Текст книги "Летний понедельник"
Автор книги: Люси Уокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Выражение глаз Джека Смита неуловимо изменилось. Из небесно-голубых ирисов они вдруг превратились в холодные агаты.
– Враки. Я за собой следов не оставляю. Это все копы. Если они взяли тебя за что-то, то, уж будь спок, повесят всех собак, какие есть. Им без разницы, кто спер эту колымагу, кто взломал магазин… это сделал я, и точка. Уловила? Что бы теперь ни случилось, во всем буду виноват я. Понятно тебе?
Временами его странным образом сносило с нормального литературного языка на жаргон. У Денни вложилось впечатление, что его натуре была ближе первая манера разговора, манера образованного человека. Вторую он подхватил гораздо позже. От товарищей? Из фильмов? Из дешевых детективов?
Денни поставила чайничек на стол, принесла, чашки и блюдца. Налила в обе чашки молока. И в то же время пыталась переварить его слова.
– Откуда тебе известно, что передают по радио? Он полез левой рукой в карман и вытащил на свет божий транзистор. Наклонился, перегнувшись через ружье, и поставил его на пол. Не сводя глаз с Денни, настроился на волну, ловко орудуя длинными изящными стальными пальцами. По кухне поплыл популярный мотивчик. Джек Смит убавил громкость. Потом выключил приемник.
– Откуда это у тебя?
– Спер. Ты ведь так думаешь, да? Ты такая же, как все. – В голосе его послышались горькие нотки. – Все, что у него есть, он спер. Ни дня в жизни не проработал, да? – Он и думать забыл про ружье, и теперь его правая рука выписывала в воздухе жесты, на которые не скупились гангстеры в низкопробных американских боевиках. – Вот так вот! – Он снова уцепился за ружье и сдвинул его на дюйм.
– Я ничего о тебе не знаю, как я могу думать, что ты украл его? – Денни разлила чай и толкнула одну чашку на дальний конец стола, к Джеку Смиту. – Выпей чаю.
Она вытащила пару сигарет и отправила пачку вслед за чашкой. Повернулась лицом к плите и взяла с полки еще один коробок спичек. Денни слышала, как парень поднялся и шагнул к столу за чашкой. На спине у нее снова начался парад муравьев. Развернувшись, она увидела, что он подобрал сигареты и спички и положил их на край блюдца, словно печенье. Он снова сидел на стуле у стены, чашка в одной руке, ружье в другой.
– Ради бога, положи ты эту пушку! – Денни вздохнула с облегчением. Она была рада, что осталась жива, но эта постоянная круговерть – накатывающий волнами страх, который в следующую минуту сменялся безразличием, уже начинала выматывать ее. – Мы вполне можем попить чаю в спокойной обстановке.
Он положил ружье на пол рядом с собой, дулом по направлению к Денни, чтобы в любую минуту суметь быстро схватить его. Он даже попрактиковался в этом несколько раз, все время наблюдая за Денни холодными умными глазами.
Денни прикурила. В левой руке она держала сигарету, правой время от времени поднимала чашку.
– Я несколько часов этого ждала, – раздраженно произнесла она. В голосе ее теперь тоже сквозила горечь, будто она была в обиде на судьбу за столь долгое ожидание.
– И я тоже, – съязвил Джек Смит. – Целых двадцать четыре часа.
В комнате повисла тишина, и первой не выдержала Денни.
– Куда ты дел свою одежду? – спросила она.
– О, это просто гениально! Туда, где ее не найдут и собаки не унюхают. Слушай, а в этом штате вообще есть собаки? Полицейские собаки?
Он вытянул вперед ноги, и Денни впервые заметила, что ботинки на нем какие-то знакомые. Точно, рабочие ботинки Макмулленза.
– Ты что, в том маленьком доме их взял? Вломился туда? – Денни стало так неприятно, что она оставила без внимания его вопрос о собаках. Без ружья он не стоил даже того, чтобы плюнуть в его сторону. Ружье делало его большим человеком. Размером с ботинки Макмулленза.
– Ну вот, опять приехали. Вломился! Все только об этом и думают. Вломился. Нет, не вламывался я, если тебе от этого легче. В сарае их нашел. В котором вы свои хреновы машины ставите. Хренов гараж, так вы его небось называете. Я и получше видел…
Опять сорвался на сленг. Говорил он отрывисто, будто нарочно подбирая грубые слова.
– Где ты видел гаражи получше? – спросила Денни. – Ты в хорошей школе учился, так ведь?
– В школе! – уцепился он за последний вопрос. – Одна школа… две школы… шесть школ. Меня из них или просто выкидывали, или говорили матери: «Заберите отсюда своего ублюдка». Или так: «Мы, конечно, постараемся замять это дело, но в конце семестра пусть убирается. Понятно вам?»
– Но почему? – Глаза Денни округлились от удивления.
Он пожал плечами. Даже с чашкой и блюдцем в одной руке, ему удалось сотворить еще один жест: растопырил пальцы наподобие веера и начал быстро махать ими перед лицом. Снова эти движения танцора: рука вроде бы как напряжена и в то же время очень подвижна, словно вода перетекает.
– Потому что я с гнильцой. Мой отчим все время твердил мне это. С гнильцой. Ничего хорошего от меня не жди. Насквозь прогнил. Уловила?
Денни заметила, что жаргонные словечки всегда шли рука об руку с этими жестами. И то и другое словно принадлежало другому человеку, он словно роль играл. Когда говорил правильно, был милым мальчиком с растерянной улыбкой и безвольным подбородком. Когда вел себя грубо, выражался нелитературно и в голосе сквозила горечь, становился настоящим преступником, членом гангстерской банды, большим человеком с ружьем Бена и в ботинках Макмулленза.
«Да он такой же, как я, – подумала Денни. – Во мне тоже уживаются два человека. Я, которая сидит здесь, и я, которая бежит по бушу. Спотыкаясь, падая, обдирая коленки… слезы струятся по щекам. Убегает от убийцы с ружьем». В сердце ее прокралась жалость к этому разрывающемуся надвое человечку: один трус, другой храбрец, и оба – в одном теле.
– У тебя был отчим…
В комнату вернулся милый мальчик с несчастной растерянной улыбкой.
– Да. Отец погиб на войне. Мать снова вышла замуж, и этот парень… тот, за которого она вышла после войны… у него был железный голос. Ну, ты сама знаешь. Выбьем-все-это-из-него, вот какой голос у него был.
– Но что выбьем-то? – вытаращилась Денни.
– Я же тупица. Не мог складывать. Не мог писать правильно, «Да он просто ленивый ублюдок, – выносил он мне приговор. – Выбьем это из него и заставим трудиться». – Джек Смит неожиданно остановился, будто припоминая что-то, и добавил: – Меня и моего брата-близнеца.
Денни взяла вторую сигарету и потянулась за спичками.
– Давай-ка проясним этот вопрос о близнецах, – нахмурилась Денни. – У тебя есть брат-близнец?
– Да, имеется. Может, это он врывается в магазины и крадет машины. Может, это… – Он оборвал себя на полуслове. Глаза снова превратились в холодные агаты.
Денни знала, что он собирался сказать: «Может, это он убил Верил Ситон; он воткнул ей в сердце нож».
– И ты его покрываешь, – сказала Денни, чиркнула спичкой и прикурила сигарету, стараясь спрятать от него вновь посетивший ее ужас, когда в воздухе запахло убийством. Она смотрела на пламя спички и на кончик сигареты, но знала, что он расслабился и откинулся на спинку стула, в глазах – никакого выражения, может, пытается скрыть презрение к ней, а может – отгородиться от реальности. – Продолжай, расскажи мне еще. – Она бросила в блюдечко догоревшую спичку.
– Что еще? Побить его за то, побить его за се… – Он глубоко затянулся сигаретой. – Однажды я забыл в школе пальто, и он пришел, когда я уже спал. Выволок меня из постели и стал колотить, а я еще не проснулся и не мог понять, за что меня бьют. И с утра он еще добавил, чтобы я не забыл принести это пальто из школы. А когда я пришел в школу, мне досталось от директора, потому что посмел явиться на уроки чумазым, взъерошенным и зареванным. – Джек Смит уперся в Денни холодным тяжелым взглядом. – Догоняешь, о чем я? В те времена других методов не знали, только палка. Если не тот парень с железным прутом в голосе, тогда школа старалась наверстать упущенное. А после школы – старшеклассники. Привязали мой велосипед к верхушке дерева, и я не мог достать его, а когда явился домой, получил еще раз по шее за то, что вернулся без велика. – Он снова присосался к сигарете.
– Продолжай, – подбодрила его Денни. Глаза ее потемнели и горели праведным гневом, как у любого достойного представителя Ирландии, случись им услышать об учиненной над кем-то несправедливости. Теперь Джек Смит не был для Денни беглым преступником. Она видела перед собой маленького мальчика, для которого все человечество состояло из одних врагов. – Продолжай, – повторила Денни.
– Так вот, в тот день, когда мне досталось за пальто, найти его я нигде не смог. Поэтому просто взял другое. Они были все одинаковы в те дни. Черные и блестящие с одной стороны и черные и матовые – с другой, вот они какие были. Все дети в таких ходили. Насколько я понял, кто-то прихватил мое пальто, и я тоже взял чужое. Уловила? Справедливо, правда ведь? И еще – так меня не побьют, когда я вернусь домой.
Денни кивнула.
– А на следующий день мамаша того шкета пришла в школу с копами. Кто-то свистнул пальто ее драгоценного Айки, и уже не в первый раз. И меня приперли к стенке. Так я это и получил. Уловила?
– Что получил? – спросила Денни.
– Потащили в полицейский участок. В суд для несовершеннолетних. «Освобождается условно на поруки» – так судья сказал, и накинулся на моего отчима. «Плохо воспитываете этого негодника, – говорит, – побольше дисциплины. Если попадется еще раз, отправится прямиком в кутузку. Более того, вам придется заплатить два фунта, чтобы тот мальчик мог купить себе новое пальто».
Денни часто заморгала то ли из-за дыма, то ли из-за навернувшихся слез ярости.
– И вот мой отчим, – продолжал тем временем Джек Смит, – притащил меня домой и вбил в меня и пальто, и два фунта, а потом выбил их из меня. И я сбежал. Удрал. Исчез.
– Куда ты направился?
– В буш. Три дня по лесу бродил, а потом почувствовал, что скоро рехнусь, поговорить не с кем было. Мне обязательно надо с кем-нибудь разговаривать. И я решил пойти домой повидаться с матерью. Вокруг рыскали копы, меня искали. И меня снова потащили в суд, потому что мой отчим заявил, что я совершенно неуправляемый, пусть меня государство забирает, если хочет. Судья вынес решение, что я неуправляемый, и меня послали в приют. – Джек Смит замолчал. Раздавил окурок и взялся за следующую сигарету. Прикурил и изящным движением кисти потушил спичку. – Приют был хороший. Милое местечко. Отличная еда. Порядочные учителя. Только я там не задержался. Снова удрал.
– А почему? – спросила Денни.
– Из-за ребят. Они принялись за старые шуточки. Я же был маленьким нахалом. «Давайте снимем с него штаны, – приговаривали они, – прогоним вокруг навозной кучи». И я сбежал. После этого меня много куда посылали. И я всегда сбегал. – Он помолчал немного. – Потом я вернулся домой, ненадолго.
Это был рассказ о бесконечных мучениях, пережитых в детстве, об учителях, которые презирали его и которых презирал он; о пацанах, которые постоянно обзывали его: гомик, чудик, дамочка. Но он научился мять пальцами крышку от бутылки, гнуть монеты зубами, завязывать веревку, как для виселицы, развязывать самые сложные узлы – и тогда он показал им. Да. Господи, тогда они узнали! Поняли. Он мог порвать велосипедную цепь. И он был умнее их. И показал им!
Иногда он говорил как отпетый хулиган, иногда – как мальчик из хорошей школы.
– Мой отчим, этот, с железом в голосе, посадил меня на самолет и отправил в Новую Зеландию. А там меня не приняли, выслали обратно. Да, так они и сделали. Не давали мне ни дня передышки. «Убирайся отсюда. Нам такие, как ты, не нужны, такие, как ты, позорят нашу страну. Убирайся туда, откуда приехал. В трущобы Сиднея».
Пачка сигарет летала туда-сюда вдоль стола. На блюдце Денни и вокруг стула Джека Смита росла гора окурков. За все время он только пару раз вспомнил о ружье – молниеносным движением опускал руку, проверяя, на месте ли оно. Денни при этом даже глазом не моргнула. Она была поглощена рассказом Джека Смита, интуитивно ощущая, что он говорит чистую правду. Речь его текла плавно и спокойно.
Постепенно у Денни сложилась целостная картина. Он начал общаться с преступным миром и хорошенько поднабрался у своих новых товарищей. Только эти члены общества не отворачивались от него. Люди его круга презирали и отвергали его, поэтому он отправился туда, где был не хуже и не лучше остальных. Они тоже звали его гомиком и чудиком, но своими железными пальцами он умел выделывать такое, что всем остальным было не под силу. И этим завоевал уважение.
– Вы жили в трущобах Сиднея? – спросила Денни.
– Господи, нет, конечно. – Лицо его исказила горькая усмешка. – На Северном побережье, если хочешь знать. Лучшее местечко. И люди. Миссис Та и миссис Эта. «Какой у тебя славный малыш, милая! Просто загляденье! Какая кожа. А эти белокурые волосы! Ему надо было девочкой родиться». И мой отчим. С железным прутом в голосе. «Богом клянусь, я вобью в него мужественность! И в его бабью одежду, и в дамские часики. От него добра не жди, говорю тебе».
– У тебя была бабья одежда и дамские часики?
– В те дни? Да. Это мать мне их покупала. Постоянно рыдала. А потом покупала всякие вещи. И приговаривала: «Ради бога, держись подальше от своего отца». И в итоге я стал держаться подальше. Совсем далеко. Вместе с друзьями отправился в Викторию, и мой приятель… его Джине звали… угнал машину. Нас поймали на границе и засадили в колонию для несовершеннолетних преступников. Для несовершеннолетних преступников! Ты только подумай! – Он снова вспомнил про ружье и проверил, на месте ли оно. – Ты когда-нибудь бывала в колонии для несовершеннолетних?
Денни покачала головой.
– Я думал, ты могла попасть туда. Да, могла. Что-то есть в тебе такое. Не воротишь нос. Не несешь всякой ерунды типа: «Расскажи-малыш-что-тебя-беспокоит».
– Я – в колонию? – поразилась Денни. – Мне даже в голову такое не приходило. Хотя, знаешь… – Она замолчала, наморщила лоб и полезла в пачку за очередной сигаретой. – Знаешь, теперь мне кажется, что отец прочил мне именно такое будущее. Только тогда их не несовершеннолетними преступниками звали, а просто малолетними хулиганами.
– Разницы никакой. Почему твой отец считал, что тебе место в колонии?
– Он все время повторял: от нее добра не жди.
– С чего это? Он тебя бил?
– Да, прогулочной тростью по ногам. Он ее все время при себе держал. Тяжелая такая. Да и сам он был не из хилых.
– За что? Что ты такого делала?
– Сбегала из дому. Недалеко… к реке или на железнодорожную станцию. Он говорил, что выбьет из меня эту дурь.
– Правда?
– Нет, не говорил, – призналась Денни. – Но я в колонию не попала.
– Может, потому, что у тебя нет брата-близнеца, – саркастически ухмыльнулся Джек Смит. – Делишки твоего близнеца – вот что тебя доконало бы. Ты все время прикрываешь его. А потом тебе влетает за двоих.
– Твой отчим, он и твоего брата бил?
– Да. Нас обоих. Меня и его. Его и меня. Ему было все равно, кого бить. Такой уж он был человек.
Джек Смит замолчал и задумался о чем-то. Денни поднялась, и он тут же ухватился за ружье.
– Да брось ты его! Я просто собиралась еще чаю заварить. Мы долго тут сидеть будем? Всю ночь?
– Пока я не наговорюсь. Я три дня ни с кем не разговаривал. Чуть с ума не сошел в этом буше наедине с собой. Я уже и с коровой был рад поговорить, так приперло. В голове – песок. Прямо в черепушке. У тебя когда-нибудь бывает песок в голове?
Она снова стояла у плиты. Собрала недогоревшие дрова и подожгла их. Взяла заварочный чайник и вывалила заварку в раковину. Подошла к буфету и достала пачку печенья. Разорвала обертку и выложила печенье на тарелку. Потом взяла поднос, накрыла его салфеткой, поставила чистые чашки с блюдцами. Она ни разу не взглянула в сторону Джека Смита, но все время чувствовала, что он следит за ней и в любой момент готов схватиться за ружье. Она вытащила из ящика новую пачку сигарет.
К тому времени чайник уже закипел. Денни заварила чаю и понесла красиво оформленный поднос к столу.
– Зачем ты это делаешь? – Джек Смит подозрительно уставился на поднос с салфеткой и сверкающим фарфором.
Денни пожала плечами:
– Сама не знаю. Наверное, просто обращаюсь с тобой как с гостем. – Она начала разливать по чашкам чай. – Моя мать и сестры всегда подстилают салфетку, когда подают еду или чай… даже если, кроме них, никого нет. Наверное, я переняла это от них.
Внезапно лицо Джека Смита перекосилось: он не смог скрыть обуревавших его эмоций.
– И моя мать так делала. – В глазах его стояли слезы. Он поднял ружье и направил на Денни. – Клянусь богом, я выбью из тебя душу, если снова заведешь эту шарманку про мать. За кого ты меня принимаешь? За гомика? – В глазах его полыхала ненависть, губы скривились. Всего минуту назад они ничего не выражали.
– Ладно. – Денни толкнула чашку с блюдцем вдоль стола. Следом отправились сахарница и тарелка с печеньем.
Если бы девушка подняла глаза, взгляд ее уперся бы прямо в дуло ружья Бена. Это оружие Бен одолжил ей, чтобы она могла защитить себя, из него она стреляла в кенгуру и ворон, но нарочно промахивалась, а в пеньки и бутылки на заборе всегда попадала. Ей нравилось стрелять по пням и бутылкам – не надо было никого убивать. «Все имеют право на жизнь, даже мухи», – подумала Денни. У нее в голове должно было собраться не меньше ведра песка, прежде чем она начнет бесчувственно убивать мух.
Волны ужаса перестали захлестывать ее, и апатия тоже исчезла. Глядя в черное дуло ружья, она почувствовала неизбежность всего происходящего. Чувство это было новым и необычным, и ей даже стало интересно. Значит, вот как она, Денни, встретит свою смерть. Кто бы мог подумать?
«Я даже не подозревала, что во мне кроется нечто подобное, – говорила она сама себе. – Мне абсолютно все равно. Ничто не имеет значения. Забавно, если даже мне удастся пережить все это, ничто уже не будет иметь такого значения, как раньше».
В кухне воцарилась напряженная тишина, и Денни подумала, что в эту минуту она действительно пребывает на грани жизни и смерти.
– О’кей, – уже более спокойно произнес Джек Смит. Поставив ружье на пол, он встал, подошел к столу и взял чашку. Захватив по пути целую горсть печенья и запихав его себе в карман, уселся на стул, вытянул перед собой ноги и стал пить чай.
Денни заметила, что чашку он держит правильно. И пьет аккуратно, не прихлебывает.
Ей вдруг стало дурно. Девушка была уверена, что побелела как полотно. Надо склониться над чашкой и не показывать свое лицо. И прикурить. Колени опять задрожали, а ноги принялись отбивать под столом чечетку. Значит, она все-таки перепугалась, когда он наставил на нее ружье! Спокойствие оказалось всего лишь ширмой. Но откуда оно взялось?
Денни высыпала из пачки половину оставшихся сигарет, перекинула ее Джеку Смиту и прикурила. На нее вдруг навалилась страшная усталость. Она была на ногах с четырех утра. А теперь сколько? Она бросила взгляд на часы над кухонной плитой. Одиннадцать. Всего-то! Ей казалось, что они с Джеком Смитом сидят здесь не меньше недели.
Он наклонился и включил транзистор. В кухню ворвался громкий мужской голос, и парень убавил звук. Передавали вечерние новости.
«Министерство труда сообщило, что с завтрашнего дня вводятся лимиты на воду. Наложен запрет на все типы поливальных устройств с семи утра до семи вечера. Жителям столичной территории напоминаем, что штраф за нарушение – двадцать фунтов».
Пауза. Было слышно, как диктор набирает в легкие новую порцию воздуха.
«Нам стало известно, что поиски мужчины, разыскиваемого для дачи показаний по делу об убийстве Верил Ситон, переместились с Холмов в долину Читтеринг. Сегодня в этом районе было совершено два налета на магазины: один днем, другой ранним вечером. На месте предполагаемого обеда разыскиваемого обнаружены крошки. И пара коричневых шортов, которые, по всей видимости, также принадлежали ему. Автомобиль, который был вчера угнан из Каламунды, обнаружен на Йоркской дороге разбитым. В четырех милях от этого места из гаража Аллена был угнан темно-серый „холден“. Внимание жителям: номер автомобиля X 129467. У разыскиваемого Джека Смита белокурые волосы и шрам на подбородке. Ему двадцать три года, и в последний раз его видели в рубашке цвета хаки, коричневых шортах и сандалиях с серыми носками».
Денни наблюдала, как от ее сигареты поднимается дым. Она и раньше хотела поглядеть на шрам, но забыла. Джек Смит сидел, опустив голову и уткнув подбородок в ворот рубашки. Он наклонился, выключил транзистор и снова выпрямился.
– Уловила? Теперь я уже две машины угнал. Жрал хлеб и раскидал повсюду крошки. Потерял коричневые шорты. Мои шорты! Мои чертовы шорты. И я на трассе в Читтеринг. А может, и в Йорке, хрен знает где это. Что скажешь, ты! Как, ты говоришь, тебя зовут? Денни. Что скажешь, Денни? Я где? Как называется это место, в котором мы сидим? – Голос его постепенно повышался, и под конец он уже выкрикивал слова.
– Ты здесь, у меня дома, – спокойно произнесла Денни. – А они – хреновы трепачи, и, если мне когда-нибудь удастся встретиться с ними, я им так и скажу! – Внезапно Денни почувствовала, что ее распирает от возмущения. – Ты все время был тут. Ты не мог разбить одну машину и угнать другую. Ничего более гнусного я в жизни не слышала!
Под напором негодования Денни обиду Джека Смита как рукой сняло. Он с любопытством и удовлетворением наблюдал за ней.
– Поняла, что я имел в виду? Каждый раз, когда меня привлекали как несовершеннолетнего преступника, было то же самое. Что-то пропало… что-то сломали… и так далее и тому подобное. И всегда виноватым оказывался я, Джек Смит. Джек Смит, это он сделал! Кто же еще? – Он помолчал и добавил: – Я и мой брат-близнец.
Денни совсем упустила из виду этого брата-близнеца. И вдруг длинный список его обид и унижений обрел довольно правдоподобные очертания. Может, он и был трудным ребенком. Не слишком успевал в школе. С отчимом сложилась взаимная ненависть. Оступился. И его начали гонять из угла в угол…
– Да, – вздохнула Денни. – Я понимаю, что они с тобой сделали. Дураки. О, как бы мне хотелось задать им жару!
Джек Смит предоставил Денни право возмущаться за него, а сам спокойно откинулся на спинку стула, вытянул ноги перед собой и опустил голову на грудь.
– Ты понимаешь, правда ведь? Некуда пойти. Не к кому обратиться. Никому до меня дела нет.
– Мне есть дело, – заявила Денни. – Я не позволю им повесить это на тебя. Сама в суд пойду. Я…
– Не будет никакого суда, – прервал ее Джек Смит. – Я не собираюсь сдаваться. Меня никто не сможет поймать.
– Что ты будешь делать? Куда пойдешь?
– Немного здесь побуду. Погоня-то перекинулась в другое место. – Он внимательно поглядел на девушку, глаза его сверкали. – Кто приедет сюда завтра? Кто вообще сюда приезжает?
– Никто, – сказала Денни. – То есть… у меня есть друг. Он может приехать…
– Лучше бы ему не делать этого. А то получит пулю в лоб.
Денни накрыла новая волна страха. Джек Смит может убить Бена или любого, кто приедет к ней в гости. У Денни разыгралось воображение, и она, словно наяву, увидела, как высокая стройная фигура Бена в костюме цвета хаки и старой широкополой шляпе приближается по тропинке к дому, небрежно зажав под мышкой ружье… Картинка была совершенно нереальной – ведь если Бен и пожалует в гости, то непременно спешится только на заднем дворе и ружье его будет лежать в кожаном чехле, притороченном к седлу. Если же он решит наведаться к ней прямо из города, то приедет на своей колымаге и притормозит у передней веранды. Но Денни никак не могла избавиться именно от этой картинки: Бен идет к дому по тропинке с ружьем под мышкой. Джек Смит нажимает на спуск, раздается выстрел, и лицо Бена превращается в кровавое месиво. Ноги его подкашиваются, и он падает на тропинку на полпути к дому. Падает на спину, одна рука прижата к груди, другая откинута в сторону… К счастью, на этой картинке широкополая шляпа очень удачно сползает и прикрывает то, что раньше было его лицом.
– Послушай, – ласково, словно мать, поучающая неразумное дитя, заговорила Денни, – Бен Дарси – мой друг. Он никогда не причинит тебе вреда. Почему бы тебе не уйти подальше отсюда, за буш? Там полно оврагов. Там ты сможешь неделями прятаться. Даже месяцами…
– Там слишком одиноко, – возразил Джек Смит. – Если бы у меня был приятель, тогда – другое дело. Мне было бы с кем поговорить. Если я не веду бесед, я схожу с ума, ясно тебе? То есть я в любое время с катушек слететь могу. Не переношу, когда поговорить не с кем. Мне надо держаться людей, ясно тебе? У меня песок в голове. Прямо в черепушке. Мне надо с кем-нибудь…
– Да, мне ясно. – Как ни странно, Денни действительно понимала его. Она сумела заглянуть прямо в душу Джеку Смиту. Если он от чего и страдал, так это от одиночества. Он всю жизнь страдал от одиночества. Поэтому и с малолетними преступниками связался. Джек Смит прекрасно разбирался во всех оттенках фальши и видел, что Денни действительно понимает его. Он чувствовал, что ее гнев и симпатия – искренни.
– Пойду я, – неожиданно выдал он, подбирая ружье. Пачку сигарет и спички засунул в карман, двинулся к столу, взял оставшееся печенье и отправил его вслед за сигаретами. Пробежал глазами по кухне. Сначала Денни показалось, что он ищет что-то, но потом она поняла: просто осматривает комнату, словно знакомится с ней и пытается запомнить. В этой комнате его накормили, напоили чаем, дали сигарет. Здесь его выслушали, здесь с ним поговорили. Этак комната перестала быть для него чужой.
– Пойду я, – повторил он и поглядел ей в глаза. – Никуда не уходи. Я буду следить за тобой. Не спущу глаз с этого места. И у меня есть ружье…
– Я не уйду. И не думаю, что кто-нибудь приедет ко мне. Но ты не должен быть против, если кто-то приедет…
– Я буду против. – В голосе Джека Смита прозвучала угроза, он покачал ружьем и засунул его под мышку, прямо как на той картинке с Беном, идущим по тропинке к дому. – Если кто сюда заявится, ты можешь разболтать обо мне, – процедил он сквозь зубы, и Денни сразу поняла, что этому приемчику он долго обучался. Каких только приемчиков у него не было, у этого мальчишки, который выглядел на шестнадцать, но которому, как утверждают, все двадцать три. Еще одна ложь полиции? Каких только заученных выражений он ни пытался придать своему лицу, но ни одно из них не отражало его настоящую суть, его истинное «я», «я» того мальчишки, который чуть не заплакал, когда речь зашла о матери. – Ты проболтаешься. Даже ты проболтаешься.
Это «даже ты» сразу же поставило Денни на другую ступень, отгородило ото всех остальных.
– Почему бы тебе просто не уйти на случай, если кто-нибудь приедет ко мне с визитом? – спросила Денни. Она вдруг с удивлением обнаружила, что его последние слова вселили в нее надежду. Если он говорит о том, что она может проболтаться, значит, она должна быть жива, иначе как же она сможет проболтаться? Он не собирается убивать ее! По крайней мере, не сегодня.
– Никто не придет. Не посмеют, я за этим пригляжу. – Он попятился, нащупал у себя за спиной ручку и начал медленно открывать дверь. – Они поймут. И будут держаться подальше отсюда. Я и мое ружье… У них нет ни одного шанса.
Именно этого он и хотел, а значит, так оно и будет. Он был богом, с этим ружьем в руках и ботинками Макмулленза на ногах, и предупреждал весь мир: держитесь подальше от фермы Денни!
– Понятно, – успокаивающе сказала девушка. Она прикурила очередную сигарету, и рука ее уже не дрожала. – Что я должна делать, Джек?
– Сиди здесь. Никуда не ходи. Я буду следить…
– Но мои куры… лошади. И сад надо поливать…
– Этим ты можешь заняться. Как сегодня вечером. Можешь делать свои дела. Но я буду следить… – Он погладил ружье. – Не забывай о моем приятеле. Одно неверное движение… и он заговорит. Он здорово говорит, когда я этого хочу…
– Я никуда не уйду, – пообещала Денни. – А что с едой?
– Я приду завтра вечером. Приготовь. Я свистну. Ты поймешь. – Он попятился в коридор, развернулся и легко побежал к выходу.
Хлопнула дверь. В доме воцарилась тишина.
Денни тихо сидела там, где он ее оставил, – за столом у накрытого салфеткой подноса. Она словно во сне оглядела свою кухню. Может, ей все это привиделось? Но на столе стояли грязные чашки, и окурки валялись… и стул у стены, на котором он сидел…
– Это случилось со мной, – сказала она. – Со мной. Почему именно со мной?
