Текст книги "Вдали от суеты (ЛП)"
Автор книги: Макс Аделер
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Он в добром здравии, я полагаю? Не жаловался ли он на что-нибудь в последнее время?
– Нет.
– Могу ли я осведомиться, он обладает сколько-нибудь значительным капиталом?
– Ни в коей мере.
– В таком случае ему обязательно нужно застраховаться. Ни один человек, не имеющий значительного капитала, не может позволить себе роскошь быть не застрахованным. Полагаю, он иногда путешествует по железной дороге или пользуется какими-либо иными средствами передвижения?
– Нет, он придерживается одного места.
– Человек, придерживающийся определенного жизненного уклада, я полагаю?
– Да, вполне определенного.
– Это то, что нужно, – заявил Ганн. – Я уверен, что он захочет приобрести полис.
– Не думаю, что это так, – ответила миссис Кемпер.
– Почему? Когда я могу застать его дома? Я поговорю с ним лично. Не вижу ни одной причины, по которой он откажется от страхования.
– Зато я знаю, – сказала миссис Кемпер.
– Какая же?
– Он мертв вот уже двадцать семь лет, – ответила вдова.
Вслед за сим мистер Ганн раскланялся и вернулся в свой офис. Вдова кому-то рассказала эту историю, вероятно, кому-то из Магрудеров, ибо вскоре она стала известна всему городу, и те, кто пострадал от рвения мистера Ганна, теперь упивались его конфузом. Поскольку это было первым поражением в его карьере, неудивительно, что некоторые его враги поспешили нанести ему несколько весьма чувствительных ударов. Самая ядовитая атака, однако, была предпринята Аргусом. Она последовала со стороны, как мне кажется, нашего замечательного медика, доктора Тобиаса Джонса, невзлюбившего Ганна, поскольку он убеждал застраховавшихся лиц обращаться за медицинской помощью к его конкуренту, доктору Бриндли. Статья называлась
ЖИЗНЬ СТРАХОВОГО АГЕНТА
Его звали Бенджамин П. Ганн, и он был агентом компании по страхованию жизни. Он наведывался ко мне в офис четырнадцать раз за утро, чтобы убедить меня приобрести страховой полис. Он подстерегал меня на улице, в церкви, в моем собственном доме, пытаясь всучить этот самый полис. Если я шел в оперу, мистер Ганн покупал билет на место, расположенное рядом со мной, и весь вечер жужжал у меня над ухом, рассуждая о внезапной кончине и преимуществах десятилетнего полиса. Если я садился в железнодорожный вагон, в него тут же врывался мистер Ганн, садился рядом, доставал таблицы смертности и вещал, каким образом я могу сколотить состояние на своей страховке. Если я шел обедать в ресторан, моим соседом за столиком непременно оказывался мистер Ганн, рассказывая восхитительный анекдот о человеке, который накануне своей смерти застраховал жизнь на пятьдесят тысяч долларов. Когда я присутствовал на похоронах близкого мне человека, в тот момент, когда гроб опускали в землю, а я вытирал слезы, то услышал шепот; повернувшись, я обнаружил неуемного мистера Бенджамина П. Ганна, который говорил: «Бедный Смит! Я хорошо знал его. Он застраховался в нашей компании на десять тысяч. Теперь его вдова получит кругленькую сумму. Позвольте узнать ваше имя. Вы не желаете застраховаться?»
Он преследовал меня всюду, пока, наконец, не надоел мне настолько, что, в одним прекрасный вечер, я уехал в один отдаленный город, в надежде избавиться от него. Спустя две недели я вернулся домой, было около часа ночи. Но стоило мне только улечься в постель, как раздался звон дверного колокольчика. Я выглянул; на пороге стоял Ганн и еще один человек. Мистер Ганн заметил, что ожидал моего возвращения, и подумал, что я вернулся именно за тем, чтобы получить страховой полис. Он сказал, что привел с собой доктора, что тот меня осмотрел на предмет заключения договора, не откладывая дела в долгий ящик. Я был слишком возмущен, чтобы ответить. Я с шумом захлопнул окно и лег спать. Когда после завтрака я открыл входную дверь, то оказалось, что мистер Ганн и врач сидят на крыльце, ожидая моего выхода. Они провели здесь всю ночь. Стоило мне выйти, как они тут же схватили меня и попытались раздеть прямо на тротуаре, чтобы учинить осмотр. Я вырвался и заперся на чердаке, отдав строгий наказ никого не впускать в дом, пока я не спущусь вниз.
Но Ганна оказалось не так-то легко сбить с толку. Он арендовал дом по соседству, и расположился в прилегающем к моему чердачном помещении. Как только он обосновался, то сразу начал стучать в перегородку и вопить: «Ей! Вы меня слышите? Как насчет полиса? Не хотите ли получить его прямо сейчас?» После чего поведал несколько бородатых анекдотов о людях, померших сразу же после выплаты первых взносов. Но я старался не обращать на него никакого внимания и не производить ни малейшего шума. Он на некоторое время замолчал.
Внезапно дверь моего чердака, ведущая на крышу, была сорвана; взглянув наверх, я обнаружил Ганна и доктора, с ломом и таблицами для страхования, намеревающимися спуститься ко мне по лестнице. Я сбежал из дома и спрятался в пресвитерианской церкви, располагавшейся рядом, заплатив пономарю двадцать долларов, чтобы он позволил мне забраться на шпиль и обосноваться там. Я обещал ему еще двадцать долларов, если он никого не пропустит к этому шпилю в течение недели. Благополучно водрузившись на высоте триста футов от земли, я, наконец, почувствовал комфорт при мысли, что оставил Ганна с носом и решил, что останусь здесь, по крайней мере, на месяц.
Примерно через час, в то время, как я любовался прекрасными видами, раскинувшимися на западе, я вдруг услышал неясный шум по другую сторону шпиля. Я огляделся и обнаружил мистера Бенджамина П. Ганна, подкрадывавшегося ко мне с другой стороны шпиля на воздушном шаре, в сопровождении врача и таблиц страхования жизни по системе Тонтина. Как только Ганн достиг шара, на котором я сидел, он закрепился на шпиле и устроил мне допрос: в каком возрасте умер мой отец, и не жаловалась ли какая-либо из моих тетушек на болезни печени.
Не тратя попусту время, я сполз с колокольни на землю и первым же поездом уехал из Миссисипи Валлей. Через две недели я уже был в Мексике. Я решил осмотреть местность и оттыкать какое-нибудь дикое место в горах, куда Ганн ни за что на свете не решится сунуться. Я сел на мула и заплатил проводнику, чтобы он провел меня к вершине вулкана Попокатепетля. У подножия горы мы были в полдень. На подъем затратили около четырех часов. Когда до вершины оставалось совсем немного, я услышал голоса, и, когда обогнул преграждавшие видимость валуны, то обнаружил мистера Бенджамина П. Ганна, сидящего на самом краю кратера; он словно магическое заклинание твердил правила страхования, сверяясь с таблицами смертности, в то время как врач, стоя в нескольких шагах от него, готовился к проведению осмотра. Мистер Ганн поднялся, заявил, что рад видеть меня и что мы, наконец-то, можем спокойно обсудить условия моего страхования, не опасаясь, что нам кто-нибудь помешает. В припадке ярости я толкнул его в кратер и слышал, как он с глухим стуком приземлился где-то в тысяче футов ниже. Когда он ударился о дно кратера, я услышал голос, выкрикивающий что-то о «выгодности страхования», но гора внезапно содрогнулась, из кратера показалось облако дыма, и больше я ничего не слышал.
Однако в следующий четверг началось извержение, и первым, что было выброшено из кратера, оказался Бенджамин П. Ганн, обожженный, с опаленными волосами, с обильной испариной, но по-прежнему активный и готовый к работе. Если мне суждено быть убитым, я уверен, что мистер Ганн совершит самоубийство, чтобы последовать за мной в иной мир со своим полисом.
Конечно, это всего лишь шутка, и вряд ли вполне справедливая по отношению к мистеру Ганну. Но я рад был узнать, что она совершенно не задела его чувств. В день появления статьи он наведался к полковнику Бэнксу. Полковник воспринял его визит как начало войны, призвал под ружье всех своих клерков и репортеров, вооружился дубиной и отдал приказ впустить Ганна. Но Бенджамин не собирался воевать. Он долго тряс руку полковника; а после того, как выразил ему благодарность за такую бесподобную, бесплатную рекламу, достал из кармана тарифы и насел на полковника, в результате чего тот капитулировал и в отчаянии приобрел еще один страховой полис компании Ганна на десять тысяч долларов.
В настоящее время мы не видим в лейтенанте Смайле интересного человека и даже само упоминание о нем не вызывает энтузиазма. Но во время суматохи, связанной с победой судьи Питмана над собственным облысением, Смайли поведал анекдотическую историю о волосах, в значительной степени занимательную, и, может быть, будет не лишним привести ее здесь в качестве иллюстрации деморализующего воздействия белого человека на краснокожих.
Во время недавнего визита группы индейцев на Восток, один из них, Сидящий Медведь, повел себя примечательным и весьма таинственным образом. Он отделился от своих товарищей, на несколько часов исчез, а затем был замечен возвращающимся, волоча за собой по улице огромный дорожный сундук. Когда он добрался до своего жилища с этим самым сундуком, все прочие индейцы были сильно озадачены. Некоторые из них считали, что сундук, должно быть, представляет собой модель нового вигвама с мансардной крышей, в то время как у других появилась мысль, будто это некая патентованная ванна, и что Сидящий Медведь, в минуту кратковременного психического расстройства, был захвачен необъяснимым, беспрецедентным желанием помыться. Души дикарей охватил огонь ярости, поскольку они усмотрели в этом поступке тлетворное, разлагающее влияние бледнолицых на душу благородного краснокожего. Но когда они принялись допрашивать Сидящего Медведя, увещевать его признаться, то он просто положил свой палец медного цвета на облупленный, темно-коричневый нос, после чего торжественно подмигнул правым глазом.
Сундук был доставлен в вигвам Сидящего Медведя закрытым, скрыт внутри от любопытствующих и вскоре забыт.
В племени, храбрец, убивший в течение года наибольшее количество врагов и представивший обильные военные трофеи, имеет право занять должность вождя. Сидящий Медведь был известен среди соплеменников страстным желанием занять это место, и упорно стремившимся к своей цели. Некоторое время после возвращения он принимал участие в каждой стычке и, когда вокруг костра подсчитывались скальпы, у него неизменно оказывалось большее, чем у прочих, их количество. Постепенно, однако, некоторые соплеменники стали приходить в недоумение, поскольку видели явное несоответствие между скальпами, доставленными Сидящим Медведем, и количеством убитых или скальпированных. Несколько раз, после короткой перестрелки, в ходе которой погибало десять-пятнадцать человек, Медведь приносил домой количество скальпов, превосходящее число убитых, и это без учета тех скальпов, которые приносили все остальные воины, вместе взятые.
Соплеменники видели эту странность, но не придавали ей особого значения, пока не случилось убийства некой группы переселенцев, по несчастью оказавшихся неподалеку от стоянки племени. Их было всего двадцать человек, – индейцы взяли на себя труд подсчитать жертвы; они были оскальпированы, а скальпы пронумерованы. В ту ночь каждый из участвовавших в нападении принес скальпы: кто один, кто два, и только Сидящий Медведь предъявил сорок семь, с самыми прекрасными волосами, какие только можно было себе представить к западу от Миссисипи. Индейцы смотрели друг на друга и ничего не могли понять. Двое отправились на поле боя, с целью повторного подсчета количества тел, а также выяснения, не были ли они странными существами, имевшими по меньшей мере две головы.
Они нашли ровно двадцать трупов, и, что хуже всего, один из них был плешив, причем, для обеспечения безопасности своего скальпа, он обмотал голову ремнем и застегнул его под подбородком.
По их возвращении, вся стоянка погрузилась в размышления и подсчеты.
Двадцать человек убитых, и сорок семь скальпов, представленных одним индейцем, не считая представленных другими! Чем больше воины размышляли над этим странным несоответствием, тем непонятнее оно становилось. Иногда кто-нибудь, во время ужина, размышляя над загадкой, вдруг видел решение совершенно ясно, замирал, с набитым сосисками ртом, устремлял глаза на стену, и... Решение вновь ускользало от него. Они вышли за территорию стоянки, выполняли заумные математические расчеты на пальцах, перекладывали палочки и камешки на песке, вычисляя суммы по всем правилам арифметики. Они боролись с обыкновенными дробями и призывали на помощь таблицу умножения. Все было тщетно. Сорок семь скальпов против двадцати голов! Это казалось невероятным и невозможным.
Они вооружились алгеброй, обозначили количество голов за х, а количество скальпов за у; они умножали х на у и вычитали из полученного результата последовательно все остальные буквы алфавита, пока ум их не зашел за разум, но тайна так и оставалась тайной.
Наконец, состоялся тайный совет, на котором было установлено, что Сидящий Медведь знает какое-то мощное заклинание, позволяющее ему производить подобные действия, и единогласно решили изучить этот вопрос при первой же благоприятной возможности. На следующей неделе состоялась очередная схватка, в результате которого погибло четыре человека, и в ту же ночь, у костра, Сидящий Медведь имел наглость предъявить сто восемьдесят семь скальпов, ожидая, что невежественные дикари, сидящие вокруг, поверят в то, что все снятые им скальпы принадлежат четырем головам.
Но это было много – слишком много; они схватили его и пронзили ему грудь колом из белого дуба, после чего направились в его вигвам, чтобы выяснить, каким образом ему удавалось предъявлять так много скальпов. Они отыскали дорожный сундук, открыли его и обнаружили внутри пятнадцать сотен париков и бочонок красной краски, купленный недостойным соискателем места вождя во время его пребывания в Филадельфии.
Его карьера была закончена. Он был похоронен в дорожном сундуке, вместе с париками, и с тех пор было постановлено каждый год избирать комиссию по освидетельствованию скальпов, – она должна была исследовать каждый предъявляемый волосатый военный трофей с помощью сильного бинокулярного микроскопа.
Глава XX. Замечательная книга. – Несколько замечаний по поводу значимости Бостона. – Детские иллюзии. – Визит к генералу Гейджу. – Судья Питман и катехизис. – Забавный экзамен. – Происшествие с Хиллегасом. – Ложная тревога.
В то время как я помогал одному из молодых людей, живущих у нас, вчера или позавчера решить вызвавшую у него трудности арифметическую задачу, я прихватил учебник истории, по которому он учится, и в то время как он отправился спать, утомленный нелегким штурмом горы знаний, пролистал его. Это была История Соединенных Штатов Гудрича, для начинающих изучение; мне она была знакома. Свои первые познания в истории родной страны я получил именно из этой книги; я не просто вспоминал текст по мере пролистывания, передо мной возникали смешные изображения генерала Вашингтона и сдачи Корнуолла, совершенно невозможные портреты Джона Смита и Бенджамина Франклина, и абсолютно неестественные отцы-основатели, – те, которые я узнал в дни детства и которые меня приводили тогда в восхищение.
Если кто-то отыщет книгу, по которой учился в школе, будучи ребенком, он испытает приятные ощущения, открыв ее и пролистав. Это навеет ему восхитительные воспоминания, вернет его в те забытые времена, когда эта маленькая книжка была для него самым важным предметом из области литературы. По этой причине я очень люблю Историю Гудрича; и буду любить ее всегда, не смотря на то, что сейчас не могу дать ей оценку как произведение, отличающееся хоть сколько-нибудь заметным совершенством.
Когда миссис Аделер сошла вниз, убедившись, что маленький ученик комфортно расположился в постели, я обратил ее внимание на этот факт, а также на некоторые особенности творения Гудрича.
– Эта небольшая книга, дорогая, первой приоткрыла для меня дверь в Историю. Она посвящена Истории Соединенных Штатов; а поскольку она написана человеком, жившим в Бостоне, и придававшим этому городу первостепенное значение, едва ли нужно говорить о том, что в дни своего детства я получил впечатление, будто наша страна это, в основном, Бостон. Я не хочу сказать ничего плохого об этом городе. По многим параметрам он достоин уважения. Я думаю, что он управляется лучше, чем многие другие большие города в стране, что он имеет авторитет, а его жители неоднократно демонстрировали мужественность и гражданственность. Лучшие люди Бостона, как правило, находятся на самом виду; ведение общественных дел не доверяется, – как это мы можем видеть на примере Филадельфии и некоторых других городов, – мерзким политикам, которых ни один порядочный человек не пустит на порог собственного дома, кто держится во власти благодаря подкупу и мошенническим выборам. Каждый житель Бостона верит в величие своего города и гордится им. Это отличное состояние общественного умонастроения, и нам следует простить им, если иногда следствием являются результаты, кажущиеся смешными.
Гудрич был тем, что можно назвать бостонцем до мозга костей, и его небольшая История непреднамеренно, даже как-то по-детски, передает его впечатления, связанные с родным городом. В раннем детстве, под впечатлением Гудрича, я лелеял мысль, что глаза Колумба были устремлены на Бостон задолго до того, как любой другой объект показался на горизонте, и у меня почему-то имелось твердое убеждение, что местные жители, приветствовавшие его, делали это возле Монумента на холме Банкер-Хилл, а всеобщим местом для гуляний была площадь возле Фаней-Холла. Я никогда не сомневался в том, что каждое важное событие, запечатленное в анналах истории нашей страны, начиная от высадки этих неприятных старых пуритан с «Мэйфлауэра» и заканчивая избранием Эндрю Джексона, происходило в Бостоне, и объясняется исключительным превосходством жителей этого города над прочими. Я издевался над теорией, что во время спасительной переправы через Покахонтас Джон Смит находился в Вирджинии, я даже склонен был рассматривать подписание Декларации независимости в Филадельфии как не заслуживающее внимания шоу, достойное разве того, чтобы быть упомянутым в примечании. Я искренне верил, что величайшей ошибкой Джорджа Вашингтона было родиться не в Бостоне, но при этом чувствовал, что расплата, понесенная им за эту ошибку, несколько не соответствует ее величине.
Что касается войны за независимость, то я нисколько не сомневался, безоговорочно веря Гудричу, что она была начата отважными гражданами Бостона вследствие обид, нанесенных им несправедливой политикой короля Георга III. Совершенно очевидно, что война велась силами исключительно жителей Бостона, и что победа была одержана только благодаря их отчаянной храбрости.
На мой взгляд, и, видимо, по мнению Гудрича, главным событием этой войны было изложенное им в восемьдесят пятой главе. Она посвящена всего одной истории. Автор, очевидно, полагал, что юный ум, размышляя над этим самым важным эпизодом ужасной войны, не должен отвлекаться на мелочи.
В главе восемьдесят пятой повествуется о том, как английские солдаты разрушили снежные горки, построенные некоторыми мальчиками возле Бостон Коммона, священного места, которое Гудрич научил меня рассматривать в качестве центра Вселенной. Мальчики решили искать правды у генерала Гейджа, кровавого наймита жестокого монарха, протестуя против жестокого произвола. Вот как это место описано у Гудрича:
"Генерал Гейдж поинтересовался, почему к нему пришло так много детей. «Мы пришли, сэр, – сказал самый старший из мальчиков, – потребовать удовлетворения». «Как! – удивился генерал. – Ваши отцы учат вас бунтовать, и послали вас, чтобы вы это продемонстрировали?» «Нас никто не посылал, сэр, – ответил мальчик, его щеки покраснели, его глаза блестели. – Мы никогда, ни словом, ни делом, не наносили оскорбления вашим солдатам; но они разрушили наши снежные горки и растопили лед на нашем катке. Мы просили их этого не делать, но они обзывали нас маленькими бунтовщиками и смеялись над нами. Мы пожаловались их капитану, но и он посмеялся над нами. Вчера наши горки были уничтожены в третий раз, и мы больше не собираемся терпеть этого насилия». Генерал Гейдж некоторое время смотрел на них с немым восхищением, а затем обратился к своему офицеру, стоявшему рядом. «По-видимому, эти дети впитывают любовь к свободе вместе с воздухом, которым они дышат».
Историю этого события, определившего судьбу великого народа и давшего свободу целому континенту, я выучил наизусть. Многие и многие ночи лежал я без сна, желая, чтобы жители Филадельфии организовали еще одну войну с Великобританией, чтобы британские солдаты могли прийти и разрушить снежную горку, которую я построил бы ради такого случая на площади Независимости. Я ни минуты не сомневался, что как только это случится, я тут же отправлюсь к их генералу с пламенной речью, чтобы выразить свое возмущение. Мне казалось несправедливым, что мальчики Филадельфии лишены шанса превзойти мальчиков Бостона. Тем не менее, я не мог не восхищаться этими молодыми смельчаками и рассматривал их как истинных творцов американской независимости. Я был абсолютно уверен в том, что если бы тот «самый старший мальчик» не вошел в комнату генерала и не сверкнул глазами на Гейджа, то шанс был бы упущен, страна навсегда осталась бы под железной пятой угнетателя, а сами американцы на положении даже хуже, чем рабском. Возможно, наивная вера во все это не причинила мне никакого вреда; однако, мне кажется, что нам необходимо с самого начала учить детей должным образом. Поэтому нашему сыну, Агамемнону, я собираюсь дать несколько частных уроков истории, в дополнение к мудрому изложению Гудрича.
Как только я закончил свои замечания по поводу Гудрича, пришел судья Питман, чтобы осведомиться, не разрешу ли я ему ознакомиться с вечерней газетой, которую я привез с собой из города. Я разъяснил ему свой взгляд на преподавание истории, приведенный выше, и судья, как обычно, также пожелал высказаться по этому вопросу.
– Знаете ли вы, – заметил он, – что книги, по которым они обучаются в школе, я имею в виду современные книги, совершенно мне удивительны? Когда я ходил в школу, у нас не было ничего, кроме чтения, письма и арифметики. Но теперь, – они изучают то, что для меня совершенно непостижимо. Я по сравнению с ними просто новорожденный младенец.
– А какой предмет удивителен вам больше всего? – спросил я.
– О, все, буквально все. Когда-то со мной произошел довольно забавный случай, – со смехом сказал судья. – Несколько лет назад, собираясь вступить в одну церковную общину, я отправился туда, и они вручили мне катехизис, чтобы узнать, что к чему. Когда я вернулся домой, то положил книгу на полку и не прикасался к ней два или три дня. Наконец, когда я был готов, я протянул руку и взял то, что, как я предполагал, было катехизисом, но представьте себе мое удивление, когда я обнаружил, что держу в руке «Научное объяснение общих вещей». Как вы понимаете, это была книга моей дочери, учившейся в школе. Ничего лучшего прежде мне не попадалось. Никогда прежде я не интересовался религией; и хотя меня задело, что мне дали книгу в которой, по их словам, содержались ответы на все вопросы, и я считал, что они отвечают за свои слова, тем не менее, я возвратил им их катехизис, и даже поступил к ним.
– Как же вам это удалось?
– О, очень просто. Я выучил три или четыре страницы наизусть, решив, что этого будет вполне достаточно. Священник и прочие обступили меня и устроили мне экзамен. Я заметил, что не все ответы имелись на выученных мною страницах, но старался изо всех сил, и когда меня спрашивали, например, о заповедях, я начинал рассказывать им о свойствах углекислого газа, а когда спросили о человеческом долге, я подробно описал им устройство громоотвода.
– Наверное, они были сильно удивлены.
– Вам никогда не увидеть людей, сбитых с толку больше, чем они, – ответил судья. – Но, думаю, я совершенно добил их, когда они спросили меня о храме Соломона и я подробно поведал им о дымоходах. Они думали, что я сошел с ума. Но когда я вытащил книгу и показал им ее, священник рассмеялся и разъяснил мне мою ошибку. Они показали мне катехизис, и все встало на свои места. Некоторое время надо мной подсмеивались, но я не возражал. Это ведь и вправду достойно было стать предметом для шуток, не правда ли?
– Вне всякого сомнения.
– Но, по крайней мере, я оказался не на первом месте. Меня обогнал, по крайней мере, доктор Бриндли, один из экзаменаторов, самый строгий. Вам знаком старый Хиллегас?
– Нет, я никогда не слышал о нем.
– Его дом расположен по Уилмингтонской дороге. Так вот, сэр, некоторое время тому назад этот самый Хиллегас был, можно сказать, безнадежен. Более безнадежного случая мне видеть не доводилось. Скрюченный, худой, бледный, страдающий отсутствием аппетита, со слабыми легкими и сердцем, с никуда не годной печенью, с ревматизмом, с постоянной головной болью и нервными приступами, – на мой взгляд, это было воплощенное средоточие всех возможных болезней, когда-либо являвшееся на свет Божий. У него перебывали, должно быть, все врачи штата, но он все слабел и слабел, и в конце концов утратил возможность оплачивать их счета.
– Он был в этом не виноват.
– Конечно, нет. Так вот, в один прекрасный день все врачи, лечившие его, встретились и, после длительного разговора, пришли к заключению: больше не навещать Хиллегаса, если он не рассчитается с ними. Они сказалаи: «Пусть он помирает. Он уже долгое время водит нас за нос. Либо пусть платит, либо пусть умирает. Хиллегаса более для нас не существует, пока мы не увидим наличных денег». Так что они оставили его в покое приблизительно на год, но всякий раз, когда кто-нибудь из них проезжал мимо его дома, то останавливался на минуту, взглянуть, нет ли на двери траурного извещения, а затем отправлялся дальше, покачивая головой и приговаривая: «Бедный Хиллегас! Скупой старый дурак не долго задержится в этом мире!»
– Так он умер?
– Умер! Однажды доктор Бриндли почувствовал жалость к Хиллегасу и он решил нарушить соглашение. Решив так, он направился к тому домой, чтобы посмотреть, как у того идут дела. Когда он вошел во двор, то увидел полноватого мужчину, поднимающего бочку с мукой на телегу. Когда мужчина поставил бочку, то он повернулся, увидел доктора и подошел к нему. Доктору показалось, что ему знаком этот шрам у мужчины на носу, тем не менее, он не мог поверить своим глазам. Тем не менее, это был старый Хиллегас, здоровый как бык, способный в одиночку поставить стропила на сарай, если бы это ему понадобилось. Как вы понимаете, у меня был зуб на Бриндли по поводу экзамена; но после случая с Хиллегасом он совершенно забыл о происшествии с катехизисом. С тех пор жители того места стараются не прибегать к услугам врачей, нет, сэр. Они полагаются на удачу и человеческую природу, что, на мой взгляд, более чем разумно.
– В этом местечке, должно быть, произошло еще много чего интересного, – сказал я.
– Да, – ответил судья. – Вы могли бы подумать, что оно почти такое же тихое, как наше, но в нем всегда случалась какая-то сумятица. Вот, например, случай с доктором Хопкинсом, пару лет назад. Вы что-нибудь слышали об этом?
– Нет, ничего.
– Тогда городские пожарные только-только получили новую машину, и подумали, что было бы неплохо сыграть небольшую шутку со своим начальником, лихо подъехав к его дому, как если бы там случился пожар. К несчастью, утром начальник перебрался в другой дом, а доктор Хопкинс, – проповедник, чтоб вы знали – переехал в его апартаменты. Парни подлетают словно угорелые, хватают лестницы, забираются по ним на крышу, напугав Хопкинса чуть не до смерти. Но другие пожарные решили, что и в самом деле случилось возгорание, примчались на своих машинах и принялись поливать дом из брандспойтов. Шутники пытались остановить их, объясняя, в чем дело, но те не верили, продолжали лить воду и носиться как сумасшедшие. В конце концов они сцепились по всему дому, устроили потасовку на лестнице, пока в дело не вмешался доктор Хопкинс, которому удалось привести их в чувство; в конце концов, все разошлись, а он насчитал убытков на добрых две сотни долларов, которые пожарным и пришлось заплатить. Просто удивительно, как они в том городе способны создать суматоху на ровном месте. Однако, мне нужно идти. Постараюсь вернуть вашу газету как можно быстрее.
Судья отправился домой; едва он вышел за дверь, показался Боб Паркер, с сияющим лицом. Ему удалось заполучить доказательства, необходимые для полного его оправдания.
Глава XXI. Дело улажено. – Мистер Боб Паркер оправдан. – Полное примирение. – Великое дознание по делу Кули. – Полная неопределенность в расследовании. – Необычный коронер. –Прибыль от дознания. – Как люди поправили свои дела. – Тайна раскрыта.
У мистера Паркера были весьма основательные причины для радости. Он имел в своем распоряжении свидетельство, не оставлявшее камня на камне от жалких обвинений, возведенных на него Смайли.
– Уладить дело оказалось чрезвычайно просто, – рассказывал он. – Я объяснил ситуацию работникам нашей фирмы, и они не только дали мне письмо, не только подтверждающее мою прекрасную характеристику, но и осуждающее Стоунбари как совершенно не заслуживающего доверия и лживого человека; при этом они настаивали на том, что я должен выбить из Стоунбари признание. Соответственно, они сопровождали меня во время охоты на этого негодяя. Мы обнаружили, что он служит клерком в одной муниципальной конторе, и нагрянули к нему. Увидев меня, он страшно побледнел, и начал искать пути к бегству. Но мы окружили его и пригрозили, что если он не даст мне признания в клевете в письменном виде, то мы привлечем его к суду за кражу, совершенную им еще в тот период, когда он работал в нашем магазине, в результате чего он потеряет и это место.
Он сразу сник, и начал оправдывать свое поведение тем, что Смайли заставил его сделать то, что он сделал. После этого он написал письменное признание, что все его заявления в отношении меня были ложными, и что он был истинным автором письма, которое якобы исходило от преподобного мистера Дьюи. Вот они, оба эти письма, и я намереваюсь немедленно отправиться с ними к мистеру Магрудеру.
– Не лучше ли дождаться утра? Сейчас уже слишком поздно.
– Нет, сэр. Я намерен уладить это дело окончательно и бесповоротно, прежде чем отправлюсь спать. Я и так ждал достаточно долго. Так что намерен немедленно насладиться плодами своей победы. И отправлюсь к нему сейчас же.