Текст книги "Вдали от суеты (ЛП)"
Автор книги: Макс Аделер
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Итак, мы с Бобом направились к дому мистера Магрудера, причем, стоило нам выйти на улицу, он зашагал так, что я не мог за ним поспеть. Когда мы подошли, я высказал опасение, что, возможно, во дворе бегает собака, и в этом случае, мне лучше подождать его возвращения возле аптеки, на другой стороне улицы.
– Я проследую в дом, – воскликнул Боб, – даже если во дворе окажется миллион злых сторожевых псов!
– А я бы этого делать не стал. Я не обладаю, подобно вам, должным энтузиазмом. Я старше, а потому осторожнее. Чтобы воспрепятствовать мне войти, достаточно гораздо меньшего количества собак. Сказать правду, одной-единственной в этом дворе достаточно, чтобы усмирить мой пыл, если бы таковой имелся. Мне вообще лучше сразу отправиться домой.
– Пес Магрудера нас не укусит, – сказал Боб. – Он меня хорошо знает, так что нам не следует его бояться.
– Хорошо, я последую за вами, но если случится какое-нибудь несчастье, то вина за него полностью ляжет на вас, поскольку, со своей колокольни, будет лучше, если вы потеряете возлюбленную, чем мои ноги будут покусаны.
– Я согласен. Идемте, и не думайте о собаке.
Стоило нам войти в ворота, как возле нас тут же оказалась собака; она проследовала за нами до крыльца, интенсивно обнюхивая нашу обувь. Достойно отдельного замечания, насколько спокойно и аккуратно передвигается человек в подобных обстоятельствах; во всяком случае, у меня не возникло и тени желания совершить скачок или какое-нибудь резкое движение.
Когда мы вошли в дом, нас встретил мистер Магрудер и проводил в библиотеку, где миссис Магрудер сидела с книгой в руке. Мы мельком заметили Бесси, выскользнувшую через дверь в соседнюю комнату; Боб, казалось, был несколько разочарован тем, что она не осталась. Разговор начал мистер Магрудер.
– Итак, мистер Паркер, надеюсь, вам сопутствовал успех в вашем предприятии?
– Да, сэр, – ответил Боб. – Мне удалось то, на что я рассчитывал. Думаю, у меня есть доказательства, полностью меня оправдывающие и свидетельствующие о том, что меня грубо оклеветали.
– Надеюсь, что это так, – сказал мистер Магрудер. – Каковы же эти доказательства?
– Вот два письма. Одно – от моего работодателя. Другое написано Сэмюэлем Стоунбари, человеком, чье имя вам должно быть известно.
Магрудер взял письма и принялся читать их вслух, так, чтобы жена также могла ознакомиться с их содержанием. Потом, медленно их сложив, сказал:
– Мистер Паркер, это, действительно, кажется вполне убедительным. Мне крайне неловко, что я так вел себя, основываясь на словах Смайли, которому безоговорочно верил, и его другу, оказавшемуся низким лжецом, но еще более за то, что обвинил вас прежде, чем услышал ваши разъяснения в вашу защиту. Приношу вам свои извинения, сэр, и, надеюсь, вы меня простите.
И Магрудер протянул ему руку.
– Я нисколько не сомневалась в этом с самого начала, – сказала миссис Магрудер.
– Я вам очень благодарен за это, – ответил Боб.
– Я полагаю, дорогая, теперь мы можем позволить Бесси войти, – сказал мистер Магрудер.
– Да, конечно, – ответила она и позвала Бесси.
Бесси, очевидно, подслушивала с другой стороны двери, поскольку появилась мгновенно, с улыбающимся, раскрасневшимся лицом. Боб взял ее за руку и смотрел на нее любящим взглядом. Я заявил о том, что хотел бы вернуться домой, а Боб – что хотел бы задержаться еще ненадолго. Мистер и миссис Магрудер вышли со мной в холл, чтобы попрощаться, и, как только дверь в библиотеку закрылась, мне показалось, что я услышал звук поцелуя. Надеюсь, что старики, после моего ухода, отправились в гостиную или спать. Было бы жестоко помешать двум влюбленным после перенесенных ими страданий, – по крайней мере, это относилось к Бесси, – и было бы справедливо, если бы им была предоставлена возможность почувствовать блаженство воссоединения без присутствия кого бы то ни было.
На следующий день после этого разговора, Смайли, бывший в городе, явился к Магрудерам. Старик увидел его и встретил в дверях. В ответ на приветствие Смайли, Магрудер строго посмотрел на него, сообщил, что его наглая ложь изобличена, после чего с возмущением приказал покинуть порог своего дома и никогда больше не показываться ему на глаза. Смайли повернулся на каблуках и удалился. Наверное, мы видели его в последний раз; а когда он исчез, мы вскоре узнали, что он, по-видимому, будет уволен из армии за недостойное поведение. Служившие с ним морские офицеры обнаружили в нем те же самые черты характера, что и мы.
Это бессвязное повествование не заслуживает того, чтобы быть воспринятым как истинный отчет о событиях, случившихся в нашем районе, если опустить сопутствовавшие исключительные обстоятельства, они теперь известны здесь как «Великое расследование по делу Кули». История этого замечательного дела, тем не менее, должна быть представлена, даже если она и покажется кому-то несколько преувеличенной.
У моего соседа, Уильяма Кули, был брат, по имени Томас, который проживал в местечке Вандейк, в окрестностях Нью-Кастла. В некотором отношении Томас Кули был замечательным человеком. Он был в какой-то степени гением, но гением особого рода. Он был изобретателем, и последние годы своей жизни посвятил созданию удивительных машин, которые, будучи построены, никогда ничего не производили.
В патентном бюро, наконец, установили за правило, что когда от Кули поступало очередное изобретение с описанием его технических характеристик, эксперт и клерки тут же выдавали ему патент, ибо знали, из богатого опыта, что в отличие от всех прочих изобретений, сделанных когда-либо кем-либо, ничего, из представленного мистером Кули, работать не будет; кроме того, они были абсолютно уверены, что ни один здравомыслящий человек не покусится на исключительное право мистера Кули запатентовать одновременно изумительное и бесполезное скопление осей и колес. Мне кажется, что у мистера Кули было не менее двух сотен патентов на различные устройства; кроме того, помимо машин и агрегатов, защищенных законов, он имел несколько десятков других, о которых не слышали не только в Вашингтоне, но даже и дома у мистера Кули.
У Кули на чердаке был своего рода закуток. Он запирался там в течение нескольких часов, усовершенствуя свои изобретения или проводя химические опыты. Его последняя идея состояла в получении соединения, которое полностью бы заменило собой порох, при сохранении его способности к уничтожению армий и флотов. Поэтому время от времени миссис Кули, оказывавшаяся поблизости от чердака, вместо привычного гула колес и стука молотка, ощущала странные запахи, имевшие своим происхождением лабораторию неуемного мистера Кули. И вот, однажды, раздался страшный взрыв. Крыша была сорвана и разлетелась на мелкие кусочки, а сам Томас Кули исчез.
Вандейк, как я уже говорил, находится неподалеку от Нью-Кастла, штат Делавэр, но он также находится неподалеку от границы штата с областями Сесил и Кент, штата Мэриленд.
Поэтому неудивительно, что спустя несколько минут после взрыва, на людей во всех трех округах начали сваливаться фрагменты человеческого тела, возникавшие, казалось, прямо из воздуха. Части несчастной жертвы оказались неравномерно распределены между Нью-Кастлом, Сесилом и Кентом. Первый из названных получил двенадцать фрагментов. Были люди, которые считали, что мистер Кули отдал предпочтение своему округу, но я его в этом не виню; в конце концов, это был его родной округ.
Друзья коронера, должно быть, несколько приуныли. Коронер был человеком увлеченным, преданным своей должности. Он стал известен, когда один из родственников доктора Тобиаса Джонса вернулся из Египта с мумией фараона, которого забальзамировали за полторы тысячи лет до Рождества Христова; он конфисковал эти останки, созвал жюри, выложил их перед ними и велел вынести вердикт. По слухам, он выдвинул на рассмотрение жюри следующий вывод: «Смерть покойного последовала в результате неизвестной причины или причин, от рук неизвестных». На следующих выборах его враги открыто утверждали, что он использует любые прецеденты, простирающиеся даже до времен Моисея, для получения платы за исполнение своих обязанностей из средств налогоплательщиков округа.
Поэтому, когда Томас Кули взорвался, он нисколько об этом не сожалел; и чем больше фрагментов его тела находили в округе Нью-Кастл, тем более уверенно чувствовал себя коронер. Когда он набрал жюри и несколько разобрался с возникшей ситуацией, то понял, что мистер Кули сделал для него все, что мог. Следующие три дня коронер провел в дознании относительно всех двенадцати фрагментов. Каждый раз, по внимательном обследовании фрагмента, он созывал новое жюри и продолжал свое осторожное, тщательное расследование.
Мнения жюри о происшедшем полностью разошлись. Первое жюри решило, что «смерть покойного наступила в результате внезапного сильного удара». Второе выдвинуло теорию о том, что «Томас Кули был скрытно и коварно взорван». Третьи основывали свое мнение на известной страсти покойного к изобретению летательных аппаратов; по всей видимости, считали они, сильным порывом ветра несчастного бросило под пропеллер. Окончательно вердикт так и не был вынесен; ограничились выражением сожаления по поводу случившегося.
Коронер выслушивал их мнения относительно рассматриваемого фрагмента мистера Кули и с добродушным выражением на лице выслушивал эти сожаления. Его совершенно не смущало, что один вердикт не похож на другой. «Возможно, – говорил он с улыбкой, – что так все и было. Но так как мистер Кули, вне всякого сомнения, мертв, то разве имеет значение, что мы не можем договориться, каким именно образом он встретил свою смерть? Отнесемся к нему по-христиански, и получим за наш труд полагающееся нам вознаграждение».
Мне было интересно, не подаст ли коронер прошение об отставке. Но он бы предпочел скорее умереть, нежели подать в отставку в то время, когда кто-нибудь из Кули изобретает взрывоопасные соединения.
Коронер графства Сесил обнаружил в пределах своей юрисдикции шесть фрагментов мистера Кули, но гордость не позволила ему признать превосходство своего собрата по ремеслу. Если коронер Нью-Кастла собрал двенадцать жюри, по количеству заседаний коронер Сесила его обошел. Присяжные проводили бесчисленные консультации, в результате которых, через некоторое время, большая их часть вынесла вердикт, что покойный умер в результате неосторожного обращения с оружием, а меньшая – что он стал жертвой неизвестного студента-медика, который его затем расчленил. Не исключалась возможность, что действовала группа студентов-медиков.
Коронер был вынужден расформировать жюри и назначить новое, которое также не пришло к единому мнению по поводу шести фрагментов бедного мистера Кули; в результате он созвал трицать семь заседаний, получив за каждое соответствующее вознаграждение. На заседания приглашались врачи, которые свидетельствовали останки и сообщали результаты своих исследований, обильно используя латинскую терминологию; каждый раз присяжные выслушивали их с умными лицами, делая вид, что хорошо разбираются в латыни, однако внутри себя терзаемые смутными подозрениями, что эти самые врачи занимаются не относящейся к делу ерундой и скрывают это за наукоподобными фразами.
И когда на тридцать седьмом заседании присяжных было заявлено, что «Томас Кули был человеком, страдавшим идиосинкразией, а его мозг всегда возбуждался непреодолимым пристрастием к химерам различного рода», присяжные выслушали это с торжественными лицами и сразу же вынесли вердикт, что «смерть наступила в результате идиосинкразии, образовавшейся в мозгу погибшего в результате чрезмерной снисходительности к химерам, оставив, тем самым, ужасное предупреждение молодым людям воздерживаться от употребления этих и прочих сходных одурманивающих напитков».
Только два фрагмента упали в графстве Кент, но тамошний коронер был охвачен еще большим профессиональным энтузиазмом, чем его соседи по другую сторону границы. Целый сезон он занимался только делом Кули, и ничем иным. Всего было проведено восемьдесят четыре заседания, все присяжные пришли к единодушному заключению, за исключением одного. Этого упрямца звали Селфридж. В то время как все остальные решили, что мистер Кули был подвергнут расчленению неизвестным, он приписывал несчастное событие воздействию нитроглицерина. Он был настолько уверен в своей правоте, что опрокинул на спину своего товарища по жюри, по имени Смит, прижал его и излагал свою точку зрения, приводя различные доказательства, и даже укусил его при этом за нос, в качестве одного из доказательств правоты своей гипотезы. Когда жюри признало его догадку неверное, Селфридж, оставшийся верным своим убеждениям, перенес войну в газеты, где опубликовал стихотворный некролог под названием «Погребальная песнь на смерть Томаса Кули», в котором изложил свой взгляд в следующих строках:
Когда мистер Кули наконец-то смешал все правильно и получил нитроглицерин.
Он случайно стукнул по нему, и тот взорвался.
Мистер Кули разлетелся на мелкие кусочки,
Оставив жену и семью в недоумении и горе.
Кроме того, обнаружилось, что одна из костей погибшего упала поперек границы между Сесилом и Кентом. Как только этот факт стал известен, коронер Кента собрал жюри возле одного ее конца; возле другого ее конца собралось жюри во главе с коронером Сесила. Состоялось две выездных сессии, но результатом было то, что жюри разных графств вынесли различные вердикты. В то же время, вопрос о вознаграждении и той и другой стороной был решен одинаково.
Всего было вынесено тринадцать или четырнадцать ни в чем не сходных вердиктов, так что имелась абсолютная неопределенность относительно точной причины смерти мистера Кули. Загадка оказалась неразрешимой, выводы сомнительны, и это дополнительно усугублялось тем, что каждый из них был официальным. Но никого эти расхождения не волновали. Наоборот, они стали в какой-то степени благословением для народонаселения графств. Едва ли не каждый житель мужского пола указанных графств что-то получил от останков мистера Кули, некоторым повезло стать присяжными шесть-семь раз. Фермеры приобрели новые сенокосилки на выплаченные им премии. Врачи получили большее вознаграждение за свои патологоанатомические исследования, чем если бы по графствам прогулялись эпидемии оспы и холеры. Люди расплатились с долгами, выкупили дома и положили деньги в рост; магазины ломились от товаров, приобретенных на средства, доставленные им взрывом мистера Кули. Нашлись такие, кто мечтал, чтобы подобных Кули оказалось как можно больше, причем чтобы каждый из них взрывался со строгой очередностью не менее одного раза в месяц хотя бы в течение десятилетия. Но это, конечно, были всего лишь мечты.
И вот, в тот самый момент, когда волна процветания накрыла всех сголовой, вдова мистера Кули увидела фургон, остановившийся возле дверей ее дома. Возница сошел и выгрузил четыре металлических трубы, шестидесяти футов в длину. Затем прибыл еще один фургон, его возница привез аналогичный груз. Потом добавился третий. Вместе с четвертым прибыл не только груз, но и человек, показавшийся вдове знакомым. Этим человеком оказался сам мистер Кули. Он, оказывается, отправился в город, в цех по изготовлению машин, чтобы обзавестись рабочей моделью нового вида, запатентованного, дуплексного эллиптического артезианского насоса; покончив с этим, он вернулся домой. Фрагменты тела, разлетевшегося по графствам, – по словам мистера Кули, – были просто кусками говядины, из которой он пытался создать новый вид консервированного супа и долгое время не портящейся колбасы; взрыв, как он полагал, должно быть, был вызван самовозгоранием.
В конце концов, Томас Кули был бы счастлив, если бы не одно обстоятельство – за пределами дома его отказались считать живым человеком. Если он был готов существовать в обществе в качестве не погребенного покойника, люди были согласны не вмешиваться и не требовать его погребения; но это все, на что они были согласны. Долг каждого перед обществом, обязательства по отношению к закону, заставляли их отказаться от самой мысли о том, что он нечто большее, нежели неодушевленные останки. Официально он был признан мертвым. Этот факт подтверждался показаниями под присягой сотен присяжных, и был зарегистрирован вердиктами трех графств и двух штатов. Показания и вердикты свидетельствовали против него. Признание его живым, было опасно, это было едва ли не революцией. Самые основы общества будут поколеблены, величие закона подвергнется оскорблению, репутация республиканского правительства окажется подорванной. Если существу, на законном основании признанному трупом, будет разрешено разгуливать при дневном свете и являть тем самым наличие внутри него жизненной искры, это приведет к беспорядкам; нет никакой гарантии, что прочие мертвецы не покинут кладбища и не потребуют равных с прочими избирательных прав. К тому же, в случае признания мистера Кули живым, те суммы, которые были выплачены присяжным, коронерам, врачам и прочим, должны были быть возвращены в казну графств. Даже тень мысли об этом приводила в трепет. Коронеры заключили промеж себя торжественное соглашение, не замечать наличия мистера Кули или рассматривать его как нонсенс, лишенного всяких представлений о морали кадавром, привидением отнюдь не джентльменского поведения. Они публично заявили, что не могут признать мистера Кули живым до тех пор, пока не воскресную все покойники штатов Делавэр и Мэриленд, а до этого времени, считали они, мистеру Кули лучше всего найти себе какую-нибудь гробницу и скромно существовать в ней, не привлекая к себе внимания.
Не знаю, удастся ли мне подобрать более подходящее место, чем это, чтобы вставить очередную поэму, имеющуюся у меня под рукой. Массовая резня, в которую оказываются замешаны герой и героиня, кажется, обладает некоторыми чертами сходства с историей коронеров, приведенной выше. Думаю, что все они, если эта поэма попадется им на глаза, и они ее прочитают, испутают чувство глубокого сожаления, что такие прекрасные возможности проведения дознания невозможны в штатах Мэриленд и Делавэр. Наш коронер, из Нью-Кастла, наверняка заработал бы миллионы в виде вознаграждения, если бы смог созвать жюри для расследования инцидента, подобного тому, о котором пойдет речь ниже.
ИНДИЙСКАЯ ЛЕГЕНДА
На прекрасном побережье Индии жила девушка-индуска,
На руку которой претендовали сорок женихов.
Ее отец происходил из касты брахманов,
Он скопил много рупий и был очень богат.
Женихи рассчитывали удачно жениться на молодой индуске,
Чтобы разбрасывать рупии направо и налево, когда умрет ее отец.
Но она не собиралась замуж ни за кого из них,
Поскольку тайно любила одного молодого тага.
Этот таг был первым в своем ремесле;
В год он имел обыкновение душить восемьдесят человек.
Но, поскольку отец девушки плохо в этом разбирался,
То не любил тага, и не позволил бы ему жениться на своей дочери.
По этой причине девушка влюблялась все сильнее и сильнее,
И встречалась с молодым тагом каждый день в потайном месте.
Рука в руке, они блуждали среди зеленых зарослей,
Рвали цветы, и, между делом, душили встречавшихся путников.
В один прекрасный день юный таг, поцеловав девушку, сказал:
"Мне кажется, настало время, когда мы должны пожениться.
А поскольку есть те, кто противится нашему браку,
Мне ничего не стоит задушить их всех".
И прекрасная девушка отвечала ему, нежно улыбаясь:
"Думаю, будет лучше изрубить их на мелкие части.
А поскольку мой брак зависит не только от согласия моего отца,
Почему бы нам не истребить всех моих родственников и их друзей?"
Таг раздобыл боевой топор, а девушка взяла нож;
Они резали и рубили брахмана, пока тот не испустил дух.
Затем они схватили мать девушки, и, хоть та отчаянно сопротивлялась,
Ее старые кости раздробила колесница Джаггернаута.
Девица сразила ножом их кучера,
А затем своего дядю Уильяма и тетю Матильду Джейн.
Таг окропил свой топорик кровью горничной
И пронзил кухарку вертелом на пороге кухни.
Девушка, наверху, порезала на мелкие кусочки своего дедушку;
Это так напугало бабушку, что та скончалась от страха.
Таг, тем временем, спокойно задушил няньку,
После чего они бросили маленького ребенка священному крокодилу.
Покончив с резней, девушка сказала тагу:
"Нужно найти подходящее место на кладбище,
Пусть гробовщик выкопает могилу,
В которой мы достойно похороним останки".
На похоронах они проливали горькие слезы,
После чего отправились в храм, чтобы сочетаться браком.
В тот день священник принес в жертву человека,
И приготовил его с аппетитной подливкой.
Главный жрец спросил девушку, во время церемонии:
Не будет ли ее отец против ее брака с этим прекрасным молодым человеком?
– Теперь нет, – отвечала она, – поначалу он был против,
Поэтому мы убили его, а заодно и всех родственников.
– Вы меня огорчаете! – сказал благочестивый жрец. – Вы ведете себя ужасно!
Должно быть, вы плохо посещали воскресную школу.
Разве я не учил вас, что если вы где-то убили человека,
То должны принести его тело к девятиглавому идолу?
Великий Вишну каждый день требует жертв,
А вы вот так запросто разбрасываетесь телами.
Это сумасбродство. Я не могу сочетать вас браком.
У меня в голове не укладывается, как вы могли так поступить.
Вы должны быть наказаны по всей строгости. Вместо того, чтобы сочетать вас браком,
Я накладываю на вас жесточайшую епитимью.
Он что-то написал на листе бумаги,
И влюбленные ушли от него, совершенно расстроенные.
Таг прочитал написанное и залился слезами.
Он сказал: "Сбылись самые худшие мои опасения.
Дорогая, мое сердце обливается кровью,
Но я должен удушить тебя на берегу священного Ганга".
Он привел ее на берег реки, совершил приказанное,
Привязал камень и бросил ее в священные воды.
Там она лежала день и ночь,
Пока не приплыл аллигатор и не проглотил ее.
Таг безмерно горевал о ее безвременной кончине,
Но и он был осужден, хотя и не так страшно.
Жрец, пылая священным гневом, приказал ему
Стоять на одной ноге в течение сорока семи лет в полном одиночестве!
Глава XXII. Посылка. – Привет от конгрессмена. – Размышление о том, какова была его цель. – Отчет патентного бюро в будущем. – Революционный план преобразования скучного документа. – Наша поездка в Салем. – Трагическое событие. – Мы теряем лейтенанта Смайли.
Вчера, на почтамте, я получил весьма таинственную посылку. Я принес ее домой не вскрытой, и, как это обычно бывает в подобных случаях, принялись размышлять о ее содержимом, прежде чем вскрыть упаковку. Почти каждый, получив письмо или посылку от неизвестного отправителя, склонен относиться к ней легкомысленно. Миссис Аделер, тщательно ощупав пакет, сказала, что она уверена – это ее тетка прислала какие-то вещи для ребенка. Боб высказал предположение, что внутри находится адская машина, посланная мстительным Стоунбари, и настаивал на том, чтобы я на несколько часов поместил ее в ведро с водой, прежде чем открыть. Дети питали надежду, что некие добрые феи решили облагодетельствовать семейство Аделеров продукцией своей сказочной кондитерской фабрики; я же не сомневался, что это кто-нибудь из моих друзей-издателей прислал мне с полдюжины только что вышедших книг.
Мы приступили к вскрытию со всей возможной осторожностью. Когда внешняя упаковка была снята, под ней оказался другой конверт, и, по мере удаления, интенсивность нашего волнения и любопытства достигли почти что болевого порога. В конце концов, вся бумага была снята, и я достал из вороха упаковки большой черный том. Это был всего лишь отчет о деятельности государственного патентного бюро, присланный мне нашим неподкупным государственным деятелем и в высшей степени патриотом, конгрессменом от нашего штата.
Я попытался понять, почему он выбрал в качестве адресата именно меня. Разумеется, он не ожидал, что я прочту этот отчет. Он понимает, что такой человек, как я, то есть, обладающий обычным интеллектом, не подвергнет себя подобной пытке. Не думаю, чтобы он подобным несуразным поступком рассчитывал приобрести мой голос на выборах. Возможно, конгрессмены все еще верят в теорию, что подобные посылки укрепляют доверие к ним как к представителям во власти, но это заблуждение. Подобный подарок переполняет голову обычного человека мрачными мыслями. Наверное, каждый мужчина порой испытывает чувство прибить кого-нибудь из окружающих; меня такое чувство охватывает, когда я вижу конгрессмена, приславшего мне такой отчет. Не могу также согласиться с предположением, будто наш представитель в Конгрессе обманывается предположением, что я благодарен ему за то, что такой выдающийся человек, как он, посреди важных государственных дел, не забывает о таком смиренном черве, как я. Он слишком хорошо меня знает; и хотя в Вашингтоне преобладает мнение, что сердце избирателя переполняет ликование при получении подобного документа или когда он слышит выспреннюю речь законодателя, то наш конгрессмен информирован значительно лучше. И не стал бы оскорблять меня подобным образом. Я могу объяснить эту посылку только ошибочным надписанием адреса, или же тем, что он слышал о моих поисках какого-нибудь подходящего снаряда, чтобы метнуть его как-нибудь ночью в собаку мистера Кули, и решил, что сделает благое дело, снабдив меня, на его взгляд, самым подходящим снарядом. Я никогда не нападу на собаку с отчетом, но прибить ее им – легче легкого. Снаряд должен быть в первую очередь тяжеловесным, и отчет обладает этим качеством в высшей степени. Тем не менее, я не желаю вводить в расход казначейство Соединенных Штатов на предмет изготовления снаряда для собаки мистера Кули. Я готов терпеть некоторые ночные неудобства, а сэкономленные средства пусть пойдут на погашение национального долга.
Было бы лучше, если бы конгрессмены никогда не писали подобных отчетов; но если это необходимо, то, как мне кажется, написавший должен поместить туда такое количество интересных вещей, что люди не только захотят прочитать его, но и будут почитать за счастье быть избранными для его прочтения. Между тем, я полагаю, что никогда, ни один человек не прочитал ни одного из них. Более того, я уверен, что если когда-либо найдется хоть один, добровольно взваливший на себя обязанность пролистать его от начала до конца, его следует изолировать от общества. Если его друзья отправят его в соответствующее заведение, никто не посмеет их в этом упрекнуть. Думаю также, что могу предложить метод, с помощью которого эта идея может быть воплощена в жизнь. Материал следует представлять в виде истории, содержащей в необходимых пропорциях комедию и трагедию, фарс и драму.
К примеру, в государственное патентное бюро обращается человек, желающий запатентовать усовершенствованные грабли, я даю ему имя Альфонс, и в моей истории он будет отъявленным злодеем; Альфонс затаился в засаде, в темном местечке, за углом, и поджидает своего соперника, чтобы воспользоваться этими самыми усовершенствованными граблями. Моим героем будет, скажем, человек, желающий получить патент на аккордеон. Я называю его Лукуллом, и располагаю его с рабочей моделью аккордеона под окном пансиона, где героиня, Амелия, женщина, подавшая заявку на патент красных фланелевых оборок, сладко спит под убаюкивающие мелодии, исходящие из аккордеона Лукулла.
В разгар серенады, предположим, приходит человек, только что изобретший некий новый вид дробовика, о котором хочет переговорить с главой департамента. Я делаю его отцом Амелии, по имени Смит, поскольку имя это полно поэзии, сладости, и дикой, неземной музыки. Затем, в то время, как Лукулл извлекает упоительные ноты, я заставил бы Альфонса наброситься на Смита с граблями, думая, что перед ним Лукулл, и в последовавшей за тем борьбе, Смит одним выстрелом из своего дробовика сносит голову Альфонсу. Лукулл же, спустя время, арестовывается по иску композитора, имевшего авторские права на мелодию, которую он исполнял на аккордеоне под окном прекрасной Амелии.
Если какое-нибудь гениальное похоронное бюро во время этих событий пытается запатентовать какой-нибудь особенный гроб, я бы устроил Альфонса быть похороненным в нем, или же добавить интереса к повествованию, оживив его с помощью каких-нибудь таблеток, на которые очередной благодетель человеческой расы именно в этот момент оформляет патент, как единственный правообладатель. В то же самое время Лукулл, томящийся в тюрьме, может с чрезвычайной легкостью освободиться от оков и вернуть себе свободу, при условии попадания к нему только что изобретенного портативного ломика.
В этом случае доклад будет иметь успех, и может послужить основой для создания еще нескольких изобретений; например, в том случае, если освободившийся узнает, что композитор завоевал, в его отсутствие, сердце прекрасной Амелии, предложив ей рынок сбыта для изобретенных ею красных фланелевых оборок при цене, скажем, по десять центов за оборку. Как только Лукулл об этом узнает, я тут же заставляю его предпринять попытку оказать воздействие на родителей Амелии, пытаясь умилостивить старого мистера Смита только что изобретенной мазью для удаления мозолей, патент на которую получил, а миссис Смит – ситцевым зонтиком, в котором имеется шесть или семь дополнительных ребер, или же какой-нибудь особенной жевательной резинкой для ее внуков, если таковые имеются.
Чтобы несколько разнообразить интригу, мы могли бы добавить роли воскресшему Альфонсу. Я бы наполнил его сердце жаждой мести, и заставил его продать старому Смиту один из улучшенных насосов Макбрайда. Мистер Смит, увлеченный приобретением, тут же ставит его на лугу, чтобы тот качал воду в его дом. Но Альфонсо, пылая яростью, улучает момент и портит насос, так что мистер Смит не может его остановить, и тот продолжает качать, пока вода не начинает литься из окон мансарды. Миссис Смит, в отчаянии, пронзает себя усовершенствованной шпагой, проклиная изобретателя насоса на все лады, в то время как мистер Смит, в неизбывной тоске, переселяется в сарай и изобретает там ружье, – и даже патентует его, – для стрельбы солью по определенным местам художников, в изобилии приезжающих в это место, чтобы изобразить очаровательный водопад.