355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Макс Аделер » Вдали от суеты (ЛП) » Текст книги (страница 10)
Вдали от суеты (ЛП)
  • Текст добавлен: 25 августа 2020, 14:30

Текст книги "Вдали от суеты (ЛП)"


Автор книги: Макс Аделер



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

   – Тогда почему бы тебе не поговорить с миссис Магрудер, доктором? Она в этой семье играет первую скрипку.


   – Нет-нет, я поговорю с мистером Магрудером. Это сложно, но это должно быть сделано. К тому же, Макс, не нужно издеваться над миссис Магрудер. Она достойная женщина, а те вещи, которые рассказывает о ней доктор Джонс, просто завуалированная ложь. Прошу прощения, я собираюсь пойти и поговорить со стариком прямо сейчас. Мне бы не хотелось откладывать это дело в долгий ящик.


   Тем же вечером, в ожидании чая, Боб рассказывал о своем визите. Старик Магрудер, как выяснилось, уже тщательно все обдумал и взвесил, а потому не был удивлен визитом мистера Паркера, по крайней мере, так, как тот ожидал. Боб был поражен, обнаружив, что старый джентльмен по-видимому никак не интересовался ухаживаниями молодых людей за его дочерью, но оказалось, он, что называется, «постоянно держал руку на пульсе».


   – Я думал, он будет взволнован, возможно, проявит какие-то бурные эмоции, – рассказывал Боб, – но провалиться мне на этом самом месте, если он не сидел и не смотрел на меня так, будто подобные вещи случаются с ним каждый день. И вы знаете, когда я начал говорить о ему о своих чувствах к Бесси, он немного послушал меня, после чего вернул с небес на землю вопросом о моем доходе. Но все в порядке. Он сказал, что будет рад видеть меня членом их семьи, а потом позвал Бесси и в некотором роде благословил нас, посоветовав не торопиться со свадьбой.


   – Что ж, прекрасный совет. Действительно, в спешке нет никакой необходимости. У вас должно быть достаточно времени, чтобы хорошо все обдумать.


   – Подумать! – возмущенно воскликнул Боб. – Как будто я не думал! Неужели вы считаете меня таким дураком, что я позволил бы себе ухаживать за девушкой, не предполагая ничего серьезного?


   – Конечно, нет; но брак – это очень серьезно, и к нему нельзя подходить легкомысленно. Я думаю, вы, вероятно, никогда и ни при каких обстоятельствах не женились бы на другой девушке?


   – Никогда, нет, никогда!


   – И не допускаете возможность второго брака?


   – Конечно, нет.


   – Но ведь подобные ситуации случаются очень часто. Я никогда не рассказывал вам о старом Спарксе, из Пенкадер Хандред?


   – Нет, – сказал Боб.


   – Видишь ли, старый Спаркс был женат четыре раза; несколько лет спустя после смерти его четвертой жены, в Пенкадер устроили новое кладбище. Спаркс приобрел на нем большое место и решил перенести на него священные останки со старого кладбища. Так или иначе, но когда он перевозил их на новое место в вагоне, эти останки так безнадежно перемешались, что невозможно было сказать, кому именно какие части принадлежат. Любой другой человек на месте Спаркса просто устроил бы вторичное захоронение, и этим ограничился. Но он был очень добросовестным человеком, и, когда погребение было закончено, он установил новые надгробия, содержавшие надписи, подобные таким: «Здесь покоится Джейн (и, вероятно, часть Сьюзен) Спаркс»; «Светлой памяти Марии (и еще, должно быть, Джейн и Ханны) Спаркс».




   "Остановись, прохожий, и пролей слезу.


   Здесь похоронена Сьюзен Спаркс;


   Смешавшись непостижимым образом


   С Джейн, Марией и немножко Ханной".




   – Звучит очень грубо, – сказал Боб. – И к тому же, какое отношение она имеет ко мне? Мне она не нравится.


   – Прошу прощения, Боб. Возможно, это безвкусица, довольно неприятная, но мне почему-то она взбрела на ум. Уверен, вы не будете возражать, если я расскажу другую историю по поводу многочисленных браков. Она приключилась с епископом Поттсом. Вы не против?


   – В общем-то, нет, – угрюмо ответил Боб. – Хотя, сказать по правде, против; но поскольку, я полагаю, мне так или иначе все равно придется ее услышать, валяйте.


   – Вы совершенно правы, я собираюсь поведать ее вам, хотите вы того, или нет. Человек, намеревающийся вступить в брак и делающий это поспешно, нуждается в нескольких примерах, способных заставить его задуматься и все тщательно взвесить. Вот моя история. Ее герой был священником мормонской церкви, а его страдания – результатом поспешного брака. Героя звали


 



ЕПИСКОП ПОТТС






   Епископ Поттс, из Солт-Лейк-Сити, был мужем трех жен и отцом пятнадцати прелестных детишек. В начале зимы епископ решил, что его дети должны прекрасно провести время на Рождество, а потому задумал предпринять вылазку в Сан-Франциско, чтобы найти для них подходящие, забавные игрушки. Добрый епископ собрал саквояж, обнял миссис Поттс, одну за другой, каждую нежно поцеловал, после чего отправился в путь.


   Отсутствовал он чуть больше недели, а когда вернулся, в саквояже у него лежали пятнадцать медных труб для своих любимцев. Он сошел с поезда в своем родном Солт-Лейк-Сити, думая, как хорошо оказаться у себя дома рождественским утром, когда пятнадцать труб сольются в одну прекрасную мелодию. Но как только он очутился в здании вокзала, то увидел группу женщин в дамской комнате, по всей видимости, ожидавших его приезда. Стоило ему приблизиться, как все они, в количестве двадцати, бросились к нему, обнимали его и целовали, восклицая:


   – О, Теодор, мы так рады, так рады, что ты вернулся! Добро пожаловать домой! Добро пожаловать, дорогой Теодор, в лоно своей семьи! – И они снова и снова обнимали его, орошали слезами его манишку и привели в совершенный беспорядок его платье.


   Епископ, казалось, был удивлен и смущен. Пытаясь высвободиться, он покраснел и сказал:


   – Мне очень приятно, леди, что вы так встречаете меня, – мне очень лестно, – но случилось, – мне очень неудобно об этом говорить, – простите, леди, но мне кажется, произошло какое-то недоразумение, поскольку я – епископ Поттс.


   – Мы знаем это, мы знаем это, дорогой, – хором восклицали дамы, – и мы рады видеть тебя, возвратившимся домой. Пока тебя не было, у нас все было хорошо, любимый!


   – Я очень рад, – заметил епископ, – узнать, что никто из вас не заболел. Когда я думаю об этом, это несет мне утешение. Но, в самом деле, я не понимаю, почему вы явились на вокзал и обнимаете меня, если ваша печень работает хорошо, а пищеварение безупречно. Это опасно, это может плохо кончиться.


   – То есть как это – почему? – воскликнули они хором. – Мы пришли сюда встретить тебя, потому что ты – наш муж.


   – Простите меня, но тут, должно быть, какое-то недоразумение... То есть, я вынужден сказать вам, леди, что вы перепутали меня с другим мужчиной.


   – Нет-нет, – опять хором вскричали они. – Мы вышли за тебя замуж, пока ты был в отъезде...


   – Что? – воскликнул епископ. – Уж не хотите ли вы сказать...


   – Да, дорогой. Наш муж, Уильям Браун, скончался в понедельник, а в четверг Бригаму было видение, чтобы он сочетал нас с тобой браком, поэтому он сразу же совершил обряд бракосочетания, в качестве доверенного лица.


   – Силы небесные! – только и смог сказать епископ.


   – Так что мы переехали на жительство к тебе, вместе с нашими прекрасными детками.


   – Детьми! Детьми! – воскликнул епископ Поттс, побледнев. – Уж не хотите ли вы сказать, что у вас есть дети?


   – Да, любимый, сто двадцать пять, не считая восьми близнецов и тройняшек.


   – Ск-к-к-к-олько, вы сказали? – ахнул епископ, обливаясь холодным потом. «Сто двадцать пять! Сто двадцать пять детей и двадцать жен. Это слишком много, это ужасно!» Епископ сел и застонал, в то время как жены встали вокруг него полукругом и принялись обмахивать своими шляпками, кроме одной, рыжей, обмахивавшей его зонтиком.


   Спустя некоторое время епископ примирился с ситуаций, в которую попал, хорошо зная, что все протесты были бы тщетными, и отправился домой, держа под руку двух новых жен, в то время как рыженькая, взяв зонтик на плечо, выступала впереди процессии, чтобы устранять преграды и отгонять мальчишек.


   Добравшись до дома, епископ принялся ходить среди колыбелей, поставленных в задней комнате и еще в двух комнатах второго этажа, пытаясь познакомиться со своими новыми сыновьями и дочерями, которых насчитал сто двадцать пять, плюс близнецы и тройняшки, в то время как его собственные пятнадцать сопровождали его и громко орали. Затем он вышел, присел на верхнюю жердь садовой изгороди и принялся размышлять, в то время как миссис Поттс занимались детьми. Пока епископ сидел на изгороди и размышлял, ему пришло в голову, что в настоящий момент ему не хватает труб, поскольку семья его сильно увеличилась числом, а потому ему вновь следует отправиться в Сан-Франциско и докупить недостающие сто сорок четыре.


   Приняв такое решение, епископ вновь упаковал свой саквояж и начал прощаться с семьей. Он нежно поцеловал всех миссис Поттс, находившихся в доме, и отправился на вокзал, в то время как его жены махали ему платочками из всех окон, – все, кроме рыжеволосой, которая, по рассеянности, ухватила за ногу одного из близнецов и махала им вместо платочка епископу, спешившему вниз по улице в направлении станции.


   Епископ прибыл в Сан-Франциско, совершил покупку и уже собирался было сесть на поезд со своими ста сорока четырьмя трубами, когда ему передали телеграмму. В ней содержалось сообщение о том, что рыжеволосая миссис Поттс принесла ему дочь. Это побудило епископа вернуться в город и купить еще одну трубу.


   В следующую субботу он вернулся домой. Когда он подходил, двери распахнулись, вылетела орава ребятишек и помчалась к нему с криками: «Это папа! Вон идет папа! Как мы рады, что ты вернулся, папа! Да здравствует папа!» и т.д. и т.п.


   Епископ смотрел на детей, как они прыгают вокруг него, прижимаются к его ногам и пальто, и удивлялся, видя, что они ни его, ни Брауна. Он сказал: «Молодые люди, вы совершаете ошибку. Я не ваш отец», после чего добродушно улыбнулся.


   – Да нет же, ты, конечно, ты! – кричали дети хором.


   – Говорю вам, что нет, – сказал епископ строго и нахмурился. – Вам должно быть стыдно. Разве вы не знаете, какая судьба ожидает маленьких лгунишек? Очень плохо, что вы идете по этому пути. Меня зовут Поттс.


   – Да-да, мы это знаем, – кричали дети. – Мы знаем, что это твое имя, а теперь оно и наше, после свадьбы.


   – Свадьбы? – пролепетал епископ, бледнея.


   – Ну да, свадьбы. Вчера наша мама вышла за вас замуж, вас обвенчал мистер Янг, и теперь мы живем в твоем доме, с нашими новыми братьями и сестрами.


   Епископ уселся на нижнюю ступеньку крыльца и смахнул слезу. После чего спросил:


   – А кто был ваш отец?


   – Мистер Симпсон, – ответили дети, – он умер во вторник.


   – И сколько же этих чертовых старых вдов – то есть, я хотел сказать, ваших матерей, вступили в новый брак?


   – Всего лишь двадцать семь, – ответили дети, – а нас только шестьдесят четыре, и мы ужасно рады, что ты вернулся домой.


   Епископ не выглядел чрезвычайно обрадованным; по тем или иным причинам, он не мог испытывать прилива восторга. То, что случается слишком часто, перестает быть сюрпризом; он сидел на крыльце, надвинув шляпу на глаза, рассматривая ситуацию с разных сторон, пока, наконец, не видя из нее никакого выхода, не вошел в дом, где ему навстречу бросились сорок восемь миссис Поттс с сообщением, что у пророка было еще одно видение, в котором он получил приказание обвенчать с ним вдов покойного мистера Симпсона.


   Епископ, спотыкаясь о колыбели, проследовал к письменному столу. Нашарил среди пустышек, колец и погремушек почтовую бумагу и написал записку Бригему, прося, в качестве личной услуги, не предпринимать более ничего подобного, по крайней мере, до Рождества. «Этот человек, должно быть, принимает меня за содержателя богадельни», – пробормотал он. Он понимал, что если раздаст подарки всем детям, кроме детей Симпсона, то это будет не очень хорошим поступком. А потому снова собрался в Сан-Франциско, за недостающими шестьюдесятью трубами, в то время как миссис Поттс поочередно прощались с ним, за исключением рыжеволосой, которая не смогла спуститься вниз по лестнице и попрощалась с ним, пронзительно прокричав слова прощания с верхней площадки.


   Возвращаясь домой после очередной поездки в Сан-Франциско, епископ сидел в вагоне возле человека, совсем недавно покинувшего Солт-Лейк-Сити. Незнакомец оказался очень общительным. В ходе беседы, он заметил, обращаясь к епископу:


   – В понедельник в городе произошло незначительное, но весьма приятное событие.


   – Что за событие? – поинтересовался Поттс.


   – Свадьба; вдовы МакГрата, – вы должно быть, его знали, – вышли замуж.


   – Вот как? – сказал епископ. – Я и не знал, что МакГрат умер.


   – Да, он умер в воскресенье. И в ту же ночь Бригему было видение, чтобы он выдал вдов замуж за епископа.


   – Епископа! – воскликнул Поттс. – Епископа! Какого епископа?


   – Видите ли, теперь пятнадцать миссис МакГрат и их дети, в количестве восьмидесяти двух, переселились к старому Поттсу. Может быть, вы его знаете?


   Епископ дико вскрикнул и свалился на пол, словно у него случился приступ. Придя в себя, он спрыгнул с поезда на всем ходу и вернулся в Сан-Франциско. Там он сел на первый же пароход, отправлявшийся в Перу, где заключил себя в монастырь, дав обет безбрачия.


   Его багаж был отправлен семье. В нем содержалось необходимое количество труб. Рождественским утром они были розданы детям, а менее чем через час все двести восемь детей почувствовали тошноту, вызванную попаданием в организм меди. Был вызван врач, проявивший к семье такое участие, что Бригем тут же развел всех женщин со старым Поттсом и обвенчал их с ним; врач потерял рассудок и порубил бы всех топором, если бы рыжеволосая женщина и кто-то из старших сыновей не препроводили его в сумасшедший дом, где он и провел остаток своих дней, пытаясь определить число своих детей применяя самым причудливым образом алгебру и таблицу умножения.




   – А теперь, когда ваш рассказ закончен, – сказал Боб, пока я складывал рукопись, – не могли бы вы объяснить, какое отношение имеют страдания старого Поттса к моей помолвке?


   – Ну, сказать по правде, никакого. Однако, мне показалось, что вы, возможно, задумаетесь над такой внешне простой темой как супружество; кроме того, мне хотелось бы услышать ваше мнение о достоинствах этой истории.


   – Мое мнение таково, что она выглядит просто убого. Юмор по поводу многоженства у мормонов давно себя исчерпал, во всяком случае, вышедший из-под вашего пера рассказ кажется довольно мрачным. Думается, я мог написать о мормонах гораздо интереснее, хотя и не претендую называться писателем.


   Затем мистер Паркер удалился с видом человека, чье мнение по весу равносильно решению суда. Думаю, он значительно вырос в своих собственных глазах, нежели прежде. Просто удивительно, как молодой человек, едва преуспевший в любовных делах, сразу же начинает лелеять мысль, что это его преуспеяние объясняется фактом обладания им замечательными качествами некоторого рода. Неделю назад Боб был самым скромным человеком во всем штате Дэлавер; сегодня он ходит с таким видом, будто, по меньшей мере, выиграл битву при Ватерлоо.






   Глава XVI. Старый форт Казимир два столетия назад. – Местные призраки. – Посягательство на корову судьи. – Судья и горькая настойка Биттера. – Как мистер Кули вернулся домой. – Попытка выключить газ. – Недоразумение с Аргусом; его страшные последствия. – Ужасная судьба Арчибальда Ватсона. – Как мистер Бергнер преподавал в воскресной школе.




   Когда жителей нашего городка посещает настроение, поразмышлять о давно минувших годах, когда они чувствуют, что хотели бы прикоснуться к подвигам, совершенным в дорогих их сердцу местах храбрыми воинами, бродившими вразвалочку, грубо ругавшимися и сражавшимися здесь сто лет до Революции, о которой мечтали, они покидают улицы и спускаются вниз по пологому склону к дороге, ведущей вдоль реки; пройдя небольшое расстояние от нынешней границы города, они оказываются возле старого Форта Лейн. Сейчас это небольшая поляна, избитая колесами транспортных средств и вытоптанная ногами путников. Она простирается на восток от дороги ярдов на сто, ныряет вниз и заканчивается на берегу песчаным пляжем. Здесь, прямо у края воды, стоял когда-то грозный форт Казимир, угрожавший своими орудиями не только недружественным судам, осмелившимся приблизиться со стороны залива, но и самому городу. В те времена это поселение носило имя Нового Стокгольма. Это имя было дано ему шведами, считавшими, что нашли здесь превосходное место для основания города, взялись за работу и построили некоторое количество уютных деревянных домов. В тех пор поселение сменило с полдюжины имен. Когда его завоевали голландцы, оно стало называться Сэндхук, потом Нью-Амстердам, впоследствии – форт Казимир. После чего он стал известен как Грейп Вайн Пойнт, затем город Дэлавер, и, наконец, Нью-Кастл. Но через двадцать лет после того, как здесь поселились шведы, голландцы из Нью-Йорка позарились на это место и реку; обозначая свои намерения, они высадились неподалеку, под самым носом у жителей деревни, и построили форт Казимир.


   Могу себе представить, как шведы, жившие в те годы в поселении, стояли на Баттери и с негодованием наблюдали за голландцами, возводившими форт; не трудно представить себе ужас и смятение, наполнившие эти скромные маленькие дома в Новом Стокгольме, когда неприятель установил свои медные орудия в бойницах форта, после окончания строительства, и мог, при желании, посылать ядра над носами направлявшихся к городу шведских кораблей, или же заставить их свистеть над крышами деревни, просто развлекаясь. Я многое отдал бы, миссис Аделер, чтобы в одно прекрасное мгновение на денек оказаться в прошлом; увидеть Новый Стокгольм и населявших его людей, какими они были; чтобы увидеть предводителя голландцев и горстку его подчиненных, в крепости, хвастающих своей доблестью, – бросит вызов врагу на его же собственной территории. Но увы! Взгляните! Ничего не осталось от древних зубчатых стен. На том месте, где они некогда возвышались, растет трава, и деревья склоняют свои ветви над песчаным пляжем, похоронившим их под собой.


   Он был бы, возможно, забыт навеки, если бы Ирвинг, с присущим ему чувством юмора, не написал о нем в «Истории» Никербокера, где говорится о том, как раздраженные шведы захватили форт и держали здесь в заточении надоедливых голландцев, и как, когда весть об этом достигла острова Манхэттена, голландцы выслали сюда целую армию, которая не только отвоевала форт, но и изгнала почти всех жителей деревни.


   Ужасный плач стоял в общине в тот день, когда несчастных людей выгоняли из их домов и отправляли в изгнание; и хотя Никербокер описывает эту историю с известной долей юмора, мне она всегда казалось преисполненной пафоса.


   Это место было средоточием довольно странных личностей, оно также было свидетелем весьма печальных сцен в те давние времена. И, если верить местным преданиям, далеко не все старые суровые воины обрели вечное упокоение. Здесь больше не ведется боевых действий, за исключением схваток городских мальчишек, а дымоходы больше не подвергаются опасности быть уничтоженными ядрами. Но, как поговаривают, иногда среди тенистых зарослей можно встретить призрак какого-нибудь древнего голландца, павшего здесь на поле битвы.


   Безрассудные смельчаки, приходящие к старому форту Лейн в определенное время года после наступления темноты, могут встретить обезглавленного голландца, в странном и призрачном наряде марширующего вверх и вниз по берегу, может услышать крики часовых, произнесенные на незнакомом языке, доносимые до него ветром. Есть те, кто слышал шум пролетающих в сумерках над крышами пушечных ядер, увидеть которые не в состоянии ни один смертный глаз; часто, во время бури, доносится рокот пушек, перекрывающий рев ветра, а из призрачных судов, плавающих по реке, раздаются стенания женщин и детей, до сих пор скорбящих по своим потерянным домам.


   Я не утверждаю, миссис Аделер, что это истинная правда; я всего лишь передаю распространенные слухи. Лично у меня есть сомнения в существовании призрачных голландцев, тем более я не знаю ни одной причины, по которой призрак, если уж он и возвращается на землю, должен присутствовать на ней без головы.


   У судьи Питмана есть поле, с одной стороны ограниченное изгородью, и как-то раз, нанеся сюда визит, мы обнаружили здесь меланхоличного вида корову, с табличкой, закрывающей глаза, между рогов. Обычная табличка, ничего особенного, и тем не менее, она наделала массу неприятностей. В недавнем разговоре со мной, судья попытался вознаградить себя за страдания, причиненные этой табличкой, поведав мне их историю.


   – Аделер, – сказал он, – вы знаете, я стал членом общества трезвости пару месяцев назад, однако вовсе не потому, чтобы я часто выпивал или злоупотреблял спиртным, а чтобы порадовать свою старуху. Вы знаете, как женщины относятся к употреблению спиртного их мужьями. Но я не об этом. Моя корова повадилась перепрыгивать через забор, и я ничего не мог поделать, что ее отвадить от этой привычки. Она была самым отвратительным животным, какое я когда-либо встречал. Так что я, наконец, взял табличку и приспособил ее у нее между рогами. Это ее остановило. Но она приходила к тому самому месту, где прежде прыгала, и стояла там в течение нескольких часов; в один прекрасный день мимо проходили рекламные агенты, – одни из тех отвратительных типов, которые всюду оставляют свою рекламу, – и, увидев пустую табличку, решили ее использовать.


   – Для рекламы какого-нибудь лекарства, я полагаю?


   – Нет, для рекламы какой-то горькой настойки, вызывающей аппетит; они написали на табличке следующее: «Покупайте горькую настойку Брауна, она полезна для вашего желудка. Кроме того, она пригодна для изготовления прекрасных коктейлей».


   – Что, конечно же, не могло понравиться обществу трезвости, не так ли?


   – Да, сэр! Табличку увидел секретарь, он принес ее в совет директоров; они разозлились, вызвали меня к себе и хотели выгнать за рекламирование спиртных напитков, а именно горьких настоек и коктейлей.


   – Это было несправедливо.


   – Конечно, сэр; для меня настали трудные времена, поскольку я никак не мог доказать свою невиновность и выглядел в их глазах мерзавцем и негодяем. Я заменил табличку на корове; но тот негодяй, который попытается что-нибудь на ней написать, какую-нибудь рекламу, вряд ли вернется домой; я покажу ему, где раки зимуют, попомните мои слова!


   – Я не сторонник насилия, судья, но, должен сказать, при таких обстоятельствах любая строгость была бы оправдана.


   – Во всяком случае, это послужит уроком другим мошенникам, – продолжал судья. – Что же касается напитков, то со мной произошел один любопытный случай. Прошлой зимой я прочитал в газете рекламу... Вот она, сейчас я прочту ее вам. Я сохранил ее, как прелюбопытнейший курьез. Сейчас, сейчас; куда это, интересно, я ее задевал? Ах, да, вот она. – Судья извлек из своего бумажника газетную вырезку. – Так вот, сэр, я прочитал в Аргусе следующее:


   «Чрезмерно влажные и морозные зимы очень вредны для человеческого организма; простуда, воспаление легких и даже смерть могут стать их последствием, если человек не укрепляет свое тело тонизирующим средством, таким как настойка Бланка, которая улучшает пищеварение, очищает кровь, делает легким желудок и повышает аппетит. Эта настойка является чисто лекарственным средством, не содержащим опьяняющего элемента».


   Поскольку я очень забочусь о своем здоровье, особенно в зимний период, это меня обрадовало. Я пил эту настойку в течение холодов, а когда наступила весна и я собирался бросить это делать, то, признаться, испугался, прочитав в Аргусе следующее:


   «Внезапные изменения температуры, характерные для весны, и ослабляющее воздействие солнечного тепла, делают этот сезон одним из опаснейших для человеческого организма, становясь причиной озноба, лихорадки и заболеваний, связанных с закупориванием сосудов и затруднительной циркуляцией крови. Избежать всего этого можно, помогая желудку и увеличивая его работоспособность за счет постоянного использования горькой настойки Бланка».


   – Я подумал, что нет никакого смысла рисковать, поэтому возобновил прием настойки, решив бросить, как только настанет лето и опасность минует.


   – Ваша убежденность в правдивости написанного, судья, это нечто замечательное.


   – Именно так и было. Наступил июнь, у меня как раз заканчивалась последняя бутылка, но я увидел в Аргусе очередное объявление, вдобавок к уже имевшимся.


   «Сильная летняя жара истощает и ослабляет организм человека настолько, что он, даже еще проще, чем в любой другой сезон, становится жертвой заболеваний, настолько многочисленных, что он в полной мере может быть назван сезоном болезней. Угроза человеческой жизни в этот период была бы почти неотвратимой, если бы человеческой природе не пришло на помощь врачебное искусство, создавшее уникальное средство, горькую настойку Бланка, которая помогает желудку...» и т.д. и т.д.


   – Это казалось настолько серьезным предупреждением, что я не смог его проигнорировать; поэтому я купил еще с десяток бутылок и продолжил прием этого средства, начиная задумываться о несчастном климате этой страны, а также о том удивительном факте, что один только Бланк знал, как исправить эту ошибку природы. Я собирался бросить прием настойки сразу по окончании этого гиблого сезона, и наверняка сделал бы это, если бы Аргус не опубликовал очередное объявление. Вот оно.


   «Миазмы, которым заполнена осенняя атмосфера, разрушают человеческий организм и истощают его жизненные силы с ужасающей быстротой, какой не отличается ни один другой сезон, если желудку не оказывать помощь постоянным употреблением горькой настойки Бланка, являющейся надежным средством предупреждения заболеваний» и т.д. и т.д.


   – Но они больше не одурачили меня. Нет, сэр. Я наплевал на миазмы и выбросил остатки настойки. Я вступил в общество трезвости и теперь стою перед вами, крепкий, как доллар.


   – Вы и в самом деле прекрасно выглядите.


   – Но, Аделер, я никогда не имел ничего против людей, распространяющих горькую настойку, за их ложь, пока они не добрались до таблички, закрывающей глаза моей коровы. А теперь, после этой их проделки, им нельзя ожидать от меня прежней снисходительности.


   – Послушайте, судья, а вы никогда не пытались преподать принципы воздержания Кули? Мне кажется, вам следовало бы этим заняться.


   – Нет, я никогда не разговаривал с ним на эту тему. Не уверен, что у меня есть талант перевоспитания людей. Хотя, признаться, с ним следовало бы кое о чем побеседовать. Как я слышал, недавно он опять оказался замешанным в скандале.


   – В самом деле? Я ничего не слышал.


   – Да, сэр, он вернулся домой ночью, изрядно нагрузившись, и устроил скандал своей маленькой жене. Это ужасна грубость, не так ли? Миссис Кули говорила моей жене, что другой ночью, кто-то натер мистеру Кули глаза фосфором, пока тот спал в трактире, так что когда он вернулся домой, то его глаза сверкали, подобно фонарям локомотива.


   – Весьма необычное происшествие, судья.


   – Так вот, сэр, в холле было темно, и когда он увидел отражение своего носа в зеркале шляпницы, то подумал, что миссис Кули забыла выключить газ. Он сам попытался выключить его, принялся шарить среди зонтиков и шляп в поисках выключателя, когда пришел к выводу, что свет, должно быть, исходит от свечи, и принялся задувать ее во всю силу своих легких. Потерпев неудачу, он схватил шляпу и по пытался накрыть ею свечу; когда у него ничего не вышло, он разозлился, воспользовался зонтиком, чтобы нанести страшный удар по зеркалу и расколотил его вдребезги. За всем этим действом наблюдала миссис Кули, эта старая лунатичка, которая побоялась сказать мужу, что он видит отражение собственного носа. Говорю вам, Аделер, употребление рома в больших количествах – страшная вещь, и теперь вы, надеюсь, со мной согласитесь?


   Я был рад сообщить судье, что Аргус понес заслуженное наказание за свои попытки ввести его в заблуждение относительно использования горьких настоек. Аргус попал в опалу у всех, посещающих нашу церковь. Некоторые прихожане, посещающие проповеди преподобного доктора Хопкинса, несколько дней назад решили преподнести ему трость с золотым набалдашником, и репортер из Аргуса был приглашен присутствовать при этом мероприятии. Никто не знает, овладело ли репортером временное помешательство, или же типограф, набирая текст, смешал его с рекламным текстом патентованной машины для забоя животных, продемонстрированной в тот же день в Уилмингтоне, но результат был ужасен; вышедший на следующее утро номер Аргуса содержал нечто неудобоваримое, и при этом очень страшное.


   «Некоторые из друзей преподобного доктора Хопкинса пригласили его вчера и, после короткого разговора, ничего не подозревающий боров был схвачен за задние ноги и протащен вдоль направляющей балки к баку с горячей водой. Его друзья объяснили ему цель приглашения и передали очень удобному, с золотым набалдашником, мяснику, который схватил его за хвост, повернул к себе головой, одним ударом вспорол горло от уха до уха, и бросил в горячую воду. Вслед за тем, он вышел вперед и сказал, что его одолевают чувства, и по этой причине он не может выразить ничего, кроме благодарности тем, кто собрался вокруг него для того, чтобы понаблюдать, как быстро может быть разделано такое огромное животное. Доктор закончил свою речь, когда машина подхватила его и за время, меньшее, чем необходимо для написания данной заметки, боров был разделан на части и частично обращен в аппетитные колбасы. Это случай надолго запомнится всем друзьям доктора. Лучшие его части могут быть куплены по пятнадцать центов за фунт; мы уверены, что те, кто так долго внимал его проповедям, будут рады тому, как красиво и быстро он был обработан».


   В результате этого несчастного случая Аргус потерял по крайней мере шестьдесят подписчиков, а в следующее воскресенье мы слушали прекрасную, очень энергичную проповедь доктора Хопкинса на тему «Зло, несомое распущенностью общественной прессы». Слушая ее, полковник Бэнкс дрожал как осиновый лист. После церкви, лейтенант Смайли зашел к нам, и я с сожалением слушал, как он восхищается красноречивыми фразами, высказанными в адрес полковника.


   – Я не испытываю неприязни к этому человеку, – заявил он, – хотя не думаю, что он обошелся со мной справедливо. В прошлый вторник я послал ему статью, а он имел наглость вернуть мне мою рукопись, не потрудившись ни словом объяснить, почему.


   – А о чем была эта статья?


   – О, это совершенно особое приключение, связанное с моим другом, сыном старого капитана Ватсона. Однажды, когда капитан собирался отправиться в путешествие, у него возникло предчувствие, что с ним что-то произойдет; поэтому он оставил завещание, в котором оставлял все свое имущество своему сыну Арчибальду, при условии, в случае собственной смерти, чтобы тот посещал его могилу и молился на ней один раз в год. Арчибальд дал торжественную клятву, что именно так он и будет поступать, после чего капитан отплыл. Так вот, сэр; флотилия отправилась прямо на Фиджи, где в один прекрасный день старик сошел на берег и был взят в плен туземцами. Они раздели его, уложили на решетку, хорошенько поджарили и съели.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю