Текст книги "Летний понедельник"

Автор книги: Люси Уокер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава 3

В ту ночь Денни не убежала из дому в буш. Она планировала это все время, пока мыла посуду и закрывала двери и окна. В своем воображении она ползла по земле, словно змея, дюйм за дюймом, мимо гаража, мимо домика Макмулленза, мимо миндальных деревьев, виноградника и курятника, под проволокой ограды, за которой пасутся лошади… Под защиту милого, родного буша.

Но откуда ей знать, вдруг Джек Смит ждет ее именно там? Он говорил, что прятался в саду. Но ведь не станет же он прятаться дважды в одном и том же месте? В этот раз он мог отправиться в буш, и буш укроет его, как мог бы укрыть ее, Денни.

С трех остальных сторон вокруг дома местность была слишком открытая, а ночь – слишком лунная. Девушка заметила это, когда закрывала жалюзи. Огромная бледная луна заливала овсяное поле серебром, и деревья в саду отбрасывали едва различимые тени.

Луна светит прямо на заднюю веранду, освещает выход. Тем путем не уйти. А что до передней веранды… через которую явился Джек Смит… рядом с ней есть небольшие заросли олеандра и гибискуса. А потом – только сад.

Храбрость Денни испарилась при одной мысли о тенях в саду, огромной луне, освещающей открытые участки между деревьями, звенящей вокруг дома тишине… и неусыпном черном оке ружья.

«Не такая уж я и храбрая, – подумала она. – Даже сбежать не могу решиться. Утром… завтра. Тогда будет легче подобраться к бушу, а там посмотрим…»

Она закрывала двери, а сама раздумывала, можно ли выстрелом из ружья выбить замок. Хотя… если ружье не справится, в сарае есть три топора. Но для чего ему могут понадобиться все три, она не представляла. Одного вполне достаточно, зачем ему три? Денни вздрогнула. И вдруг ей стало плохо. Сердце ее уже так давно билось, словно овечий хвостик, что она начала привыкать к этому ритму и считать его нормальным. И вот теперь ей стало плохо.

Она взяла легкое одеяло из спальни и улеглась на диване в гостиной, которая на своем веку почти не видала гостей. Бог знает отчего ей казалось, что тут она будет в большей безопасности. На кухне лечь негде, если только на полу… а в спальне ей ложиться не хотелось. В спальне может случиться все, что угодно. Это место как бы приглашает к такому, о чем Денни даже думать не хотелось.

Она лежала на диване, полностью одетая, и прислушивалась к тишине.

Время от времени раздавался треск или скрип: это дом отдавал прохладной ночи жаркое тепло дня. Денни тысячи раз слышала эти звуки и никогда не обращала на них внимания, но сегодня ночью постоянно вздрагивала. Она была совсем одна на ферме, а снаружи ее ждал убийца с ружьем.

Денни снова накрыла волна ужаса, как это случалось уже не раз после появления на пороге Джека Смита. Она принялась размышлять над тем, что он рассказал. Его отчим вызывал у нее отвращение, впрочем, как и школьные учителя, и офицеры колонии для малолетних преступников, и мальчишки, которые обзывали его гомиком, чудиком, дамочкой. В сердце Денни закипало негодование, замешанное на жалости. Она стала думать о том, что сделала бы для него, будь он ее сыном, а не той бабы с куриными мозгами.

И с этими мыслями о Джеке Смите, милом мальчике, Денни заснула. Жалость, нежданно-негаданно прокравшаяся в ее сердце, вытеснила страх.

С утра Денни никак не могла взять в толк, что она делает на диване в душной гостиной. «Господи! – содрогнулась она, рывком сбросила с себя одеяло и резко села. – Я же проспала! В саду всю ночь вода текла. И дел столько…» Воспоминание о Джеке Смите ворвалось в память вместе с приступом страха. «Подумаю о нем попозже», – вздохнула девушка.

Она мигом отперла все двери и бросилась в ванную. Умылась, подкрасила губы перед маленьким зеркальцем на крышке висящего на стене небольшого ящичка с косметикой. Пробежалась расческой по волосам. Принимать душ и переодеваться времени не было. Ее ждали голодные звери. Нежные папоротники умирали от жажды в лучах раскаленного солнца. И еще абрикосы, персики, помидоры – надо успеть собрать спелые плоды, пока солнце не загубило их… Рона страдает от распирающего вымя молока, лошади беспокоятся, куры несутся…

Мысленно составляя список предстоящих дел, Денни выгребла золу из печки и разожгла огонь. Налила воды в чайник, поставила его кипятиться, а сама отправилась на заднюю веранду. Сбежала вниз по ступенькам и понеслась по засыпанной гравием дорожке за кормом для Роны и лошадок. Куриный корм надо поставить на плиту, подогреть немного, куры пока подождут.

Она взяла ведерко, подоила Рону и пустила ее пастись. Собрала яйца в курятнике, отнесла их в сарай, проштамповала, уложила в поддоны из папье-маше, поддоны – в коробки, коробки – в брезентовый охладитель под скамейкой. Можно брать и везти на рынок. Время летело стрелой, но Денни успела собрать помидоры с двух грядок, попить чаю и снять с плиты корм для кур. Птицы подняли такой шум, что он и мертвого поднял бы.

Про Джека Смита она почти не вспоминала – некогда, надо было сделать работу за троих: свою, и ту, которую обычно выполняли Макмулленз с женой. И большую часть надо успеть закончить до того, как солнце испепелит дневной урожай.

Где он? В саду? В буше?

Волноваться нельзя. Нельзя, и все тут. Слишком много надо успеть сделать. Нет ничего важнее фермы, ее любимой фермы, ее детища, которое она взрастила, подняла из этой прожженной солнцем земли, когда все вокруг – да, да, все, включая мать и четырех сестер, не говоря уж о бывших сослуживцах-журналистах, – все утверждали, что это нереально. В один голос повторяли, что она сошла с ума, что она безответственная. Говорили, что скоро ей все это наскучит, что работа доконает ее. Дали ей год, потом два. Прошло уже шесть лет, и Денни знала, что ни за что на свете не покинет свою ферму.

Все считали, что она пытается таким образом отгородиться от действительности, сбежать от самой себя, от памяти о своем кратковременном браке, скоропостижно закончившемся со смертью Джона. Все твердили, что она понятия не имеет, что такое физический труд. Монтгомери всегда головами работали, а не руками. Все утверждали, что это слишком тяжелая работа, даже для мужчины.

Говорили все что угодно, кроме одного: что она прирастет к этой земле душой и справится.

Денни хотела показать им, на что способна. Как Джек Смит, который сгибал пальцами бутылочные пробки и гнул монеты крепкими зубами. Он доказывал, что умеет нечто такое, что достойно восхищения и уважения… Ей, как и Джеку Смиту, было знакомо чувство несправедливости из-за того, что никто в тебя не верит. Ни один человек…

«Но ведь он убил ту женщину…». Денни резко остановилась на полпути от молодого абрикосового деревца к коробкам, в которые укладывала собранные фрукты. «Он и впрямь убил ее, иначе зачем бы полиция стала гоняться за ним? И что это за разговоры о брате-близнеце? Есть ли он на самом деле? Не мог ли он, этот его брат, совершить все те чудовищные вещи, о которых говорил Джек? И не покрывал ли он брата, направляя погоню по ложному следу?» Денни отправила в рот абрикос, принялась жевать, не чувствуя вкуса, и покачала головой. Слишком уж легкое объяснение. Просто ей бы очень этого хотелось, вот и все.

Но отделаться от этой мысли девушка не могла. Она остановилась и огляделась. Где он? Наблюдает ли за ней? Или спит?

Если она покинет ферму прямо сейчас, то потеряет часть урожая, но что значат фрукты и овощи по сравнению с шансом остаться в живых? Если она пойдет к бушу…

Надо обставить это как-то на случай, если он наблюдает за ней. Можно притвориться, что она собирает кору. Кора ей нужна для подвесных корзинок, в которых растут папоротники. Она возьмет проволочные каркасы и отнесет их к бревну, лежащему у самой кромки буша. Начнет обдирать кору и плести корзинки, протаскивать кусочки меж проволочных прутьев. И он увидит, насколько безобидно ее занятие. А она станет подбираться все ближе и ближе к опушке. Это намного безопаснее, чем бежать ночью, в темноте. Любому ясно.

И потом она рванет в буш…

Денни даже не пыталась разобраться в своем отношении к Джеку Смиту. Когда он вызывал в ней сочувствие, жалость перекрывала все остальные эмоции. Когда она возмущалась его поведением, жалость пропадала бесследно. Когда вспоминала, что он убийца и способен убить еще раз, ей становилось страшно, и она пыталась выстроить план побега.

Господи, да она, видно, совсем спятила! Как она только могла сидеть с ним за одним столом, курить и распивать чаи! Он же в любой момент мог кинуться на нее, изнасиловать и убить.

Слово «изнасиловать» окончательно выбило Денни из колеи.

Способен ли он изнасиловать женщину? Странный он какой-то или ей показалось? Школьные товарищи дразнили его педиком. Не за дело ли? Не потому ли он выглядел так юно, так беззащитно? И еще эти белокурые локоны… полные губки, примесь страха в глазах… А как же та женщина? За что он убил ее? Было ли это преступлением на почве безудержной страсти?

Денни приготовила еще чаю, потушила огонь в плите и прибралась в доме, как всегда делала перед отъездом – на случай, если сестры нагрянут с неожиданным визитом. Увидев бардак, они непременно скажут, печально качая головой: «Конечно, Денни никогда не была способна поддерживать порядок. Хозяйка из нее никудышная». Денни изучила их назубок. Она знала, что не успеют они переступить порог ее дома, как вспомнят, что их ждут неотложные дела. Приедут, проглотят чашку чаю, попросят сигарет, если не захватили с собой, или одолжат ей, если у нее кончились, и вздохнут: «Извини, остаться не могу, милая. Просто хотелось проведать тебя, поглядеть, как ты тут».

И все же они иногда приезжали – переживали за нее, ведь она совсем одна, в буше! Они и вправду были добрыми. И хотели как лучше. Стали бы ухаживать за ней, заболей она. Размышляя о сестрах, Денни представляла их как наяву: вот Теодора в очках классной дамы, Викки с модной прической и в стильном платье, Мэри с ее практичными советами о легальных способах вложения денег, Джерри, которая умеет посмеяться от души…

Денни выпила чаю и еще раз обошла дом. В горле ее стоял ком, когда она мысленно прощалась с сестрами и родным кровом. Она чувствовала себя человеком, который отправляется в долгое путешествие к неведомым землям и не знает, вернется ли назад. Даже богатое воображение отказывало ей, когда она начинала думать об этом путешествии, иначе ей пришлось бы представить, как она бежит по лесу, а в спину ей впивается дробь.

Нет, она должна обдумать все спокойно, без спешки, как умные преступники в бегах. Денни всегда сочувствовала им в глубине душе. Ее восхищали храбрость, с которой они переносят нужду, и искусство скрываться от погони. А в основе всего – мечта о независимости. От чего и от кого? От жизни в Доме священника? От отца с тяжелой прогулочной тростью?

Или всему виной железные решетки железной кроватки, в которой одна за одной росли все ее сестры и она сама? Или это в ней говорили ирландские корни, а ирландцы, как выражался ее самокритичный отец, «в принципе правительство презирали»?

Или она была шальной сумасбродкой, опасной для общества?

Денни вздрогнула. Так или иначе, действовала она всегда импульсивно, и благоразумие не могло ее остановить. Что стоит голос разума, когда к нему никто не прислушивается?

Итак, Денни продолжала рассуждать как могла.

К примеру, она не станет запирать двери, когда выйдет. Тогда Джек Смит, если он действительно наблюдает за ней из сада или из буша, не догадается о ее намерениях. Она наденет старую соломенную шляпу с дыркой. У нее всегда волосы высовываются через эту дыру.

Перед побегом надо хорошенько подкрепиться, с собой она ничего не возьмет. И попить тоже. Она побежит через буш к ближайшим соседям, тем, что живут на юге. Жестокие дикари, они морят голодом своих собак, дают им только хлебные корки да ливерную колбасу. Ну ничего, придется им разок потерпеть ее, а ей – смириться с ними. Она может отводить в сторону взгляд каждый раз, когда собака – кожа да кости – будет подходить к ней, и тайком покормить, когда придет время садиться за стол. А если пес залает или зарычит на нее, вообще хорошо. Тогда даже не придется его жалеть. Денни терпеть не могла собак, которые рычат. Если подумать, так это черная неблагодарность – ведь они живут за счет людей.

«Все считают, что у меня куриные мозги. Но я хитрая», – думала Денни, выходя из кухни. Она прикрыла за собой дверь, вышла на улицу и обогнула веранду.

Именно здесь, в тенечке, стояли целые батареи папоротника и другие цветы. На листочках все еще мерцали капельки воды, земля была влажная, черная.

На Рождество цветы в горшках шли на рынке нарасхват. И все же у Денни всегда сердце кровью обливалось, когда приходилось расставаться даже с одним, не говоря уже о нескольких дюжинах цветков. Она попрощалась со своими малышами, как за несколько минут до этого прощалась с комнатами и мысленными образами сестер, которые изредка сиживали в них.

– Полью-ка я вас еще разок, – сказала она цветочкам. – Вдруг меня долго не будет… а денек предстоит жаркий. – И поправила сама себя: – Да какой там предстоит, уже печет как в аду! – Денни вернулась к веранде и поглядела на термометр: тридцать восемь градусов. А ведь еще одиннадцати нет! Восточный ветер колыхал вершины деревьев буша. К полудню до сорока пяти дотянет.

Денни пошла к крану, расположенному рядом с сараем из оцинкованного железа, где хранился инвентарь. Прокладка поизносилась, и каждый раз, когда она пользовалась краном, по шлангу стекала тонкая струйка воды и на земле образовывалась лужица. Денни поглядела на эту лужицу и почувствовала себя виноватой. Вот сейчас она добавит к ней еще. Вода поступала из резервуара в южной части дома и была на вес золота.

Денни рассердилась, припомнив, что поливальные машины проработали всю ночь: «Этот Джек Смит! Он мне за все заплатит!» И все же она включила воду, протянула шланг к стоящим у фундамента веранды цветам и с любовью полила каждый горшочек, каждый свой обожаемый цветочек. Потом прикрепила к концу шланга рассекатель и закрепила его на железном штыре, воткнутом в каменистую землю. Пусть и листики тоже попьют. В воздухе повисла радуга. А Денни тем временем собрала проволочные каркасы, необходимые орудия труда и понесла их к старому плоскому бревну, которое служило ей рабочим столом и лежало всего в двадцати метрах от кромки буша.

Денни как следует пошумела, укладывая каркасы в две стопки, вынесла их на середину двора, чтобы Джек Смит хорошенько разглядел, выложила в рядок инструменты. Ножи, которыми сдирала кору с пальм, тесаки, топорики, пилки – разрезать кору с джарры; тонкий, как лезвие, нож – обдирать тонкие веточки. Взяла брезентовую сумку, сложила туда все приспособления, подняла одну стопку корзинок и поставила их себе на голову.

Теперь мимо грядок с помидорами, гороха и бобов – к бревну, к бушу.

Метров за двадцать пять от бревна нервы ее сдали. Сердце было готово вырваться из груди, колени опять задрожали. Надо к врачу сходить, сердечко проверить. Она и раньше замечала, что у нее случаются сердцебиения, например, когда кто-нибудь заводил ее в загон для быков на День королевских показов и просил подержать веревку, привязанную к носу быка.

Денни поставила корзинки на землю и сдвинула шляпу на другую сторону. Торчащая из дыры солома поцарапала голову. Волосы взмокли, а по вискам струились ручейки пота.

«Вот теперь надо проявить особую хитрость, – сказала она сама себе. – Показать себя умным преступником». Она пойдет назад и принесет вторую стопку проволочных каркасов для корзин.

Это должно послужить доказательством того, что в ее продвижении к бушу нет ничего подозрительного. Она просто делает свою работу, и все. Принесет вторую стопку корзинок к бревну и начнет работать. Без суеты. Без спешки. Для начала воспользуется уже припасенной корой, которая валяется у бревна. Потом как будто пойдет за новой партией, поближе к опушке. И даже срежет немного зеленой нежной коры с веточек, отнесет ее к бревну и еще чуть-чуть поработает.

А потом…

«Господи боже ты мой!» Сердце у нее упало. Потом подпрыгнуло. Стало так больно, что Денни изо всей силы прижала руку к груди. Там, на сырой земле, где подтекал шланг, она совершенно отчетливо увидела след. След от мужского ботинка. От одного из ботинков Макмулленза, которые взял себе Джек Смит. Денни прекрасно знала этот крестообразный рисунок на подошве.

Его тут не было, когда она включала кран, чтобы полить папоротники.

Колени у нее больше не дрожали. Наоборот, ноги стали деревянными, и она еле переставляла их. И пальцы, которыми закручивала кран, совсем не слушались. Инстинкт подсказывал ей, что надо затоптать этот след. Инстинкт предупреждал ее: Джеку Смиту лучше не знать, что он оставил здесь свой отпечаток и тем самым предупредил ее – он здесь, рядом, и наблюдает за ней. Он за виноградником… или за углом дома… и в руках у него – ружье.

Денни наклонилась к крану, и ей почудилось, что Джек Смит дышит ей в шею. Она выпрямилась и снова поправила шляпу. Сняла ее и начала обмахиваться, словно веером. Внимательно осмотрела кран, нахмурилась. Пусть думает, что ее волнует старая прокладка. От напряжения на глаза навернулись слезы, мысли спутались. Что он тут делал? Пил, конечно.

Все остальные краны закрыты на висячие замки. Ему жарко, и он страдает от жажды. Не надо этот кран на замок закрывать, а то и вправду убийства не избежать. Даже психически здоровые люди сходят с ума от жажды.

Денни взяла вторую стопку корзинок, водрузила их себе на голову и пошла к бревну. На этот раз она не стала ни на что отвлекаться и вернулась за первой партией, которую раньше бросила метрах в двадцати пяти. Села на бревно, вытащила пачку сигарет и закурила. Под веки словно песка насыпали, и сигаретный дым щипал глаза. Сердце то неслось вскачь, то болезненно замирало. Она чувствовала, что тяжелый взгляд сверлит ей спину, и представляла, как тонкие, изящные стальные пальцы Джека Смита беззаботно играют со спусковым крючком ружья.

«Чертово ружье! – в отчаянии выругалась Денни. – Чертов Бен заставил меня взять его. Вы только гляньте, что он со мной сделал!» Ни слезинки в глазах, ни ясной мысли в голове. Впервые в жизни Денни не могла найти слов, Денни, которая постоянно говорила с собой, когда больше не с кем было. Она пребывала в полной прострации.

Через некоторое время она все же принялась за работу, бездумно выполняя заученные движения.

Три часа девушка жарилась на солнце, упрямо вплетая кору в проволочные каркасы корзинок. Она подбирала то, что валялось у бревна. И шага в сторону буша не сделала. Лес замер и затих под полуденным пеклом. Ни ветка не хрустнет, ни орех не упадет. Даже ящерица не прошуршит. И все то время она чувствовала на себе взгляд Джека Смита. Ей казалось, что от его дыхания у нее волоски на шее шевелятся.

В три часа дня жажда и изнеможение заставили ее прервать самоистязание.

Она в два приема отнесла в сарай законченные корзинки, рамки и инструменты. Солнце высушило лужицу под краном, и ее собственные следы, затоптавшие отпечаток ботинка Джека Смита, превратились в застывшие комья глины.

Денни разложила инструменты по местам, поставила отдельно готовые корзинки и проволочные каркасы и обреченно поплелась на веранду. Оттуда – на кухню. Она слишком устала, чтобы трястись от страха. Если ее судьба – быть застреленной, не в ее силах помешать этому.

В кухне ничего не изменилось. Да, Джек Смит приходил пить, но за продуктами он не полез. Конечно. Так и должно быть. Вряд ли он станет слишком часто выходить на открытое место. Он сам следил, но и за ним могли следить. Он не так уж и туп для мальчишки, который постоянно находился на самом дне школьного сообщества. Ошибок он почти не допускал.

Впервые с того момента, как увидела отпечаток ботинка на мокрой земле, Денни начала мыслить логически. Днем ей удрать не удастся. Теперь она прекрасно понимала это. Он следил за ней, следил за каждым ее шагом. Она в ловушке, попала в сети, которые расставили Джек Смит и ее собственный страх.

Девушка повесила шляпу на крючок и набрала из коробки дров. «Могла бы и не гасить тебя, – обратилась она к огню в печи. – И чего я добилась? Зажарилась вся, вымоталась, а теперь в два раза дольше чаю дожидаться».

Попив чаю, Денни села на прислоненный к стене стул и заснула. Время от времени голова ее свисала на грудь, и девушка вздрагивала, а через минуту снова погружалась в тяжелый спасительный сон.

Она была совершенно измотана. Вчера у нее выдался трудный долгий день, поспать удалось лишь несколько часов, а сегодня она полдня провела на солнце. И никакой надежды выбраться из того лабиринта, в который нежданно-негаданно превратилась ее жизнь.

Разбудил девушку шум мотора. Звук доносился с нижней дороги, от которой отходила ветка к ее дому. Денни подскочила, словно ошпаренная, – она весь день со страхом и надеждой ждала этого, – бросилась в гостиную и через занавешенное тюлем окно уставилась на бегущую от ворот дорогу.

– Только не Бен… и не девочки… – услышала она свой голос, как рефрен, повторявший эту молитву. Она вспомнила про владельца магазина с Крыжовенного холма и газетчика из Каламунды. Иногда они заглядывали к ней. – И не они, только не они… – взмолилась Денни. – Не хочу, чтобы их убили…

Что ей делать, если машина свернет в ее сторону? Гость должен притормозить у ворот. Выбежать и предупредить его? Поступок может оказаться роковым – вдруг Джек Смит решит, что она побежала рассказывать о нем. Или дать машине доехать до самого дома… если водитель не остановится у ворот и не затормозит у загона для коров?

К счастью, обошлось – гул двигателя постепенно стих, и Денни расслабилась. Через некоторое время ферму снова окутала тишина, и только облачко пыли напоминало о несостоявшемся госте.

Могла ли она рассчитывать на помощь? Денни не знала. Интересно, как быстро человек может сойти с ума? Надежда умерла, но ее место заняло невероятное облегчение.

Выстрелов пока не будет. Момент истины отложен. Она и водитель машины могут немного пожить.

В тот вечер Денни приготовила баранью лопатку, которая давно уже дожидалась своего часа в морозильнике. К мясу полагались запеченный картофель, пастернак и фасоль.

«Он наверняка проголодается, – подумала она. – Я так точно да. Если спартанцы перед Фермопилами находили возможность причесаться, почему бы мне хорошенько не подкрепиться перед Филиппами?» Она помнить не помнила, когда случились события под Фермопилами или Филиппами, а может, никогда и не знала. Просто фраза звучала весьма эффектно. Денни даже пожалела, что у нее нет слушателей.

Когда на месте дров появились хорошие угли, а ужин отправился в печь, Денни снова пошла во двор. Ей предстояло выполнить все те же дела, и она отвлеклась от мрачных мыслей, перечисляя их по списку: «Полить цветы, полить помидоры и овощи. Накормить и подоить Рону, накормить лошадей… выпустить их в ночной загон. Господи, они весь день во внутреннем загоне просидели! О чем я только думаю? Накормить кур, собрать яйца, сорвать созревшие помидоры. Включить ветряную мельницу, не забыть выключить ее, когда цистерны наполнятся. Не смотреть на землю, не искать следы. Не смотреть, не думать. Просто делать свое дело. Да, жизнь без Макмулленза – не сахар. Помидоров уже полно, надо бы отвезти их завтра на рынок. Если, конечно, утром созреет достаточно абрикосов. Надо встать пораньше. Я редко когда езжу на рынок в среду, Бен вряд ли будет ждать меня…».

Рынок!

Вот выход! Но если Джек Смит не разрешит ей покидать ферму, как она попадет на рынок? Да еще с фургоном? Она предложит подвезти его. Только куда?

«Да я совсем спятила!»

И все же Денни проштамповала яйца и уложила их в поддоны, стоявшие в охладителе. Тщательно отобрала помидоры и упаковала их. Обежала с корзинкой абрикосовые деревья и собрала созревшие плоды. Проверила, сколько можно будет набрать завтра утром. И все это время она чувствовала, как черное дуло ружья преследует ее.

В дом она вернулась уже поздно. Солнце село, и наступили серые сумерки. Буш, как обычно летними вечерами, безмолвствовал. И ждал.

Захлопала крыльями перелетавшая с насеста на насест курица. Орех с дерева упал. Мельница ритмично поскрипывала крыльями. Где-то вдалеке прогудела машина. Денни точно знала, где это – на повороте к Дейвис-Кресент. По одну сторону дороги тянется обрывистый берег ручья, по другую начинается подъем на Крыжовенный холм, и там густо пахнет сухими листьями эвкалипта.

Когда они были детьми, семейство Монтгомери проводило зимние каникулы в деревянном домике на этом холме. Девчонки собирали меж скал дикие орхидеи и брели вдоль ручья, пока не натыкались на ограду, окружавшую сад китайца. Если китаец оказывался на месте, они меняли цветы на бананы.

Повзрослев, Денни поняла, что цветы китайцу были совершенно ни к чему. Просто он хотел, чтобы пять маленьких девчонок получали время от времени бананы и при этом считали, что заработали их.

Теперь там уже давно не было ни сада, ни самого китайца. Даже следов никаких не осталось. Ручей почти пересох, и буш отвоевал свою исконную территорию.

Теперь, двадцать лет спустя, машина неслась мимо берега по асфальтовой дороге. Во времена их детства там были только гравий да песок. Да, кое-что в Каламунде все же меняется.

Денни приняла душ и влезла в тот же халатик, в котором была вчера. Протерла руки лимонным соком, потому что забыла надеть перчатки, когда собирала абрикосы с помидорами, и подкрасила губы. Потому что всегда так делала. Когда ее тело найдут, вид у нее не должен быть слишком ужасным.

Затем Денни прибралась в комнате. Сложила одеяло, которым укрывалась прошлой ночью. Здесь тоже должен быть порядок. Вернулась в кухню и накрыла стол на двоих – по одному прибору с каждого края стола. Добавила в подливу грибов. Поставила ужин в печку, села и стала ждать.

Ей хотелось включить радио, но тогда она может не услышать, как он войдет, и непременно перепугается. Кроме того, он говорил, что свистнет ей. Денни хотелось принести свои накладные, заполнить бухгалтерские книги, но она знала, что ничего не получится – мозги совсем не работают. Она погасила огонь в печи – в кухне и так было невыносимо жарко, – открыла окно и внутреннюю дверь. И снова села ждать. Выкурила две сигареты, одну за другой, глядя на умирающие в печи угли. Она думала о Джонни и о той ночи, когда он умер. Он просто повернулся во сне и перестал дышать. И все. Джонни даже не знал, что у него порок сердца. Оно просто остановилось. Как часы, у которых кончился завод. Денни тогда еще и двадцати не исполнилось, она проснулась и посмотрела на него… он спал. Заснул окончательно и бесповоротно. Чтобы никогда не проснуться.

Мысли ее устремились дальше, к тому дню, когда, переворошив свои детские воспоминания, она отправилась в буш в поисках этого заповедного уголка, а потом поспешила прямиком в земельный департамент и узнала, что земля выставлена на продажу. Пошла к своему любимому члену парламента и получила землю по бросовой цене. Денни работала в газете и знала, как перекупщики накручивают цены – покупают участки по самым низким ценам и владеют ими десятилетиями, поколениями, дожидаясь, когда случится бум, и тогда эти земли приносят им или их отпрыскам целое состояние. Поэтому Денни не постеснялась обратиться к сильным мира сего.

По правде говоря, это был единственный раз, когда она хлопотала для себя. Денни десятки раз проделывала этот фокус ради многочисленных друзей и всевозможных приятелей, с которыми сталкивала ее жизнь, и не важно, были ли они бедными, ленивыми или неудачниками. Она верила всем слезливым историям и бежала к членам парламента и городского совета.

Но в тот раз она хлопотала ради себя. Денни не могла толком объяснить почему, но этот вопрос был для нее вопросом жизни и смерти.

Она купила участок и обнесла его забором, не сказав семейству ни слова. Какой шум они подняли, когда узнали! Денни сошла с ума! Совершенно спятила. Что ж, о деньгах можно забыть, все свои сбережения она на ветер пустила. Как у Монтгомери мог родиться ребенок с куриными мозгами? Несколько месяцев в Пеппер-Три-Бей кипели чайники и чашки возмущенно клацали о блюдца. В гостиных велись настоящие бои.

– Денни Монтгомери ушла в Холмы! Что вы на это скажете?

– Ну, мой прапрадедушка приехал сюда из Англии, когда в колонии всего человек двести насчитывалось. И отправился в буш, куда не ступала нога белого человека…

– Да, это так, и мой дед тоже. Конечно, я уже старая женщина, и было это лет сто пятьдесят назад.

– Какая разница? Буш все тот же, только дикарей не стало, и дороги понастроили. Не говоря уже об автомобилях и о том, что можно нанять себе помощников.

– Но тогда нельзя было иначе. Их нужда заставляла. Или сделаешь, или помрешь с голоду.

– Может, Денни Монтгомери тоже нужда погнала. На этом разговоры заходили в тупик, потому что Денни, с таким-то огромным семейством, вряд ли могла помереть с голоду.

А Денни Монтгомери в буш действительно погнала нужда, но какая именно, даже она сама точно определить не могла. Наверное, ей нужно было доказать себе самой, что у нее не куриные мозги.

Потом в ее жизни появился Бен. Высокий фермер с Холмов, с лаконичной речью, обветренным лицом и жесткими голубыми глазами, которые редко смягчались. Бен, который всегда знал, как сделать так, чтобы она собралась с мыслями. «Хватит нести бред, Денни. Это все опять твое воображение».

Бен, как и Денни, не любил убивать. А война окончательно отвратила его от убийств. Он решил, что даже животных нельзя лишать жизни, если только ситуация не складывается «или ты, или тебя». Он даже не держал мясной скот. Коров – только молочных, овец – ради шерсти. А стрелял по пням, по падавшим с деревьев листьям. Он был прекрасным стрелком, мог бы белке в глаз попасть, и дважды выигрывал Королевский кубок.

Сидя на кухне в ожидании прихода убийцы, с которым она будет ужинать, Денни простила Бена за ружье, которым ей теперь угрожал Джек Смит. Она знала, что Бен сочтет ее дурочкой, что в его глазах все ее поступки будут неверными: те, которые она совершила или, наоборот, не совершила, но он все равно не перестанет любить ее… Сколько благодарности может поместиться в сердце, а надо ему всего-навсего немного любви…

Денни подумала о сестрах. Настроение ее менялось, как ветер в море.

Она представила себя у Викки дома… или у Мэри, или у Теодоры, без разницы… Вот она рассказывает об основах этикета, который непременно нужно соблюдать, когда обедаешь с убийцей. Эта история передается из поколения в поколение. Внучатые племянники и племянницы восхищенными глазами смотрят на портрет Денни Монтгомери над каминной полкой. «Однажды она обедала с убийцей. И подавала на стол так, будто он – настоящий джентльмен», – говорят они.