Текст книги "Синие фонари (сборник)"

Автор книги: Махмуд Теймур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Но он прошел мимо них с надменным видом, храня эту великую тайну. И лишь войдя в комнату, где накануне заседал суд, он объявил свою волю: шейхом охраны назначается уволенный стражник. Староста словно задался целью восстановить истину, проявить гуманность по отношению к стражнику, с которым столь незаконно обошелся прежний шейх. Пусть люди убедятся, что правление нового старосты зиждется на справедливости.

Едва начальник объявил о новом назначении, на лицах присутствующих появилось выражение изумления: никому из них и в голову не приходило, что выбор падет на уволенного, – у каждого была своя кандидатура, но этого человека никто не выдвигал…

Толпа глухо зароптала. Тогда начальник щелкнул хлыстом, и люди отступили, и спокойствие возвратилось к ним.

Новый шейх надел просторный мундир, пристроил на голове шляпу с красным значком и взял в руки большую дубинку…

Скоро на плацу вновь появился отряд стражников, и снова зазвучали магические слова:

– Направо кругом!

– Вперед марш!

– Стой!

– Отдать честь!

Закончив муштровку, новый шейх отправился домой, отвечая на приветствия всем, кто ему встречался. Едва подошел он к калитке, толпа крестьян с подарками и подношениями встретила его. Все спешили выразить ему свои поздравления и высказать просьбы…

Шли дни за днями, отравляя жизнь изгнанному шейху оскорблениями и преследованиями со стороны нового шейха. Его поддерживали те, кто таил против прежнего шейха злобу, помня, как тот притеснял их во времена своего могущества.

Положение нового шейха изменилось. В его доме неожиданно появилось благополучие. К нему узнали дорогу те, кто нуждался и искал защиты. У шейха появились сторонники и приверженцы.

Должность шейха охраны приобрела популярность. Эта должность привлекала блеском своей славы: к ней стремились сердца, с ней связывались честолюбивые помыслы, вокруг нее разгорались страсти.

Несколько раз деревня была напугана случаями воровства, истребления посевов, затопления полей, и в дом начальника стали поступать жалобы на нового шейха охраны. Ему приписывали ужасные пороки.

Долгие часы проводил начальник, внимательно рассматривая эти жалобы. Он дополнял их своими замечаниями, комментариями, сопоставлял факты, толковал их, стараясь добраться до истины.

Смута проснулась в сердце деревни. Люди стали относиться друг к другу с недоверием и страхом. Постепенно все возненавидели охранников и, строя друг другу козни, жестоко перессорились между собой.

Шейх охраны все это видел и, вспомнив судьбу своего предшественника, испугался печального исхода.

Он стал принимать меры предосторожности, пуская в ход любые средства: подкуп, интриги, натравливание друг на друга – только бы сохранить за собой высокий пост.

Староста чувствовал, что под пеплом разгорается пламя, и удвоил число стражников. Сам он появлялся на людях только с револьвером на боку, чтобы предотвратить предательское нападение.

При каждом удобном случае он уверял, что не пожалеет сил для установления порядка и спокойствия, ибо успешно управлять можно лишь под сенью мира и безопасности.

Однажды ночью, незадолго до рассвета, начальник проснулся в страхе: к нему вбежал взволнованный стражник, крича, что совершено нападение на дом нового шейха охраны и что след злоумышленников теряется у жилища уволенного шейха и его сообщников.

Едва стражник закончил, как послышался ужасный шум. Раздались вопли, рыдания, крики женщин…

Староста поспешил одеться и выбежал на улицу. Бунт он застал в самом разгаре.

Смело и отважно ринулся он в толчею, что-то приказывая, что-то запрещая, но никто его не слушал. Голос старосты растворился в крике и шуме.

Тогда он решил прибегнуть к оружию, однако не успел взяться за револьвер, как кто-то выбил его из рук.

Чувствуя, что толпа сжимает, сдавливает его, начальник снова попытался закричать, но крик застрял в горле. Он хотел обратиться к своим стражникам, но в свалке никого не различал.

Староста оказался в безвыходном положении. Он отступил назад, опасаясь неприятных последствий, и вдруг очутился в группе людей, ожесточенно колотивших друг друга палками. Частые удары посыпались на него, и он упал, весь избитый.

Занимался день. Утомленные и обессиленные стычкой, люди перевязывали раны.

Возле домов были разбросаны какие-то вещи, одежда, утварь. Среди обвалившихся стен, осторожно принюхиваясь, рыскали собаки…

А утром следующего дня можно было видеть имама мечети, который бродил по деревне, вымаливая у Аллаха спасение и испрашивая милости. Иногда он заходил в дома, навещая больных, утешая раненых, успокаивая взбунтовавшихся и прислушиваясь к благоразумным советам стариков.

Когда имам пришел в правление, его увидел шейх, который ведал документами и счетами. Он вручил имаму ключи от амбара – ту самую связку деревянных ключей – и проговорил:

– Оставь их у себя, господин наш, до тех пор пока не назначат к нам нового старосту…

Милосердный будда

Перевод Л. Степанова

Герой нашего рассказа больше прочих смертных похож на Будду… Я имею в виду ту самую статую, которая обычно привлекает любителей старины всякий раз, когда они посещают рынки и лавки в поисках редких вещей и антикварных предметов. Эти статуи бывают всевозможных размеров. Вы можете встретить изящные статуэтки величиной с ладонь и большие статуи в рост человека. Но какого бы размера ни был Будда, внешний его вид и черты лица всегда неизменны. Жирное дряблое тело, едва прикрытое лохмотьями, вздутый, выпирающий живот, шаровидная голова и пухлое лицо, на котором застыла улыбка, выражающая покой и равнодушие. Будда навеки замер в своей расслабленной позе, словно не в силах подняться… Да, этот человек настолько похож на статую, что, если бы вы увидели его неподвижно сидящим на развалинах дома, то, без сомнения, приняли бы за одну из статуй Будды, неизвестно какими судьбами попавшую сюда, в этот глухой угол.

В любое время года его можно найти в излюбленном месте, где вот уже много лет он неизменно проводит свои дни. Он сидит, скрестив ноги, и кажется, что складки на его животе внезапно окаменели. Так он и пребывает всегда в одной и той же позе, исполненной блаженного покоя. На губах его играет легкая улыбка, в глазах разлит мягкий свет. Такому человеку не страшны никакие превратности судьбы…

Когда он говорит, голос его едва слышен, впрочем, говорит он редко; если же что-нибудь и скажет, то непременно шепотом, а если засмеется, то беззвучно, и только складки на его животе равномерно колышутся в такт смеху.

Лишь очень немногим знакомо его прошлое. А ведь некогда был он главою большой семьи, имел сыновей и внуков; это был редкий семьянин, души не чаявший в детях: он любил их нежно, обожал, почти боготворил. Но наступил день, самый горький день в его жизни, когда ему пришлось проводить на кладбище последнего из своих близких: безжалостная смерть одного за другим унесла их всех. Он мужественно перенес страшный удар и к концу жизненных странствий нашел себе приют в этих развалинах.

Вскоре он сделался кумиром детворы квартала. Со свойственной им чуткостью ребята быстро ощутили его мягкость и доброту и приходили наслаждаться в его обществе весельем. Кто повиснет у него на плече, кто обнимет за шею, кто взберется на спину. Вдоволь поиграв и пошалив, каждый выбирал себе местечко рядом с ним и мирно засыпал, а старик ласково гладил детей, словно оберегая их от бед, как птица, заботливо простирающая крылья над головами птенцов.

Дети собирали тряпье и листья и приносили их «Будде», а он мастерил для них удивительные игрушки, доставлявшие им несказанную радость: осла с отвислыми ушами, верблюда с высоким горбом, корабль с трепещущими парусами, девушку в нарядном платье. Вскоре «Будда» стал получать много подарков от жителей квартала; особенно щедры были матери. Так он жил, обеспеченный хлебом насущным, и ничто не тревожило покоя его души. Но мудрый старик знал, что счастью неизменно сопутствует несчастье, радость всегда идет рука об руку с горем… И действительно, мало-помалу горьким проклятьем его жизни стал торговец вареными бобами, чья лавка помещалась рядом с его жилищем. Сухой и тощий торговец этот напоминал костлявую селедку. Стоял он большей частью у котла, где варились бобы, мрачный и злобный, словно злой дух, загнанный в бутылку. На его потном лице шевелились мохнатые брови, из-под низкого лба смотрели маленькие колючие глазки; он не переставая ворчал и бранился по всякому поводу.

Всем было ясно, что эти два человека – добрый «Будда» – любимец детей и неприветливый торговец бобами – никогда не поймут друг друга. Скрытая ненависть, словно невидимая стена, разделяла их. Да и разве могли они симпатизировать друг другу – вокруг «Будды» целыми днями резвились дети, торговец же терпеть не мог их звонких голосов и веселых шалостей, и даже вида их не выносил. Человек этот жил бобылем – не было у него ни жены, ни детей, ему была чужда любовь к близким, забота о слабых, нежность и дружба – все то, что согревает семью, как огонь очага – дом!..

Молодости присущи задор и смелость. Дети обычно стремятся одержать верх над теми, в ком чувствуют своего врага. Вот почему все ребята квартала преследовали насмешками торговца, и чем громче он бранил их, тем больше они ему досаждали.

От доброго старика ничего не ускользало. Он молча наблюдал за этой враждой и, выслушивая жалобы детей, загадочно улыбался, скрывая свои мысли и чувства. Если торговец обижал какого-нибудь мальчишку, тот, заливаясь слезами, бежал к «Будде», ища у него утешения… Торговец, проходя мимо развалин и видя детей, осаждающих «Будду», бросал на них злобные взгляды и в ярости сплевывал.

Ссоры между детьми и торговцем не прекращались. Они то и дело переходили в стычки, и однажды этот жестокий человек избил дубинкой веселого шалуна и проказника, признанного предводителя всех мальчишек. Кровь ручьем хлынула из головы бедняги, и он с плачем бросился к своему защитнику. «Будда» нежно любил этого мальчугана, в раннем детстве лишившегося родителей и такого же беспредельно одинокого, как он сам. Когда он увидел ярко-алую кровь, струившуюся по детскому личику, его собственное лицо подернулось суровым облаком гнева и печали. Губы у него задрожали, он заскрежетал зубами и окинул торговца, стоявшего в дверях лавки, испепеляющим взглядом. Потом приласкал ребенка и с величайшей осторожностью перевязал его раны.

Остаток дня «Будда» просидел с закрытыми глазами, но всякий, кто пристально всмотрелся бы в его лицо, заметил бы, что по нему пробегают судороги – так волны бороздят поверхность моря перед бурей. Ночью старик впервые за много лет покинул свое пристанище и пробыл в отсутствии больше часа. Затем бесшумно, медленным шагом возвратился к себе, с трудом волоча грузное тело. Видимо, он спешил достичь своего убежища до наступления рассвета. Едва он, прерывисто дыша, опустился на свое привычное место, тяжелый сон смежил ему веки. Вскоре на лице спящего появилась неизменная улыбка – символ блаженного покоя…

Лишь только взошло солнце, среди жителей квартала разнеслась страшная весть: ночью за лавкой, в своем жилище был убит торговец бобами! Поднялся шум, начались толки да пересуды. Люди толпились у дома торговца, вытягивая шеи и заглядывая в помещение, пытаясь понять, почему преступник не ограбил покойного, почему оставил нетронутыми его деньги и вещи. Вскоре явились блюстители порядка – полицейские в плащах с блестящими позументами. Они важно ступали по земле, в шагах их, казалось, слышалась угроза…

А в глубине развалин в своей неизменной расслабленной позе неподвижно сидит, скрестив ноги, старый «Будда». Вокруг него резвятся дети. На его пухлом лице застыла светлая улыбка, дышащая умиротворением и покоем.

«Отдаю тебе всю свою душу»

Перевод К. Юнусова

Мои друзья Фарид и Аббас пригласили меня провести у них несколько дней на чудесной даче в Сиди Бишр[42]42
  Си́ди Бишр – курортное место в окрестностях Александрии.


[Закрыть]. В Каире стояла невыносимая жара, и я с большой радостью принял их предложение. Упаковав вещи, я отправился в Александрию.

Фарид и Аббас – братья, женатые на двух сестрах; живут они вместе согласно и дружно.

Когда поезд прибыл в Сиди Бишр, вся семья уже ожидала меня на перроне. Едва я выпрыгнул из вагона, на шею мне бросилась прелестная девчурка.

– И ты тоже, Туффаха, пришла меня встретить? – радостно воскликнул я.

Туффаха – дочь моего друга Фарида, ей семь лет. Мне не приходилось видеть ребенка, более забавного и живого.

Я поднял девочку на руки, поцеловал, потом вынул из кармана приготовленную для нее коробку с шоколадом и отдал ей.

– У меня есть для тебя еще кое-что, – сказал я, – разные сладости, игрушки.

– А где же они? – закричала Туффаха.

– Терпение, моя маленькая, терпение; все в моем чемодане, но ты их получишь не сразу… каждый день но подарку.

Она обняла меня, и мы стали болтать.

– Ну, а нам и ждать нечего, – услышал я слова Фарида, – у тебя все только для Туффахи.

Жены моих друзей Хайат и Амаль засмеялись. Я поспешил поздороваться с ними.

– Дорогие друзья, не взыщите, это действительно не очень вежливо, но поверьте…

– Мы знаем, что вы и Туффаха горячо любите друг друга, – прервала меня Амаль, – и что ради этой любви вы готовы забыть любого из нас!

Все громко рассмеялись, подхватив ее шутку и тем оправдывая мой промах.

Вдруг Аббас воскликнул:

– О Аллах, а где же твой чемодан, Шакир?

Я поискал глазами чемодан и вспомнил, что оставил его в вагоне. В это мгновение поезд двинулся по направлению к Сиди Габер. С тоской и отчаянием взглянул я на Туффаху. Но отец утешил ее:

– Не огорчайся, мы сейчас пошлем кого-нибудь за чемоданом Шакир-бека, и ты получишь все, что он тебе привез.

Он сделал знак слуге, тот вскочил в вагон, а я, обернувшись к друзьям, сказал:

– До чего память ослабела, один Аллах ведает! Забыть свой собственный чемодан! Скоро о моей рассеянности будут рассказывать анекдоты.

– А ты разве не знаешь, Шакир, что рассеянность – признак гениальности? – заметил Аббас.

Я удивленно взглянул на него.

– Совершенно верно, – подтвердил Фарид, – рассеянность – один из признаков гениальности!

Рассуждая о странностях человеческого характера, мы покинули вокзал, и сразу же я услыхал шум моря, ощутил его дыхание.

Нас ждал автомобиль. Мы сели и покатили вдоль прекрасной набережной.

Я облегченно вздохнул, услышав, как Амаль сказала:

– Сделайте одолжение, отстаньте вы от Шакир-бека и с вашей рассеянностью, и с вашей гениальностью.

А Хайат добавила:

– Поговорим лучше о сказочном, прекрасном море, о купаниях и казино!

Мы прибыли на дачу, и мне показали мою комнату. Вскоре доставили и чемодан. Я разобрал вещи и переоделся.

После обеда мы провели дивный вечер на террасе, играя в карты, слушая радио и рассказывая веселые истории.

* * *

Я уже несколько дней жил в этой чудесной семье, окруженный заботой, сердечностью и вниманием.

Выполняя обещание, данное Туффахе, я каждый день вручал ей какой-нибудь маленький подарок, и она всякий раз вознаграждала меня крепким поцелуем. Однако мне было грустно, что я не мог видеть ее чаще: она вместе с воспитательницей жила отдельно, подчиняясь особому распорядку в занятиях, прогулках и еде.

Проходили дни… Однажды, когда я сидел в своей комнате у окна и перелистывал английский роман, который читал, когда не был занят чем-нибудь другим, из книги выпал маленький листок бумаги. Я поднял его и стал разглядывать… О, неожиданность! То была записка, и в ней лишь одна фраза: «Люблю тебя и отдаю тебе всю свою душу!»

Долго рассматривал я эту записку, несколько раз перечитывал ее. Мной овладело глубочайшее изумление; она была написана изящным женским почерком… Листок мог быть вложен в книгу лишь сегодня.

Этот роман находился у меня со дня приезда, я то и дело принимался за его чтение. Книга постоянно лежала у меня в комнате, на диване; значит, женщина, написавшая записку, могла вложить ее в книгу, только находясь у меня в комнате. Это очевидно. Но кто же, кто эта женщина?! Посторонних у нас не было. Значит, эта женщина… живет здесь, в этом доме? Я затрепетал от волнения и, стараясь собраться с мыслями, возбужденно зашагал по комнате, потом остановился, с досадой смял бумажку и отшвырнул ее прочь. Выглянув из окна, я увидел в саду моих друзей с женами: они сидели под красным зонтом. Я закричал им:

– Дорогие друзья, позвольте вас уверить, что я не так глуп!

Они удивленно и вопросительно подняли на меня глаза.

– Ваш заговор провалился, – продолжал я, – проделка не удалась. Это все, что я хотел вам сказать!

– Да исцелит тебя Аллах! – засмеялся Аббас.

День прошел как обычно, я больше не упоминал о своей тайне. Когда друзья спрашивали меня о таинственном заговоре и причине моей досады, я смеялся и менял разговор; я считал, что со мной сыграли неудачную шутку, и решил больше не касаться этой темы, но все же не переставая думал о загадочной записке и не раз мысленно повторял ее слова. Стоило мне оказаться в обществе моих друзей и их жен, как я ловил себя на том, что пристально рассматриваю женщин, сравнивая их красоту.

На следующий день после обеда я отправился в свою комнату и, как обычно, прилег отдохнуть.

Проснувшись, я взялся за английский роман, но едва открыл его, как из книги выпал листок такого же размера, как и вчерашний. Я поспешил поднять его. Там было написано: «Люблю тебя и отдаю тебе всю свою душу». Почерк тот же.

Я вскочил с дивана, решив положить конец этим шуткам.

Проходя мимо зеркала, я замедлил шаги и на мгновение остановился, потом отодвинулся, снова подошел… На меня глядел молодой человек невысокого роста, худощавый, с приятной смуглотой. Волнистые волосы… глаза небольшие, но лучистые, сияющие – в них явно есть что-то привлекательное. Ну разве похожи они на кошачьи, как уверяют мои друзья? В общем, недурен, даже красив. Однако все это ничто, по сравнению с веселым нравом и остроумием…

Шум промчавшейся мимо машины вывел меня из задумчивости. Я направился к туалетному столику, надушился, переменил булавку в галстуке на более дорогую и подошел к окну. В саду под красным зонтом сидела в одиночестве Амаль, жена Аббаса. Заметив меня, она очаровательно улыбнулась, приглашая спуститься. Я поспешил к ней.

Едва я приблизился, как она воскликнула:

– Вот чудо! Что это за аромат? Ваше приближение можно почувствовать за двадцать метров!

– А запах хороший?

– Просто чудесный! Садитесь, поболтаем. Все уехали в город что-то покупать. А нас с вами бросили.

Я не без некоторой робости присел. Внезапно она спросила:

– Вы еще не кончили читать ваш роман?

– Мой роман?

– Ну да, этот английский роман; да вот он у вас в руке.

Книга действительно была со мной. Я и сам не заметил, как захватил ее.

– Нет, еще не кончил, – с трепетом ответил я.

– Вы не находите, что этот роман социальный?

– А вы разве читали его?

– Нет, только перелистала разок-другой.

– Перелистали? А где вы его нашли?

– В вашей комнате, конечно.

– Вы были в комнате в мое отсутствие?

– А вы разве не знаете, мой друг, – ответила она, нежно улыбаясь, – что в мои обязанности входит присматривать за слугами?.. Ну, так вы согласны, что роман социальный?

– Совершенно согласен.

– И в нем ничего не говорится о чувствах.

– Каких чувствах?

– Любовных, конечно.

Сердце мое замерло:

– А вам нравятся любовные романы?

– Очень!

Сплетая пальцы на затылке, она откинулась назад, волнуя и восхищая меня красотою и нежностью рук, изяществом позы.

Но тут явился слуга и позвал ее к телефону. Она встала и ушла, бросив на меня обольстительный взгляд, а я продолжал сидеть, смущенный, но бесконечно счастливый. Потом отправился бродить по саду, углубившись в свои мысли и пытаясь подавить в себе вспыхнувшую страсть.

* * *

Вечером после ужина мы пили в гостиной кофе и курили. Потом Аббас и Фарид вышли, за ними последовала Амаль, и я очутился наедине с ее сестрой Хайат. Я собирался выйти вслед за остальными, но Хайат подошла к пианино и начала играть; вежливость требовала, чтобы я остался. Мелодия была восхитительна, я слушал как зачарованный, наслаждаясь красотой музыки. Едва Хайат кончила, я рассыпался в восторженных похвалах. Она с благодарностью взглянула на меня и спросила:

– Вам понравилось?

– Я в восторге.

– А как вы думаете, кто это сочинил?

– Большой музыкант, несомненно.

– Большой музыкант?!

– Разумеется.

– А если я вам скажу, что это сочинила я?!

– Тогда, значит, мое предположение меня не обмануло!

Мы оба засмеялись. Тут она уронила шелковый платочек. Я поспешил поднять его. От него исходил нежный аромат, напоминавший запах фиалок. Он показался мне знакомым. Но откуда? Я поднес платок к носу и сказал:

– Какой замечательный запах!

– Это особый сорт духов. «Ночь любви».

Я попросил Хайат извинить меня, быстро вышел в столовую и, вынув из бумажника знакомый листок со словами: «Люблю тебя и отдаю тебе всю свою душу», вдохнул его аромат. Тот же запах! Я понюхал еще и еще раз. Удивительно!

Я вернулся в гостиную с таким ощущением, точно на глаза мои надета повязка.

– Вам понравился этот запах? – услышал я голос Хайат.

– Очень!

– Это последняя новинка известной французской фирмы Барну. Я выписала свой флакон прямо из Парижа. Я очень дорожу этими духами. Во всем Египте вы не найдете второго такого флакона!

– Поразительно!.. Значит, эти духи имеются только у вас, у вас одной?

– Конечно!

– Да, но… возможно ли подобное?..

– Что именно?

– Правда ли, что эти духи имеются только у вас? У вас одной!

Она внимательно посмотрела на меня, потом мило рассмеялась:

– Что с вами, Шакир-бек? Вы не такой, как всегда!

– Простите… Я чувствую, что с моей головой творится что-то неладное.

– Может быть, вы выпили слишком много виски?

– Нет… но… по-видимому, я много курил… Однако вернемся к духам, духам «Ночь любви»!

– Почему вас так заинтересовали эти духи? – Она снова рассмеялась.

– Да нет… Дело не в этом… Видите ли…

– Может быть, вы хотите и себе заказать такой же флакончик и прибавить его к вашему собранию редкостей?!

– К моему собранию редкостей?!

– Ну да, я ведь все видела, когда открывала шкаф с вашей одеждой.

– Вы открывали шкаф с моей одеждой?

– Извините! Но вы, конечно, знаете, что в нем хранится белье всего дома.

– Знаю.

– И следит за ним не кто иной, как я…

Услышав это, я задрожал. Значит, она тоже входила ко мне в комнату… Тогда… это поразительно… но…

Я взглянул на нее и встретился с ее зелеными лучистыми глазами. В них светились искушение и соблазн.

Я потупился и, не поднимая взора, твердо проговорил:

– В английском романе, который я читаю, мне попалось любопытное упоминание о переписке влюбленных!

Тут я набрался смелости и пристально, многозначительно взглянул на нее.

Она встала, вынула из коробки на столе папиросу, зажгла ее и улыбнулась.

– Что же это за любопытное упоминание?

– Вам интересно знать?

– Очень!

Она выпустила дым.

– Влюбленные вкладывали записочки в книги, которыми они обменивались, – ответил я, втайне торжествуя.

– Старый способ, но всегда надежный.

Вынув изо рта папиросу, она грациозно кивнула головой.

В моем сердце не оставалось больше места сомнениям. Этот взгляд, этот кивок были красноречивее любого доказательства. Я почувствовал, что сердце мое готово выскочить из груди… В эту минуту в комнату вошел Фарид, и я овладел собой. Вдруг Хайат заявила мужу:

– Шакир-бек восхищается моими новыми духами и желает со мной соперничать. Надеюсь, ты воспрепятствуешь ему, насколько это в твоих силах, и не дашь заказать в Париже такой же флакон!

Она засмеялась и вышла.

О Аллах! Как изумительна хитрость женщин! Есть ли существа лукавее!..

Всю ночь меня не оставляли волшебные сновидения. Я видел Хайат с ее таинственными любовными письмами, от которых исходил нежный аромат духов. Я был счастлив, открыв наконец тайну этой загадочной любви.

А наутро меня ошеломила поразительная новость: Амаль, оказывается, с разрешения своей сестры душилась ее духами!.. Опять все запуталось! Вновь моей душой овладело сомнение. Обе сестры употребляли духи, пахнувшие фиалками, обе входили ко мне в комнату в мое отсутствие, обе как будто состязались в кокетстве, обе соперничали, обольщая меня и желая поймать в свои сети.

День прошел, а загадка казалась по-прежнему неразрешимой. Растерянность и колебания мои возросли.

В течение нескольких дней тем же самым путем я получал записки, с удивительной методичностью вложенные между страниц английского романа; все такие же листочки бумаги, надушенные знакомыми духами марки Варну. На них мелким почерком было написано: «Люблю тебя и отдаю тебе всю свою душу!»

Я обнаружил в себе склонность к одиночеству. Ночью мне не спалось. Я сидел как зачарованный в своей комнате у окна, созерцая звезды. Мне грезилась «она». Вот она приближается неслышными шагами… Я напрягал слух, чтобы уловить шелест ее платья. Она идет ко мне, бросается в мои объятия… Она… Она… Но кто же она? Хайат или Амаль?.. Я не знал, кому из них отдать предпочтение: и та и другая блистали красотой. Но разве они обе не жены моих друзей?

Совесть во мне заговорила, она терзала и мучила меня, и я решился бежать… Уеду, завтра же, тайком ото всех… и сохраню честь семьи: я боялся за «нее»! Боялся, что, прощаясь, «она» может выдать свою тайну.

За завтраком я был молчалив и озабочен: я обдумывал формулировку письма, которое собирался перед отъездом оставить у себя в комнате. Мне хотелось, чтобы оно имело двоякий смысл: если его прочтут братья, они не должны найти в нем ничего, кроме прощального привета; если же прочтет «она», ей тотчас же станет ясен его смысл.

Друзья заметили мою рассеянность, но не стесняли меня расспросами. Они пытались меня развеселить, но, увидев, что я не склонен смеяться, оставили в покое.

После завтрака я поднялся в свою комнату, притворил окно, лег на диван и закрыл глаза, стараясь вернуть себе спокойствие и собраться с мыслями.

Все было готово, кроме письма. Лежа с закрытыми глазами, я обдумывал, как его написать.

Внезапно мне почудился шорох. Сердце мое замерло… Кто-то явно стоял за дверью… От волнения я не смог дохнуть. Я притворился спящим. Дверь потихоньку отворилась, и я услышал легкий шелест платья. Все ближе… Открываю глаза и вижу… Кого? Туффаху! Она берет английский роман и вкладывает в него листок бумаги.

– Что ты делаешь, Туффаха? – закричал я.

Девочка испуганно обернулась, потом покорно опустила головку и сказала:

– Клянусь великим Аллахом, я ничего не делаю!

Я взял книгу, вынул записку и сразу же почувствовал знакомый аромат духов. «Люблю тебя и отдаю тебе всю свою душу», – прочитал я.

О! Я готов был схватить девочку и выбросить ее из окна.

– Ты рассердился? – спросила она, обнимая меня.

– Нет, обрадовался! – ответил я, побагровев. Но, видя, что она вот-вот заплачет, посадил ее на колени и спросил:

– Тебя кто-нибудь научил так делать?

– Никто, клянусь Аллахом!

– Тогда, значит, ты сама писала записки и вкладывала их каждый день в книгу?

– Да. – Она кивнула головой и протянула мне свои пальцы, выпачканные чернилами.

– А для чего ты это делала? – снова спросил я.

– Потому что я люблю тебя, – ответила она, и глаза ее наполнились слезами.

Я внимательно посмотрел на нее:

– Ты так сильно меня любишь?

– Да, – подтвердила она спокойным, как обычно, тоном. – Я люблю тебя и отдаю тебе всю свою душу.

Я расхохотался и крепко обнял девочку:

– А у кого ты научилась этим словам?

– У моей учительницы арабского языка. Она часто повторяет их.

– Она говорит их тебе?

– Нет, не мне. Она меня не любит, и я ее тоже. Она всегда говорит эти слова в классе, не глядя на нас, потом глубоко вздыхает, пишет их на промокательной бумаге… и кладет в книгу учителю арифметики.

– А зачем ты скрывала это от меня?

– Наша учительница тоже скрывает свою тайну от учителя!

Я взял Туффаху на руки и достал для нее из шкафа плитку шоколада. Потом мы с ней подошли к окну, и я увидел Хайат и Амаль, гулявших в саду. Долго я стоял у окна, глядя на них, и молчал.

На следующее утро я собрал свои вещи, и поезд умчал меня в Каир.

Целую неделю я ни с кем не встречался… и не гляделся в зеркало!..