Текст книги "Синие фонари (сборник)"

Автор книги: Махмуд Теймур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Комедия смерти

Перевод А. Долининой

В комнату больного слуги Мустафы Хасана вошел врач, а за ним – евнух. В комнате было не убрано, сквозь окошко едва проникали бледные отсветы жарких солнечных лучей. Среди старой, искалеченной мебели самыми примечательными предметами были кровать из пальмового дерева, покрытая грязным, изорванным одеялом, и шкаф, по скромному виду которого нельзя было даже предположить, какие дорогие и редкостные вещи хранятся в нем.

Мустафа Хасан был невероятно скуп; он отказывал себе во всем и за долгие годы службы ухитрился скопить двести гиней золотом. Этими деньгами он дорожил больше жизни.

Врач пощупал пульс больного, обнажил его грудь, послушал, как он дышит и, понизив голос, сообщил евнуху, что Мустафа проживет не более двух часов. Не успел врач выйти из комнаты, как больной, охваченный жестоким приступом изнурительного кашля, открыл глаза.

Мустафа Хасан служил в доме покойного паши, хозяина дворца. Паша купил его еще восьмилетним мальчиком. Мустафа проявлял тогда все признаки понятливости и усердия, поэтому паша приказал воспитать и обучить его, а затем подготовить для управления имением. Но вскоре Мустафа доказал своему хозяину, что недостоин таких забот, – его обучение принесло только дурные плоды. И паша, лишив Мустафу пожалованной ему высокой должности, стал относиться к нему презрительно и небрежно. Когда умер старый привратник – дядюшка Марджан, Мустафе Хасану была поручена охрана дворцовых дверей. В этой должности он пребывал до смерти своего господина. Владелица дворца из жалости назначила Мустафе пенсию. Но через год он заболел воспалением легких. Болезнь изнурила его настолько, что на выздоровление не оставалось никакой надежды. И вот теперь смерть была совсем рядом.

Проводив врача до дверей, евнух отправился наверх, в комнату госпожи. Хозяйка дворца сидела на молитвенном коврике, читая суру «Я-син»[25]25
  «Я-син» – тридцать шестая сура (глава) Корана (название дано по первым буквам текста); ее читают обычно над больными и покойниками.


[Закрыть], рядом с ней расположилась чтица Корана. Заслышав шаги евнуха, госпожа сдвинула на лоб золотые очки, обернулась к нему и спросила:

– Бешир-ага, что сказал доктор?

Бешир-ага был тучен и походил на бурдюк, доверху налитый маслом. Он ничего не ответил госпоже: пройдя по многочисленным лестницам дворца, он так запыхался, что не мог перевести дух.

Госпожа забеспокоилась и повторила свой вопрос. Но евнух только вытирал слезящиеся глаза, стараясь показать, как он опечален.

– Неужели Мустафа Хасан умер? – вскричала госпожа.

Теперь Бешир-ага уже отдышался и поспешил ответить:

– Он еще не умер, госпожа, но, к сожалению, находится при смерти.

Две слезы скатились по щекам госпожи. Она пробормотала тоном, исполненным покорности и смирения:

– Поистине все мы принадлежим Аллаху и к Аллаху возвратимся.

А чтица Корана хрипло проговорила:

– Прочтем же фатиху[26]26
  Фа́тиха – первая сура Корана.


[Закрыть] за упокой души твоей, о Мустафа Хасан!

И все трое принялись за чтение фатихи.

Потом Бешир-ага вынул часы – они показывали десять – и сказал про себя: «Мустафа умрет в двенадцать часов, ровно в полдень».

Он вышел и направился к комнате умирающего, чтобы никого туда не пустить. Бешир-ага считал себя законным наследником Мустафы Хасана и полагал, что имеет право взять из его имущества все, что захочет.

Вскоре по дому распространилась весть, что больной умирает, и слуги со всех сторон сбежались к его комнате. Но Бешир-ага запер дверь и сидел перед ней с тяжеленной палкой в руках, устрашающе размахивая ею, когда кто-нибудь пытался приблизиться.

Слуги с нетерпением спрашивали Бешир-агу:

– Не умер еще Мустафа Хасан?

А Бешнр-ага отвечал им гордо и пренебрежительно:

– Испускает дух.

Убедившись, что путь в комнату закрыт, многие разошлись. Остальные продолжали разговаривать с евнухом.

Ребятишки побежали к окну комнаты и стали тесниться возле него: им так хотелось поглядеть, как умирает Мустафа Хасан. Один из них, который успел занять у окна лучшее место и никому не желал его уступать, закричал:

– О, милостивый Аллах! У него живот почти до самого потолка!

А другой, обругав кричавшего, который мешал ему смотреть, завопил:

– У него из глаз искры летят! Изо рта кровь течет! Огонь!.. Кровь!.. Огонь!.. Кровь!.. – и пустился бежать, выкрикивая эти слова и визжа от страха.

Остальные в испуге последовали за ним, выбежали на улицу и стали описывать прохожим ужасную картину смерти, как ее рисовало им воображение.

Бешир-ага вынул часы – они показывали одиннадцать – и пробормотал про себя: «Всего лишь час остается до свершения твоей судьбы, Мустафа Хасан! Ты перейдешь в вечный мир, а я возьму из твоего добра то, что мне понравится».

Затем он обратился к старшему слуге, дядюшке Мадбули, престарелому шейху благочестивого вида, и прошептал ему на ухо:

– Мустафа Хасан умрет через час. Что мы сделаем с его наследством? Лучше всего, пожалуй, разделить его между слугами…

Шейх вздрогнул от радости, но произнес с самым смиренным видом:

– Делай как знаешь, господин мой!

– Я дам тебе ботинки, три рубахи и одеяло.

– Да продлится жизнь твоя! Но неужели ты ничего не выберешь себе?

– Нет. А кошелек с деньгами я отдам госпоже.

Эти слова услышал сторож дворца. Он подошел к ним и сказал евнуху заискивающим тоном:

– Надеюсь, ты не забудешь меня, господин мой!

– Нет, я не забуду тебя, Осман. Я отдам тебе несколько пар новых сапог. Ведь покойный скупал самые дорогие красные сапоги!

Осман, обрадованный такой заботливостью, проговорил:

– Да одарит тебя Аллах добром и да ниспошлет тебе благословение, о господин мой! А кашемировая шаль тоже мне достанется?

– Конечно!

Осман с благодарностью поцеловал руку евнуха.

Подошел водонос Абд аль-Кави, который также услышал обрывки их разговора. Он громко запротестовал против тайной дележки:

– Я ведь оказывал покойному немало услуг! Неужели на мою долю не придется ничего из его наследства?

– Думаешь, я забыл о тебе? Экий наглец! – закричал в ответ Бешир-ага.

Абд аль-Кави обрадовался и сразу заговорил льстивым тоном:

– Да не лишит меня Аллах твоей благосклонности, о господин мой! Я ведь прошу только самых простых вещей: во-первых, черные крепкие ботинки, что принадлежали покойному паше; во-вторых, новую феску, которую Мустафа Хасан купил в прошлом году и не надевал ни разу; в-третьих, шелковый халат, купленный им к празднику, который он не трогал до сих пор, в-четвертых…

– А другим? – прикрикнул на него Мадбули. – Мы ведь хотим разделить наследство по справедливости! Слуг много. Что же останется шейху Абд аль-Хайи, чтецу молитв? А повару и мальчишке? А мусорщику Сейиду Митвалли? А…

Вдруг они услышали из комнаты слабый голос, который с трудом достигал их слуха, как будто шел из могилы. Все замолчали. Это их звал умирающий. Бешир-ага встал, холодный пот струился по его лбу.

– Приблизился час, о люди! Мустафа Хасан умирает. Войдем же! – сказал он.

Он открыл дверь и вошел, а слуги последовали за ним, теснясь позади. Они приблизились к больному и окружили кровать. Мустафа Хасан немного приподнял голову, схватил Бешир-агу за руку и спросил его умоляющим, дрожащим голосом:

– Что сказал доктор? Я слышал, как вы говорили о моем наследстве. Неужели все кончено?

Бешир-ага склонил голову и ничего не ответил. Лицо больного побледнело, дрожь прошла по всему его телу, а затем его охватил такой сильный приступ кашля, что он почти потерял сознание.

Слуги решили, что он умер, и молчали, охваченные почтением и страхом. Потом все взоры обратились на евнуха. Он понял, чего от него хотят, подошел к дядюшке Мадбули, шейху, и прошептал ему на ухо несколько слов. Тот повиновался приказу, приблизился к изголовью кровати и сунул руку под подушку, стараясь нащупать ключ от шкафа. Но в этот момент умирающий снова открыл глаза, и дядюшка Мадбули отдернул руку, сделав вид, что поправляет одеяло. Он наклонился над умирающим и сказал ему спокойно и мягко:

– Дай мне ключ, Мустафа, я выну тебе шерстяную рубаху и теплое одеяло. Я вижу, ты дрожишь от холода.

– Не нужно, дядюшка Мадбули, – пробормотал в ответ Мустафа Хасан. – Я хочу сохранить и рубаху и одеяло на будущее.

Потом он схватил дядюшку Мадбули за руку и нервно сжал ее. Лицо его сморщилось и стало похоже на лицо плачущего ребенка. Он заговорил, и голос его прерывался от слез:

– Ведь я не умру, дядюшка Мадбули!.. Не умру!.. Правда ведь?.. Я чувствую, мне лучше…

Он широко раскрыл глаза и попытался сесть.

– Я хочу встать и походить по комнате, – говорил он. – Я чувствую, новые силы влились в мое тело… Оставь меня, дядюшка Мадбули. Я не так слаб, как ты думаешь…

Но вдруг он стал задыхаться, его грудь то судорожно поднималась, то опускалась; голова упала на подушку, глаза выкатились, рот жалобно раскрылся, ловя воздух.

Потом дрожь прошла по его телу, струйка крови вытекла изо рта, и он замер.

Дядюшка Мадбули приблизился и накрыл тело мертвеца, а затем спокойно сунул руку под подушку, взял ключ и передал его Бешир-аге. Евнух тотчас же приказал вынести шкаф из комнаты. Слуги попробовали передвинуть его, но с большим трудом смогли дотащить только до дверей. Здесь шкаф выскользнул у них из рук, упал и развалился. Тогда кто-то решил воспользоваться удобным случаем и украдкой вытащить что-нибудь оттуда. Другие увидели это и протянули руки уже без стеснения, отбрасывая сломанные дверцы шкафа и хватая все, что можно было схватить.

Начался дикий грабеж. Люди толкали друг друга, ругались, дрались, в комнате стоял шум и крик. Бешир-ага испугался за кошелек, который рассчитывал приберечь для себя, и стал властно требовать, чтобы слуги прекратили грабеж. Но никто не подчинился его приказу. Жадность вытеснила из сердец людей все чувства, их уши словно перестали слышать, глаза ослепли; они уподобились голодным волкам, которые в глухую ночь дерутся из-за добычи.

Бешир-ага понял, что пора действовать – словами ничего не добьешься! Он засучил рукава и, яростно рыча, бросился в свалку.

Ага толкнул одного, дал пинка другому, кого-то боднул головой, кого-то укусил и, наконец, добрался до изломанного шкафа. Он упал на шкаф всем своим огромным телом, пытаясь скрыть его от глаз остальных, потом протянул руку туда, где, как он знал, лежит заветный кошелек, и вынул его без всякого труда.

После этого Бешир-ага поднялся, предоставив остальным делить наследство но мере своих возможностей, а сам поспешил к госпоже и с убитым видом сообщил ей о смерти слуги. Он попросил, чтобы госпожа соизволила выдать ему денег на устройство похорон.

Госпожа дала ему значительную сумму. Он взял деньги и тотчас же удалился в свою комнату, а там запер двери, раскрыл кошелек – самое ценное из сокровищ Мустафы Хасана – и высыпал себе на колени все содержимое. С жадностью и волнением пересчитывал он двести гиней, а когда кончил подсчет, радостно потер руки и бережно спрятал деньги в свой кошелек.

«Вот это получше, чем ты сам, Мустафа Хасан! – бормотал он себе под нос. – Получше, чем ты! Ты отказывал себе во всем, чтобы потом этим воспользовались другие…»

А слуги уже кончили дележ добычи, унесли награбленное и оставили умершего возле обломков опустевшего шкафа.

В тот же день, в четыре часа пополудни, состоялись похороны старого слуги Мустафы Хасана. Впереди двигалась процессия слепых шейхов, распевавших хриплыми голосами:

– Нет бога, кроме Аллаха!

За гробом шли слуги с евнухом Бешир-агой во главе. И на всех, за исключением евнуха, была новая одежда или новые сапоги, похищенные из имущества покойного. Каждый был доволен своей добычей, кроме водоноса Абд аль-Кави. Он сердито жаловался своему соседу:

– Я оказал покойному столько услуг, а не получил ничего ценного. Вот погляди, Осман-бербер – в шелковом халате, с дорогим кашемировым поясом. А чего стоят его феска и новые красные сапоги!.. А вот дядюшка Мадбули – смотри, какая у него красивая шерстяная рубаха! И это не считая нового одеяла и дюжины пар чулок!.. А что досталось мне?

– Что же тебе досталось, дядюшка Абд аль-Кави?

– Ничего, кроме этих огромных ботинок. Мустафа Хасан купил их на рынке за десять пиастров.

Но тут Бешир-ага повернулся, плюнул и грубо прикрикнул на водоноса:

– А ну, придержи язык, негодяй! Заткнись!

Плата

Перевод А. Долининой

Умм Лабиба вошла в комнату своей госпожи Икбаль-ханум и доложила, что явился извозчик и просит отдать причитающиеся ему деньги. Ханум нахмурилась и велела Умм Лабибе сказать извозчику, чтобы приходил после полудня. Служанка повиновалась. Но едва успела она передать ответ хозяйки, как пришедший разразился бранью и угрозами, грубо и настойчиво требуя денег.

Наконец он ушел и вернулся со своей коляской на стоянку, решив после полудня снова зайти и добиться уплаты во что бы то ни стало.

Несколько раз Уста Шихата возил Икбаль на далекие прогулки, но денег за это до сих пор не получил. Когда бы он ни приходил, его встречали обещаниями и отсрочками, а у него была большая семья и он терпел жестокую нужду.

Уста Шихате шел четвертый десяток. Был он человек веселый, несмотря на невзгоды, и люди часто слышали, как он, сидя на козлах и закинув ногу на ногу, напевает песенки про любовь. Когда мимо проходила красивая девушка, он заламывал свою старую, засаленную феску, раскачивал ногой, обутой в ботинок, из которого торчали пальцы, и с пылом и страстью принимался расточать любезности. А когда девушка проходила мимо, вздыхал в глубокой тоске и осыпал своих тощих лошаденок руганью и побоями.

Икбаль-ханум не придала никакого значения тому, что произошло. Она приблизилась к зеркалу и занялась туалетом, пытаясь скрыть приметы подкрадывающейся старости под слоем пудры. На лице ее уже начали появляться морщины, кожа покрылась пятнами. Ярко-рыжие, давно не крашенные волосы обрели у корней свой естественный цвет, и голова стала пегой, что выглядело пребезобразно. Окончив свой туалет, ханум со вздохом растянулась на длинной кушетке и принялась равнодушно листать альбом с рисунками.

Икбаль происходила из почтенной семьи и в юности являла собой образец скромности, чистоты и красоты. Судьба швырнула ее в руки мужа, игрока и пьяницы, который испортил ей жизнь и погубил ее душу. После его смерти она шла по начертанной им дороге и, погрязнув в пороке, с каждым днем опускалась все ниже в пропасть несчастий и бед.

После полудня извозчик вернулся и снова начал громко требовать денег, однако никто к нему не вышел. Тогда он оставил свою коляску под охраной какого-то мальчишки и изо всех сил принялся колотить в дверь, но она оказалась незапертой.

Икбаль все еще лежала на своей длинной кушетке, в прозрачной ночной рубашке, с распущенными волосами, во всей своей красе и, улыбаясь, прислушивалась к крикам извозчика.

Вошла служанка, но Икбаль не дала ей и рта раскрыть.

– Чего ты хочешь? – удивилась она. – У меня же нет денег! Отправь его, пусть придет в другой раз.

Но извозчик уже проник в прихожую и громко выражал свое недовольство.

Умм Лабиба, возмущенная такой дерзостью, бросилась к нему навстречу, пытаясь вывести его из прихожей. Они заспорили и стали браниться между собой. И вдруг на пороге появилась Икбаль-ханум. Она была все в той же прозрачной рубашке, с голыми руками и ногами. Совершенно спокойно Икбаль спросила:

– Что случилось, Умм Лабиба? Что за шум?

– Я хочу получить свои деньги? Вам не удастся их прикарманить! – закричал извозчик.

Икбаль улыбнулась:

– Мы хотим прикарманить твои деньги? Вот удивительно! У нас и в мыслях такого не было!

Только тут Уста Шихата заметил вызывающую красоту Икбаль. У него помутилось в глазах, гнев его сразу остыл.

– Извините, госпожа, но у меня ведь семья… – пробормотал он, глотая слюну и не отрывая глаз от ее тела, такого белого и нежного.

Видя, что извозчик потерял голову, Икбаль мягко проговорила:

– Неужели ты не веришь, Уста, что в моей сумочке сейчас совсем нет денег? Идем, я тебе покажу.

И она вошла в свою комнату. Уста Шихата последовал за нею. Занавеси в комнате были приспущены – здесь царил полумрак, пропитанный ароматом духов. Уста Шихатой овладело странное волнение, как будто его перенесли в какую-то волшебную страну, где все – тайна и мечта. Он устремил на Икбаль жадный взгляд, и она словно плыла перед ним, полуобнаженная, то приближаясь, то удаляясь в поисках своей сумочки. Уста Шихата вспомнил красавиц, которые катались со своими возлюбленными в его коляске, тех, кого он так долго и страстно желал. Он вечно тешил себя мечтой о них, но всегда возвращался домой с тоской и разочарованием…

Наконец Икбаль нашла сумочку, подошла к нему и совсем кротко произнесла, раскрывая ее:

– Вот видишь, в ней нет денег! Не придешь ли завтра? – И она бросила на него кокетливый взгляд.

Глаза извозчика засверкали, губы расплылись в странной улыбке. Он сказал:

– Я не могу отсюда уйти, ханум. Куда легче войти в баню, чем выйти![27]27
  Арабская поговорка, связанная с тем, что в арабских банях плата взимается при выходе.


[Закрыть]

Икбаль улыбнулась, остановилась перед ним и с минуту пристально глядела на него. Потом вдруг прижалась к нему и поцеловала в губы долгим поцелуем. Уста Шихате показалось, что весь мир завертелся вместе с ним. Он вздрогнул, как от электрического разряда. Никогда в жизни не ощущал он такого блаженства.

С тех пор Уста Шихата больше не являлся к Икбаль-ханум требовать своих денег.

Шейх Сейид слабоумный

Перевод А. Долининой

На полевой дороге показалась фигура шейха Сейида. Он шел медленно, задыхаясь под тяжестью своего огромного тела; одной рукой он загребал, как веслом, помогая себе при ходьбе, другой держал конец мешка, переброшенного за спину. В мешке были остатки пищи, которой его одаривали добрые люди. Грязная галябия[28]28
  Галяби́я – длинная мужская рубашка.


[Закрыть] – единственная его одежда – вздувалась от резкого ветра, и тогда он казался еще огромнее. Иногда ветер приподымал рубаху, и из-под нее выглядывали растрескавшиеся, непомерно большие, как у слона, голени.

Шейх Сейид направлялся к арыку, который наполнялся водой от оросительного колеса; он спустился в том месте, где поят скот, и с жадностью начал лакать воду, как лакает животное, измученное жаждой.

Амм Хадар, садовник, который присматривал за быком, приводившим в движение колесо, подошел к шейху Сейиду, схватил его руку, поцеловал ее и потом сказал:

– Помолись за меня, шейх Сейид! Помолись за меня, чтоб Аллах сжалился надо мной и исцелил Умм Абд ас-Селям, мою бедную жену…

Шейх Сейид ответил ему невнятно и хрипло:

– Да будет проклят твой отец, и ты, и она!

Садовник улыбнулся и снова поцеловал руку шейха Сейида.

– Да услышит тебя господь наш! – сказал он и вернулся к своему быку, а шейх растянулся на берегу арыка и, положив руку под голову, уснул.

Когда-то, в давние времена, шейх Сейид был главой семьи, славился рассудительностью и добрым нравом. Все уважали ого и любили. Жил он вместе с братьями в полном достатке: они владели десятью федданами[29]29
  Федда́н – мера площади (приблизительно 4200 кв. м.).


[Закрыть] земли, обрабатывали ее сообща и урожай делили поровну. Им принадлежал также дом отца; был он большой и просторный и вмещал всех братьев вместе с женами, детьми и скотом.

Так дожил Сейид, всеми уважаемый и почитаемый, до пятидесяти лет. Но однажды он возвращался домой верхом на осле, и случилось так, что осел споткнулся и сбросил его на землю. Сейид ударился головой о большой камень и остался лежать, истекая кровью. Его отнесли домой. Несколько недель он был без сознания, его трясла лихорадка. А когда зажила рана и прошла лихорадка, оказался Сейид Абу Аллам не таким, как прежде, – он стал инвалидом, потерял память и не был теперь пригоден ни для какой крестьянской работы. Братья перестали брать ого в поле. Все свое время он проводил во дворе, играя с детьми. Когда же болезнь затянулась, – а лечение стоило дорого, – стали братья раздумывать, как бы им избавиться от калеки и жить в свое удовольствие. В конце концов они решили прогнать его вместе с семьей и отобрать все имущество. Было у шейха Сейида многочисленное потомство, но ни у кого из них не хватило сил защитить свои права.

И ушла семья, изгнанная из дома, и потащили домашние за собой шейха Сейида, будто скотину или вещь какую-нибудь. Они поселились в маленьком полуразрушенном домике и зажили там горькой жизнью, кое-как добывая себе пропитание.

А шейх Сейид по-прежнему пребывал в спокойствии и безделье: не выходил из дому, проводя время с ребятишками, или просто спал у стены, не различая ни дня, ни ночи. Он потолстел, живот его обвис, всклокоченные волосы слиплись от грязи. Вид его стал отвратительным. Прежние черты – черты человека разумного и работящего, сильного и храброго – исчезли под этой дикой маской с блуждающими мутными глазами, – так скрывается яркий свет за грязным, пыльным стеклом.

Была у шейха Сейида слепая мать. Она приходила к сыну тайком, чтобы не знали остальные братья, и приносила ему подарки – еду или одежду, и при виде ее он весело кричал, как ребенок. Толком не понимая, кто она, шейх брал из ее рук гостинцы и одежду с наивной радостью. А мать сажала его огромное тело на свои слабые колени, прижимала его к груди с жалостью и нежностью, кормила сладостями и рассказывала ему сказки о гулях[30]30
  Гули – злые духи-оборотни, излюбленные персонажи арабских сказок.


[Закрыть] и ловкаче Мухаммеде. И когда он засыпал, клала его голову к себе на колени и напевала ему неясные детские песенки.

Умерла жена шейха Сейида, оставив ему детей, не достигших еще разумного возраста. Тяжело было старухе матери видеть семью без кормильца и хозяина, и она ушла к своему сыну и разделила с его семьей тяготы жизни, всеми силами стараясь облегчить их участь.

Шло время, дети выросли, стали юношами и девушками. Жить было трудно, и сыновья разбрелись по свету искать счастья. А дочери сидели дома в ожидании замужества. Но замужество проходило мимо них, словно насмехаясь, и не протягивало им руки. Положение семьи ухудшалось день ото дня – ведь кормильцы-сыновья уехали. Начала старуха раздумывать, что делать дальше, и решила взять своего калеку сына и пойти по рынкам просить милостыню. Неужели слепая мать и ее несчастный сын-идиот не вызовут жалости и не заставят людей расщедриться?!

На другой день она вышла, таща за собой сына, – он упирался, не желая идти, – и привела его на рынок. Здесь они провели целый день, выпрашивая милостыню, и принесли домой немного еды и денег.

Они выходили так каждый день, и вскоре шейх Сейид привык бродить по деревне один, покидая мать в начале пути. Он ходил по лавкам и кофейням, разговаривая сам с собой, смеясь и ругаясь, делая рукой странные движения; потом возвращался к матери, и в мешке его всегда оказывалось что-нибудь съестное.

Однажды шейх Сейид вошел в лавку Абу Шуши, мясника, и быстро заговорил:

– Я уже давно говорил тебе, осел, что добра много… Вот один… два… три… ардебб[31]31
  Арде́бб – мера сыпучих тел, равная 197,75 куб. дм.


[Закрыть] пшеницы в доме… Вода в канале спокойна… Один… два… три… Пусть господь наш проклянет твоих дедов, собачий сын!..

– Я собачий сын? За что ты меня так? Что я сделал?

– Сделал что-нибудь?.. Всегда! Добра много, парень, добра много…

Абу Шуша улыбнулся и положил кусок мяса в его мешок. Шейх Сейид вышел, смеясь и повторяя то, что говорил мяснику. А Абу Шуша сидел в лавке, опершись подбородком на руки и размышляя о том, что сказал этот сумасшедший. «Один, два, три, добра много… добра много…» Что это значит? А может, он имел в виду судебный процесс о земле? Ведь заседание как раз через три дня.

Прошло три дня, и Абу Шуша выиграл дело, тянувшееся уже долгие годы. На радостях устроил он богатый пир – настоящую свадьбу, раздавал милостыню направо и налево, а шейха Сейида осыпал всевозможными подарками.

Это было великой победой шейха Сейида. Люди передавали друг другу слухи о нем, и слава его разнеслась повсюду. Со всех сторон к нему устремились жаждущие узнать скрытое. Он говорил им что попало, но получалось удачно, и люди прислушивались к его бреду. Все боялись его, почитали и щедро одаривали.

Рафаат-эфенди, человек глупый и чванливый, был управляющим у помещицы, во владениях которой жил шейх Сейид. У Рафаата было две жены: первая, которой уже минуло сорок пять, жила с ним в усадьбе, а вторую, едва достигшую восемнадцати лет, он поселил подальше, в деревне. Рафаат-эфенди питал склонность к молодой жене, поэтому в сердце старой копилась злоба.

Однажды Рафаат-эфенди сидел на берегу канала возле усадьбы, под тенью большой смоковницы и завтракал в одиночестве; ему прислуживал мальчик. Эфенди ел, нахмурившись, распекал слугу за малейшую оплошность, ругая и блюда, и того, кто их приготовил. В это время к нему приблизился шейх Сейид в своей широкой рубахе, вздувшейся от ветра. Он шел, загребая одной рукой и задыхаясь. Усевшись поблизости от Рафаата-эфенди, Сейид уставился на еду и стал произносить какие-то слова, непонятные и путаные. Но Рафаат-эфенди не обратил на него ни малейшего внимания и продолжал завтракать, брюзжа себе под нос. Шейх Сейид придвинулся к нему и, протянув руку, что-то крикнул ему в лицо. Эфенди только взглянул на него исподлобья и выругался сквозь зубы. Терпение шейха Сейида лопнуло: он протянул руку, смеясь схватил кусок с блюда и начал жевать.

Рафаат-эфенди рассвирепел. Он вскочил и толкнул шейха Сейида, пытаясь повалить его на землю, но тот даже не сдвинулся с места. Думая, что управляющий шутит с ним, шейх Сейид протянул руку и слегка толкнул его. Управляющий опрокинулся на спину и покатился в грязь, заревев, как разъяренный бык. Вокруг собрались толпой обитатели усадьбы. Люди едва сдерживали смех, глядя, как управляющий барахтается в тине. Тем временем шейх Сейид устроился за столом на месте Рафаата-эфенди и жадно принялся за еду.

Управляющий поднялся, счищая с себя грязь; ругаясь и расточая проклятия и угрозы, он направился к дому. А шейх Сейид, покончив с едой, потянулся, зевнул и улегся на берегу канала, подложив руку под голову; вскоре он уснул, издавая беспокойный храп.

Раафат-эфенди вошел в дом, бормоча угрозы, и тотчас же оттуда послышались крики и треск ломающейся мебели; потом все затихло.

После вечернего призыва на молитву в доме управляющего снова раздались крики, вопли и плач, люди собрались вокруг дома. На пороге появился рябой, рыжебородый шейх Хамза, проповедник соборной мечети, и громко возгласил:

– О рабы Аллаха, умер человек жестокосердый! Поистине, все мы принадлежим Аллаху и к Аллаху все возвратимся!

Толпа зашумела, моля Аллаха о милости. И начал шейх Хамза объяснять людям «чудо» шейха Сейида, покаравшего смертью управляющего, который не пожелал соблюсти закона щедрости и доброты. Он долго и пространно говорил об этом и восхвалял Сейида, и прославлял его деяния, и приводил множество доказательств того, что шейх Сейид – великий святой из святых Аллаха, и во власти его карать тех, кто чинит зло, и осыпать благодеяниями творящих добро.

Этот случай произвел сильное впечатление на присутствующих, и они вновь стали с большим воодушевлением и глубочайшей убежденностью рассказывать повсюду о святом шейхе Сейиде.

У Шейха Сейида было несколько дочерей, давно достигших брачного возраста. Случилось однажды, что какой-то юноша из почтенной семьи увидел его старшую дочь, когда та наполняла кувшин водой из канала. Она понравилась ему, и он женился на ней. А было у него еще две жены, от которых он не имел потомства, хотя страстно желал детей. Не прошло и пяти месяцев со дня его новой свадьбы, как он был назначен старостой округа, а еще через четыре месяца дочь шейха родила ему двух мальчиков-близнецов. Он решил, что его неожиданное счастье – еще одно великое чудо, сотворенное шейхом Сейидом. Об этом происшествии стало известно повсюду, и самые уважаемые в деревне люди потянулись к жилищу шейха, прося себе в жены его дочерей.

И остались они с матерью вдвоем. Жилось им привольно. Мать не хотела покидать своей лачуги и отказалась переселиться вместе с сыном в дом мужа одной из внучек, – ведь здесь, в этой лачуге, она удостоилась милости Аллаха.

Теперь она выходила из дому только затем, чтобы наполнить кувшин водой или посидеть на пороге, подышать воздухом в мире и спокойствии. А шейх Сейид разгуливал с утра и возвращался лишь к вечеру, нагруженный подачками добрых людей. Он заходил в деревни, бродил по рынкам, ел что угодно, отдыхал, где хотел, и все его уважали и боялись.

Так прожил шейх Сейид со своей матерью целых семь лет…

Но безумие его постепенно становилось буйным и опасным.

Теперь он врывался на рынок как ураган, хватал и разбрасывал все, что попадалось ему под руку, рыскал по деревням, ловил и душил домашнюю птицу и часто бил людей без всякой причины.

Однажды он схватил шейха Хамзу, почтенного проповедника соборной мечети, и начал выщипывать волосы из его рыжей бороды, а потом дал ему такого пинка в живот, что чуть не лишил жизни.

Люди начали роптать. Они замечали, что вред от этого человека все растет. Они больше не могли чувствовать себя в безопасности. А тут еще шейх Хамза стал что-то нашептывать людям, и слово «шайтан» полетело из уст в уста.

Однажды люди увидали, что шейх Сейид бежит к каналу, а в руках у него двухлетний ребенок, и шейх кусает его зубами, словно дикий зверь, терзающий добычу. За шейхом Сейидом бросились несколько крестьян, требуя, чтобы он оставил ребенка. Но Сейид был погружен в свое занятие и не обращал на крики внимания. Он подбежал к оросительному колесу, и в мозгу его сверкнула страшная мысль. Он уже хотел было привести ее в исполнение, но отец ребенка догнал его и вырвал сына. Мать ребенка тут же очутилась рядом с мужем: в волнении и испуге схватила она мальчика и, причитая и плача, бросилась к дому, чтобы перевязать его раны. А отец в ярости обернулся к шейху Сейиду; он был не в силах сдержаться. И вот между ними закипел ужасный бой, окончившийся победой Хасана Селяма, отца ребенка, – он швырнул своего противника наземь, осыпая его ударами. Шейх Сейид поднялся с плачем и стонами и, еле двигаясь от боли, потащился к своему жилищу.

А Хасан Селям поспешил домой – узнать, что с сыном, и нашел его спокойно спящим на коленях у матери. Он уселся в углу и сидел там, перебирая в памяти все, что произошло. Время от времени он слышал в загоне мычанье буйволицы, которая требовала корма.

Его охватило странное оцепенение, в сердце закрался страх, ему мерещилась страшная участь управляющего из усадьбы, и он уже начал упрекать себя за то, что поспешил наказать врага. Он думал теперь, что следовало бы оставить шейха в покое, когда ребенок был спасен. Страх и тревога его все увеличивались: он был уверен, что не успеет пройти ночь, как с ним случится что-нибудь ужасное. Ему казалось, что дыхание его прерывается, в мозгу возникали тревожные видения: то представлял он себе шейха Сейида бормочущим колдовские заклинания, то видел дьявольские призраки; размахивая огромными дубинами, они плясали перед ним, и огненные языки высовывались у них изо рта… Он ощущал, как на него веет горячим дыханием, чувствовал удушье и, наконец, не выдержав, закричал, моля о помощи и разрывая на себе одежду: