Текст книги "Вдали от суеты (ЛП)"

Автор книги: Макс Аделер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

   Я остановился. На мгновение повисло неловкое молчание, как если бы все ждали, что я продолжу. Но я надел шляпу и взял наизготовку зонтик, давая тем самым понять, что моя речь закончена. Было совершенно очевидно, что никто меня не понял. Один человек, видимо, решив, что я жалуюсь на инцидент, происшедший со мной в поезде, отвел меня в сторону и шепотом, но конфиденциально, спросил, не было ли лучшим для меня обратиться по поводу случившегося к проводнику. Другой осведомился, уж не губернатора ли я имею в виду. Я ответил: «Нет, моя речь носит поэтический характер, я процитировал одно известное стихотворение». Человек, казалось, был удивлен, потом спросил, от кого я его получил. «Это из Мармион». «Не знаю такого. Должно быть, он из Филадельфии?» После этих его слов я несколько погрустнел. Взял председателя под руку, и мы пошли по направлению к коляскам, причем человек с холодным взором и барабаном изо всех сил лупил в него, словно бы вымещая на нем свое желание прибить меня на месте, но не имея возможности это сделать.

   Мы сели в коляски; образовалась процессия, поскольку оркестр следовал за нами пешком, исполняя «Привет, вождь!» Я ехал в одной коляске с председателем, который настаивал на том, что я должен держать в руке американский флаг. По мере нашего продвижения по улице, толпа несколько раз приветствовала нас неистовыми криками, и председатель заявил, что было бы очень хорошо, если бы я время от времени вставал и кланялся. Я так и сделал, заметив, относительно последнего, что вся встреча от начала и до конца выглядит совершенно несуразно.

   Председатель сказал, что ему только что пришла в голову мысль, будто люди на улицах ошиблись относительно характера шествия.

   – Видите ли, – сказал он, – в городе имеется цирк, и, боюсь, нас приняли за цирковое шествие, а вас – за Короля Воздуха. Этот монарх имеет телосложение, подобное вашему, и также носит усы.

   Король Воздуха добыл титул и престол, высоко подпрыгивая и совершая двойное сальто-мортале, прежде чем приземлиться; кроме того, он умел балансировать на канате, стоя на одной ноге и держа в руках шест. У меня не было ни малейшей охоты претендовать на его скипетр или воспользоваться его популярностью, поэтому свернул флаг, надвинул шляпу на глаза и перестал вставать и раскланиваться.

   –

   * Перевод стихотворения Вальтера Скотта (переводчик – Сергей Кутателадзе – ?).

   До гостиницы мы добрались к ужину, и, едва вошли, председатель пригласил всех в один из кабинетов, где было приготовлено угощение для всей группы. Мы вошли под звуки марша, исполняемого оркестром, застывшим затем в углу. Как только ужин был закончен, я с тревогой заметил, что председатель встает и готовится произнести речь, после чего намеревается передать слово другому присутствующему. Я знал, что этим другим присутствующим в конце концов окажусь я, и меня ожидал нелегкий выбор: пожертвовать своей великолепной речью по совершенно незначительному случаю, или подвергнуться насмешкам и позору. Мне казалось, что председатель должен бы догадаться – у меня одна-единственная речь, и если я начну выдавать ее порциями, то к моменту начала митинга от нее совершенно ничего не останется. Я отчаянно старался выкрутиться из сложившейся крайне неприятной ситуации. И поэтому решил, что если председатель предоставит слово мне, то я приведу пару рассказов и столько же положений, опустив их в вечернем выступлении.

   Так он и поступил. После того, как произнесли свои речи два или три человека, председатель предложил дать слово «вечернему оратору», что было встречено бурными аплодисментами. Далее он произнес:

   – Я делаю это, испытывая особенное удовольствие. Поскольку это предоставляет моему юному красноречивому другу возможность проявить себя с самой лучшей стороны, не ограничиваясь ничем, и продемонстрировать присутствующим, что искусство, которым славились Уэбстер и Клэй, приводившее в восхищение многих, не утрачено, – оно сохранилось и пышно расцвело в лице джентльмена, находящегося сейчас среди нас.

   Дело приобретало серьезный оборот. Любимец муз с холодным взглядом сидел вместе с оркестром и выглядел так, словно вот-вот его ожидает радостное событие, несоизмеримое ни с каким из прежде случавшихся.

   Я встал и произнес:

   – Господин председатель, джентльмены, я слишком устал, чтобы быть многословным, а кроме того, мне хотелось бы сохранить остаток сил на предстоящее выступление, поэтому я расскажу вам историю человека, которого я знал лично, по имени Хотчкисс. Он жил в Нью-Кастле, и однажды, ночью, вдруг подумал, что было бы совершенно невинной шуткой слегка напугать собственную жену, бросив в каминную трубу, выходившую в их комнату, пару кирпичей. Он тихонько выскользнул из постели, одетый только в ночную рубашку, скрытно поднялся по лестнице и выбрался на крышу. Мистер Хотчкисс, господин председатель и уважаемые джентльмены, бросил вниз один за другим девятнадцать кирпичей, каждый из них упал со страшным шумом, но его жена не издала ни звука.

   Всем показалось, что история на этом заканчивается; раздался дружный смех, хотя я не досказал до конца, а соль истории заключалась в том, как мистер Хотчкисс, потерпев неудачу, попробовал вернуться обратно, но с удивлением обнаружил, что люк, через который он пробрался на крышу, закрыт. Дело в том, что все это время миссис Хотчкисс тайно наблюдала за ним, и, как только он закончил бросать кирпичи, люк закрыла, так что следующие четыре часа мистер Хотчкисс провел на крыше, в одной ночной рубашке, принизываемой холодным ветром. Но, тем не менее, все смеялись и переговаривались; руководитель оркестра, должно быть, решил, что настало его время, взмахнул руками и раздалось «Привет, Калифорния!», причем человека с тарелками и барабаном, казалось, обуяло дьявольское ликование.

   Я попытался объяснить председателю, что моя история не закончена.

   Он ответил, что ему тоже так показалось, предложил разъяснить это собравшимся и рассказать ее заново.

   Я, с угрюмым видом, намекнул, что если он попытается это сделать, то я размозжу ему голову из самого большого пистолета, который только попадет мне в руки.

   Он согласился, что лучше оставить все, как есть.

   Митинг должен был начаться в восемь часов. В половине восьмого я отправился на телеграф и послал сообщение в Уилмингтон следующего содержания, опасаясь, что когда митинг закончится, телеграф будет уже закрыт.

   «Довер, 18... Сегодня вечером здесь состоялся массовый митинг, участники были охвачены необыкновенным энтузиазмом. С зажигательными речми выступили несколько видных джентльменов, и среди них отличившийся красноречием молодой оратор мистер Макс Аделер, чьи энергичные аргументы, вперемежку с искрящимися юмором историями, неоднократно прерывались бурными аплодисментами. На митинге присутствовало пятьсот человек, а, возможно, и тысяча».

   В восемь часов, действительно, довольно большая толпа собралась перед передним входом одного отеля. Говорившие разместились на балконе, всего лишь на несколько футов приподнимавшегося над мостовой, там же присутствовал целый ряд лиц, связанных с различными политическими клубами города. Я немного нервничал; но был уверен, что вполне справлюсь со своей ролью, даже не смотря на то, что моя речь лишилась поэтического вступления и пары смешных историй. Я присел на крыльцо и стал ждать, пока оркестр исполнит одну-две мелодии. Оркестр расположился прямо перед нами на тротуаре, и на меня скорбным взглядом взирал барабанщик, занявший для этого самое выгодное положение.

   Председатель начал короткой речью, в которой изложил почти все, что я собирался сказать во вступлении; поскольку я уже использовал поэтическую вставку из него, то, решил начать сразу со второй части, когда придет моя очередь.

   Председатель представил собравшимся мистера Кейзера, который был встречен аплодисментами. Он был выдающийся оратор, и начал, к искреннему моему сожалению, с истории, которую я собирался поведать третьей, после чего использовал некоторые из аргументов моей шестой части, завершив своей выступление замечанием, что исполнительный комитет в Уилмингтоне прислал красноречивого оратора, который находится здесь же, на балконе, и который разовьет далее его мысли так, как он сам развить не надеется.

   Мистер Кейзер сел, его место занял мистер Шварц. Мистер Шварц заметил, что ему вряд ли удастся выжать из себя хоть сколько-нибудь подобное речи, поскольку все вопросы кампании будут подробно разобраны в блестящем выступлении господина из Нью-Кастла, и публике, конечно же, очень хочется его услышать. Поэтому он, мистер Шварц, ограничится рассказом маленькой истории, которая, на его взгляд, способна проиллюстрировать то, что он мог бы сказать в своей речи, после чего поведал мою занимательную историю номер семь, делая при этом вид, будто был закадычным другом коммодора Скаддера и лично знал человека, у которого тот приобрел свое ружье. Я был потрясен, обнаружив, что он лишил меня истории номер семь и следовавших из нее выводов. Дело начало принимать серьезный оборот. Две моих лучших истории и три набора первоклассных аргументов приказали долго жить.

   Когда мистер Шварц сел, вперед протиснулся человек по имени Крамбауэр. Он был немцем, и председатель объявил, что он будет выступать на своем родном языке, к вящему удовольствию тех, кому язык этот был знаком. Крамбауэр начал говорить, и толпа ответила ему дружным хохотом. После очередного взрыва неподдельного веселья, я спросил человека, сидевшего рядом со мной, который, казалось, жадно прислушивался к спикеру.

   – О чем говорит мистер Крамбауэр? Должно быть, он первоклассный шутник?

   – Так оно и есть, – отвечал тот. – Речь идет о голландце, жившем в графстве Беркс, Пенсильвания, который спутал даты.

   – Какие даты? – ахнул я, чувствуя, как волосы у меня на голове поднимаются дыбом.

   – Четвертое июля. Он пропустил семь или восемь лет праздников, и решил ликвидировать задолженность всю разом. Прекрасно, не правда ли?

   – Прекрасно?!! Еще бы! Это была моя самая лучшая история... Ха-ха-ха...

   Катастрофа! Мне хотелось придушить Крамбауэра, а затем изрезать на мелкие кусочки. Земля, казалось, ускользает у меня из-под ног; основа моей речи была утрачена. Но я решил сделать все возможное, полагаясь на удачу для достижения счастливого результата.

   Однако до меня очередь пока еще не дошла. Настал час мистера Уилсона, и мне показалось, я вижу демоническую улыбку, скривившую губы игрока на барабане, когда Уилсон сказал, что он не в состоянии произнести длинную речь; он оставляет это право за блестящим молодым оратором, который прибыл сюда из Нью-Кастла. Он скажет пару слов, и освободит ему место. Так он и сделал. Уилсон быстро снял сливки моих аргументов из частей второй, пятой и шестой, а затем полностью ликвидировал часть номер четыре. Мои волосы встали дыбом, когда Уилсон поклонился и освободил место. Что мне оставалось делать? Мои аргументы были произнесены; из подобающих смешных историй осталось только две, и мой ум бешено работал, в поисках каких-либо других мало-мальски подходящих аргументов, предложений, намеков или смешных историй, которые можно было бы использовать. В агонии отчаяния, я повернулся к человеку, стоявшему рядом со мной, и спросил, не моя ли очередь сейчас выступать.

   Он ответил, что нет, что сейчас его очередь.

   – А о чем вы собираетесь говорить? – подозрительно осведомился я.

   – Да так, ни о чем, – ответил он. – Я не хочу говорить долго; я просто расскажу им коротенькую забавную историю и тут же освобожу место вам.

   – И что же это за коротенькая забавная история? – спросил я.

   – Ничего особенного, так анекдот о фермере, который женился на женщине, утверждавшей, что может поколоть четыре вязанки дров, но она этого не могла.

   Мои худшие опасения подтвердились. Я повернулся к нему и сказал, еле сдерживаясь:

   – Могу ли я узнать ваше имя, мой друг?

   Он сказал, что его зовут Гамбс.

   – Могу ли я узнать ваше христианское имя?

   Он ответил, что оно было Уильям Генри.

   – Так вот, Уильям Генри Гамбс, – воскликнул я, – взгляни на меня! Похож ли я на человека, способного хладнокровно лишить жизни другого человека?

   – М-м-м... нет, не похожи, – ответил он, после того как критически меня осмотрел.

   – Но я именно таков! – воскликнул я с яростью. – Именно таков! И я предупреждаю вас, в тот момент, когда вы начнете рассказывать анекдот о жене фермера, я отправлю вас в мир иной. Клянусь!

   Мистер Гамбс вскочил, в мгновение ока перемахнул через перила и скрылся в толпе. Он стоял там, указывая на меня случайным прохожим, и, вне всякого сомнения, рассказывал им, что я представляю собой необычного сумасшедшего, у которого в любое мгновение может случиться припадок, а потому лучше всего держаться от него на расстоянии.

   Председатель огляделся в поисках мистера Гамбса и, не обнаружив его, подошел ко мне и сказал:

   – Вот для вас, сэр, прекрасная возможность продемонстрировать толпе ваше искусство. Мы, как смогли, проложили вам путь. Идите, и сделайте все возможное.

   – О, конечно, конечно, но не могли бы вы занять собравшихся в течение нескольких минут? Дело в том, что я не совсем готов. Попросите пока выступить кого-нибудь другого.

   – У нас нет никого другого. Вы – последний выступающий, народ ждет вас. Идите и говорите, обрушьте на них всю мощь своего красноречия.

   Легко сказать, «обрушьте мощь своего красноречия», поскольку обрушивать мне было совершенно нечего. Хорошую дорогу они проложили для меня, нечего сказать! Славные речи произнесли! Я находился в состоянии отчаяния, граничащего с безумием, один на один с толпой, состоявшей из тысячи людей, ожидающих моей блестящей речи, в то время как в моей голове не имелось ничего, кроме жалкой истории об огнетушителе и еще более жалкой – о жене фермера. Я издал внутренний стон; мне захотелось очутиться где-нибудь далеко-далеко, посреди дикарей, понятия не имеющих о массовых митингах, и чей язык состоит из такого ничтожного количества слов, что ни о каких речах, прошу прощения за тавтологию, не может быть и речи.

   Но председатель был неумолим. Он схватил меня за руку и потащил вперед. Он представил меня толпе в лестных, но, в то же время, возмутительно несерьезных выражениях, после чего прошептал мне на ухо: «Всыпьте им как следует, старина, как следует!», и отошел.

   Толпа приветствовала меня троекратным «ура!» Услышав крики, я почувствовал легкое головокружение. Собравшиеся, казалось, принялись кружиться вокруг меня, а их число увеличилось раз в десять. Решительным усилием воли я частично восстановил самообладание, и начал. У меня не было за душой ничего, кроме двух историй, и я решился попробовать выкарабкаться с их помощью. Я сказал:

   – Сограждане! Уже поздно, и я не хочу сильно задерживать вас своей речью. – (Крики: «Валяй!», «Начинай!», «Мы будем слушать, сколько потребуется!» и т.д. и т.п.) – Возвысив голос, я повторил: "Я говорю, что уже очень поздно, и что не могу порадовать вас длинной речью, которую приготовил, ибо если бы я поступил таким образом, то речь, которую я сказал бы вам, задержала бы вас слишком надолго, поскольку я приготовил для вас длинную речь. Поэтому я ограничусь историей о человеке, который купил патентованный огнетушитель, и утверждал, что был способен порубить четыре вязанки дров в день, а чтобы доказать это, поджег свой собственный дом. То есть, нет, это была его жена, которая утверждала, что может порубить четыре вязанки дров в день, я ошибся... Так вот, когда пламя охватило весь дом, фермер обнаружил, что его жена способна поколоть только две с половиной вязанки, и – я имею в виду фермера, который купил его, – когда он ухаживал за ней, она утверждала, что может поджечь дом, и когда он потребовал продемонстрировать это, то она в первый раз воспользовалась огнетушителем, а он заявил, что требует развода, поскольку его дом, – о, вы, понимаете, сограждане, что этот человек, или фермер, купивший его, – в то время, когда ухаживал, – я имею в виду огнетушитель... (С отчаянием.) Сограждане! Если человек наверстывает упущенное, празднуя подряд все пропущенные им Четвертые июня, остановите его; мне же дайте свободу или смерть!

   Я прокричал это высоким голосом, окончательно запутавшись в том сумбуре, который нес. Толпа ответила взрывом какого-то первобытного смеха. На секунду я замер, уловив холодный пронзительный взгляд человека с барабаном, затем, продравшись сквозь стоявших позади меня, опрометью бросился по улице к вокзалу, сопровождаемый улюлюканьем толпы, барабанным боем и звоном тарелок. Увидев товарный поезд, я сунул машинисту пять долларов, чтобы он взял меня на локомотив, и провел на нем ночь, возвращаясь в Нью-Кастл.

   Глава XXIV. День свадьбы. – Необыкновенное оживление в городке. – Подготовка к свадьбе. – Поведение Боба Паркера. – Церемония в церкви, мы отправляемся в особняк Магрудеров. – Последний взгляд на некоторых старых друзей. – Отъезд жениха и невесты. – Некоторые чрезвычайно торжественные размышления и – КОНЕЦ.

   Вчера состоялась свадьба. Думаю, вряд ли кто в состоянии описать атмосферу, создаваемую подобным событием в таком маленьком обществе, как наше. Она обеспечила дам нашего провинциального городка темами для разговоров в течение нескольких предшествующих недель, волнение нарастало, пока не достигло своей кульминации, не оставив в самый великий день торжества ни одного жителя равнодушным или ощущающим себя непричастным к нему. Моя жена поднимала эту тему в разговорах со мной при каждом удобном случае; и, когда я изнемогал от выслушивания описаний подготовки к свадьбе, покупках, сделанных Магрудерами для Бесси, подарках невесте от друзей, о будущем счастливой пары, а также от бесчисленных вещей, сопровождающих супружество, превратившись из благодарного, исполненного энтузиазма, слушателя, в уныло кивающего болванчика, она подхватывала свои капот и шаль и срывалась, чтобы посетить миссис Джонс или миссис Хопкинс, чтобы продолжить обсуждение столь животрепещущих тем. В прошлом месяце она по меньшей мере три раза в день звонила Магрудерам, чтобы узнать о последних событиях, дать совет и указания нанятым работникам, готовившим тысячу вещей, которые должна иметь девушка, вступающая в брак. Каждая женщина в городке была давно знакома с мельчайшими деталями происходящего, и все они были настолько озабочены приближением знаменательного дня, что их не волновало более ничего. Случись революция, зашатайся и упади какой-нибудь трон, пронесись над землей ураган, порази неслыханное бедствие народы Земли, – я уверен, что женщины Нью-Кастла отнеслись бы к этим событиям с поразительным хладнокровием и не уделили бы им ни минутки из бесед, в которых свадьба Бесси Магрудер была единственной и важнейшей темой.

   Нет ничего более всеобъемлющего, чем интерес, испытываемый женщиной к браку другой женщины. Фанатик какого-нибудь индийского божества по сравнению с ними покажется бесчувственной ледышкой.

   Было интересно наблюдать за Бобом Паркером вечером накануне свадьбы и утром этого самого великого для него дня. У него все было готово еще за неделю, и тем последним вечером его холостяцкой жизни ему не оставалось ничего другого как сидеть с нами и размышлять. И вот, в то время, как я читал свою книгу, а миссис Аделер заканчивала капот, изготавливаемый ей по этому случаю из старых материалов (ее способности по части экономии просто феноменальны), Боб вдруг проявил активность. Поначалу он делал вид, что читает газету; затем подался в гостиную и попытался уснуть; потом вдруг бросился вверх по лестнице, чтобы проверить, достаточно ли у него воротничков; снова спустился вниз и примерил новую шляпу раз, наверное, в пятидесятый; застыл у огня и вновь высказал опасение, не единожды повторенное им в течение дня, что на утро зарядит дождь; он в четвертый раз подвел свои карманные часы, и в неизвестно какой раз – наличие обручального кольца. Было еще очень рано, когда он заявил, что устал и отправляется спать; но когда я, около полуночи, поднимался по лестнице, то слышал, как он беспокойно перемещается по комнате. Он был возбужден, взволнован и встревожен.

   Еще до рассвета Боб поднялся, спустился вниз по лестнице покурить и оценить погоду. Когда мы спустились, он пребывал в крайнем волнении, поскольку человек, которому было поручено принести цветы, еще не прибыл. Наконец, цветы были доставлены, и он тут же поднялся к себе в комнату, чтобы облачиться в свадебный костюм.

   Затем нам пришлось почти два часа ждать прибытия карет; Боба постоянно обуревали сомнения в правильности выбранного галстука. Три раза миссис Аделер поправляла эту деталь костюма, пока, наконец, Боб не выбросил его и не надел другой. Сейчас он был твердо убежден в том, что глаза всех собравшихся будут устремлены на белом галстуке. Затем надел перчатки и сел, покраснев, чувствуя себя неловко в новом костюме, в ожидании отправления. Посидев немного, он обнаружил, что потерял одну из золотых запонок; после долгих и тщательных поисков ему показалось, что он обнаружил ее в ботинке. Я протянул ему рожок; запонка была найдена, но пришлось снять перчатки, чтобы вытащить ее из ботинка. К моменту прибытия карет, Боб чувствовал себя глубоко несчастным. Спустилась миссис Аделер; после того, как я осмотрел ее наряд и не обнаружил в нем изъянов, мы сели в кареты и поехали. Когда мы прибыли к дому Магрудеров, он был окружен толпой. Здесь присутствовали представители всех классов, включая неопрятных женщин с детьми на руках, прислугу, бросившую на время исполнение своих обязанностей, грязных мальчишек и прилично одетых мальчиков, праздношатающихся мужчин – все они стояли на тротуаре, в ожидании выхода невесты. Стоило нам выйти из кареты, Боб сразу же стал главным объектом наблюдения; в то время, как женщины взирали на него с восхищением, мальчишки отпускали ехидные замечания по поводу его одежды, в частности, его «похожего на молоток пальто». Когда мы вошли в дом, Боб воспарил куда-то в заоблачные выси, в ожидании Бесси, в то время как мы рассматривали свадебные подарки и беседовали с отцом невесты, чувствовавшего себя крайне неуютно в приличествующем случаю костюме.

   В сопровождении возгласов восхищения, исходивших от слуг и их друзей, собравшихся кучкой в задней части холла, спустилась невеста. Она действительно выглядела очень мило, миниатюрная девушка, в прекрасном белом платье, с оранжевыми цветами в темных волосах, с блестящими карими глазами и легким румянцем на щеках. Боб Паркер мог с полным основанием гордиться, что ведет ее к алтарю; и он гордился, невзирая на охвативший его трепет.

   Наконец, приветствия закончились, атласы и шелка приведены в полный порядок, подружки невесты и шаферы готовы, – мы прошли сквозь толпу за дверью и быстро поехали к церкви. У ворот мы обнаружили еще одну толпу, собравшуюся в ожидании брачующихся, и среди них мрачного гробовщика возле стены, с крючкообразным подбородком, подтянутым к носу, размышляющим над житейской несправедливостью.

   Затем мы услышали орган, исполняющий Свадебный марш; брачующиеся и сопровождающие их лица вошли в церковь и двинулись по проходу, под его звуки. Присутствующие на скамьях поворачивали головы и провожали процессию взглядами; наступила тишина, началась церемония. Боб был бледен, как призрак, его ответов почти не было слышно, но Бесси отвечала совершенно отчетливо. Странно, что женщины в этом случае всегда держатся увереннее мужчин.

   Торжественные клятвы принесены; Боб галантно поцеловал жену, орган исполнил прекрасную мелодию Мендельсона «Я ждал Господа», они повернулись и направились к друзьям, стоявшим в проходе и желавшим их поздравить. В любое другое время Боб умер бы на месте, оказавшись не в центре внимания. Но рядом с ним была новобрачная, и люди смотрели на нее, а не на него. Но он был совершенно счастлив, и не думал о себе. Он радовался, что жена его принимает поздравления, и не думал ни о чем другом. К тому времени, как они вышли на паперть, мельчайшие детали наряда Бесси навеки запечатлелись в сознании каждой из присутствовавших женщин, чтобы стать темой обсуждения и рассказов не присутствовавшим знакомым; под веселый перезвон колоколов мы вернулись в особняк Магрудеров, где, в компании друзей, намеревались провести несколько часов до отъезда мистера и миссис Паркер.

   Присутствовавший преподобный доктор Хопкинс сиял на гостей золотыми очками и чувствовал себя вполне комфортно, воздавая должное устрицам, черепахам и куриному салату. Он даже улыбнулся полковнику Бэнксу, обсуждавшему с мистером Магрудером вероятное влияние статьи, опубликованной в утреннем Аргусе и называвшейся «Наши монополисты», на железнодорожный вопрос страны. Было интересно послушать полковника.

   – Уверяю вас, – горячо говорил он, – настало время обуздать эти гигантские железнодорожные корпорации; настало время для свободной прессы открыть огонь по ним со страниц своих изданий, по ним, попирающим простых людей. Это будет жаркая схватка, сэр, попомните мои слова; это будет битва не на жизнь, а на смерть. Но Аргус готов к этому, он не ведает страха. Сегодняшняя статья подобна обнаженному мечу; она предупреждает железнодорожных тиранов, что сражение началось.

   – Я абсолютно убежден, что это их встревожит, – отозвался мистер Магрудер. – Вы, я полагаю, готовы принести все, на алтарь этой справедливой борьбы? Даже ваш ежегодный бесплатный проезд до Филадельфии?

   – Ах! Но за что? – воскликнул полковник. – Разве вы не заметили, что я ни словом не упомянул о нашей железной дороге, а также весьма лестно отозвался о ее должностных лицах. В подобных вопросах, Магрудер, не следует идти на крайние меры. С другой стороны, наша статья делает им рекламу! Нет, сэр, мы должны действовать, но действовать осторожно. Излишняя поспешность может только все испортить.

   Доктору Тобиасу Джонсу также пришлось преодолеть профессиональную враждебность к миссис Магрудер, и он не только присутствовал, но и весьма мило с ней беседовал, должно быть, насчет желчного воспаления и аневризмы. Бенджамин П. Ганн также наличествовал, суетился среди гостей и особое внимание уделял Бобу. Когда я в очередной раз увидел их рядом, то поймал слова: «исключительно для вашей жены, как вы понимаете». И понял, что мистер Бенджамин решил совместить приятное с полезным: празднование с бизнесом. Даже судья Питман присутствовал, поскольку мистер Магрудер любил старика, а кроме того, последние несколько дней находился в миролюбивом настроении. Я приветствовал судью от всего сердца, когда тот подошел ко мне, облаченный во фрак удивительного рисунка, и сказал:

   – Великолепный праздник для молодых людей, не так ли? Помнится, когда мы с Гарриет поженились, у нас не было ничего подобного. Мы тогда жили в графстве Кент; помнится, когда мировой судья делал запись, я дал ему пятьдесят центов, мы с Гарриет вышли и сели в маленькую коляску. Мы отправились в Нью-Кассель, просидели пару дней в таверне, после чего вернулись обратно и снова принялись за работу, так что чем-то особенным нашу свадьбу назвать нельзя.

   – В то время, насколько я понимаю, не было принято устраивать по такому поводу никакой шумихи?

   – Нет, сэр, у людей не было столько денег, чтобы гулять, как сейчас. Тогда все было гораздо скромнее. Тем не менее, – добавил судья, – это правильно. Что правильно – то правильно. Женитьба, это большое событие; и если вы можете обставить его как можно лучше, вам следует это сделать. Если моя дочь когда-нибудь выйдет замуж, я обеспечу ей все самое лучшее, что только можно пожелать. Свадьба, это хорошо, но для женщин это нечто совершенно необыкновенное. С вашего разрешения, сэр, я пойду отведаю жареных устриц.

   Был еще один, очень волнительный момент, когда Бесси, переодевшись в дорожное платье, стояла рядом с Бобом, и они готовы были тронуться в путь. В то время, как возница носил багаж к карете, Бесси начала прощаться. Она попрощалась с матерью, при этом обе поплакали; нежно попрощалась с отцом; поцеловала нескольких женщин, пожала руки нескольким мужчинам, после чего вошли в карету. После этого мы бросили пару старой обуви, махали им руками, а сын мистера Кули отметился камнем в окно их кареты, так что едва не вышиб стекло. Мы наблюдали, как карета едет вниз по улице, увидели трепещущий в окне ее носовой платок; но вот она завернула за угол и исчезла.

   Вечером в доме было несколько одиноко, поскольку Боб отсутствовал. Мы будем скучать по нему, по его живости и веселью; мы даже несколько сожалеем о том, что маленькая драма, участниками и наблюдателями которой мы были, закончилась; что принц, пройдя через все страдания, обрел свою принцессу и женился на ней, и они, в конце концов, отправились «за тридевять земель», за «фиолетовую грань, отделяющую новый мир от старого».

   Некоторое время мы сидели в старой комнате, в тишине, глядя на огонь, и размышляли не столько о событиях сегодняшнего дня, сколько о будущем, которое ожидает наших юных путешественников. Наконец, миссис Аделер сказала со вздохом:

   – Надеюсь, они будут счастливы!

   – И я тоже; я действительно считаю, что они будут счастливы, ведь каждый из них наделен покладистым характером и здравым смыслом, а это те самые качества, которые, вероятно, и обеспечивают счастье людей в браке.

   – Боб, в этом путешествии, подвергается большому риску; и Бесси тоже, как мне кажется.

   – Наверное, это так. Но этот риск может быть и невелик, если рассудок согласен с выбором сердца. Влюбленные не утруждают себя мыслями о будущем. Сейчас для них светит солнце, и им кажется, что ясное небо над их головами никогда не затянется облаками и грозовыми тучами. Это счастье для нас, равно как и для всех остальных, что человеческая изобретательность не способна приподнять завесу, скрывающую от нас тайны нашего будущего. Только подумай, в какое путешествие они отправились сегодня. До сегодняшнего дня они путешествовали порознь, теперь же им предстоит путешествовать вместе всю жизнь, и по равнинам, и по нагорьям. Каждый из них обладает неограниченной властью над счастьем другого. Он может сделать ее совершенно несчастной, она также может полностью разрушить его мир. Для этого не нужно прибегать к грубому насилию. Поначалу немного безразличия, затем оскорбительное слово, и вот уже растут холодность, пренебрежение, до полного разделения сердца, души, чувств, хотя внешне кажется – все осталось по-прежнему.