Текст книги "Синие фонари (сборник)"

Автор книги: Махмуд Теймур

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

III

В тот вечер мои друзья опаздывали, и я сидел в кофейне один. Некоторое время я наблюдал за прохожими и, еще издалека увидев ее силуэт в синем свете фонарей, стал следить за ее приближением.

Мне казалось, что на меня повеяло ветерком, напоенным ароматами дивных цветов. Она пристально посмотрела на меня загадочными, томными глазами и приветливо улыбнулась. В следующее мгновение мрак поглотил ее, и сколько я ни напрягал зрение, разглядеть ее в ночной тьме не мог.

И вдруг будто какая-то сила толкнула меня. Подгоняемый страстью, я последовал за ней… Догнал… Видимо, она услышала, что я иду по пятам, но не обернулась и невозмутимо продолжала свой путь. Я шагал рядом, вдыхая аромат ее духов.

От смущения я лишился дара речи, чувствовал себя глупым мальчишкой и ненавидел себя за это.

Вдруг она тихо спросила:

– Где твои друзья?

– Задержались что-то.

– А ты не боишься, что они тебя засмеют?

– Нет.

– И хочешь пойти со мной?

– Если позволишь.

– Что ж, пойдем!

И она взяла меня за руку. От ее прикосновения у меня по телу побежала дрожь.

Мы свернули в какой-то глухой переулок. В непроглядной тьме угадывались фигуры одиноких прохожих, неслышно, словно тени, бредущих куда-то. Из окон одного из домов доносились хмельные голоса и бравурная музыка.

Мы направились к этому дому, но у двери столкнулись с английским офицером, который, как призрак, возник перед нами из темноты.

Он радостно приветствовал мою спутницу. Она поспешно отпустила мою руку и заговорила с ним по-английски. На губах ее играла нежная улыбка, голос звучал ласково.

– Прошу извинить, но сегодня я занята… – торопливо бросила она мне, взяла офицера под руку и исчезла с ним в дверях.

Я остолбенел от гнева. Что делать? Надо было вломиться в дом и вырвать ее из объятий этого нахала. Однако я не двигался с места…

Плюнув в сердцах и призывая страшные кары на головы английских офицеров, я направился к морю. Переулок отверг меня.

Я шел, бормоча проклятия. Подумать только, какую глупость я чуть было не совершил! Нет, ноги моей больше здесь не будет! Влажный морской ветер обвевал мое пылающее лицо, и я шагал ему навстречу вдоль набережной, не разбирая дороги, сам не зная, куда иду…

В конце концов я оказался в кофейне, где за столиком, как всегда, собрался наш кружок. Заняв место, я поспешил принять участие в общей беседе. Говорил я очень пылко, с энтузиазмом и, мстя за испытанное унижение, отчаянно поносил англичан. Я даже уговаривал друзей перейти от слов к делу.

В этот вечер я был так красноречив, что совершенно затмил нашего присяжного оратора аль-Итра.

IV

Шли дни. Меня одолевали противоречивые чувства: я так жаждал увидеть девушку в мулаа и в то же время решил вырвать ее из сердца, вычеркнуть из памяти! За все время я ни разу не встретился с друзьями, как мне ни хотелось с ними посидеть и поговорить! Наконец я не выдержал и снова присоединился к ним, придумав что-то в оправдание своего отсутствия.

Как и прежде, темой нашего разговора были действия германских подводных лодок против союзных флотов. Все мы желали победы Германии над Великобританией и ее союзникам.

Однако аль-Итр рассуждал иначе:

– Поймите, друзья, поражение англичан ничего не изменит. Уйдут англичане, им на смену тотчас же явятся солдаты императора Вильгельма. Немцы не постесняются прибрать к рукам бывшие владения поверженного врага, и нами по-прежнему будут помыкать иноземцы…

Рафат мрачно посмотрел на него:

– Выходит, нашей стране всегда суждено оставаться под чьим-то сапогом? Но ведь это ужасно!

– Невыносимо… – проскрипел Мамун. – Я готов стать гражданином какой угодно другой страны, более достойной и уважаемой…

– И тебе не стыдно так говорить? – обрушился на него аль-Итр.

Мамун вспыхнул:

– Я хочу идти по жизни с высоко поднятой головой. Хочу, чтобы меня уважали, а нет, так поищу себе другую родину!

Голос аль-Итра задрожал от волнения:

– Ты, очевидно, забыл слова Мустафы Камиля[10]10
  Мустафа Камиль (1874–1908) – арабский патриот, крупнейший египетский публицист и просветитель, сыгравший выдающуюся роль в развитии национальных организаций и политической борьбе. Основатель политической партии «Хизб-аль-Ва́тан» – «Партия отечества».


[Закрыть]: «Если бы я не был египтянином, то хотел бы стать им!»

– Не понимаю я этой философии, – закричал Мамун. – И вообще я по горло сыт пустой болтовней!

Тогда заговорил я, пристально всматриваясь в глубь улицы, сверля взглядом окутавший ее синеватый мрак:

– Что бы там ни было, а поражение англичан в этой войне мы могли бы рассматривать как нашу победу, как первый шаг к освобождению.

– Хуже, чем сейчас, нам вряд ли может быть. Поэтому любая перемена явится для нас благом, – сказал Мамун, глядя куда-то в пространство.

И тут я увидел стройную фигурку в черной мулаа, едва различимую в ночном мраке. Сердце мое бешено забилось. Все мы притихли и, не отводя глаз, следили, как она легкой скользящей походкой идет мимо.

Она встретилась со мной взглядом, и я понял, что улыбка, игравшая на ее губах, предназначается мне одному. И лишь когда она исчезла, до моего сознания дошли слова аль-Итра:

– Вы вот считаете нашими врагами иностранцев. А среди соотечественников врагов не видите. А ведь сколько вреда приносит всякая нечисть, преспокойно живущая среди нас.

При этом он уставился на меня, словно давая понять, что мои чувства к девушке в мулаа для него не секрет:

– Что ты скажешь на это, господин Фахим?

В задумчивости я ответил:

– Ты прав, господин аль-Итр.

– То есть как прав? Что ты хочешь сказать?

Я устало пробормотал:

– То, что сказал…

– Ты это искренне?

– Вполне, – ответил я, зевая.

V

Два дня я воздерживался от посещения кофейни.

На третий день вечером, сам не знаю как, я оказался у того дома в подозрительном, темном переулке. Это произошло помимо моей волн. Словно какая-то неведомая сила привела меня туда.

Снова я слышал хмельные голоса и бравурную музыку. Снова видел человеческие тени, которые крадучись пробирались по переулку…

Я ждал. И вдруг прямо передо мной возникла фигурка в дорогой мулаа. Она!

Девушка молча взяла меня за руку и ввела в дом. Безмолвно я следовал за ней.

Мы поднимались по лестнице. Пьяные голоса и музыка звучали все громче, все отчетливее. Она крепче сжала мою руку, нежно привлекая к себе. Мы шли, тесно прижавшись друг к другу, охваченные страстью.

Вот и последний, третий этаж. Она открыла дверь ключом, провела меня через прихожую… Я шел как во сне; мне казалось, что все это грезится…

Мы очутились в уютной, чистой комнате. Было тихо. Музыка едва сюда долетала. Комната была погружена в синий полумрак: окна ее выходили на набережную и, включив яркий свет, можно было нарваться на серьезные неприятности.

Красавица сбросила с себя мулаа и осталась в каком-то воздушном одеянии; грудь и плечи ее были обнажены. Она весело улыбнулась:

– Вот и моя квартира. Нравится?

– Очень! Но еще больше мне нравится хозяйка.

Она рассмеялась. Затем, легко ступая, приблизилась ко мне и посмотрела мне в глаза. Мы молчали.

О, эти глаза! Изумительные глаза!

Они отнюдь не были черными, большими, бархатными, которые так любят воспевать поэты. Ее глаза были узкими и миндалевидными, и я затруднился бы назвать их цвет… И все же они были необычайно хороши. В них светилась усталая нежность, томность, они пьянили и завораживали.

Я не мог оторвать взгляда от них, я пил их прелесть и чувствовал, что схожу с ума от любви и желания.

Обняв девушку, я с жадностью прильнул к ее губам…

VI

Я стал избегать встреч с друзьями, с каждым днем мне все труднее было с ними разговаривать. Я совсем потерял голову от любви, жил воспоминаниями о встречах и все чаще и чаще посещал девушку.

Однако посещения эти стоили недешево, а мое финансовое положение в то время было весьма плачевным. Я работал как каторжник, ограничивая себя в самом необходимом, и всеми правдами и неправдами добывал деньги. Но, переступив порог ее жилища, забывал о всех своих невзгодах. Там меня ждало блаженство.

Ее звали Наваим. Она была самолюбива. Грубоватая развязность и жадность – отличительные черты профессиональных проституток – не были свойственны ей, и это навело меня на мысль, что она из хорошей семьи.

Я никогда не сталкивался у нее с египтянами. Ее гостями были исключительно английские офицеры. Не скрою, встречи с ними причиняли мне жгучую боль. Но что я мог поделать? Только смотреть на них с ненавистью, больше ничего.

Спустя какое-то время я решил рассказать обо всем аль-Итру. Я надеялся, что он посоветует мне, как быть дальше, но он лишь посмеялся над моей любовью. Мало того, рассказал о ней всем членам нашего кружка. Я стал объектом злых насмешек, нередко вгонявших меня в краску. Как мог, я отшучивался и старался перевести разговор на другую тему.

Как-то вечером, когда я встал и, извинившись перед остальными, собрался уйти, аль-Итр тоже поднялся и последовал за мной. На улице он взял меня под руку.

Некоторое время мы шли молча. Затем он шутливо спросил:

– Куда держишь путь, о Фахим?

– Домой, о брат мой, – в тон ему ответил я.

– А ведь это неправда. Ты идешь к ней…

Я засмеялся:

– Ну и что же?

Он вдруг стал серьезен и важно изрек:

– Путь, на который ты вступил, чреват опасностями…

– Опасностями чревата вся жизнь наша, – все так же в тон ему ответил я, – а потому не стоит много о них думать и опасаться их. Лучше быть смелым и, пока молод, наслаждаться жизнью.

– То, что ты понимаешь под наслаждением, – на деле великий грех.

– Я не считаю грехом то, что дает мне счастье. – Схватив его руку, я крепко стиснул ее: – Ко мне пришла любовь, аль-Итр, настоящая любовь, великая любовь!

– Это нечистая любовь, Фахим! Берегись!

– Полно, аль-Итр! Брось меня запугивать!

– Я искренне хочу тебя предостеречь, клянусь Аллахом!

– Хватит с меня этих искренних предостережений.

– У меня не укладывается в голове, как ты, приличный молодой человек, член нашего кружка, мог вступить в связь с девицей, которая продает себя англичанам и живет на их подачки. Где твой патриотизм?

Я деланно рассмеялся:

– Значит, в принципе ты ничего не имеешь против связи с проституткой, лишь бы она не путалась с англичанами?

– Я презираю людей, которые пресмыкаются перед врагом. Мы должны бойкотировать не только англичан, но и тех, кто им угождает.

– Знаешь что? Оставь меня в покое.

Мы пошли дальше, не разговаривая. Но мне вдруг стало как-то не по себе. Я едва передвигал внезапно отяжелевшие ноги.

Наконец я остановился:

– Спокойной ночи, аль-Итр!

– Ты куда?

– Это мое дело.

– Ну, что ж, твое так твое! Я все же буду молить Аллаха, чтобы он тебя не оставил.

VII

В расстроенных чувствах я сидел дома, запершись, и проклинал себя и красавицу Наваим.

Мысль о том, что она продается англичанам, начала тревожить меня задолго до разговора с аль-Итром. Продаваться врагам!.. Этого я не мог ей простить.

Но тут же я спрашивал себя: «А может быть, дело вовсе не в том, что они – англичане? Может, я негодую просто потому, что вынужден делить ее любовь с другими?..»

Несколько дней я не выходил из дому, ведя упорную борьбу с самим собой. И наконец принял решение: «Пойду к ней и поговорю по душам. Надо убедить ее раз и навсегда покончить с этим позорным занятием».

Твердо решив спасти падшую, я направился к ней. Но, едва увидев ее, тут же лишился дара речи и не смог вымолвить ни слова.

Она встретила меня с такой радостью, что все тщательно придуманные доводы и наставления мигом испарились у меня из головы. Ее глаза и теплота рук завораживали, лишали остатков воли.

Взявшись за руки, мы сели на софу.

– Я все думаю, – сказала она, – как это случилось, что я тебя полюбила еще до нашего знакомства? Ведь я видела тебя только при свете синих фонарей.

– Для меня это тоже загадка, – ответил я, не сводя с нее глаз, – я и сам полюбил тебя при свете этих же фонарей.

– Как странно, – шептала она, – любовь зарождается и крепнет во мраке, когда даже отчетливо не видишь любимого.

– Существуют невидимые силы, которые толкают мужчину и женщину друг к другу.

На ее лице появилось выражение любопытства:

– Какие силы?

Не задумываясь, я бухнул:

– Ну, например, внутренний магнетизм…

Глаза ее сделались большими от удивления:

– Что это еще за внутренний магнетизм?

Стремясь блеснуть эрудицией, я пустился в многословные объяснения:

– Внутренний магнетизм – особое и очень важное свойство человеческой души. Это способность передавать свои мысли на расстоянии. До сих пор это свойство мало изучено и его трудно объяснить. Видимо, оно и пробудило в нас с тобой влечение еще до того, как мы как следует разглядели друг друга. Мы почувствовали взаимную симпатию и интерес, и постепенно эти чувства перешли в страстную любовь.

Она наивно спросила:

– Значит, правду говорят, что любовь слепа?

– Слепым может быть глаз, но не разум.

Она задумалась, затем сжала мою руку:

– Как много ты знаешь! С тобой так интересно. Я столькому у тебя учусь. Как бы мне хотелось говорить с тобой обо всем, обо всем. Я все больше тобой восхищаюсь.

Наши губы слились в долгом страстном поцелуе.

VIII

Придя однажды вечером к Наваим, я столкнулся в дверях с английским офицером. Мы смерили друг друга взглядом, полным высокомерия и сознания собственного достоинства.

Я постучал. Увидев мое мрачное лицо, Наваим воскликнула:

– О, боже! Что случилось? Тебя кто-нибудь обидел?

– Мне тяжело встречать у тебя англичан. Я с трудом сдерживаюсь.

Взяв меня за подбородок, она спросила с задорной улыбкой:

– Но почему?

– Потому что я их ненавижу!

– И хочешь, чтобы и я их ненавидела?

– Вот именно!

Она отвела глаза:

– Они очень милы со мною, я от них вижу только хорошее.

Глаза мои сверкнули гневом:

– Неужели у тебя нет никаких чувств к своей стране? Где твой патриотизм?

Она помолчала, играя бантиком на платье:

– Патриотизм, мой друг, не даст мне хлеба.

– Значит, ты предпочитаешь зарабатывать хлеб, предавая родину?

Переходя в наступление, она бросила мне в лицо:

– Если считать предателем каждого, кто имеет дело с англичанами, придется навесить этот ярлык очень многим, и в первую очередь нашим правителям!

– Все, кто якшается с англичанами, – предатели, если даже они принадлежат к господам правителям!

Она зло рассмеялась:

– Слава богу, хоть не я одна предаю, как ты говоришь, родину. Всех, пожалуй, трудно будет перевешать.

Я возмущенно воскликнул:

– Повешения заслуживает каждый предатель! Много их или мало – не важно. Родина не простит тех, кто ее предает.

Она приблизилась ко мне, взяла за руку и нежно проворковала:

– Разве моя страна может причинить мне какое-нибудь зло?

Стараясь сохранить суровое выражение лица, я сказал:

– Да, может… очень даже может!

– Раз так… зачем тянуть? Вот мое горло. Задуши, и дело с концом.

Она взяла мою руку и поднесла к своей шее. Я отдернул руку:

– Пусти, пусти, глупая!

Но она придвинулась еще ближе и сказала с обворожительной улыбкой:

– Ничего ты со мной не сделаешь – не сможешь.

И, прижавшись пылающей щекой к моей щеке, прошептала страстно:

– Ты любишь меня, и я люблю тебя. Что нам до политики? Оставим ее политикам. А нас ждет любовь!

Она обняла меня и стала покрывать мое лицо поцелуями.

IX

Мы уютно устроились с ней рядышком на софе, в углу комнаты. Устало положив голову мне на плечо, она сказала с болью в голосе:

– Как бы мне хотелось пожить со своей семьей спокойно и безбедно.

Я удивленно на нее посмотрел:

– С твоей семьей?!

– А ты думаешь, что я без роду, без племени? Что у меня нет семьи? Родители-то у меня должны быть.

– Какая же у тебя семья?

– Моя семья – это… старик отец.

– Отец?!

– Да, он болен и нуждается в моей помощи.

Жалость пронзила мое сердце, я погладил Наваим по руке:

– А не могла бы ты зарабатывать на жизнь как-нибудь иначе?

По-прежнему держа голову у меня на плече, она ответила:

– Я начала самостоятельную жизнь честным трудом. Но постепенно меня сделали такой, какой ты меня видишь. Это все вы – мужчины! Вы портите нас, толкаете на путь греха! Это вы подводите нас к краю бездны.

– Но не все же мужчины таковы, – пробормотал я.

– Все вы одинаковы!.. – задумчиво сказала она. – Я не встречала ни одного, который хотел бы помочь, ничего не требуя взамен… Каждый домогался одного и того же!..

– Ты не права. Есть один человек, который искренне хочет тебе помочь.

Наваим подняла голову:

– Как же ты думаешь мне помочь?

– Подыщу тебе достойное занятие.

Она усмехнулась:

– Достойное занятие не даст мне и моей семье того, в чем мы нуждаемся.

– Зато вы будете жить как честные, порядочные люди.

Она пристально посмотрела на меня:

– Чем бы я ни занялась, мужчины все равно будут преследовать меня и постараются столкнуть на прежнюю дорожку.

– Ты можешь выйти замуж.

– А кто захочет на мне жениться? Вот ты, например, согласишься взять в жены такую, как я? Ну-ка ответь мне, да только откровенно!

– Не вижу в этом ничего невозможного, – ответил я не совсем уверенно.

– Мне нужен муж, который тратил бы на меня деньги, не скупясь. Я привыкла жить в довольстве, ни в чем себе не отказывая. И знаю только один способ обеспечить такую жизнь.

Помолчав немного, она продолжала:

– Допустим, мы поженимся. Но разве ты в состоянии дать мне жизнь, к какой я привыкла?

– Я всего лишь студент. Доходы мои весьма скромны, однако обещаю приложить все старания, чтобы…

Она прервала меня:

– Хватит об этом! Пусть судьба сама решает, как ей с нами поступить…

На лице ее появилось горькое, страдальческое выражение, и она тяжело вздохнула.

– Я смогу дать тебе все, что ты хочешь!.. – взволнованно сказал я. – Тебе достаточно только сказать… Я готов на все: на воровство, даже на убийство, лишь бы ты имела все, что тебе нужно.

Обвив мою шею руками, она стала осыпать меня горячими поцелуями:

– Мой дорогой… Я не допущу, чтобы из любви ко мне ты стал вором или убийцей. Никогда не толкну тебя на преступление ради удовлетворения своих прихотей. Нет… Нет… Если бы ты знал, как ты мне дорог! Прошу тебя – живи для меня, будь здоров и невредим. Мы будем по-прежнему любить друг друга, и да не разлучит нас злая судьба!

X

Она смотрела на меня с нежностью:

– Как чудесны часы, которые мы проводим вдвоем. Не надо ничего менять, пусть все остается как есть. Я люблю тебя, Фахим… Ты веришь, что я тебя люблю? Сейчас ты в этом убедишься! В доказательство своей любви я больше не буду брать с тебя платы за посещения. Ты будешь моим возлюбленным. Слышишь? Отныне ты мой возлюбленный.

Смущенный и растерянный, я переспросил:

– Возлюбленный?

– Да. Я дам тебе ключ от этой квартиры. Ты сможешь приходить, когда захочешь, и проводить со мной время, ни за что не платя. Правда, тебе придется приносить кое-какие подарки вроде кофе, сахара, мыла. Мне это совсем не нужно, но так положено. Ты также должен покупать продукты и передавать их мне открыто, чтобы видели люди и прежде всего владелица дома. И плату за квартиру вручать ей будешь ты, хотя деньги на это буду давать тебе я. Надо делать вид, что платишь ты, что ты – хозяин.

Она подбежала к шкафу, открыла его и достала деньги. Затем вернулась ко мне и сунула мне в руку несколько бумажек.

– Сейчас как раз начало месяца. Иди, расплатись с хозяйкой. Она живет на первом этаже. С сегодняшнего дня ты мой возлюбленный. Согласен?

Я стоял с деньгами в руке и в замешательстве смотрел на них.

– Все, что я попрошу от тебя взамен, это – помнить часы, отведенные для моих гостей.

Меня затрясло, как в лихорадке. Я гневно спросил:

– Для каких это гостей? Для англичан?!

– Естественно.

– Конечно, что может быть естественней!

Она через силу засмеялась.

– Ну, пожалуйста, согласись! – просительным тоном сказала она, пытаясь умерить мое возмущение. – Клянусь тебе нашей любовью – мы будем счастливы и ничто не омрачит нашу совместную жизнь!

Деньги жгли мою руку, и я швырнул их ей.

– Спасибо за милость! Но оставь при себе свои нежные чувства!

Я кинулся вон из комнаты и с силой хлопнул дверью. Выбежав на набережную, жадно вдохнул влажный морской воздух.

– За что мне подобное унижение? Долго ли я буду его терпеть? Ведь это же позор! Довольно! Пора положить конец этой отвратительной игре.

Я брел по набережной, тяжело вздыхая, охваченный невеселыми мыслями. Свежий морской ветерок обдувал мое разгоряченное лицо, успокаивая нервы. Постепенно мне удалось взять себя в руки, и, дав себе клятву не переступать больше порога ее дома, я направился в кафе к своим приятелям. Там я стал рассказывать последние анекдоты, громко хохотал, чем привел их в немалое изумление…

Однако, вернувшись домой, я повалился на диван и горько заплакал…

XI

Шли дни… Исполняя свою клятву, я, казалось, уже начал забывать дорогу к Наваим.

О том, что произошло, я рассказал в общих чертах аль-Итру и заверил его, что больше ноги моей не будет у нее в доме. Аль-Итр пожал мне руку и объявил, что мой патриотизм, мое благоразумие и добропорядочность достойны подражания.

Тогда я попросил его подыскать другое место для наших бесед: в кофейне на набережной я постоянно рисковал встретиться со своим «прошлым».

Аль-Итр обещал исполнить мою просьбу. К его мнению в кружке прислушивались, и он без особого труда убедил остальных перебраться из привычной уютной кофейни в небольшой клуб на площади аль-Маншия. Облюбовав себе уголок в одной из гостиных, мы снова принялись строить планы о том, как будем бойкотировать англичан.

Аль-Итр по-прежнему давал нам мудрые, расцвеченные поговорками и стихами советы, и мы по-прежнему слушали его, нетерпеливо поглядывая в окно, в тщетной надежде увидеть волшебный призрак, который возникал когда-то перед нами в синем полумраке. Но улица была пуста, и это угнетало нас, нагоняло тоску.

Наконец Рафат не выдержал:

– Чего ради мы торчим в этой дыре? Вернемся-ка лучше в кофейню, на набережную! Там хоть воздухом морским можно подышать.

Все взоры обратились ко мне. С деланным спокойствием я сказал:

– Возвращайтесь хоть сейчас. Не возражаю. Но я туда никогда не вернусь.

– На себя не надеешься? Боишься снова попасть в плен к этой красотке? Конечно, боишься! Эх ты – храбрец!

Запинаясь, я проговорил:

– Всякая грязь вызывает у меня отвращение.

– Не нахожу ничего предосудительного в том, что человек хочет оградить себя от соблазна, – заметил аль-Итр. – Я поддерживаю тебя, Фахим. Надеюсь, и остальные поддержат.

Его вмешательство подействовало, и клуб в аль-Маншия остался местом наших вечерних встреч.

И как же мне пришлось потом об этом пожалеть!