Текст книги "Горячая штучка"

Автор книги: Люси Вайн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

Я думаю о своем замечательном свидании с Натаном, которое так плохо закончилось. Я думаю о полученном от него SMS, в котором говорилось:

Я не думаю, что мы подходим друг другу.

А потом я думаю о втором SMS, которое он прислал мне четверть часа спустя, где было написано:

Проклятие, мне так жаль, что я отправил тебе то SMS. Мне очень жаль, что я повел себя так.

А потом еще одно SMS, где он объяснял, что взбрыкнул, потому что ему показалось, что я отказываю ему. Что не так давно кто-то разбил ему сердце, и что свидания через Tinder были для него сильной эмоциональной встряской. И что ему очень жаль, что он отреагировал, как избалованный ребенок, решив, что не интересен мне. Он сказал, что на самом деле хочет снова встретиться со мной.

Я думаю о том, каким искренним и сердечным показалось мне его сообщение, и о том, как хорошо я понимаю его ребяческую реакцию на сложившуюся ситуацию. Я бывала в такой ситуации и отлично понимаю ее.

И я размышляю о том, почему я даже не ответила.

А потом я думаю о Томасе и о том, как я обошлась с ним.

11

23.02, пятница 29 марта

Местоположение: Крохотный – но очень заросший – парк с маленьким прудом недалеко от моего старого дома. Когда я пришла сюда, была уже почти ночь, но там были только низенькие ворота, поэтому я перелезла через них, чувствуя себя, как Хью Грант[62]62
  Хью Грант (1960) – британский актер и продюсер.


[Закрыть] в фильме Ноттинг Хилл[63]63
  Ноттинг Хилл (1999) – романтическая комедия, режиссер Роджер Мишелл.


[Закрыть] (упс!). Именно здесь мы с мамой обычно встречались во время ленча, когда она бывала поблизости – ей это нравилось, – и сегодня ночью я нуждалась в том, чтобы на несколько минут почувствовать себя ближе к ней.

Примерно в середине апреля – прямо в мой день рождения – маме был поставлен диагноз – рак груди, и после Рождества она умерла. То есть она разрушила мой любимый ежегодный праздник. Но, я полагаю, это не ее вина. Она старалась держаться изо всех сил и говорила, что очень жалеет, что так случилось.

Мне всегда казалось странным, что люди борются с раком. В следующие несколько месяцев я так часто слышала это – Твоя мама – боец, Элли. Она не позволит болезни сломить, себя, Элли, – но, по правде сказать, мама ничего не могла с этим поделать. Ей сделали операцию и провели курс химиотерапии, и все равно рак добрался до ее костей. Ничего другого не оставалось. У нее не было другого оружия. Не важно, как сильно ей хотелось «бороться» и «продолжать битву», рак не предоставил ей никакого выбора.

Полагаю, это просто слова. Мы произносим слова, возможно, внушающие нам некоторое ощущение контроля над нашей жизнью. Это способ притвориться, будто от наших слов хотя бы чуть-чуть зависит жить или умереть, разве не так? Правда же заключается в том, что ты становишься беспомощной случайной жертвой, изнутри разрываемой на части, если речь идет о чем-то вроде рака. Тебя лишают всего – твоей независимости, твоей души и часто жизни. И не важно, что это значит. То есть я понимаю, почему мы говорим о том, что нужно бороться. Но, наблюдая за этим со стороны, я даже не смогла сделать вид, что очень стараюсь бороться. Я просто держала маму за руку, говорила, что очень люблю ее, и наблюдала за тем, что происходит.

Кажется, Тим был единственным, кто понимал мои чувства. Он был единственным, кто, кажется, осознал всю ту беспомощность, которую ощущаешь тогда, когда заболевает кто-то из любимых тобой людей. Его отец умер, когда он был еще подростком – треклятый-рак-одержал-победу, – поэтому он видел ту же боль, искажающую лица тех, кого вы всегда считали непобедимыми.

К тому моменту мы уже несколько лет были вместе, мы познакомились на рождественской вечеринке, когда мне было двадцать четыре года. Я тогда временно работала в рекламном агентстве за одиннадцать фунтов в час (мило, правда?), отвечая на телефонные звонки и в свободное время пытаясь заниматься живописью (закатываю глаза). Он был братом моего коллеги, который разрушил наши рабочие планы на праздничный день, пригласив в местный паб «Green Мап». Они были братьями, о чем я не подозревала до тех пор, пока, напившись, не стала объяснять ему, какого порядка сволочи мои коллеги. Его брат был седьмой самой большой сволочью из возможных тридцати двух.

Он согласился.

Тим решил, что я очень смешная. Самый смешной человек, которого он когда-либо встречал, он повторял это весь вечер – и в последующие вечера, – и я по достоинству оценила, что он не сказал смешная «девчонка». Мы говорили о телешоу Лавка древностей и о том, какими умниками мы были в школе. Я рассказывала ему о том, как завидовала дурному поведению своей сестры, которая вела себя как рок-звезда – директор школы до сих пор вспоминает о том, как она на третьем уроке устроила школьную забастовку в учебном корпусе. Тим рассказывал мне разные истории о сволочных проделках своего брата, и мы пришли к общему мнению, что, возможно, его рейтинг в моем списке стоит повысить до шестого места. Той ночью мы целовались, и Тим попросил меня о новой встрече, что мне показалось глупой романтикой, учитывая, что в тот вечер он видел меня еще с двумя другими париями (Что? Я была пьяна, и это было Рождество, оставь меня в покое, БАБУЛЯ ГЛЭДИС).

Через несколько дней после нашего первого свидания мы отправились в зимнюю страну чудес в Гайд-парке и потратили восемьсот фунтов на аттракционы и сладости. После одного особенно головокружительного аттракциона мне пришлось присесть на несколько минут и подождать, пока успокоится мой желудок. Тим сидел со мной на грязной, мокрой траве, гладил меня по спине, давал отхлебнуть из своей крохотной четырехфунтовой бутылочки воды «Evian». Я помню, как стояла, опираясь на него и глядя снизу вверх, размышляя, отчего возникло такое головокружение, от тошноты или от того, что он показался мне таким красивым. Тем вечером мы пошли к нему домой, и я так и не вернулась к себе. Через полгода мы стали официально жить вместе, и мне казалось, вот оно. Естественно, все его полюбили. Мама с папой подталкивали друг друга локтями, когда мы приходили в гости, и говорили о том, что копят деньги на свадьбу. Софи покорила его доброта, и она сказала мне, что он похож на Дэвида Миллибэнда[64]64
  Дэвид Миллибэнд (1965) – британский политик, министр иностранных дел Великобритании в правительстве Гордона Брауна. Один из лидеров Лейбористской партии.


[Закрыть] в молодости. Это было ее тайное увлечение, значит, это был комплимент. И даже Джен не смогла найти в нем слишком много недостатков. За исключением того, что он похож на Дэвида Миллибэнда, и это не было комплиментом, при этом она не добавила «в молодости».

Итак, мы стали откладывать деньги на собственную квартиру, на ипотеку. Тим разбирался в этом деле гораздо лучше, чем я. Он работал маркетологом, а я все еще трудилась на временной работе и страстно желала быть художником. Но он понимал меня и всегда подталкивал к тому, чтобы я продолжала заниматься искусством. Он говорил, что, поскольку у него такая занудная работа, очень важно, чтобы я «следовала за своей мечтой» (на самом деле он был старомодным, но очень привлекательным). Он говорил, что один из нас должен сделать потрясающую карьеру. Он покупал мне краски и холсты, тогда как я не могла заплатить даже половину арендной платы. Он был замечательный. В конце концов, я все же устроилась художником-иллюстратором в «The Haies», и благодаря постоянному доходу нам удалось каким-то образом сделать общий взнос. Несколько месяцев мы искали дом, чтобы купить его – дом, который стал бы нашим очагом, где мы могли бы держать собаку и приглашать на барбекю соседей. Это так возбуждало и воодушевляло. Мы поселились в милом доме с террасой в викторианском стиле в Южном Лондоне – в пятой зоне – и залезли в долги. Это была мечта. Это было только начало длинного пути, но мы были готовы ждать ее исполнения.

Мы часто спорили, но было весело спорить о всякой ерунде, например, о том, кто будет стирать белье или какой беспорядок можно назвать большим беспорядком. И из-за его привычки повсюду оставлять стикеры со списками неотложных дел. Я прятала эти списки, оставляя вместо них стикеры с указанием ключей к разгадке, что казалось забавным, но всегда кончалось тем, что он начинал кричать, заявляя, что мои «ключи» никуда не годятся. А потом он оставлял мне на подушке стикер с извинениями, и мы, злые друг на друга, занимались сексом, а еще помню, как я спрятала стикеры в постели, и они испачкались. Ладно, это было всего один раз. Но да, было.

Наша жизнь была глупой, запутанной и восхитительной, и у нас действительно все получалось. Он принимал меня такой, какая я есть, вселяя в меня уверенность.

А когда у моей любимой мамочки после самых обычных анализов обнаружили неизвестно откуда взявшийся рак, Тим был очень добр и терпелив со мной. Он ничего не говорил, когда я плакала ночью, и ничего не говорил, когда я совсем не плакала. Он не ложился, когда я не могла уснуть, и спал рядом днем, когда я валилась с ног от усталости. Он взял на себя заботу о покупках и не обижался, когда я была слишком рассеянной и не отмечала с ним радостные события, если они случались. Он отпрашивался с работы, чтобы поехать с нами на сеанс химиотерапии, и понимал, когда я просила его уйти, чтобы помочь маме сходить в туалет. Он присматривал за мной тогда, когда я была неспособна присматривать за собой.

Я начала изменять ему через три месяца после того, как маме был поставлен диагноз. Я думаю, он знал. Но ничего не говорил. Он только стал еще надоедливее и настойчивее, что оттолкнуло меня от него еще дальше.

Мне нет оправдания. Я не знаю, что заставило меня решиться на это. Я просто хотела расслабиться и повеселиться и не быть рядом с ним. Он слишком часто напоминал мне о том, что произошло в моей жизни, а мне этого не хотелось. Я хотела побыть рядом с мужчинами, которые не смотрели на меня с грустью и жалостью. Мне было необходимо побыть рядом с теми, кому на меня было попросту наплевать, а не с тем, кто советовал мне съесть еще одну витаминку «Вегосса», чтобы сбалансировать мою диету, состоявшую из батончиков «Mars». Мне хотелось партнера на одну ночь. Я ненавидела себя за это, Софи ненавидела меня за это, но я не остановилась. Я не знала, как остановиться, и не слушала ее, когда она говорила мне, что я разрушаю свои отношения. И чем дальше, тем лучше я понимала, что в любом случае я уже разрушила то, что связывало нас с Тимом, так зачем останавливаться? А потом на третий день Рождества умерла мама, и все во мне онемело.

Похороны закончились кошмарно непристойной сценой. В начале января стоял жуткий холод, церковь была безобразной, а священник без конца повторял, какой хорошей была моя мама.

– Она была очень славной женщиной, – снова и снова говорил он, пытаясь поймать с кафедры мой взгляд.

Славной. Славной.

Он понятия не имел, была ли она славной женщиной. Он никогда не встречался с ней. Я не могла понять, почему похороны проходят здесь – мама не была набожной, она называла религию «забавной бессмыслицей», шумно рассуждая о том, насколько смешна вся эта концепция, даже тогда, когда надевала пальто, собираясь на свой еженедельный визит к медиуму Шэрон.

Славной. Славной.

Безусловно, священникам скучно на похоронах. Повторять одно и то же снова и снова, говорить о людях, которых они не знали, и притворяться печальными. Должно быть, от многочисленных сочувственных кивков у них все время болит шея. Поэтому не стоит ли по крайней мере разнообразить похороны и использовать более яркие прилагательные, говоря о не знакомых вам покойниках? Что-нибудь поинтереснее, чем «славная»? Как насчет «гениальная» или «стильная»? Мне, кажется, моя мама была довольно стильной.

Славной. Славной. Славной.

Я помню, как сидя в этой убогой, холодной церкви, я раздумывала, могу ли я войти со своего телефона в Thesaurus.com. Но потом Тим сжал мою руку, и вместо этого я решила сконцентрироваться на своей злости к нему. Господи, молилась я, позволь мне уйти от этого мужчины, которого я так ненавижу без всякой на то причины.

А через час, когда мы вернулись в дом моего отца, чтобы помянуть маму сэндвичами и французскими булочками, я сказала Тиму, что все кончено.

– Что? – Он выглядел таким потрясенным.

– Я знаю, что сейчас не время, – сказала я, и холод, прозвучавший в моем голосе, был под стать тому, который стоял в церкви. – Но это не может продолжаться, мне кажется, мы должны расстаться.

Я помню, как он затряс головой, словно ослышался или хотел вытряхнуть мои слова из своей головы, из своих ушей. Я помню, как он поставил два бокала, которые только что принес – один для меня и один для себя, – и помню, как я подумала, как странно, что люди пьют на похоронах. Мне всегда казалось, что люди пьют по праздникам. Хотя в тот день медиум Шэрон и тетя Сюзи без конца твердили мне: «Сегодня мы чествуем жизнь твоей мамы».

Лично я не могу понять, как промозглая церковь и сэндвичи с огурцом, которые Джен якобы приготовила сама, хотя они были на поддоне из «M&S», могли чествовать мою маму. Или даже символизировать то, какой она была или что она любила. Если бы этот день был действительно посвящен моей маме, мы бы провели время, отправившись на концерт Бритни Спирс. Она так любила Бритни. С самого первого дня. С той самой песни «Baby One More Time», которую та исполнила в 1998 году. Весь 2001 год мама говорила о том, чтобы завести белую змею[65]65
  В 2001 г. во время вручения музыкальной премии «MTV Video» Бритни Спирс выступила с питоном на шее.


[Закрыть] в качестве домашнего питомца, а в 2007 году учредила фонд «Спасем Бритни». Как раз перед тем, как заболеть, они с тетей Сюзи даже ездили в Лас-Вегас, чтобы увидеть Бритни. Потом долгие месяцы она без перебоя рассказывала о ней, и, куда бы они ни шли, они надевали майки с надписью «Britney Bitch»[66]66
  «Britney Bitch» (Сучка Бритни, англ.) – название песни.


[Закрыть] – даже на работу, мама работала администратором в местном детском саду. Там были недовольны ее майкой и заставляли надевать поверх нее джемпер. Позднее она надевала ее даже на химиотерапию.

Моя славная мама.

– Ты шутишь? – упавшим голосом сказал тогда Тим. В этот момент на нас обернулись две мамины подруги из студии сальсы, надеясь стать свидетелями трагедии, при этом они так и не донесли до рта сэндвичи.

– Может быть, выйдем на улицу? – сказала я, подталкивая его в коридор и подальше от медиума Шэрон, у которой, возможно, и нет шестого чувства, но зато у нее определенно есть нюх на ссоры. Но было уже слишком поздно, она уже обратила на нас внимание и, размахивая сэндвичем с огурцом, окликала нас – «эй-эй!»

– Что происходит? – драматично и таинственно прошептала она, проскальзывая в коридорчик вслед за нами.

Я ничего не ответила, а Тим посмотрел на меня со смущением и болью, которые были написаны на его лице, отчего я возненавидела его еще больше.

– Ну? – агрессивно спросила медиум Шэрон, отказываясь принимать наше молчание за ответ.

Он прокашлялся.

– Кажется, Элли бросает меня.

Медиум Шэрон искоса посмотрела на меня.

– Ты шутишь?

– Я же сказал вам, – воскликнул Тим, ощутив неожиданную поддержку.

– Мне… мне нужно в туалет, – проговорила я, внезапно почувствовав, что у меня начинается приступ клаустрофобии.

Я открыла спиной дверь находящегося позади меня туалета, а потом быстро накинула крючок, пока они тоже туда не ввалились.

– Элли, не будь смешной, выходи! – сказал Тим, заглядывая в дверную щель.

Медиум Шэрон осталась снаружи, и до меня донеслись приглушенные голоса других, жадных до сплетен скорбящих. Из-за двери донесся взволнованный голос Тима, отвечающего на вопросы любопытной толпы, собравшейся снаружи.

«Нет, она не сказала почему». «Нет, ничего не случилось». «Да, она прячется там, внутри».

– Я не прячусь, – громко откликнулась я из своего укрытия. – Мне нужно пописать. Не могли бы вы все уйти отсюда, пожалуйста?

Потом я услышала, как в разговор встряла Джен.

– Что она сказала? О боже, вечно с ней одни проблемы. Элли, почему ты такая тупица? Ха-ха, тупица? Всем понятно? Потому что она не хочет выходить из туалета. – Она снова смеется над собственной шуткой, а потом поворачивается спиной к двери. – Ты там какаешь, Элли? Так не забудь, что здесь плохо работает смыв. Тебе придется подкачать бачок. А ершик под раковиной, если он тебе понадобится, не оставляй за собой грязь, как папа. Почему ты не хочешь выйти? Ты завидуешь тому, что моя надгробная речь всем понравилась больше, чем твоя?

– Я не произносила надгробной речи, – попыталась сказать я, но потом вдруг медиум Шэрон завыла от боли.

– Дженни толкнула меня локтем! Почему ты толкнула меня локтем? Мне правда больно, почему ты так поступила? Я просто пыталась пройти.

– О, ради бога, перестань вести себя как плаксивая сучка, – запальчиво ответила Джен. – Это произошло случайно. А ты помнишь, что сегодня похороны моей мамы? Имей хоть какое-то уважение к моим чувствам. Сегодня мне целый день позволительно толкать локтями всех. Господи, некоторых.

Коридор узкий, а у Джен очень острые локти, возможно, это была случайность, но, по-моему, нет. Она несколько недель обижалась на медиума Шэрон за то, что та сказала, будто предупреждала нас о том, что это случится – что мама умрет, – даже тогда, когда я назвала медиума Шэрон шарлатанкой. Джен до сих пор не простила ее.

Медиум Шэрон продолжала выть, а кто-то еще, хихикая, спросил ее, почему она не предсказала того, что происходит.

Шутка пришлась не по вкусу.

По другую сторону двери Джен опять отвлекла внимание на меня.

– Ты правда рассталась с Тимом? – прокричала она. – Он сказал, что да, но я никогда не могу понять, шутит он или нет. У него такое смешное лицо, как у клоуна, кажется, будто он всегда шутит. Прямо как Дэвид Миллибэнд. Это шутка, Элли? Совсем не смешная. Потому что ты, разумеется, понимаешь, что, даже несмотря на свое глупое лицо, Тим довольно приличный бойфренд, и лучше тебе не найти? Да, безусловно, он слегка занудлив…

В этот момент она заткнулась, так как возмущенный Тим стал настаивать на том, что никогда не был занудой, что он просто любезный человек и…

Именно в эту секунду он тоже получил локтем под дых.

Джен вновь принялась говорить через дверь.

– Ты ведь не хочешь остаться одна, Элли? Это было бы тягостно для всех твоих близких – ох, и для тебя тоже. Крепись, я сейчас приведу Эндрю, ему захочется услышать об этом. ПРОЧЬ С ДОРОГИ, ВЫ ЗНАЕТЕ, ЧТО У МЕНЯ УМЕРЛА МАМА, ВЕРНО?

Я услышала, как она топает прочь, продолжая вопить в гостиной, обращаясь к своему мужу, который – как я узнала в тот же вечер – все время вместе с папой прятался на улице, в саду. Они почти подружились, как рассказывал потом папа.

Потом медиум Шэрон начала кричать, что ей нужно в туалет, и до меня донесся другой голос – возможно, Софи, – предлагавший ей воспользоваться туалетом наверху, где она также могла найти «Nurofen», чтобы успокоить боль от удара локтем. Софи уверяла медиума Шэрон, что Джен ударила ее не нарочно, и я слышала, как Джен фыркнула из другой комнаты:

– НАРОЧНО, ЧЕРТ ПОБЕРИ.

Толпа чуть-чуть рассеялась, и Тим, вернувшись к дверной щели, заговорил тихо и ласково. Так тихо и ласково, как обычно разговаривают с капризной маленькой девочкой, изнуренной пятнадцатиминутной истерикой.

– Элли, я знаю, что тебе сейчас очень хреново – особенно сегодня, но, пожалуйста, не делай этого, – проговорил он. – Тебе не следует принимать никаких решений, пока ты горюешь о маме. Мы не должны сейчас говорить об этом. Поговорим об этом позднее, хорошо? Прости, что я неправильно воспринял это. Я все исправлю, обещаю тебе. Мы можем договориться, я люблю тебя. Я справлюсь. Мы справимся. Черт побери, Элли, мы только что купили дом!

Но я больше не могла это терпеть, мне нужно было побыть одной. Неделю спустя я переехала от него к папе.

12

22.30, пятница 29 марта

Местоположение: Местный магазин самообслуживания «Londis» рядом с моей квартирой, полностью удовлетворяющий мои потребности в еде и алкоголе. Недавно они расширились, присоединив к себе соседний магазинчик, и теперь не знают, чем заполнить пустующие полки. Например, теперь здесь можно увидеть целый ряд соусов «Тартар», что, на мой взгляд, замечательно. Мне всегда не хватает соуса «Тартар», когда в экстренных случаях я делаю сэндвичи с рыбными палочками.

Я зашла сюда, чтобы купить вина. Исключительно вина. После моей перепалки с Софи и спокойных, но не менее обидных слов, сказанных Томасом, мне хочется вдрызг напиться и вырубиться. В идеале до такой степени, чтобы я смогла начать жизнь заново, как жалкая жертва амнезии. Мысли обо всем, что связано с мамой и Тимом, не вытеснили воспоминаний о нашем споре – о гадостях, которые наговорила Софи, и гадостях, которые наговорила я. Я даже не обижаюсь на это, я не думаю, что Софи притворяется, будто у нее все идеально, мне кажется, что она просто старается изо всех сил, и на самом деле, на самом деле все делает правильно. Она выполняет фантастическую работу. Сиара – удивительный ребенок. Возможно, Софи и развязала эту ссору, но все, что она сказала, – правда, я – неудачница и трусиха. А поскольку я – неудачница и трусиха, то я накинулась на нее. Во всем виновата я. Все из-за меня. Я – сломленная и никчемная, Софи была права.

– Ты, черт побери, тупая сука, – бормочу я себе под нос, кладя в корзину две бутылки белого вина.

– Ты – толстая, глупая, отвратительная сука, которую никто не любит, – повторяю я, на этот раз чуть громче. Мужчина, стоящий в другом конце отдела, смотрит на меня, а я опускаю глаза, избегая вопросительного взгляда. Уставившись в пол, я опять бормочу: – Господи, посмотри на это, у тебя даже тень толстая. Хуже тебя нет никого, совершенно никого.

Мужчина опять смотрит на меня и кричит через весь отдел:

– Веселей, лапочка, может, ничего страшного не произошло. Улыбнись нам!

В какой-то момент моя ненависть к себе пробивается наружу. Лазерные лучи моей раскаленной до красна ярости взмывают вверх, направляясь к нему. Даже если за всю жизнь у меня не было вечера хуже, чем вчера, я не могу стоять столбом, слушая, как незнакомцы предлагают мне улыбнуться. Я огрызаюсь, а он фыркает.

– Просто будь доброжелательной, лапочка, – говорит он и радостно бредет в овощной отдел. Я бурно возражаю ему вслед, читая нотацию о том, как чувствуют себя женщины, когда от них постоянно требуют, чтобы они производили впечатление вежливых и счастливых. Если сказать женщине, чтобы она улыбнулась, считается таким «доброжелательным» и «великодушным» поступком, почему же тогда мужчины не просят других мужчин улыбаться? Порой, когда мужчина просит меня улыбнуться, у меня возникает желание показать пальцем на других мужиков – крепких и рослых – и спросить, не заставить ли его тоже улыбнуться. Мне хочется спросить, кто назначил его полицейским, следящим за улыбками. Но я знаю, что меня обзовут сукой, поэтому чаще всего я молчу и просто, ну да, улыбаюсь. Однако не в этот раз, в этот раз мне хочется сказать ему, что это полная чушь и меня тошнит от этого.

Мне приятно оттого, что хотя бы на пару минут я не противна себе.

Хватит ли двух бутылок вина? Я смотрю на телефон, уже довольно поздно, двух хватит за глаза. Я бросаю в корзину три пачки мороженого «Haagen Dazs», а потом осматриваюсь в поисках гигиенических прокладок. У меня еще нет месячных, но мне нужно, чтобы моя корзина выглядела прилично. Я понимаю, что моя диета из черного кофе и сахара вызывает тревогу у милой пожилой пары, которая управляет магазином. Миссис Шеннон недавно сказала, что я, как ей кажется, покупаю только диетическое печенье, не стоит ли мне слегка разнообразить свое питание, иначе у меня начнется цинга. Я подумала, что это очень мило, но отметила, что на самом деле я привношу разнообразие в свое питание. Например, я покупаю то темный диетический, то молочный диетический шоколад. И чтобы она больше не беспокоилась, я время от времени стала покупать новую диетическую карамель. Вот вам и разнообразие. Кажется, этот довод ее не совсем убедил, но английский ей не родной, то есть, возможно, она просто не поняла.

Я смотрю на свою корзину. Две бутылки вина, три пачки мороженого и несколько пачек прокладок.

Хмм. Не слишком ли безнадежно?

Я добавляю в сумку салат «Айсберг». Выглядит неплохо вместе с остальными моими покупками, и миссис Шеннон одобрит такую добавку. Кроме того, цвет салата внесет оживление в мой холодильник до тех пор, пока салат не покоричневеет и мне не придется выбросить его. Как и все остальное.

Довольная отвлекающим маневром, я решительно направляюсь к кассе и натыкаюсь прямо на Джоша.

Дерьмо.

Поняв, что это я, он хмыкает, но потом, когда он видит мое лицо, его улыбка чуть увядает. Проклятие. Я много плакала в поезде и знаю, что выгляжу не слишком привлекательно. И без зеркала понятно, что у меня красные и распухшие глаза, не говоря уже о моем глупом, полном, отвратительном лице, испачканном губной помадой и разводами туши. На меня снова обрушивается волна ненависти к себе, еще хуже предыдущей.

– Господи Иисусе. Ты в порядке, Найт? – говорит Джош, при этом в его голосе слышится искреннее беспокойство.

– Да, – говорю я, отводя глаза и сосредоточенно разглядывая полки с чипсами.

Хмм. Не купить ли мне маринованный лук «Monster Munch»? А для баланса еще и кабачки?

– Что происходит, все нормально? Скажи мне, – пытается он растормошить меня.

Я качаю головой, не веря, что смогу что-то сказать. Почему нас всегда обуревает печаль, когда кто-то проявляет к нам сочувствие? Я правда не хочу снова расплакаться посреди супермаркета.

– Элли, – снова ласково повторяет Джош. – Я могу чем-то помочь тебе?

Я не в силах сдержаться и нехотя всхлипываю. Джош аккуратно берет у меня корзину и ставит ее на пол. Потом он обнимает меня. И, оказавшись в его объятиях, я поняла, как сильно нуждалась в этом. В человеческой теплоте. Это все, чего я ждала от Томаса. Это все, чего я ждала от Софи, когда сегодня вечером приехала к ней домой. Я начинаю тихо плакать, и так мы стоим пару минут в окружении длинных рядов чипсов. Я слышу, как подходит миссис Шеннон, спрашивая, все ли в порядке, и слышу, как Джош, вежливо и любезно назвав ее по имени, спокойно отделывается от нее.

Наконец, я высвобождаюсь из его объятий и, смеясь и смущаясь, вытираю лицо рукавом. На его сером джемпере остался длинный мокрый след. Надеюсь, что от моих слез, а не от соплей.

– Пойдем домой, – говорит он, хватая мою корзину и мимоходом рассматривая ее содержимое. Мы смотрим друг на друга, и я думаю, бывало ли когда-нибудь, чтобы слова КРЫЛЫШКИ соседствовали со словами НОЧНЫЕ ПРОКЛАДКИ. Он не производит впечатление человека, который так долго болтается рядом с девушкой, что дожидается, пока у нее начнутся месячные.

– Гигиенические прокладки, да? – говорю я без всякой причины. Пусть он лучше не думает, что я плачу из-за месячных. Я раздумываю, объяснить ли ему, что это отвлекающий маневр, но понимаю, что покажусь ему еще безумнее.

Обнимая меня одной рукой и поддерживая, Джош спокойно расплачивается с миссис Шеннон за мои «продукты» и, крепко прижав меня к себе, ведет через дорогу домой, в Грязную дыру так, словно мы с ним скованы одной цепью.

Распластавшись поперек дивана в гостиной, я пью прямо из горлышка. Заметив короткий волосок на ноге, я хватаюсь за него, но даже удовлетворение от того, что я вырвала его, не способно обрадовать меня. Мне так грустно и одиноко. Но здесь Джош. Он сидит рядом со мной на диване, и я протягиваю ему бутылку. Он смотрит на меня слишком внимательно и опять спрашивает, все ли у меня в порядке и что случилось. Я несколько раз сказала ему, что это не его дело, но сейчас, когда хмельное тепло разлилось по моему желудку, начинает казаться, что мне хочется поделиться с ним. Я нуждаюсь в союзнике, я хочу, чтобы кто-нибудь встал на мою сторону. В первый раз за целый год я, кажется, ощутила необходимость в том, чтобы под рукой был приятель – тот, кому я могла бы пожаловаться на своих лучших друзей. Я делаю еще один большой глоток вина и, с трудом заглатывая горьковатую жидкость, начинаю рассказывать ему о своих свиданиях, о том напряжении, которое я испытываю при встрече с кем-то, и о том, как угнетает меня вся эта затея. Я рассказываю ему обо всем, о тяжелом осуждающем дыхании в поезде, о парне, который никогда не задает вопросов, о Риче, пытавшемся свести меня с пятидесятилетним разведенным мужчиной. Я рассказываю Джошу о своей жизни и о своих последних избранниках, и о том, какое странное напряжение возникло между’ Софи и мной, и о том, как сегодня вечером, когда мы были у нее дома, оно прорвалось с ужасной силой. Я также рассказываю ему о Томасе и о холодности, возникшей между нами потом, когда мы шли к станции.

Джош минуту молчит, а потом с удивительной проницательностью говорит:

– Томас влюблен в тебя?

Я вздыхаю и снова пью.

– Да. Но разве это не означает, что он всегда должен быть на моей стороне? Разве не в этом заключается любовь? Быть всегда на твоей стороне?

Джош улыбается.

– Я на твоей стороне, малыш. Мне кажется, Софи повела себя как сумасбродная стерва.

– Нет, она не такая! – говорю я, мгновенно вставая на защиту лучшей подруги – если она по-прежнему моя лучшая подруга, – несмотря на то, что только что жаловалась на нее. Я еще и лицемерка. Ладно, добавим это в перечень всего того, что я терпеть не могу в себе.

– Женщинам положено быть сумасбродными, – снова говорит он. Я знаю, что он намеренно провоцирует меня, и знаю, что не должна позволять ему доводить себя, но ничего не могу с собой поделать.

– Женщинам НЕ положено быть сумасбродными, – сердито говорю я.

– Ладно, но ты должна согласиться с тем, что они могут быть довольно стервозными и придираться друг к другу, разве не так? – говорит он, поблескивая глазами.

– Полная брехня, – говорю я, снова отпивая из бутылки. – К примеру, что ты скажешь о пьяницах? Загони компанию не знакомых друг с другом пьяных девушек в одну комнату, и они, в конце концов, неизбежно вместе пойдут в туалет, поделятся друг с другом губной помадой и историями о своих сексуально-озабоченных боссах, а когда их будет тошнить, придержат друг другу волосы. Сравни с компанией пьяных мужчин, которые называют меня шлюхой – я-то знаю, кто из них стервознее.

Он смеется.

– Верно подмечено!

Я хмурюсь. Почему я всегда позволяю Джошу доставать меня? Он так часто раздражает меня и выводит из себя чаще, чем кто-либо. Я понимаю, что он сказал все это с единственной целью подзадорить меня, но все равно кажется, что он победил.

Увидев, что я разозлилась, он снова смеется.

– Я всего лишь шучу, – говорит он, опять беря из моих рук бутылку и небрежно отхлебывая из нее. – На самом деле я не считаю, что женщины – сумасшедшие. Несомненно, не более чем мужчины. Мы все идиоты, правда? Люди – идиоты. – Он отдает мне бутылку. – Давай, не будем говорить об этом, – продолжает он, внезапно вставая с дивана. – Тебе несладко пришлось в последние недели, тебя нужно подбодрить. Пойдем и съедим какое-нибудь калорийное мороженое, а потом сосредоточим наше внимание на том, чтобы напиться, по-настоящему напиться.