Текст книги "Синие фонари (сборник)"
Автор книги: Махмуд Теймур
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
XVI
Я возвратился домой, обуреваемый противоречивыми мыслями и чувствами.
Подойдя к открытому окну и вдыхая вечерний воздух, я стал восстанавливать в памяти все виденное в тот день. Я пытался постичь психологию проститутки-матери, женщины, ведущей двойную жизнь.
Как теперь у нас сложатся с ней отношения? Буду ли я скромным и добродетельным женихом госпожи Бахийи? Или махну на все рукой и останусь любовником красотки Наваим? Надо раз и навсегда решить этот вопрос.
Но сколько я ни думал, ничего решить так и не смог и в полном изнеможении повалился на постель.
День проходил за днем, однако смятение мое все усиливалось, тревога росла. Положение осложнялось тем, что я пылал к Наваим безумной страстью.
Как часто испытывал я желание прижать ее к своей груди и утолить поцелуями жажду любви.
Потом меня охватывали стыд и раскаяние, и я подолгу клял и казнил себя за то, что позволил воображению играть с собой подлые шутки.
Но однажды я не вытерпел и бросился в Восточную гавань – к Наваим. Она радостно меня встретила, и час, который мы провели в объятиях друг друга, был, пожалуй, самым прекрасным часом нашей любви. За все это время никто из нас ни словом не обмолвился о том чаепитии. И лишь когда я уже прощался, она шепнула мне на ухо: – А майор и его внук спрашивали о тебе. Ты им понравился.
– Очень рад! Они мне тоже.
– Им хотелось бы тебя увидеть…
– Значит, можно еще разок прийти к вам?
– Только в качестве жениха Бахийи. Но не забывай, что и вести себя придется соответственно.
Мы оба улыбнулись. И она тут же назначила мне время встречи.
Точно в указанный час я позвонил в дверь квартиры на привокзальной площади.
Мне открыл сам «майор» Абдалла-бек. Увидев меня, он обрадованно запел:
В тон ему я бодро ответил:
Я тысячу – не менее – принес поклонов вам!
Он потащил меня за руку в гостиную и усадил там, повторяя:
– Добро пожаловать, добро пожаловать, доктор Фахим! Вы оказали нам большую честь.
Затем он смолк, и лицо его приняло серьезное, даже строгое выражение. Вперив в меня испытующий взор, он произнес важно и торжественно:
– Дочь сообщила мне о вашем намерении жениться на ней. Это хорошо, но прежде, чем дать свое согласие на брак, я считаю своим долгом спросить вас кое о чем. Я вовсе не ищу для своей дочери светоч добродетели, но хочу, чтобы избранник был достоин ее. Я задам вам ряд вопросов, на которые прошу ответить четко и определенно. Имейте в виду, что провести меня вам не удастся. Я – человек проницательный, да и жизненный опыт у меня немалый. Поэтому в ваших интересах быть откровенным и рассказать мне о своих намерениях, ничего не утаивая.
– Боже упаси! Клянусь вам, в моих намерениях нет ничего дурного!
Но он остановил меня:
– Не перебивайте! Вы должны говорить только правду, всю правду, ничего, кроме правды. Вы поняли, чего я хочу от вас?
– Отлично понял, господин майор!
Сев прямо и гордо, по-петушиному выпятив грудь, он принялся засыпать меня вопросами, как дотошный следователь – преступника. Вопросы эти страдали отсутствием логики и, разумеется, не свидетельствовали о большом уме и проницательности. Говорили они лишь о старческом слабоумии.
Отвечая, я как мог приукрашивал себя, стараясь произвести на старика благоприятное впечатление. Я приписывал себе качества, которые могли ему понравиться, и, наоборот, отрицал все, что могло вызвать его недовольство.
Наконец он встал, обнял меня и поцеловал:
– Я горжусь вами, доктор Фахим! Вы именно такой, каким я вас считал. Моя проницательность не подвела меня!
Теперь я обратился к нему:
– Позвольте и мне, в свою очередь, расспросить вас, отца моей невесты, о вашей жизни и общественном положении.
Хлопнув себя рукой по коленке, он воскликнул:
– Конечно, пожалуйста!
Но не успел я задать и первого вопроса, как он пустился расписывать свои подвиги.
Можно было подумать, что передо мной сидит не старый учитель, а народный певец, прославляющий под аккомпанемент ребаба[14]14
Реба́б – смычковый инструмент.
[Закрыть] – подвиги Абу Зейда аль-Хилали и Аз-Зинати Халифа[15]15
Абу Зейд аль-Хила́ли и Аз-Зина́ти Халифа – персонажи арабского героического эпоса.
[Закрыть].
Едва он кончил свой рассказ, я встал, обнял его и поцеловал:
– Горжусь вами, господин майор! Вы бесстрашный герой!
Вошедшая в этот момент Бахийя рассмеялась:
– Что за удивительная гармония чувств!
– У меня нет возражений против вашей свадьбы, – сказал Абдалла-бек. – Доктор Фахим – прекрасный человек! – И, расчувствовавшись, он добавил: – Теперь вы можете поцеловать мою дочь как жених. Но только один поцелуй, не больше!
Медленно и почтительно подошел я к Бахийе, которая стыдливо опустила глаза и покраснела, и коснулся ее лба мимолетным чистым поцелуем.
XVII
Мы сидели в гостиной со стариком и Бахийей, и скоро разговор зашел о Вафике.
– Ну, как он? Очаровательный малыш!
– Ему что-то нездоровится. Он в детской, – ответила Бахийя.
– О чем же мы думаем? – вмешался дед. – У нас в доме врач, пусть он посмотрит больного.
– Конечно, посмотрю. С большим удовольствием, – поспешно сказал я.
Мы пошли в комнату мальчика. Он сидел в своей кроватке и вместе с сыном бавваба мастерил что-то из бумаги. Вафик бросился обнимать меня и целовать.
Я достал из кармана коробочку со сладостями и протянул ему:
– Это тебе разрешает доктор.
– Только смотри не объешься, – сказала Бахийя.
И добавила уже более строгим голосом:
– Попробуй сам и нас угости.
Мальчик послушно стал угощать всех сладостями.
Я посадил Вафика к себе на колено и, приложив ухо к его спине, сделал вид, что выслушиваю его. Затем ущипнул мальчика за щечку и отпустил его со словами:
– Уж очень мама балует тебя. Отсюда все твои болезни.
– Я того же мнения, – важно произнес дед.
– Ну, а теперь, – сказал я мальчику, – можешь играть со своим приятелем.
Но Вафик закричал:
– Нет, я хочу играть с дедушкой в засаду!
– Сегодня играть ты не будешь, – строго возразила мать, – ты ведь нездоров! Дедушка с Османом прекрасно справятся сами.
– Да, да! – радостно закричал мальчик. – Пусть дедушка с Османом представляют. Только надо, чтобы и доктор с ними играл! И ты, мама, тоже!
– Я? Как же это можно?
– А почему нет? – вмешался я. – Мы все будем представлять, а Вафик – смотреть.
– Да, да, – подхватил мальчик, – вы все будете представлять!
Он подпрыгнул и повис на шее у матери, целуя ее. Ей ничего не оставалось, как согласиться.
Дед куда-то исчез и вскоре принес все, что нужно было для игры.
Мы с Османом должны были изображать отряд англичан, которому Абдалла-бек готовил свою знаменитую засаду.
На головы мы надели бумажные шлемы, опоясались жестяными мечами, и представление под руководством Вафика началось.
Бахийя развеселилась и скоро вошла в роль, всячески стараясь доставить удовольствие сыну.
В конце концов англичане попали в западню. Майор с мечом в руке врезался в самую гущу неприятельских солдат; он рубил направо и налево, и комната сотрясалась от топота и криков. Осыпаемый ударами, я вынужден был просить пощады. Бахийя поспешила мне на выручку, остановила побоище и извлекла меня из-под обломков. Вид у меня был самый плачевный.
– Все! Бой окончен! Враг сложил оружие!
Раздались победные возгласы и аплодисменты.
Все мы, включая Бахийю, выстроились в шеренгу перед «майором» и запели:
О родина моя – Египет, знай:
Ты – бесконечно близкий сердцу край!
Прекраснее земли на свете нет,
Прими же благодарность и привет.
За то, что дал нам полноводный Нил,
За то, что злаки щедро уродил,
Что ясен над тобою небосклон, —
За все тебе, Египет, наш поклон!
Затем отдали славному герою честь и получили приказ разойтись.
Провожая меня, Бахийя извиняющимся тоном сказала:
– Замучили мы тебя сегодня!
– Что ты, я так счастлив, что мог доставить радость. Вафику и тебе! Да и очень приятно иногда вспомнить детство и подурачиться.
Она сжала мне руку:
– У тебя доброе сердце, Фахим!
– Я люблю тебя, очень люблю!
Лицо ее осветила радостная улыбка. Мы стояли, не отрывая друг от друга глаз, охваченные сильным чувством. Вдруг она наклонилась к моему уху и прошептала:
– Наваим ждет тебя послезавтра…
– Скорее бы настал этот день!
XVIII
Отныне мое время делилось между визитами к легкомысленной красавице Наваим и к моей невесте Бахийе – воплощению чистоты и скромности.
Теперь и я жил двойной жизнью. Мне приходилось готовиться к каждой встрече, чтобы не сбиться с роли.
Сначала мне казалось странным, что я так легко свыкся со своим положением. Но потом я понял, что просто подчинился неизбежному. Меня уже больше не удивляло, что моя возлюбленная воплощает в себе двух совершенно непохожих друг на друга людей.
И я подумал, что каждый человек, помимо собственной воли, в зависимости от обстоятельств, может надевать то одну, то другую маску.
Став официальным любовником Наваим, я получил ключ от ее квартиры и право приходить к ней в «свои» часы, и тут уж я мог развлекаться вволю.
Я приносил ей кофе, сахар, мыло и в начале месяца вручал домовладелице плату за квартиру. Все это я делал в точном соответствии с указаниями Наваим, получая от нее на это деньги.
Наша связь была циничной до предела. Одержимые страстью, мы без стеснения предавались чувственным усладам. Вместе с тем я сознавал, что с каждым днем все больше привязываюсь к Наваим. Я жадными глотками пил из чаши любви, думая загасить огонь, пылавший у меня в груди, но нежность, которую я испытывал к ней, непрестанно росла.
Став официальным женихом Бахийи, я получил возможность проводить с ней долгие приятные часы, овеянные возвышенным целомудренным чувством.
Вафик полюбил меня, и я отвечал ему тем же. Наша дружба крепла день ото дня, и порой мне казалось, что я уже давно стал членом этой семьи. Мальчик называл меня «дядей доктором». Я играл с ним, рассказывал ему сказки, мы загадывали друг другу загадки, и его звонкий смех, искренний и заразительный, звучал для меня лучше всякой музыки.
Абдалла-бек был со мной очень приветлив, он всякий раз встречал меня стихотворными экспромтами, казавшимися ему верхом остроумия, и донимал бесконечными рассказами о своих подвигах. Тем не менее он всегда находил во мне внимательного слушателя, не устававшего восхищаться его героизмом.
Дед с внуком сделали меня непременным участником своих игр; очень скоро я усвоил эту роль и вместе с сынишкой бавваба довольно успешно изображал целый отряд англичан, которых неизменно ждал печальный конец.
Я сумел втянуть в игру и Бахийю. Она всегда сражалась на стороне сына, гордо, как и он, несла национальный флажок, с энтузиазмом распевала патриотические песни и выкрикивала лозунги вроде: «Да здравствует свободный Египет! Наша победа близка!»
Игра заканчивалась тем, что Бахийя, задыхаясь от смеха, сгребала сынишку в охапку, целовала его и падала в изнеможении на диван. Лицо ее горело румянцем, глаза сверкали от возбуждения.
XIX
Летние месяцы пролетели быстро. Каникулы с их развлечениями, свободой и беззаботностью подходили к концу.
Настало время возвращаться в Каир, где меня ждала привычная домашняя жизнь, университет, лекции и зубрежка.
Сердце мое разрывалось от любви к Наваим, но сделать ничего было нельзя – нам предстояла разлука.
Простился я и с Бахийей, моей «невестой», этим воплощением добродетели, простился и с ее сыном Вафиком, милым веселым мальчуганом, и с ее отцом, «майором» Абдаллой-беком, совершившим столько геройских подвигов в чудесном мире фантазии и мечты.
Кончилась курортная жизнь, кончилась и моя раздвоенность, но вместе с тем я утратил и безмятежность.
Мною овладело сильное беспокойство. Я не находил себе места, терзался, пока не принял твердого решения в ближайшее же время совсем переселиться в Александрию.
Я решил пробыть в Каире ровно столько, сколько потребуется, чтобы уладить все дела и подготовиться к переезду.
Но как только я попал в столицу и окунулся в привычную трудовую размеренную жизнь, моя решимость растаяла. Лишь изредка тешил я себя мыслью о том, что намерение свое обязательно осуществлю, и при том очень скоро.
Как-то за завтраком я просматривал утреннюю газету, и вдруг глаза, рассеянно пробегавшие колонку извещений о смерти, наткнулись на фотографию, которая Поразила меня как удар грома. Газета выпала из ставших вдруг ватными рук.
Овладев собой, я нагнулся, поднял газету и стал внимательно рассматривать фотографию, старательно изучая каждую черточку лица, надеясь на случайное сходство. Но нет, это был он, Вафик!
Эти удлиненные завораживающие глаза не могли принадлежать никому другому. Встретившись со мной взглядом, они подтвердили, что их обладатель ушел в иной мир.
Во мне как будто что-то оборвалось. Тоска змеей обвила сердце и сдавила его; мне казалось, что я вот-вот задохнусь.
Какое страшное горе! Какой удар для матери, безумно любившей его! За что судьба вздумала обрушить несчастье на эту милую семью!
Приветливый веселый мальчик, еще недавно такой энергичный и жизнерадостный… И эти печальные строчки… Неужели это возможно?!
Я кинулся на вокзал и с первым же поездом выехал в Александрию…
Время тянулось невыносимо медленно. Тяжелые мысли окончательно завладели мной.
Едва поезд подошел к перрону александрийского вокзала, я выскочил из вагона и бегом бросился через площадь, к так хорошо знакомому мне дому – дому, где жила Бахийя. Но когда я был ужо у самого подъезда, меня охватил страх, я замедлил шаги и круто повернул назад. Я бродил по площади, не в состоянии приблизиться к этой обители скорби.
Вдруг меня кто-то окликнул. Мне показалось, что я уже слышал этот голос. Я обернулся и увидел Османа; сына бавваба.
– Вы знаете? Вафика убили!.. Застрелили английские солдаты! – срывающимся голосом кричал мальчик. Похолодев от ужаса, я схватил Османа за плечи и принялся трясти:
– Застрелили? Ты врешь! При чем тут английские Солдаты?
– Да не вру я, не вру! Клянусь Аллахом! Они застрелили его!
Я стоял, ничего не соображая, тупо глядя на мальчика. Затем в замешательстве спросил:
– Когда это случилось?
– Недавно, всего несколько дней назад.
Я отвел его в сторону и стал расспрашивать.
Придав лицу значительное выражение и сделав паузу, как подобает настоящему рассказчику, он вдруг возбужденно заговорил, задыхаясь от волнения и глотая слова. Но из его сбивчивого рассказа я понял очень мало.
Осторожно отстранив Османа, я побрел мимо лавок к дому, ловя на ходу обрывки разговоров о гибели мальчика. Я пытался узнать о случившемся у бавваба того дома, где жила Бахийя.
Оказалось, что мальчик погиб десять дней тому назад, только цензура не разрешила сразу опубликовать сообщение о его смерти. А произошло вот что.
Дед Абдалла-бек устроил дома обычное представление. Однако новые участники игр – мальчишки из того же квартала, подружившиеся недавно с Вафиком, – были значительно старше и смелее его постоянных приятелей. Построившись в колонну, они вышли на улицу. Мать Вафика пыталась помешать этому, но безуспешно. На площади демонстрация привлекла всеобщее внимание. К ней стали примыкать прохожие. Впереди шел Вафик, неся египетское национальное знамя – символ независимости. Потом он взобрался на плечи рослого парня и под одобрительные крики стал размахивать знаменем. Энтузиазм демонстрантов с каждой минутой возрастал.
В это время на площади появился английский патруль. Солдаты открыли по демонстрации огонь. Одна пуля угодила в мальчика. Он упал, обливаясь кровью, и полотнище флага накрыло его. Обезумевшая от горя мать кинулась к сыну, подняла бездыханное тело и с причитаниями понесла его домой.
Когда дед узнал о случившемся, его рассудок окончательно помутился. Призывая кары небесные на головы убийц и клянясь отомстить им, он выбежал из квартиры, однако ноги его подкосились, и он скатился с лестницы, так и не успев осуществить своей угрозы – последней в жизни…
После того ужасного дня Бахийя бросила квартиру и скрылась, не найдя в себе сил остаться в доме, где она была так счастлива…
XX
Несколько дней я провел в бесплодных поисках Бахийи.
Я даже отважился пойти на ее вторую квартиру, в подозрительном переулке Восточной гавани. Но хозяйка дома могла лишь сообщить, что Наваим куда-то уехала. В ее комнате жила теперь другая девушка.
Преодолев много трудностей, я все же узнал, что Наваим поселилась в квартале Мухаррам-бек, сняв там скромную квартирку в глубине переулка, подальше от людских глаз.
Охваченный жалостью и нежностью, я поспешил к ней. Я не знал, что скажу ей при встрече. Мне нужно было хотя бы ее увидеть.
И вот я стучу в дверь…
Послышались шаги, заставившие мое сердце учащенно забиться. Дверь отворилась. Передо мной стояла Бахийя в черном траурном платье. Меня поразило строгое выражение ее бледного, осунувшегося лица.
Увидев меня, она вздрогнула от неожиданности, потом перевела дух и прошептала:
– Фахим, это ты?!
– Я узнал о несчастье всего несколько дней назад. И сразу бросился разыскивать тебя. Я должен был тебя увидеть.
Она пропустила меня вперед, и я вошел в крохотную сырую комнату, где царил полумрак. Мы оба молчали. И молчание это было красноречивее слез и громких соболезнований.
Устремив взгляд куда-то вдаль, она заговорила едва слышным голосом:
– Просто не знаю, как это могло случиться… Никак не пойму: бодрствую я или мне снится кошмарный сон?
Закрыв руками лицо, она разрыдалась. От волнения я долго не находил слов.
До боли сжав руки, я наконец пробормотал:
– Успокойся! На все воля Аллаха! Надо покориться судьбе.
Она подняла залитое слезами лицо:
– Нет, я не могу смириться. Неужели это по воле Аллаха я так несчастна? Ведь он добр и никому не желает зла.
Я хотел взять ее руку, но она отстранилась и гневно воскликнула:
– Что мне делать? Я на все готова, на все! Укажи мне путь, и я пойду им, как бы труден он ни был! Ты ведь говоришь, что ненавидишь этих палачей! Проповедуешь патриотизм! Так научи меня, как им отомстить! Говори же, говори!
Я пытался ее успокоить:
– Умоляю тебя, не волнуйся! Давай все обсудим…
Но она продолжала так же гневно:
– Перестань твердить одно и то же! Как ты можешь требовать от меня спокойствия? Ведь ты знаешь обо мне больше, чем кто-либо другой? Я была права – все вы болтуны. Вы храбры на словах, а когда приходит время действовать, сразу же в кусты… Нет, ты мне не поможешь. Я могу положиться только на себя, на одну себя!..
Захлебываясь от слез, она стала бить себя кулаком в грудь. В отчаянии я снова молил ее успокоиться, упрашивал выслушать меня, поверить в мое искреннее желание ей помочь.
Наконец, совершенно обессилев, она затихла.
XXI
– Спасибо, что пришел, – немного погодя сказала она надтреснутым голосом, – извини, что я на тебя накинулась.
– Какие тут могут быть извинения! Я сделаю для тебя все, что в моих силах. – Я нежно погладил ее руку: – А теперь… расскажи мне, как ты живешь?
– Собственно, рассказывать-то нечего. Как видишь, живу одна. Из дому почти не выхожу. Все одно и то же, изо дня в день. У меня нет завтра. А от прошлого осталась одна боль.
Она понурилась, и машинально теребя оборки платья, прошептала:
– Я теперь не Наваим. Она навсегда исчезла. Нет больше и Бахийи. Она тоже ушла из этого мира, вместе с теми, кто был дорог ее сердцу.
Она подняла голову и посмотрела на меня:
– Теперь меня зовут Ашджан[16]16
Ашджа́н – печаль, горе (арабск.).
[Закрыть].
– Ашджан?
– Да, я выбрала себе это имя. Оно больше подходит для моей теперешней жизни.
Мы молчали. В моей памяти одна за другой возникали картины из прошлого Наваим, из прошлого Бахийи. Рядом с обеими я неизменно видел себя. Так велико было чувство, связывавшее нас, что в воображении моем мы были неразделимы.
Затем мысли мои обратились к Ашджан, и я попытался представить себе ее теперешнюю жизнь. Ей, наверное, живется нелегко. Найдется ли в ее жизни место для меня?
Я думал об Ашджан, и мне представлялся тоненький, иссушенный зноем стебелек в голой бесплодной пустыне. Нужно было всего лишь несколько капель влаги, чтобы этот стебелек окреп, вытянулся и зацвел. Может быть, мое участие, мое искреннее желание помочь окажутся той влагой, которая оживит эту былинку?
Я посмотрел на Ашджан:
– Ты сказала, что все твои близкие покинули этот мир и у тебя никого не осталось. Но ты забыла об одном человеке, который считает себя членом твоей семьи. Единственное его желание – это помочь тебе, стать тебе опорой, верным другом, на которого ты могла бы положиться.
Она подняла влажные от слез глаза:
– Благодарю тебя, Фахим! Я очень ценю твою искренность и преданность. Но не забывай – я женщина падшая. Боюсь, ты ничего не сможешь для меня сделать.
– Я многое смогу сделать, если ты согласишься принять мою помощь!
– Что ты придумал?
– Я попытаюсь вырвать тебя из этой темницы и вернуть к свету, к жизни!
– Моя жизнь в воспоминаниях о сыне, никакой другой мне не надо.
– Именно в память о нем ты должна исполнить свой долг по отношению к себе и к окружающим. Чтобы память о твоем сыне сохранилась, ты должна вернуться к людям. Пусть тебе будет трудно, стисни зубы, не сдавайся! Ты выстоишь!
Помолчав немного, я твердо сказал:
– Ты должна сделать это ради Вафика. Память о нем не позволит тебе предаваться отчаянию.
