Текст книги "Синие фонари (сборник)"

Автор книги: Махмуд Теймур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Сабиха

Перевод А. Рашковской

Молодой феллах Абдассами сидел на камне у заброшенного амбара и смотрел на проселочную дорогу, которая пересекала земли Хасана-аги и шла дальше полями вплоть до железнодорожной станции. По обеим сторонам дороги тянулся ряд буковых деревьев с прямыми стволами.

Абдассами явно кого-то ожидал – он все время всматривался в мужчин с кетменями на плечах, женщин, плетущихся за своими ослами, мальчишек, гнавших скот.

Это был высокий, широкоплечий, мускулистый юноша с приятными чертами лица и чудесными карими глазами. В вырезе его безрукавки виднелась поросшая волосами грудь. Синяя галябия была туго перетянута в талии полотняным кушаком. Она была короче, чем обычно, и оставляла открытыми его колени и крепкие икры. Неожиданно Абдассами просиял, показав ровные белые зубы.

Он встал с камня и закричал:

– Сабиха, Сабиха! Эй, Сабиха!

Девушка обернулась. Она узнала Абдассами, устремившегося к ней навстречу. На губах Сабихи появилась улыбка, но она поспешила скрыть ее под черным покрывалом. Девушка шла за ослом, навьюченным двумя пустыми корзинами, и подгоняла его палкой. Поняв, чего от него хочет хозяйка, осел подпрыгивая побежал к дому.

Сабиха свернула с дороги на извилистую тропинку рядом с каналом, чтобы встретиться с Абдассами. Несмотря на природную сдержанность и умение владеть своими чувствами, она казалась взволнованной и упорно старалась закрыть покрывалом нижнюю часть лица.

Наконец они встретились и, не говоря ни слова, подошли к заброшенному амбару. За его стеной остановились. Абдассами смотрел на землю, раздумывая над тем, что сказать девушке. Лицо его стало печальным:

– Что-то не видно тебя у Хасана-аги. Не поладила с кем-нибудь? Или другая причина?

Покрывало упало с лица девушки, но она не подняла его, а молча стояла, машинально теребя платье.

Абдассами жадно смотрел на Сабиху. У нее были тонкие черты лица. Ясные красивые темные глаза, как бы подведенные сурьмой, казались грустными. Она была правдива, умна и умела быть твердой, если во что-нибудь верила. С Абдассами она познакомилась в доме Хасана-аги, у которого оба находились в услужении. Абдассами пользовался большим доверием хозяина. Молодые люди полюбили друг друга, и любовь их крепла, пока о ней не проведал кто-то из родственников девушки и не сообщил отцу. Но отец Сабихи не считал юношу достойным своей дочери. Он выбрал для нее сына старосты. В глазах феллахов староста был важным лицом, да и с богатством его следовало считаться. Отцу Сабихи льстило, что дочь его нравится сыну старосты и он не прочь на ней жениться.

Когда отец девушки узнал о любви Абдассами, в нем вспыхнула злоба и ненависть к молодому человеку. В этой любви он усмотрел оскорбление своей чести. И когда Абдассами пришел свататься к Сабихе, старик встретил его насмешками и угрозами.

Абдассами вернулся в дом своего хозяина, испытывая чувство стыда и обиды, одолеваемый отчаянием. Он скрыл от Сабихи свою неудачу, надеясь чем-нибудь угодить отцу девушки и добиться ее руки. К нему все хорошо относились: хозяин любил его за мягкость характера, энергию и добросовестность, другие уважали за прямоту и честность… Разве он не достоин Сабихи?

Сабиха продолжала молчать, Абдассами смотрел на нее взглядом, полным беспредельной любви. Наконец он снова спросил:

– Ты что, больна была? Когда вернешься к хозяину?

Сабиха заговорила, не отрывая глаз от земли. Лицо ее было печально:

– Я никогда не вернусь к Хасану-аге.

Глаза Абдассами как-то странно блеснули, голос задрожал:

– Никогда? Это невозможно.

– Отец так велел.

– Но почему?

– Он узнал о нашей любви.

– И хочет нас разлучить?

– Да.

– Невозможно!

– Как же невозможно, Абдассами, если… – Она умолкла, не закончив фразы:.

Он понял, о чем она подумала, и гневно, с болью в сердце сказал:

– Говори, Сабиха, не стесняйся. Ты стала невестой сына старосты. Но клянусь тебе… – его голос прервался, глаза налились кровью, – клянусь, пока я жив, этому браку не бывать!

Впервые Сабиха видела Абдассами в таком гневе, впервые слышала она, чтобы он говорил таким резким тоном. Испугавшись, она быстро отвела взгляд от юноши. Неужели это спокойный, серьезный Абдассами, известный своим мирным нравом, Абдассами, который за всю свою жизнь ни с кем не повздорил? Юноша весь дрожал и задыхался от волнения. Сабиха подождала, пока он успокоился, и тихонько заговорила:

– Чего ты хочешь от меня? – В голосе ее звучали доброта, ласка и покорность: – Что я должна сделать, Абдассами? Ослушаться отца? Разве я могу?

– Значит, ты меня больше не любишь, Сабиха?

Девушка умолкла и неожиданно разразилась слезами, Абдассами казалось, будто острый нож вонзился в его сердце. Он увлек Сабиху внутрь амбара и, усадив на солому, начал успокаивать:

– Не плачь, Сабиха, мне так тяжело видеть твои слезы. Я знаю, ты меня любишь. Но это сватовство… Я сделаю все, чтобы расстроить его. Поговорю с твоим отцом… Он должен согласиться…

– Как же он согласится? Ведь ты уже сватался, и он отказал. Думаешь, я не знаю?

Абдассами открыл рот, чтобы ответить, но смутился и не произнес ни звука. Глаза его снова заблестели:

– А если теперь у меня есть средство?

– Какое?

Он замолчал, видимо колеблясь. Потом оглянулся по сторонам и зашептал ей на ухо:

– У меня есть деньги. Я внесу калым. Вот мое средство.

Сабиха вытерла глаза концом рукава, лицо ее осветилось улыбкой. С волнением в голосе она спросила:

– У тебя есть деньги? Тридцать фунтов?

– Да, тридцать фунтов. Они здесь, в кармане. Хочешь поглядеть?

Он сунул руку в карман, вынул пачку денег и, дрожа, пересчитал:

– Это твои деньги, Сабиха. Это выкуп, который я скоро отдам твоему отцу. Возьми их!

Он настаивал, чтобы она взяла деньги и посмотрела на них. Но Сабиха не протянула руки. Ее улыбка вдруг погасла, она задумалась и через некоторое время спросила очень серьезно:

– Откуда у тебя эти деньги, Абдассами?

Он нахмурился и недовольно ответил:

– Тебе незачем знать, где я их взял. Достал – и ладно. Они мои, и я внесу за тебя выкуп.

Тогда Сабиха заговорила едва слышно, будто про себя:

– Ты не мог продать скот – у тебя его нет. Ты не мог занять денег у родственников – у тебя их нет. И Хасан-ага не так уж щедр, чтобы подарить тебе такую сумму.

Она склонилась к юноше и пристально посмотрела ему в глаза:

– Почему ты дрожишь? Неужели?.. – Истина внезапно открылась ей, и она воскликнула: – Это не твои деньги, Абдассами, и ты не смеешь ими распоряжаться! Это деньги Хасан-аги. Это те самые тридцать фунтов, что пропали у него на прошлой неделе.

Будто черная туча покрыла лицо Абдассами. Он сказал, запинаясь:

– Значит, я вор? Я… я?..

– Тогда откуда у тебя деньги?

Абдассами говорил что-то бессвязное и бессмысленное, вид его был ужасен.

Сабиха начала ласково его успокаивать:

– Не сердись, Абдассами. Я тебя люблю и желаю тебе добра. Верни деньги хозяину, и Аллах простит тебе грех. Так нужно, Абдассами. Ты ведь честный, добрый. Не пятнай свою честь. Обещай, что вернешь деньги, так, чтобы хозяин ничего не узнал.

Слезы текли у нее по щекам.

– Я никогда не верну этих денег хозяину. Теперь они мои, и я внесу калым, – твердил Абдассами.

Сабиха вновь разрыдалась:

– Я не приму выкуп крадеными деньгами. Аллах не благословит наш брак. Не приму… не приму…

Он наклонился к ней и страстно зашептал:

– Я не могу от тебя отказаться, Сабиха. Не могу допустить, чтобы ты досталась другому. Я украл деньги ради тебя. Украл их у Хасана-аги, моего господина и благодетеля. Но это не преступление. Я беден, а сын старосты богат. Каким же оружием бороться с ним? Я совершил недостойный поступок, но он будет оправдан, если я смогу на тебе жениться. Ты не представляешь, как я мучился, узнав, что тебя просватали. Я чуть разум не потерял. Всю ночь просидел в своей комнате, уставившись в одну точку. И вдруг меня осенило… Я вспомнил, что Хасан-ага два дня назад получил от арендаторов пятьдесят фунтов. Деньги эти и сейчас лежат в его шкафу. Я подумал… какие-нибудь тридцать фунтов… Они не уменьшат богатства Хасана-аги… Не грех, если я их возьму. У него в банке много денег, да еще проценты он получает. Для меня же в этих тридцати фунтах – все мое счастье. Я это сделал ради тебя, Сабиха. Прости меня. А вину перед Аллахом я искуплю молитвой. Это единственное преступление за всю мою жизнь.

Сабиха все еще плакала. Она почувствовала на своем лице горячее дыхание Абдассами, его губы коснулись ее щеки. Он сунул ей в руки деньги и зашептал:

– Я тебя люблю, Сабиха. Не могу без тебя жить! Ты моя душа, свет моих очей, кровь моего сердца! Это твои деньги, возьми их, трать как хочешь. Они твои.

И он запечатлел горячий поцелуй на щеке Сабихи. Но этот поцелуй показался ей укусом змеи, а краденые деньги словно обожгли руки. Она отодвинулась:

– Отойди, Абдассами, оставь меня… не то я позову на помощь.

Куда девалось спокойствие, сдержанность Абдассами? Перед ней стоял словно другой человек. Он слышал слова Сабихи, по не понимал их и наступал на девушку. Она хотела закричать, однако Абдассами крепко прижал ее к себе. Бессвязные слова с хрипом срывались с его уст.

Завязалась борьба. Сабиха, боясь, что Абдассами овладеет ею, стала звать на помощь, но Абдассами зажал ей рот рукой. Иногда ей удавалось оторвать его руку, и тогда из ее груди вырывались прерывистые слова:

– Оставь меня, ты мне не нужен! Уйди, я тебя ненавижу… ненавижу!

Он отвечал ей страстно:

– Ты не выйдешь ни за кого, кроме меня. Я тебя обожаю… Ты должна любить… меня… Только меня…

– Ненавижу тебя, презираю! Зверь!

Вдруг она издала страшный крик, отозвавшийся эхом во всех углах амбара. Абдассами испугался. Ему почудилось, что его окружают люди, полицейские тащат его в тюрьму, а Сабиху отдают сыну старосты. Он весь задрожал. Что-то неведомое поднялось со дна его души. Он бессознательно сдавил шею девушки одной рукой, а другой все крепче зажимал ей рот, чтобы она не кричала.

– Я не дам тебе выйти за сына старосты, – неистово повторял он. – Ничьей не будешь, только моей. Я люблю тебя, и ты не уйдешь.

Силы девушки иссякли. Абдассами оставил ее, и она тяжело рухнула на солому.

Несколько мгновений он стоял, глядя на Сабиху, не понимая еще того, что случилось. Но вдруг осознал происшедшее и с криком припал к телу девушки:

– Нет, нет! Это не я!

Потом горько зарыдал, посыпая лицо землей, царапая его ногтями.

* * *

Хасан-ага, задумчиво перебирая четки, медленно шел по дороге мимо заброшенного амбара, – он направлялся в мечеть к вечерней молитве. На нем, как всегда, была полинялая феска, закрывавшая уши, на плечах – черная джубба и старая шаль, на ногах – рваные сандалии. Внезапно тишину прорезал нечеловеческий крик. Хасан-ага остановился и, оторвавшись от четок, стал внимательно прислушиваться. Ужасный вопль повторился. Тогда Хасан-ага бросился к амбару. Подобно избитой, израненной собаке, оттуда выполз Абдассами. Он хрипло стонал. Хасан-ага удивленно, с тревогой в голосе спросил его:

– Что с тобой, Абдассами? Кто исцарапал твое лицо?

Громко и мучительно рыдая, Абдассами закричал:

– Сабиха умерла, господин мой, я убил ее. Войди, вот она мертвая. А вот твои деньги, это я… я их украл.

И он снова стал царапать ногтями лицо и посыпать землей голову, продолжая мучительно стенать. Хасан-ага оцепенел от ужаса. На куче соломы лежало распростертое тело, рядом валялись деньги. Он хотел войти, но испугался мертвой. Наконец, зажмурив глаза, пересиливая страх, вбежал в амбар и начал лихорадочно подбирать деньги. Потом выскочил и закричал:

– Эй, люди, сюда! Здесь вор! Здесь убийца!

Наджия

Перевод Т. Городниковой

1

Шейх Аммар ас-Саадави завтракал с приятелем, шейхом Закария, в своем доме, в деревне Аш-Шамарих. Он сидел, понурив голову, взгляд его был печальным и тревожным. Казалось, мысли его витают где-то далеко. Иногда он машинально протягивал руку к тарелке, брал ломтик хлеба и клал его в рот.

В это время в комнату поспешно вошла старая служанка Умм Шалябия, наклонилась к Шейху Аммар ас-Саадави и что-то прошептала ему на ухо. Едва он услышал ее слова, как вздрогнул, глаза его налились кровью, он бросил на нее гневный взор и закричал:

– Вернулась Наджия? У меня нет дочери с таким именем! Уйди от меня, женщина, иначе я сломаю палку о твою голову!..

Он схватил трость и занес ее над служанкой. Испугавшись, та выбежала из комнаты.

Шейх ас-Саадави внимательно посмотрел на своего друга шейха Закария и сказал прерывающимся от волнения голосом!

– Десять лет назад я прогнал ее отсюда, как собаку. Она плакала и молила о прощении, но как я мог ее простить? Она запятнала мою честь вечным позором. Из-за нее я стал посмешищем во всей округе. До сих пор ни на кого не могу поднять глаз… Нет, я не был с ней жесток. Своим преступлением она заслужила смерть. Ей было шестнадцать лет, когда она опозорила своего отца. Она обманывала меня целый год. Жила в моем доме, рядом со мной, а я ничего не знал…

Закария начал успокаивать своего друга, и оба старика снова приступили к трапезе. Аммар ас-Саадави опустил голову и опять погрузился в глубокое молчание. Вскоре Закария встал и попрощался с хозяином. Ас-Саадави остался один. Он вспомнил далекое прошлое, когда его дочь Наджия была еще маленькой девочкой и он носил ее на плече, играл с ней… Вспомнил, как ходил с ней в поле и она вела за повод буйвола… Вспомнил, как на базаре, она сама выбирала себе сладости… Он видел ее смеющейся, порхающей вокруг него, словно кроткая голубка. Девочка с разбегу бросалась к нему, пряча головку у него на груди… А когда приходило время сна, он клал ее голову к себе на колени, напевал ей песенки и рассказывал сказки, как это обычно делает любящая мать.

Из глаз его полились слезы. Он протянул руку, взял Коран и попытался читать. Но его растерянный, взволнованный взгляд блуждал по сторонам.

2

На пороге показалась Умм Шалябия. Медленно и боязливо служанка приблизилась к шейху, но он не видел ее. Тогда она села возле него и начала молча гладить ему ноги. Заметив, что пришла Умм Шалябия, он тотчас же встал и гневно ей сказал:

– Не смей говорить мне о ней!..

Умм Шалябия цеплялась за его одежду и со слезами умоляла:

– Милосердие, о господин, милосердие! Разве есть что-нибудь прекраснее милосердия?

– Я не знаю, что такое милосердие!

Ас-Саадави весь дрожал, лицо его пылало. Умм Шалябия сказала:

– Она у меня… тебя ждет. Если бы она не боялась, то пришла бы сюда и ползала у твоих ног.

Шейх ас-Саадави с силой оттолкнул ее:

– Уйди!.. Прочь отсюда!

– Она хочет тебя видеть… Она умирает!

– Пусть отправляется в ад…

– Твоя дочь раскаивается и вернулась, чтобы умереть на твоих руках.

Охваченный гневом, шейх выбежал из дому. Он не знал, куда и зачем идет. Воздух был горячий, будто в пылающей печи. Старому шейху казалось, что он слышит какой-то неведомый голос, который настойчиво твердит: «Наджия пришла, Наджия!»

Слова повторялись в такт его шагам, словно сами ноги монотонно выстукивали эту фразу. Затем слова зазвучали громче; он слышал их и в цокоте копыт, и в шелесте листьев на деревьях. А когда знакомые спрашивали его о здоровье, ему снова слышались эти странные слова – они эхом отдавались в его сердце.

Аммар ас-Саадави брел словно ощупью. Он был страшен в своем гневе и в то же время казался жалким. Ему хотелось зайти в кофейню, немного отвлечься от этого голоса, но он раздумал и пошел быстрей, будто боялся опоздать к назначенному времени…

Вдруг он очнулся. Перед ним был знакомый дом. Он вздрогнул и остановился как вкопанный. Потом внезапно воскликнул:

– Где ты, Наджия?.. Где ты?

Шейх быстро вошел в дом и увидел на полу изможденное существо. Послышался слабый голос:

– Я здесь, отец.

Шейх Аммар бросился к дочери, слезы душили его:

– Наджия, моя любимая!.. Доченька моя!..

Оба горько заплакали…

Успокоившись, Аммар прижал к груди свою дочь, и Наджия почувствовала необычайное умиротворение. Боль вдруг исчезла; казалось, жизнь возвращается к ней. Она крепко прижалась к отцу, словно боялась вновь потерять его. Закрыв глаза, отец и дочь молчали. В этот миг их души слились воедино, и они забыли обо всем на свете. Будто и не было долгих лет разлуки, и по мановению волшебной палочки исчезли из памяти бесконечные дни позора и мук. Наконец шейх Аммар прошептал:

– Моя девочка… Мы пойдем вместе на базар, ты выберешь себе сладости… Возьмешь за повод буйвола, поведешь его куда захочешь.

Наджия откликнулась голосом слабым, как дуновение ветерка:

– Базар… сладости… буйвол…

Она вздрогнула и вытянулась. А старый шейх Аммар тихим голосом стал рассказывать сказку:

– Было ли, не было ли, о господа мои благородные… Жил-был один ловкий человек, но имени Мухаммед, и женщина, по имени Ситт аль-Хусун… Сказка моя будет приятной для слуха, если я упомяну имя пророка, да пребудет с ним молитва и мир…

3

Перед заходом солнца из дома Умм Шалябии вышла похоронная процессия и направилась к кладбищу необычной дорогой, скрываясь от посторонних взоров.

После вечерней молитвы шейх Аммар понурившись возвращался домой. Он шел медленно и повторял:

– Слава бессмертному творцу!..

На следующий день – в пятницу – около полудня шейх побрел к мечети, чтобы совершить молитву.

На возвышении стоял мулла и зычным голосом сыпал проклятия на головы тех, кто совершал прелюбодеяние. Люди внимали с благоговением.

Мулла клеймил заблудших гневными проклятиями и угрожал страшными муками, уготованными им в аду.

Шейх ас-Саадави, стоял в толпе, прислушивался к проповеди. Вдруг он выпрямился и воскликнул:

– Не тебе судить этих людей. Лишь Аллах им высший судья!

Все молящиеся посмотрели на него в замешательстве и хотели было заставить его умолкнуть, но шейх гневно продолжал:

– Я не хочу слышать о ней дурное. Все вы лицемерные собаки! А у нее было доброе, чистое сердце, и она умерла у меня на руках, покаявшись.

Он взбежал на возвышение и схватил муллу, намереваясь задушить его, но внезапно почувствовал, что силы его покидают.

Шейх упал на землю, в уголках его рта появилась пена.

Шейх Афаллах

Перевод А. Рашковской

Двадцать лет назад я жил в квартале Дарб Саада, старом квартале с узкими улицами и тесно сгрудившимися домами. Мне было девятнадцать лет, и я готовился к экзамену на аттестат зрелости. На досуге я часто сидел у ворот, разглядывая прохожих. Иногда перед моим домом появлялся шейх в простой одежде, с худым лицом и редкой, с проседью, бородой. Он шел медленно, опустив голову, наигрывая на свирели протяжные мелодии. Иной раз я останавливал его и просил еще что-нибудь сыграть. Его мелодии были пронизаны грустью и тоской. Когда он играл, свирель его, казалось, рыдала, словно хотела поведать какую-то тайну.

Несмотря на душевную чистоту и благочестие, написанные на его лице, он не совершал молитвенных обрядов и не ходил в мечеть. Никогда не говорил о том, что зовется прощением и милосердием. И если в его присутствии упоминали о боге, он покорно склонял голову и тихо бормотал какие-то слова.

Я чувствовал симпатию к этому человеку и однажды попытался узнать, что его мучает, но он не пожелал мне ничего рассказать, и я решил с ним об этом больше не заговаривать. Он был для меня загадкой, которую я не мог разрешить. Шли дни за днями, шейх появлялся раз в неделю, тогда я наслаждался его грустными мелодиями и спокойной беседой с ним. Иногда он становился особенно разговорчив и помимо его воли у него вырывались слова и фразы, которые помогли мне постепенно проникнуть в его тайну. Он пел мне много крестьянских песен, прославляющих любовь, женщину. Слово «поле» он произносил с каким-то особым чувством, глаза его при этом излучали странный блеск, грудь распрямлялась, ноздри вздрагивали, и он жадно вбирал в себя воздух, словно вдыхал аромат полей. За этим следовал глубокий вздох и длинная мелодия на свирели.

Однажды я неожиданно сказал ему:

– Клянусь, я разгадал твою тайну, шейх Афаллах.

Он вздрогнул.

– Ты феллах[38]38
  Фелла́х – египетский крестьянин.


[Закрыть], ты из деревни.

Его взгляд выражал недоумение. Чуть поколебавшись, он сказал:

– А разве я это отрицаю?

– И ты страдаешь от любви, еще не угасшей в твоем сердце.

Он схватил меня за руку и до боли сжал ее:

– Замолчи, господин мой, замолчи!

– На твоей душе большой грех, и ты хочешь искупить его.

Он побледнел и пристально посмотрел на меня:

– Неужели ты узнал мою тайну?

Я старался втянуть его в разговор. И наконец он поведал мне свою историю:

– Мое настоящее имя Сурхан. Мой брат Мухаммед Аррух был муллой в деревне, где я вырос. В том году, о котором пойдет речь, ему было уже более сорока лет, а мне не минуло и семнадцати. Я считал его своим отцом и очень любил. И он любил меня, как сына. Благодаря ему я выучил наизусть Коран, познал основы религии. Я помогал ему служить в мечети. У шейха одной из суфийских сект я начал учиться игре на свирели; шейх был не совсем нормальным, но чудесно играл и пел суфийские песни. Когда я овладел его искусством, крестьяне по вечерам собирались у мечети, чтобы послушать мою игру.

Через год после смерти первой жены брат женился на пятнадцатилетней девушке, красивей которой я никогда не видал. Она была так привлекательна, что сразу меня очаровала. С первого взгляда любовь к ней овладела всем моим существом, сковала меня прочными цепями. Мне было стыдно перед самим собой, и я стыдился брата, считая свою внезапную любовь величайшей изменой тому доверию, которое он мне оказывал. Я хотел вырвать из груди своей это чувство любви, но не мог, и скрывал его глубоко в сердце, поверяя лишь свирели. Она стала единственным утешением в моем горе. Я старался не оставаться наедине с женой брата и избегал разговаривать с ней о чем-нибудь, кроме самого необходимого. Ночью я уходил далеко в поле, и в мелодиях, полных страсти и печали, изливал свою любовь.

Однажды, когда я, уединившись недалеко от дома, играл, почти наслаждаясь своими муками, меня вдруг охватило какое-то странное чувство. Подняв голову, я увидел Ганию, жену брата. Она сидела поодаль и с благоговением смотрела на меня. Я вздрогнул и встал:

– Ты давно здесь?

– Нет, несколько минут. Мне нравится, когда ты играешь… Я слушаю, и мне хочется плакать.

Я встал и хотел уйти, но она удержала меня за край галябии:

– Посиди со мной!

Я невольно воскликнул:

– Пусти!

Она удивленно на меня посмотрела и умолкла, затем прошептала со слезами на глазах:

– Почему ты ненавидишь меня? Всегда избегаешь?

Я чувствовал, как мое сердце разрывается на части, а голова пылает. В следующее мгновение я сжал Ганию в своих объятиях:

– Разве я могу тебя ненавидеть, Гания?

Я осыпал ее поцелуями и страстно говорил ей о своей любви. Опьяненная счастьем, она была мне покорна.

Вдруг далекие голоса пробудили нас от сладкого сна. На плотине показалась знакомая фигура; она медленно приближалась. Гания забеспокоилась и прошептала мне на ухо:

– Твой брат возвращается от арендаторов. Я побегу тропинкой и буду дома раньше его.

Она бежала, как преследуемая газель, а я смотрел на нее, пока мрак не поглотил это нежное видение. Затем я медленно побрел через плотину домой. Брат уже сидел за столом, ожидая моего прихода. Увидев меня, он шутливо начал браниться;

– Скверный мальчишка! Зачем ты заставляешь себя ждать? А ну садись с нами ужинать! Я расскажу тебе, как мне удалось сдать в аренду два феддана земли за такую цену, о которой я и не мечтал.

Вошла Гания, поставила перед нами хлеб и села в сторонке. Мы начали есть. Я был погружен в свои мысли и ничего не понимал из того, что рассказывал брат, хотя и делал вид, что внимательно его слушаю. Время от времени я поднимал глаза на Ганию – она сидела словно в оцепенении, опустив веки, и машинально ела. Лицо ее было бледно. Вдруг она посмотрела на меня. Наши взгляды встретились, и мне показалось, что мы приближаемся друг к другу и губы наши вот-вот сольются. В тот же момент раздался крик, от которого содрогнулись стены. Я очнулся. Гания плакала и повторяла:

– Не могу, не могу…

Испуганный брат бросился к жене и прижал ее к груди:

– Что случилось, Гания, что с тобой?

– Не могу есть. Мне дурно… спать…

– Идем, дорогая, отдохнешь.

Она встала и, опираясь на руку брата, направилась в свою комнату.

Я почувствовал, что теряю сознание. Вскоре вернулся брат и сказал:

– Бедняжка утомила себя работой по дому.

Я не мог смотреть ему в глаза. Мне казалось, что сейчас он бросится на меня и растерзает, как зверь. Я вскочил.

– Куда ты? – удивился он.

– В мечеть. Хочу совершить вечернюю молитву. Я скоро вернусь.

Выйдя из дому, я побежал к моему излюбленному убежищу, где недавно встретил Ганию. Бросившись на землю и горько рыдая, я приник к тому месту, где она сидела. Так я провел всю ночь. По временам я забывался, видел сны, мое тело сотрясала дрожь, и я просыпался. Призрак брата являлся мне во сне и наяву, он ходил вокруг меня, хотел меня убить, и я проклинал его самыми ужасными словами. На заре меня одолел сон, и проснулся я только в полдень. Открыв глаза, хотел подняться, но почувствовал боль и страшную слабость. Прислонясь к дереву, стал понемногу собираться с силами. На душе было тяжело, глубокое раскаяние терзало меня. Я побежал в мечеть. С излишним жаром просил я брата простить меня за опоздание. Я припал к его руке и сказал:

– Я люблю тебя, мой брат, клянусь тебе, люблю такой любовью, какой не питает и сын к отцу. Я хочу, чтобы ты всегда был доволен мною. Скажи, ты меня любишь?

Брат ответил мне:

– Что такое, Сурхан? Разве ты не видишь, как я тебя люблю? Ты мой сын, ты мне дороже сына.

Я посмотрел на него и понял – он говорит искренне.

Не в силах сдержать рыданий, я бросился целовать его руки. Видимо, со мной случился нервный припадок. Я упал на землю. Очнувшись, увидел, что лежу в углу мечети, а надо мной склонилось озабоченное лицо брата.

Прошла неделя. Я ел и спал в мечети и мало бывал дома, стараясь не видеть Гании и подавить в себе любовь к ней. Самым обычным тоном я произносил при брате имя его жены, но страшился взглянуть на нее. Когда мы случайно оставались вдвоем, мы оба молчали, опустив головы, и, если наши взгляды встречались, вздрагивали, будто пронзенные электрическим током.

Шли дни, но огонь любви пожирал меня. Спал я беспокойно, а часы бодрствования проводил в смутном полусне. Я путал даже слова молитвы. Сердце мое полно было самых противоречивых чувств: гнева и жалости, протеста и раскаяния, ненависти и любви.

Однажды после полуночи я покинул дом и бросился бежать. Я стонал, как раненый зверь: «Сейчас он с ней, она принадлежит ему, он наслаждается ею!»

Я шел, не ведая куда. Оказавшись у мечети, машинально вошел в дверь. Бросившись на землю, стал кусать руки и биться головой о стену, повторяя: «Он с ней. Она принадлежит ему…»

Вдруг чья-то рука опустилась на мое плечо. Я испуганно обернулся. Гания! В такой поздний час в мечети! Я обнял ее, страстно прижал к себе и заговорил словно в бреду:

– Ты моя, только моя. Никому тебя не отдам.

Я провел с ней час любви, и это был самый сладостный час в моей жизни… Клянусь тебе, со дня сотворения мира на земле не было человека, который испытал бы такое блаженство, как я! Оно стоит многих жизней.

Утомленные, мы уснули, обнявшись. Меня разбудил стук в дверь. Солнечный свет заливал помещение. Я услышал голос брата:

– Открой, Сурхан.

Я ответил, не думая:

– Сейчас.

В мечети было два окна с железными решетками. Гании негде было спрятаться, не было и лазейки, через которую она могла бы выйти. Я растерялся, но вдруг мне пришла в голову мысль, и я тихо сказал ей:

– Поднимись на крышу. Скорее.

Гания встала и быстро полезла на крышу. Я же подошел к двери, открыл ее и притворился сонным. Брат вошел, видно было, что он сердится:

– Почему ты спишь в мечети, Сурхан? Разве в нашем доме не хватает для тебя места?

– Я всю ночь до зари молился.

Брат молча сел и через мгновенье заговорил с тревогой в голосе:

– Я проснулся и не увидел рядом с собой Гании… Долго искал ее, но не нашел.

Я задрожал, но тут же подавил свою слабость и сказал:

– Наверно, она пошла к каналу… наполнить кувшин.

– Может быть…

Он проглотил слюну и что-то забормотал. Затем сказал:

– Давай помолимся.

Мы стали на молитву. Но разве можно молиться с нечистой совестью? Это была молитва дьяволу, а не богу.

Вскоре в мечети начали собираться люди. Я оказался в трудном положении. Наконец брат ушел. Тогда я незаметно взобрался на крышу. Надо было помочь Гании бежать. Каково же было мое удивление, когда на крыше ее не оказалось. Я метался как безумный в поисках Гании. Страшное предчувствие толкнуло меня к краю крыши. Взглянув на землю, я в ужасе вскрикнул. Через мгновение я был внизу, – не помню, как я спустился. Гания лежала у стены и тихо стонала. Я подбежал, охваченный нетерпением и тревогой, и приподнял ее. Она с трудом открыла глаза:

– Я разбилась, Сурхан…

Она кусала губы, пытаясь подавить стон.

Я обнял ее, успокаивая и ободряя. Она прошептала:

– Мои мучения невыносимы, я умру…

Почти теряя рассудок от горя, я осторожно понес ее к дому тетушки Абд аль-Джалиль. Это была верная женщина – она меня очень любила. Я ей почти все рассказал и попросил пойти к брату и передать ему выдуманную мною историю.

Женщина тотчас же направилась к нему. Ганию перенесли домой. Тетушка Абд аль-Джалиль рассказала моему брату, что Гания упала с крыши ее дома.

Прошло два дня. Гания испытывала невыносимые страдания. А я уходил в загон для скота, запирался там, в отчаянии бил себя по лицу и плакал:

– Я виноват во всем. Я должен умереть…

Но умерла Гания. Мы хоронили ее на деревенском кладбище. Я машинально делал все, что мне поручали. Меня словно охватило безумие – я не мог поверить, что ее больше нет в живых. Иногда на меня нападали приступы смеха, за ними следовали апатия и молчаливость. А потом я стал бродить по полям, скрываясь от людей в зарослях кукурузы и проливая горькие слезы. Наконец я успокоился и вернулся к своим обязанностям в мечети. Но вид мечети только увеличивал мое горе и муки. Всякий раз, ступая на ее порог, я вспоминал свой грех, и мне казалось, что я слышу, как падает Гания. Меня охватывала дрожь, я закрывал лицо руками и беззвучно плакал.

Я делал все возможное, чтобы отвлечь от себя подозрения брата, но мне было очень трудно сохранить тайну. Я не решался взглянуть на брата. Иногда мне чудилось, что он протягивает руку, чтобы задушить меня.

Шли дни, а тайна росла и тяжким грузом давила на мое сердце. Мне казалось, что оно вот-вот разорвется. Я испытывал мучения, с которыми не сравнятся муки ада.

Однажды ночью после молитвы я вышел погулять. Не знаю, как очутился у того места, где упала Гания. И тут я лицом к лицу столкнулся с братом. Что привело его туда в этот час? Мгновение мы молчали, и вдруг я закричал: