Текст книги "Горячая штучка"

Автор книги: Люси Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Просто это… это не та жизнь, какой мне хотелось. Эндрю все время на работе, я никогда не вижу его. Милли едва узнает его. Вчера они столкнулись, и она прямо-таки завопила от страха. Я думала, что, когда мы переедем, будет лучше, что мы сможем больше времени проводить вместе, но стало хуже. Я никого здесь не знаю, и мне нечего делать. Я даже пыталась подружиться с уборщицей, но она сказала, что я придираюсь к ней. Мне кажется, что, устраивая свою жизнь, я не понимала, на что соглашаюсь. Я не знаю, что делать. Я думаю, что мне нужна передышка.

Я молчу. Бедная Джен. Вот почему она не хотела, чтобы я приезжала, ей не хотелось, чтобы я увидела ее такой печальной.

– Так передохни, – тихо говорю я. – Вы с Милли поедете домой вместе со мной. Это может стать запоздалым сюрпризом на папин день рождения, ты знаешь, как они ему нравились. Выдели для себя пару недель и поразмысли, чего тебе хочется.

Она смотрит в пол, и я не знаю, о чем она думает.

Я продолжаю.

– Я понимаю, ты думаешь, что жизнь должна идти своим чередом, следовать некоему образцу, но не обязательно, Джен. Ты можешь жить самостоятельно. Это не так плохо, как тебе кажется.

Она смотрит на меня, вытирая лицо.

– Я сейчас не могу принять решения, не говори никому, что твоя единственная сестра – такая бедолага, – с горячностью говорит она. Я сочувственно киваю.

– Никогда не скажу, – говорю я, хотя, возможно, вру.

Она продолжает.

– Но я думаю, что ты права. Возможно, передышка – это то, что мне нужно. В любом случае, в следующие две недели у Милли – пасхальные каникулы, то есть, это удобное время для поездки. – Она говорит увереннее, а потом признается надтреснутым голосом: – Тем не менее, я все еще люблю его, Элли.

Я притягиваю сестру к себе, и она снова начинает тихо плакать.

Возможно, это самые короткие каникулы, которые у меня были. Прошло всего три дня после моего приезда в солнечный Лос-Анджелес, и подоспело время уезжать домой.

После нашего полуночного разговора Джен пришла спать ко мне, а когда мы проснулись поздним утром, Милли тоже была с нами.

Лежа там, на гигантской кровати, мы заказали билеты на самолет, и Милли визжала от восторга, ей хотелось увидеть брови дедушки в реальной жизни. Она с нетерпением ждет, когда опять полетит на самолете.

За обмен моего обратного билета приходится заплатить неустойку, но это довольно просто, и я пакую вещи, удивляясь тому, что вполне готова покинуть Лос-Анджелес после столь недолгого пребывания. Эндрю уже уехал на работу, поэтому Джен позвонила ему, чтобы сообщить новость. Через стену было довольно плохо слышно. Судя по приглушенным крикам и красным глазам Джен, можно было понять, что все прошло негладко. Я так ужасно чувствовала себя оттого, что меня раньше не было здесь, рядом с ней. Джен переживала такое дерьмовое время, а я была погружена в собственные дурацкие проблемы, мне даже в голову никогда не приходило спросить ее об Эндрю. Я – никудышная сестра. Чувство вины, как молния, пронзает меня.

В дверях появляется Джен, уже с чемоданом, она улыбается. Я понимаю, что целую вечность не видела ее искренне улыбающейся. Господи, наверное, это было еще до болезни мамы. И даже с опухшими глазами и гигантскими мешками под ними она красива.

– Я проверила наши билеты по Интернету, – подтверждает Джен, она мимоходом вытягивает из моего чемодана уже уложенную в него блузку. – Знаешь, это так безобразно, – говорит Джен почти добродушно. Она крутит блузку в руках. – О, послушай, это уродство, – добавляет Джен, ухмыляясь и снова бросая ее поверх стопки. – Поспеши, мы готовы к отъезду, машина уже в пути.

Я застегиваю молнию на своем так и не распакованном чемодане, пора ехать. Пора прекращать быть идиоткой, бегущей от любой проблемы. Я сделала именно то, в чем обвиняла меня Софи, – при первом же признаке неприятностей я просто уехала из страны. Пора возвращаться домой и приводить свою жизнь в порядок. Не нужно никуда больше бежать.

15

17.05, вторник 9 апреля

Местоположение: Садик на заднем дворе у дома моего отца, где я не была, по меньшей мере, год, ну кто же выходит на улицу без всякой причины? Светит солнце, папа указывает на цветы и называет их нам – «Душистый горошек, пионы, тюльпаны», – как будто кто-то слушает его, или кому-то это интересно. Джен нарочно наступила на пион, и папа пытается намекнуть ей, чтобы она сдвинулась с места, но при этом не говорит ей об этом прямо и не просит.

Надо было видеть папочкино лицо, когда он открыл дверь. Все его девочки стояли на пороге и улыбались. Он, что было абсолютно предсказуемо, расплакался. А потом заплакала Джен, и поэтому начала плакать я, а потом Милли, глядя на нас в полной растерянности, проскользнула в дверь с криком, что она хочет кофе. Папа вытер фартуком лицо и повел нас всех в дом, шепотом спрашивая Джен: Милли ведь на самом деле не пьет кофе, ведь так?

Теперь, стоя в саду, я думаю о том, как мне самой хотелось бы выпить кофе. Обратный полет – тем более что он состоялся так скоро – по-настоящему вымотал меня, у меня слипаются глаза. Я планировала во время полета наверстать упущенное с Джен, узнать, как она оценивает ситуацию, понимает, посмотрев со стороны на свою замужнюю жизнь, но мы сидели порознь. Я думала, что это из-за того, что мы забронировали рейс в последнюю минуту, но, когда мы подошли к стойке регистрации, служащая спросила нас, не хотим ли мы сесть вместе, поскольку было много свободных мест, и Джен решительно отказалась. Она сказала, что специально затребовала места порознь, чтобы «одиннадцать часов не болтать по пустякам со своей сестрой и дочерью». Вероятно, мы произвели потрясающее впечатление на даму за стойкой.

В конечном счете, я села рядом с милой пожилой дамой лет шестидесяти или около того, которая была не прочь поболтать. Она напомнила мне маму, и на какое-то время, поскольку кресла в самолете расположены так близко друг от друга, мне показалось, что мама вернулась. Как это свойственно всем незнакомцам, попутчица прямо спросила меня, есть ли у меня приятель, и почему-то мне показалось это очень смешным. В конце концов, я рассказала ей о своих последних свиданиях, и она громко хохотала над ними, отчего я тоже рассмеялась. Оказалось, что эта дама – Белла – всю жизнь прожила одна. Время от времени у нее бывали случайные интрижки, сказала она, но она сделала свой выбор, и судьба сложилась так, что она осталась одна. Она сказала, что ей нравится быть одной и не иметь ни с кем близких отношений, и не спрашивать разрешения на то, чтобы осуществить задуманное. Она не любит ссориться и уступать или беспокоиться о чьем-то настроении. Она сказала, что не может представить себе, чтобы ей пришлось прикладывать усилия и всю жизнь ладить с кем-то. Я поняла, что она имеет в виду.

– Однажды я чуть было не вышла замуж, – сказала она. – Где-то в начале нулевых. Пол был довольно интересным, понимаешь, он был музыкантом. Он умолял меня выйти за него замуж, обещал не слишком докучать, но я прекратила все за неделю до церемонии. Я поняла, что мне просто захотелось надеть красивое платье и устроить пышную вечеринку. Я была не против свадьбы, но я не хотела выходить замуж. Он повел себя по-мужски и женился на другой женщине по имени Хизер. Он написал песню, она называлась «Любимые, которые никогда не любили меня», у меня она где-то есть на CD. Приятный, очень приятный мужчина.

Несколько часов я просидела в оцепенении, слушая рассказы о похождениях Беллы по всему миру. Где она только не жила и не работала, ежедневно знакомясь с новыми людьми, весело проводя время с мужчинами на всех континентах, в том числе в Америке, где захомутала кинозвезду, имя которой не захотела назвать, но очень похоже, что это был Билл Мюррей[82]82
  Билл Мюррей (1950) – американский актер, кинорежиссер, сценарист и продюсер.


[Закрыть].

– В детстве, – сказала она, когда мы приземлились, – тебя мучают мысли о том, как сложится твоя жизнь. Когда ты – девушка, все вокруг считают, что ты должна стремиться к единственно возможной волшебной сказке – браку и детям. Что ты должна задумываться о свадьбе и мечтать о ней начиная с пятилетнего возраста, но, поверь мне, Элли, жизнь намного богаче. А мне, в частности, казалось, что замужество связано с непомерным самопожертвованием. Самопожертвованием, на которое я никогда не была способна. Я не хотела посвящать свою жизнь кому-то еще.

Я хотела быть счастливой, то есть быть самой собой. Будь счастлива, Элли, выбери собственный путь.

Это было почти полной противоположностью тому, что Джен наговорила мне в машине.

В саду мы открыли бутылку шерри, и папа радостно говорит о том, что позже надо раздвинуть обеденный стол. Ничто не приводит его в такое прекрасное настроение, как перспектива раздвинуть стол, ведь в последнее время у него было немного причин для этого. Папа собирается раздвинуть проклятый стол, и все мы собираемся сесть вокруг него и сыграть в боггл[83]83
  Боггл – настольная игра в слова.


[Закрыть]. Таков план. Я вполуха слушаю, как он потчует Джен и Милли рассказом о своем последнем свидании. Он увлеченно говорит о женщине, с которой на днях у него состоялся странный ужин, поскольку та оказалась любительницей «макать чайный пакетик»[84]84
  Макание чайного пакетика – от английского «tea-bagging».


[Закрыть]. Даже слушая вполуха, я понимаю, что женщина пыталась предложить папочке оральный секс определенного рода. Ну, пожалуй, я не стану ему это объяснять.

Внезапно папа смущенно умолкает.

– Дженни, Ленни, Милли, – говорит он, – можно я покажу вам кое-что? – Он направляется в конец сада, и мы идем за ним мимо маминого сарая, куда она убегала от папы, чтобы послушать альбомы Бритни. Когда мы сворачиваем за угол, я открываю рот от изумления. За ним – удивительно красивый миниатюрный садик. Там, в окружении зеленых кустарников, стоит скамейка, мигают белые фонарики и очень много ярких, прелестных цветов. Здесь царит особая атмосфера уединения, и я мгновенно понимаю, что это для мамы. Ей бы хотелось, чтобы нам понравилось сидеть здесь.

– Я сделал это для нее, – чуть застенчиво говорит папа, с тревогой переводя взгляд с меня на Джен.

Я сглатываю.

Он продолжает.

– Лилии – это любимые цветы Бритни, поэтому я посадил их побольше. Надеюсь, они хорошо приживутся. – Он присаживается на корточки, громко хрустя коленными суставами, и рассеянно поглаживает лист рукой.

– Как красиво! – громко говорит Милли, в ее голосе слышится одобрение. Она прыгает на скамейку и начинает болтать ногами, не обращая внимания на мрачную атмосферу.

Я бросаю взгляд на Джен, она часто моргает, кивая головой. Думаю, она тоже глотает слезы.

– Маме это понравилось бы, – наконец, говорю я надтреснувшим голосом.

– Ты думаешь? – Папа с надеждой смотрит на меня. – Я обсуждал эту идею с Жакеттой, моим психотерапевтом, во время нашей последней встречи неделю назад. Мне хотелось сделать что-нибудь для вашей мамы. Подарить ей этот сад, чтобы она знала, что здесь – по-прежнему ее дом, где бы она теперь ни была. Думаю, что и для себя тоже. Я каждый день прихожу сюда на несколько минут и разговариваю с ней. Я рассказываю ей о том, как прошел мой день, о людях, с которыми я встречался. Я не знаю, слышит ли она меня, но мне все равно хочется поговорить с ней.

– Значит, ты не, ты не… забыл ее? – говорю я, слегка дрожа. Именно об этом я много месяцев собиралась спросить его. С тех пор как он упомянул о том, что хочет снова с кем-нибудь познакомиться, мной овладел страх. Мне было так страшно позволить ему забыть о маме, заменить ее, спрятать ее фотографии, больше не любить ее.

Папа разгибается, встает и, взяв меня за руки, озабоченно смотрит на меня.

– Ленни, обещаю, что никогда не забуду ее. Я никогда не смог бы этого сделать. – Он умолкает, проводя своей большой рукой по лицу. – Я знаю, что все отвергают идею о родственных душах и настоящей любви – не знаю, имеет ли это значение, – но я искренне говорю тебе, что каждый раз, когда я смотрел в лицо вашей матери, я знал, что настоящая любовь существует. Я каждой клеточкой своего тела понимал, что она моя. Она была любовью всей моей жизни. Она освещала каждый день, проведенный нами вместе. Даже спустя многие годы и даже в ужасные последние месяцы я по-прежнему смотрел на нее, понимая, что она – все для меня.

Все молчат, и я захожу в сад и сажусь на скамейку радом с Милли. Закрыв глаза, я поворачиваю лицо к холодному солнцу.

– Я, правда, скучаю по ней, – громко произношу я. Прежде я этого не говорила. Не говорила тем двоим, которые поняли бы меня лучше всего.

– Я тоже, – низким голосом говорит Джен. – Постоянно. – Она пристально смотрит на сарай, отделяющий волшебный сад от остального мира. Когда мы были детьми, мы обычно прибегали в конец сада, хихикая и разыскивая маму. Мы стучались в ее сарай, а потом с визгом убегали и прятались. Выйдя оттуда, мама восклицала: «ФИ-ФАЙ-ФО-ФАМ[85]85
  Фи-фай-фо-фам (Fee-fi-fo-fum, англ.) – слова великана из английской народной сказки «Джек и бобовый стебель».


[Закрыть], ЧУЮ ДУХ НЕМЫТЫХ ЗАДНИЦ ДЖЕННИФЕР И ЭЛИНОР!» Мы нарочито громко кричали из своего укрытия – всегда под одним и тем же деревом, – а потом яростно шикали друг на друга, когда мама шумно топала мимо, притворяясь, что ищет нас. Через несколько секунд я, выпрыгивая и крича «Мамочка, мы здесь! Мы здесь!», неизменно портила всю игру, мама удивлялась, а Джен хмуро поглядывала на меня. Потом мы все смеялись, и мама обнимала нас обеих и вела в дом, чтобы искупать и приласкать.

Мы все молчим, погрузившись в воспоминания о ней.

Наконец Джен откашливается и как бы вскользь произносит:

– Эй, мама пыталась подговорить кого-нибудь убить ее? Я прыскаю со смеху.

– Да, меня, – кивая, говорю я. – Особенно в последние пару месяцев. Она говорила, что не хочет портить Рождество своим присутствием и что так она сэкономит на подарках. – А потом поспешно добавляю, чтобы кто-нибудь чего-нибудь не подумал: – Разумеется, я отказалась.

Джен удивляется.

– Я бы сделала это, но папа не дал мне пароль от «Ocado»[86]86
  Ocado – британский интернет-магазин.


[Закрыть]. Я бы ни за что не стала сама платить за этот «Nurofen».

Папа качает головой.

– Меня она тоже просила, глупая девчонка. Если бы я только мог.

Мы снова молчим, а потом я начинаю смеяться.

Папа, глядя на нас, тоже смеется.

– Не могу передать, как я счастлив, что вы обе здесь, – говорит он.

– Прекрасно, – говорит Джен, откашливаясь и отвлекая нас от тяжелых воспоминаний. – Ну, наслаждайся нами, пока можешь, потому что я не уверена, что мы задержимся здесь надолго. И я не смотрю проклятых Соседей.

Вернувшись в дом, мы находим Милли, которая вытащила все из своего чемодана, чтобы добраться до диска с третьим сезоном Одиноких сердец.

– Я не могу отставать, – говорит она вместо объяснения, словно это важный рабочий проект, из-за которого начальник уволит ее. Она вставляет диск в старенький папин DVD-плеер, и мы обе садимся на диван. Папа с Джен неспешно идут на кухню, чтобы приготовить чай, Джен счастлива, что ей не приходится пить «проклятый хипповый зеленый чай», пока она вдали от Лос-Анджелеса.

16

11.30, среда 10 апреля

Местоположение: Офисное здание компании «The Haies» неподалеку от площади. Оно кажется еще серее, чем обычно, туда спешат люди со стаканчиками купленного кофе в руках. В ловушку вращающейся двери попал мужчина – заклинило полу его пиджака, – а охранник, находящийся за стойкой напротив, просто сидит и смеется над тем, как тот сконфуженно машет рукой. Урок: никогда не пользуйтесь вращающимися дверями.

Хорошо, есть еще одна причина для того, чтобы я не жалела о раннем возвращении из Лос-Анджелеса. Наконец, я получила письмо от Элизабет после своего абсолютно провального собеседования с ней и с тем идиотом Кэмероном Борном. Она рассыпалась в извинениях. Она сказала, что понятия не имеет, почему Кэмерон атаковал меня всеми этими «дебильными» вопросами, она была слишком подавлена для того, чтобы остановить его. Она интересовалась, могу ли я простить ее.

То есть ей не было стыдно за мою неудачу – ей было стыдно за него.

А потом она сказала, что, просмотрев мои работы, думает, что я «в высшей степени талантлива». Она сказала, что поняла, с каким энтузиазмом я отношусь к ее проекту, и в том же письме предложила мне работу ассистента в галерее.

А в постскриптуме добавила: «Кэмерон Борн не будет участвовать в проекте».

Сегодня утром я отправилась туда, в Саут-Бэнк, чтобы вместе с Элизабет осмотреть помещение, оно великолепно, один просторный белый зал с двумя небольшими кабинетами в конце. Элизабет все время дотрагивалась до стен и смеялась, а потом мы обе танцевали от счастья. Затем мы пошли попить кофе и начали строить планы. Мы говорили о том, какой хотим видеть эту галерею, о возможной дате открытия, о вечеринке, которую мы устроим, чтобы отпраздновать это событие.

Не могу поверить, что это происходит на самом деле.

Мы составили длинный, многостраничный, гигантский список неотложных дел. Начиная с сегодняшнего дня нам предстоит много тяжелой работы, но оно того стоит.

А СЕЙЧАС МНЕ НУЖНО ПОЙТИ И УВОЛИТЬСЯ С РАБОТЫ.

Я толчком открываю боковую дверь здания, весело помахивая рукой попавшемуся в капкан мужчине, который, видимо, все больше впадает в панику. Я сжимаю в руке заявление об увольнении, и меня омывает волной восторга. Господи, я так давно готова к этому. Мне пришлось долго ждать, и я не могу поверить, что это наконец-то происходит. Я чувствую себя такой сильной. Даже те, кому нравится работа, любят оставлять ее, верно? Это так волнующе. И, если честно, меня, наверное, в любом случае вышибли бы. Перед отъездом в Лос-Анджелес я целый день нарывалась. Понятно, Дерек ничего не сказал, когда я сообщила ему, что ухожу в отпуск, но начал обильно потеть и запинаться, говоря об ответственности. Я все равно ушла и знаю, что потом Урсула ворвалась в его кабинет с (еще одной) официальной жалобой на меня.

Когда я вхожу в офис, многие смотрят на меня с удивлением. Я появилась в середине дня, хотя должна быть в Лос-Анджелесе. Сияя от счастья, я обхожу помещение, поднимаю вверх большой палец, глядя на своего туалетного близнеца Ника, и радостно шагаю к своему столу. Мне нужно изъять миссис Бобриху. Через несколько секунд ко мне стремительно подбегает Урсула.

– Ты еще должна быть в отпуске, – обвинительным тоном говорит она. – Мы в последнюю минуту договорились о том, чтобы прикрыть тебя, а это большие затраты. А теперь ты являешься и ждешь, что все будут рады увидеть тебя? Дерек собирается серьезно поговорить с тобой, юная леди.

Она ждет, что я отвечу, извинюсь, а я с безмятежной улыбкой на лице разворачиваясь к ней.

– ОТВАЛИ, ДЖЕККИ, – кричу я как можно громче.

Все в изумлении умолкают, а потом начинают хихикать, а некоторые даже аплодируют.

От удивления Урсула открывает рот, а я направляюсь в кабинет Дерека, держа в одной руке заявление, а в другой – миссис Бобриху.

Вернувшись домой к папе и сидя в гостиной, я с наслаждением вспоминаю о том, как прошел день. Работа мечты в кармане, а также кое-какое воздаяние напоследок. В конце нашего разговора Дерек был очень любезен. Он сказал, что ему жаль отпускать меня, но он рад, что я стремлюсь к большему. На самом деле он поперхнулся, говоря, что «всегда знал, какая я талантливая». А потом обнял меня потными руками, а я постаралась, чтобы меня не стошнило.

Милли, сидя рядом со мной на диване, нетерпеливо хлопает меня по руке.

– Будь внимательнее, ты пропустишь шоу, – говорит она, хотя пока идут только титры. – У Райана и Мариссы сейчас тяжелые времена, – объясняет она и добавляет: – Мамочка сказала тебе? Я собираюсь выйти замуж за Сета.

– Класс, – говорю я. – Я тоже.

Она искоса смотрит на меня.

– Мы обе можем выйти за него замуж? – с любопытством спрашивает она.

– Конечно, – пожимаю я плечами. – Почему бы и нет? Ты можешь делать все, что захочешь. Лишь бы ты была счастлива.

Ее лицо сияет.

– Тогда можно мне съесть шоколадный батончик?

Я со смехом встаю.

– Можно. Мне придется пойти в магазин и купить их.

Она кивает, уже забыв о моем присутствии, мгновенно поглощенная 14-дюймовым экраном папиного телевизора, где Райан мучается как от отчаяния, так и от ревности. Мне не нужно смотреть на экран, чтобы понять, в каком он сейчас состоянии, но я все равно смотрю, всего минутку. Это серия как раз после смерти Джонни[87]87
  Марисса, Джонни – герои сериала Одинокие сердца.


[Закрыть]. Меня захлестывает волна ностальгии. Мы с Софи были в таком бешенстве из-за этого сюжета, что всегда в знак протеста останавливали фильм. Мы организовали кампанию в школе за то, чтобы (каким-то образом) воскресить Джонни, и написали много безграмотных писем на Fox TV, требуя возмездия. Я начинаю перебирать про себя долгие годы дружбы, вдохновленные этим шоу.

Точно. Пора.

Я должна поехать к Софи.

Папа настаивает, предлагая отвезти меня, и, когда мы уже готовы, прибегают Джен и Милли и забираются на заднее сиденье.

– Почему вы здесь? – спрашиваю я в отчаянии, но с облегчением вздыхаю оттого, что Джен не выгоняет меня с переднего сиденья, как всегда делала в детстве.

– Потому что нам скучно, – говорит Джен. – Что нам делать, досматривать пропущенные серии Обратного отсчета[88]88
  Обратный отсчет (2012) – триллер, режиссер Наттавут Пунпири.


[Закрыть]?

– Ладно, хорошо, когда я пойду к Софи, вы все подождете меня в машине, – решительно говорю я, спеша сменить тему. – Мне действительно нужно поговорить с ней с глазу на глаз.

Папа включает зажигание, а Джен открывает дверь.

– Подожди, папа, мы с Элли поменяемся местами.

Проклятие.

Когда мы подъезжаем к дому Софи, я храбро делаю глубокий вдох и нащупываю ручку дверцы.

А потом продолжаю сидеть в машине.

– Ты пойдешь? – с легким осуждением в голосе говорит сидящая рядом со мной Милли.

– Иду, – говорю я, хватаясь за ручку, и все равно не двигаюсь.

– Неужто я заблокировал ребенка? – говорит папа, отстегивая ремень. Я не могу допустить, чтобы он вышел, он начнет разглядывать входную дверь Софи и рассуждать о структурной целостности, хотя даже не знает, что это такое.

– Нет, нет, все прекрасно, я иду, я выхожу, – говорю я, неуклюже выбираясь из машины и глядя снизу вверх на дом Софи. Я была в этом доме тысячу раз, но сейчас он кажется мне до странности чужим и холодным.

Я медленно иду к парадной двери. Даже не знаю, дома ли Софи, возможно, нет. Нужно было позвонить или написать SMS, но, не знаю, я подумала, что так будет не столь драматично. Не как в фильмах и книгах. И мне показалось, что не к месту писать SMS после столь долгого молчания.

Обернувшись, я бросаю взгляд на машину. Джен с папой пререкаются из-за радио, а Милли, сидя на заднем сиденье, прижалась лицом к стеклу. Она поднимает вверх большой палец, что, видимо, означает ободрение, но я подозреваю, что не без сарказма.

Сделав еще один глубокий вдох, я звоню в дверь.

Ничего не происходит.

Я опять звоню.

По-прежнему ничего. В доме темно. Софи нет дома.

Дерьмо собачье, что за ерунда.

Я так разочарована. Когда я возвращаюсь назад, у меня от досады урчит в животе. Я медленно и печально бреду к машине и, взявшись за ручку, слышу:

– Элли?

Я тотчас разворачиваюсь и смотрю вверх. Это Софи. Высунувшись из окна над лестницей, она часто моргает от удивления.

– Элли? – повторяет она, словно не уверена, что это я. Я с открытым ртом разглядываю ее снизу. Она исчезает, и через минуту входная дверь открывается.

Она выглядит бледной и усталой – еще более усталой, чем в мой последний визит, – и по ее лицу я не могу понять, рада ли она мне. Не могу понять, что она думает о моем внезапном появлении. Прошло почти две недели после нашего разговора, а кажется, что намного больше. Она молча открывает дверь и жестом приглашает меня в гостиную. На место преступления.

Все выглядит так же, как прежде, и я думаю: как жаль, что жизнь продолжается и мир не рушится даже тогда, когда все так плохо.

Секунду мы стоим друг напротив друга, Софи, словно защищаясь, скрестила руки. Нужно сейчас что-то сказать, иначе момент будет упущен, и между нами навсегда останется гигантская бездна. Сейчас. Начать говорить сейчас. НАЧИНАЙ ГОВОРИТЬ, ЭЛИНОР.

– Я… – начинаю я. А потом, как дура, как слабоумный ребенок – вдруг начинаю плакать. – Мне так жаль, Софи. Мне очень, очень жаль. Ты не представляешь, как мне жаль. Все, что я говорила, – несерьезно. Я такая дура, я такая ужасная, и ты не обязана прощать меня, но прости меня, потому что ты должна простить меня. Пожалуйста, прости меня. Просто я вместе с Милли смотрела Одинокие сердца, мы не можем допустить этого, Софи, завтра ты можешь погибнуть в автокатастрофе, как Марисса, и я должна получить разрешение прийти на твои похороны. Прости, что я плачу, я плачу не для того, чтобы ты посочувствовала мне. Это совсем не то, это все из-за того, что я – безнадежная неудачница. Мне очень жаль.

Я подношу руки к лицу, пытаясь удержать слезы, но не перестаю говорить.

– Все, что ты говорила обо мне, – правда. Я – неудачница, и ты права, я боюсь попробовать что-то новое. Ты права, что я всегда спасаюсь бегством. Я убежала отсюда в Лос-Анджелес, представляешь? Я полностью исчерпала лимит своей карты «Barclaycard»[89]89
  Barclaycard – международная кредитная карта.


[Закрыть]. Но теперь я вернулась и не хочу бегать от тебя, потому что ты – моя лучшая подруга, ты всегда была ею, и мне не верится, что я разрушила нашу дружбу. Прошу тебя, скажи, что я не разрушила ее. Прошу тебя, скажи, что ты по-прежнему моя лучшая подруга. Я сделаю все, что угодно, Софи. Я сделаю за тебя всю работу, прямо сейчас уберусь в доме и буду каждый день приходить сюда после работы и убираться в твоем чертовом доме. Если ты скажешь, что прощаешь меня, я сделаю все, что угодно.

Я подглядываю сквозь пальцы. Софи выглядит оскорбленной.

– Ты говоришь, что у меня в доме грязно? – говорит она, топая ногой. – Ты думаешь, что должна убираться здесь каждый день? Я скажу Райану, чтобы он лучше вытирал ноги. – Теперь Софи озорно улыбается, и я смеюсь, фыркая соплями себе в ладони. Сделав шаг ко мне, она обнимает меня. – Это мне жаль, Элли, ты не заслуживала ничего из того, что я сказала. Это было так несправедливо, и ты знаешь, что я считаю тебя необыкновенной. Знаешь… знаешь, как одиноко было мне здесь. Не всегда, но часто. Здесь только я и Сиара, и мне одиноко. Быть матерью – это удивительно, но это совершенно изматывает, и ты начинаешь однобоко смотреть на мир. Больше непозволительно просто быть, просто проваляться в постели весь выходной день, как мы обычно делали. Я должна быть на ногах каждую секунду. И невозможно отделаться от чувства вины и беспокойства, и все время хочется спать. Я очень люблю Сиару и ничего не хотела бы менять, но ты напоминаешь мне о свободе, которая была у меня раньше. Теперь моя роль состоит в том, чтобы быть матерью, а если не матерью, то женой. И в этом нет ничего плохого, просто мне кажется, что больше не остается пространства для Софи. Мне нравится моя жизнь, но она отличается от той, что была у меня прежде. Я немного запуталась, пытаясь найти ответ, устраивает ли меня такая жизнь.

Я прижимаюсь к ней, крепко обнимая и шмыгая носом в ее джемпер.

Она не умолкает.

– Я обвиняла тебя, потому что боюсь того, что происходит со мной. Рядом с тобой я чувствую себя забытой. Я заставляла тебя ходить на свидания для того, чтобы ты могла устроить свою жизнь и стать такой же, как я. Но даже твои свидания вызывали во мне чувство, что я осталась в стороне. Я скучаю по нашей прошлой жизни, когда мы были вместе. Моя новая жизнь, как ни посмотри, замечательна, но мне грустно оттого, что моя прежняя жизнь осталась в прошлом. Мне так жаль, что я обвинила тебя во всем. И жаль, что заставила тебя зарегистрироваться в Tinder. Мне кажется это ужасным, прошу тебя, забудь об этом.

Я смеюсь, мне приятно это слышать.

– Я поняла, – говорю я, качая головой. – Я, правда, поняла, и прости, если я уделяла тебе мало внимания. Я хочу быть рядом с тобой и хочу разделять твою жизнь заботливой наседки. – Я улыбаюсь, Софи улыбается, мы снова смеемся.

– Знаешь, моя жизнь не бесцветна, – после небольшой заминки говорит она, жестом указывая на стены. – Она – белая, как яичная скорлупа.

Слышно, как кто-то покашливает у нас за спиной.

– Для меня найдется местечко? – говорит Томас, только что появившийся в проеме кухни.

– Томас! – восклицаю я, и он присоединяется к нашим объятиям.

Так мы стоим пару минут, не отпуская друг друга, вспоминая о том, как хорошо быть вместе, вдыхать запах друг друга, крепко сжимать друг друга в объятиях, забыв о болезненных переживаниях последних двух недель.

Я отстраняюсь первой и, прищурившись, смотрю на Томаса.

– Что ты здесь делаешь? – спрашиваю я, вспоминая свои сны наяву о том, что они с Софи остались друзьями, забыв меня. Вспоминая о том, как я боялась, что у них появятся новые воспоминания, которые будут касаться только их двоих.

– Ну, – говорит он, сжимая мою руку. – Я больше не мог терпеть этого молчания, поэтому позвонил на работу, сказавшись больным, и сегодня утром заехал к тебе домой. Я искал тебя. Я хотел исправить ситуацию, а потом притащить тебя сюда, чтобы выяснить отношения с Софи. Тебя там, естественно, не было, но я встретил Джоша. Э-э, красивый парень.

Дерьмо.

– Он сказал, что ты улетела в Лос-Анджелес, – добавляет Томас, удивленно подняв брови. – И сказал, что я, ну, «счастливчик».

Дерьмо.

– Не совсем понимаю, что он имел в виду. (Софи щиплет меня), но я не стал спрашивать. Он попытался напоить меня пивом, поскольку ему было грустно и хотелось поболтать. Я соврал, что оставил машину не закрытой, и ушел оттуда.

Томас умолкает.

– Кроме того, было около десяти утра. Кажется, парень немного пьян.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

– Прости меня, Томас, – искренне говорю я, – за все, что случилось, а также за то, что тебе пришлось побывать в Грязной дыре.

– Ты тоже прости меня, Элли, – говорит он, нежно похлопывая меня по руке.

Софи переводит взгляд с Томаса на меня.

– Ты на самом деле была в Лос-Анджелесе?

– Да, – киваю я. – Летала навестить сестру, и вчера мы вернулись. Они с Милли ненадолго прилетели вместе со мной – у Джен проблемы с Эндрю. Она сейчас на улице, в машине, вместе с папой и Милли.

Софи бросает взгляд на окно.

– Пригласи их войти, – не слишком доброжелательно предлагает она. На самом деле они с Джен никогда не ладили друг с другом, и я знаю, Софи боится, что Милли окажет дурное влияние на ее дочь.

– Нет, пусть они остаются там, давай лучше обнимемся еще раз, – говорю я, снова притягивая их к себе. – И пообещаем, что больше не будем ругаться, – с надеждой в голосе говорю я.

Софи, словно чем-то обеспокоенная, отстраняется от нас.

– По правде сказать, есть еще одна вещь, в которой я должна признаться, – нерешительно говорит она, садясь на диван. – Пожалуйста, не злись на меня, но, знаешь, я о том конкурсе, в котором принимала участие твоя компания.

О, черт.

– Я знаю, ты сказала, что не хочешь участвовать (я этого не говорила), но я подумала, что будет здорово, если я… – она чувствует себя очень неловко, – сделаю это за тебя. Я передала на конкурс ту картину, которую ты написала в прошлом году. Ту, что ты подарила мне на день рождения, обычно она висит в моей комнате. Ну как бы то ни было, но сегодня утром мне позвонили, она вошла в первую двадцатку! Ты можешь в это поверить, Элли? Из тысяч конкурсантов в первую двадцатку вошла ты. Ты – одна из победителей.