую-нибудь мелодию, Аделер. Что-нибудь этакое!

   Поскольку я никак не отреагировал на это предложение, мистер Кули воспользовался тем, что я поднимаю руки, в соответствии с предписаниями журнала, и спросил, не собираюсь ли я научиться нырять, и если да, то предложил ванну, в том случае, если таковая у меня отсутствует.

   Я закончил свои упражнения и отправился в дом, не дав мистеру Кули никаких оснований подумать, будто я заподозрил его присутствие. На следующий день я повторил свои упражнения, на том же месте, в тот же час. На третий день мистер Кули, очевидно, дожидался меня, поскольку, стоило мне только появиться, он приблизился к забору и обосновался здесь, приняв свое обычное положение. Только на этот раз рядом с ним расположилась пара его друзей, которых он пригласил с явной целью поиздеваться надо мной. Как только я закончил упражнение, мистер Кули заявил:

   – Поверьте, Аделер, я не желаю вам зла, поэтому позвольте мне, как другу, посоветовать вам обратиться к врачу. Мне известны и более тяжелые случаи, чем ваш, которые благополучно излечивались. Ваша семья оказывает вам медвежью услугу, оставляя вас на свободе. Сейчас болезнь протекает в мягкой форме, но если вы ничего не предпримете, рецидив не заставит себя ждать. Сейчас вы ведете себя спокойно, но настанет время, и вы будете бить все вокруг себя. Послушайтесь моего совета, обратитесь к врачу сами, и пройдите курс лечения.

   Я промолчал.

   – Как вы смотрите на то, – спросил мистер Кули елейным голосом, – если я перелезу через забор и посажу вас на цепь, другой конец которой закреплю на насосе, пока я схожу за врачом? Я действительно думаю, что вы опасны.

   – Мистер Кули, – сказал я. – Мне бы хотелось, чтобы вы занялись вашими собственными делами. Мне бы не хотелось ссориться с вами, сэр, но ничего другого не останется, если вы и дальше будете вмешиваться в мои. Тем не менее, если объяснение того, чем я занимаюсь, сделает вас счастливее, то я открою вам секрет, тем более, видя ваше настойчивое внимание к данному вопросу, а именно: я делаю упражнения, согласно медицинскому руководству, для улучшения работы легких.

   – Гимнастика для улучшения работы легких! – простонал мистер Кули. – Скажите после этого, что он не сошел с ума!

   – Да, сэр, – сказал я, начиная закипать. – Я занимаюсь гимнастикой для улучшения работы легких в соответствии с рекомендациями доктора Болла, и был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы держали язык за зубами по этому поводу.

   – Он очень плох, – воскликнул мистер Кули, глядя на меня с жалостью. – Вы же прекрасно знаете, что здесь нет никакого доктора Болла, – доверительным тоном обратился он к одному из своих спутников.

   – Мне кажется, я вам ясно дал понять, что не потерплю долее ваших дерзостей, – с негодованием воскликнул я. – Какое вы имеете право подсматривать за мной и вмешиваться в то, что я делаю на своем собственном участке? Это чистой воды хулиганство!

   – Он совершенно потерял рассудок, – произнес мистер Кули, обращаясь к своим спутникам, по-прежнему глядя на меня с жалостью и покачивая головой. – Бедная миссис Аделер! Какой страшный удар для нее и детей! Мое сердце обливается кровью.

   – Мистер Кули, – сказал я, – я не в силах долее терпеть ваше присутствие. В настоящий момент я прекращаю свои занятия по методу доктора Болла, но, прежде чем уйти, хочу сказать вам, что считаю вас наглым, невыносимым идиотом, и что рано или поздно я найду способ поквитаться с вами за ваше недостойное, возмутительное поведение.

   – Печально, как это печально, на самом деле! – сказал мистер Кули своим друзьям. – И странно видеть, как он цепляется за свою фантазию о человеке, по имени Болл, не правда ли?

   Один из товарищей мистера Кули заметил, что он не ожидал увидеть столь явного нарушения мыслительных способностей, и дополнил свое замечание заявлением:

   – Это очень интересный случай, очень.

   Я удалился в дом и, выглянув в окно, увидел, как мистер Кули и его приятели удаляются, хохоча во все горло. И все же, если оставить в стороне непростительную дерзость мистера Кули, нельзя не согласиться с тем фактом, что в этом деле имеется некий комический аспект; и, когда я немного успокоился, признаюсь, воспринял его с некоторой для себя неловкостью, хотя мне и пришлось сыграть пренеприятнейшую роль жертвы розыгрыша. Но я отплачу мистеру Кули той же монетой. Реализация моего плана станет для него мучением, он проклянет тот день и час, когда решился подшутить над моими занятиями легочной гимнастикой. Это, впрочем, не избавит журнал с рецептом доктора Болла от сожжения в камине. Я же, в качестве упражнения для легких, стану учиться петь или играть на флейте. Может быть даже, я привлеку к своему занятию своих домашних. Женатый человек не имеет права на эгоизм в вопросе получения удовольствия.

   Глава V. – Маленькая любовная интрижка. – Робость мистера Паркера. – Всеобщий интерес к любовным делам. – Семья Магрудер. – Кое-что из их жизни. – Удивительные эксперименты миссис Магрудер. – Возмущение мужа. – Филологические тонкости.

   Сегодня объектом, на котором сосредоточено все внимание мистера Боба Паркера, является мисс Бесси Магрудер. Насколько мне известно, он встретил ее прошлой зимой, когда она посещала городскую школу, после чего сопровождал ее на утренники, в церковь, старался остаться с ней наедине где-нибудь в слабо освещенном уголке гостиной, желательно вечером; в результате чего, через некоторое время, в присутствии красивой молоденькой горничной из Нью-Кастла, сердце мистера Паркера начинало учащенно биться. Все это время она относилась к нему весьма благожелательно, и, казалось, дела его настолько хороши, что в конце маленького спектакля, когда будет задан соответствующий вопрос, она, опустив глаза, с выступившим румянцем на щеках, тихо промолвит: «Да».

   Но мужества мистера Паркера до сих пор не хватило на то, чтобы облечь надлежащий вопрос в надлежащую форму. Каждый раз, когда я после очередного свидания спрашиваю его, объяснился ли он с мисс Магрудер, он отвечает, что подходящего момента ему не представилось. По меньшей мере с десяток раз он готов был задать ей этот вопрос в изящной форме, после того как с отчаянной решимостью объявит о своей страсти, но язык отказывает ему в повиновении в тот самый момент, когда он видит мисс Магрудер.

   – Когда я не с ней, все кажется простым и ясным, – вздохнул Боб. – Я даже записал то, что хочу ей сказать; каждое слово на своем месте, все вместе как нельзя лучше выражает мои чувства к ней, идя по улице, я повторяю свое признание снова и снова, и думаю: «О Господи, я сделаю это сейчас, или я умру!» Но стоит мне ее увидеть, и все слова кажутся мне смешными и нелепыми. Наш разговор касается чего-то постороннего, и я никак не могу направить его в нужное мне русло. Потом я начинаю задаваться вопросом, как бы она себя чувствовала, если бы могла читать мои мысли. Затем к нам присоединяется кто-то еще, время упущено, я терплю очередное фиаско. Это страшно меня нервирует. Но я принял твердое решение: в самое ближайшее время я отправлюсь к ней, и объяснюсь начистоту, не сказав ни единого постороннего слова; я буду не я, если этого не сделаю!

   Довольно странно, что каждый человек, оказавшийся в положении мистера Паркера, убежден в том, что никогда прежде, ни с кем, подобный конфуз не случался. Боб, мальчик мой, ты идешь по старой, протоптанной дороге, и все те ямы, и камни, и колдобины, что попадаются у тебя на пути, на протяжении веков неисчислимое число раз причиняли те же страдания неисчислимому числу влюбленных путников, которые были, подобно тебе, и застенчивы, и нерешительны, и глупы!

   Любопытно наблюдать, как быстро влюбленность молодого человека в горничную подмечается ее подружками, становясь едва ли не основной темой их разговоров. Женщины, вне всякого сомнения, относятся к подобным вещам с глубочайшим интересом и воспринимают их очень живо. Застенчивые ухаживания молодого человека волнуют их, они производят то же самое воздействие на их маленький мир, что и камень, брошенный в тихий пруд; есть нечто сверхъестественное в той основательности, с какой они начинают обсуждать его положение в обществе, финансовое состояние и вообще пригодность для брака. Эти ухаживания становятся главным для обеих сторон; в то время как главные персонажи действа медленно приближаются к тому моменту, когда их сердца раскроются навстречу друг другу, десятки глаз пристально наблюдают за ними, и хотя те думают, что держат все в секрете от своих друзей, каждый шаг их становится известным, среди наблюдающих с каждым днем нарастает трепетное волнение, пока, наконец, все не заканчивается официальным объявлением их намерений – помолвкой.