Текст книги "Летний понедельник"
Автор книги: Люси Уокер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)
Денни была очень занята – в своем воображении, конечно, – смотрела с фотографии на своих многочисленных родственников и их потомков, и в этот самый момент раздался свист.
Если учесть суматошный до нереальности день, Денни, как ни странно, чувствовала себя совершенно спокойно, когда шла по коридору открывать дверь. Джек Смит стоял там же, где и предыдущим вечером, – на самом краю веранды. И так же держал направленное на Денни ружье.
– Господи, да опусти ты эту чертову штуку, – разозлилась девушка. – Входи. Ужин уже готов. – Она говорила с ним, как с до смерти надоевшим своими дурацкими выходками ребенком.
Денни развернулась и пошла на кухню. Она слышала, как он вытирает ноги о коврик. О, этот факт, несомненно, украсит историю, когда придет время рассказать ее. «И он вытер ноги о коврик…» Очень вежливый убийца.
У двери в кухню Денни обернулась, бросив через плечо:
– Сегодня на ужин жаркое, – прошла прямиком к плите и вытащила из духовки блюда с едой.
Когда она выпрямилась, Джек Смит уже стоял в дверях, ружье по-прежнему смотрело на нее.
– Я же сказала тебе: опусти эту штуку, – терпеливо повторила Денни. – Не съем я тебя и бежать тоже не собираюсь. А сама я и стрелять-то толком не умею. Поставь его в угол, и давай поедим.
Он обошел дверь и захлопнул ее ногой, прямо как в предыдущий вечер. Сел на стул у стены рядом с дверью и положил ружье на колени. Глаз с нее на сводил. Взгляд тяжелый, подозрительный.
Денни стояла на другом конце кухни – тарелка с бобами в одной руке, блюдо с бараниной в другой – и разглядывала его.
Так вот он какой! Она уже начала забывать. Ненависть ее померкла, острые углы сгладились. Он такой молоденький, хрупкий. Но эти его пальцы… Не такие уж они и хрупкие, припомнила Денни. Пиджак Макмулленза висел на нем, как на вешалке, плечики у него совсем худенькие. Губки полные, мягкие, как у женщины. В глазах – грусть. И с волосами он что-то сделал. Господи, да они же мокрые! Он пригладил их, может, даже причесался… пальцами. Одним словом, приготовился к ужину как мог.
Эти мокрые расчесанные волосы смягчили сердце Денни. Странная это вещь – жалость.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала она, не меняя выражения лица. – Я ждала тебя.
– Правда? – Первое за сегодняшний вечер слово было пропитано горечью, улыбка вышла кривоватая.
Денни мигом вернулась в реальность. Она потрясла головой, словно пыталась стряхнуть наваждение. Поставила тарелки на стол и снова пошла к плите.
– Чем занимался весь день? Спал? – поинтересовалась она.
– Не жди, что я буду рассказывать тебе, когда я сплю, где я сплю и сплю ли вообще. Я за тобой весь день следил. Как и обещал. Что ты делала с этими корзинками? Там, у бревна? Зачем они тебе?
– Это цветочные корзинки. – Денни перелила подливу из чашки в маленький кувшинчик. – Я в них папоротник выращиваю и продаю на рынке.
– И много за него дают?
– На Рождество – цены что надо. Но приходится целый год за ними следить. За цветами то есть. Один цветок года два растет, пока его можно будет выставить на рынок… и все это время за ним надо ухаживать. Поливать… подкармливать… бороться с вредителями… беречь от ветра. Выставлять зимой на солнышко, когда не слишком холодно.
– Господи Иисусе! Да тебя, видать, хлебом не корми – дай поработать.
– Эта работа мне по душе. – Она вытащила из духовки все блюда, взялась за нож с вилкой и принялась резать баранью лопатку. – Придвигайся. Поедим со всеми удобствами.
– Кто-нибудь приезжал? – Вопрос прозвучал резковато.
– Ты же наблюдал весь день. Сам знаешь.
Он медленно придвинул стул. Аккуратненько положил ружье на стол с правой стороны от себя на расстоянии вытянутой руки.
Денни знала, что оно там, но постаралась не обращать на него внимания.
– Ты проголодался? – спросила она. – Тебе побольше положить?
– Еще бы! Тут ты в самую точку попала.
– Я и сама помираю с голоду.
Как ни удивительно, она действительно жутко хотела есть. До коликов.
Джек Смит неловко взялся за нож с вилкой. Держал их слишком близко ко рту, нелепо развернув ручками от себя. Наклонился к тарелке и стал закидывать в рот еду, словно неотесанный трудяга. Через пару минут, однако, все переменилось. Он выпрямил спину и взял прибор правильно. Теперь он вел себя так, словно сидел на великосветском приеме, и эта манера, поведения давалась ему легче. Грубая часть его натуры была явно взращена с большим трудом. Временами он нарочно начинал вести себя как отъявленный головорез. Ел, говорил и держал себя так, как его окружение – бандиты и хулиганье. Но все это было чистой воды притворством и совершенно не шло настоящему Джеку Смиту. Слишком уж мягкими были черты его лица, и у него не получалось выглядеть крутым. С годами его воспитанное «я» растворилось и поблекло. И теперь он не был ни тем ни другим. Не был самим собой. Так, только иногда проскальзывало.
И все же рядом с ним на столе лежало ружье, и женщина была убита этими самыми руками!
Денни, в свою очередь, вела себя за столом словно невоспитанная деревенская баба. Она проголодалась, и этот факт каким-то странным образом повлиял на нее. По мере того как его манеры улучшались, ее становились все хуже и хуже. Вилку она держала кое-как. Локти на стол водрузила. Взяла пальцами с тарелки хрящик. Она опустилась до его уровня, тогда как он старался подняться до ее.
Любой психиатр с радостью понаблюдал бы за этой картиной.
– Расскажи мне, чем ты занимался весь день? – попросила Денни. – Чем я занималась, ты и так знаешь.
– Я уже сказал. Наблюдал за тобой. И спереди заходил, и сзади. С обеих сторон. Слушай, ты тут так одиноко живешь! С ума не сходишь – целый день одна? Тебя одиночество не заедает?
– Нет, – ответила Денни, даже не потрудившись сперва прожевать. – Слишком много работы. Сам видел. Мог бы подойти и помочь.
Он осклабился. У человека взрослого улыбка получилась бы саркастической. У него вышло жалкое подобие. И все же в общем и целом жалким он не выглядел. У него было ружье, он убил женщину.
Денни чуть не ляпнула, что обычно тут еще Макмуллензы живут, но вовремя прикусила язык. В свою журналистскую бытность она не раз бывала на заседаниях суда и еще тогда поняла – вся беда в том, что свидетели слишком много болтают. И выдают себя.
– За кого ты меня принимаешь? – спросил он с набитым ртом. – Хочешь, чтобы я кормил твоих лошадей и не услышал, как копы подкрадутся?
– Они же вроде в другой район перебрались, – пожала плечами Денни.
– Да. – Джек Смит постучал пальцем по транзистору в кармане. – Сегодня я уже не в Йорке. Я по пути в Мундиджонг. Рано поутру я вломился в очередной магазин и свистнул еще одежонки. И пятьсот сигарет прихватил, и печенье.
– Не может быть! – возмутилась Денни. – До Мундиджонга миль сорок. Ты никак не мог сделать этого!
– Но ведь сделал! – Джек Смит отправил в рот кусок баранины. – Сделал, потому что они так решили. Во всем виноват только я. Это же и ослу понятно, – горько рассмеялся он. – Старые курицы из Мундиджонга трясутся от страха по своим курятникам, кудахчут и держат мужей за лапки, ведь сам Джек Смит бродит рядом!
– Я не кудахчу и не трясусь от страха, а ты здесь, у меня на ферме.
– Да. Это точно. А почему ты не кудахчешь?
– Сама не знаю. – Денни задумалась. – Может, просто мы неплохо ладим. Я и ты. Может, я и сама на тебя в чем-то похожа…
– Да? И в чем же?
– Не знаю. Может, мне здесь действительно одиноко. Может, мне нравится болтать с тобой.
Ход был весьма дипломатичным и даже хитрым, но, как ни странно, Денни сама верила в то, что говорила. Эти слова находили отклик в ее душе, именно поэтому они нашли путь к сердцу Джека Смита. Он бы сразу понял, соври она ему. Слишком много лжи ему пришлось выслушать за свою жизнь, и он на уровне подсознания научился отделять ложь от правды.
– О чем будем сегодня беседовать? – спросил он.
– О твоем брате-близнеце, – предложила Денни. – Тебе дать сигарету или у тебя еще остались?
Они прикончили и баранину, и бобы, и подрумянившийся до золотистой корочки картофель. Десерта Денни никогда не готовила – берегла фигуру – и специально для Джека Смита стараться на стала – поставила на стол хлеб, и они подобрали соус с тарелок дочиста.
– У меня осталась одна сигарета. А у тебя?
– В ящике три пачки. Как насчет тех пятисот, которые ты спер сегодня в Мундиджонге? – поинтересовалась Денни, сохраняя серьезность.
– Ах да, как там они? Надо спросить мою подружку. – Он вытащил из кармана транзистор и поставил его на стол.
– Ради бога, не включай ты его! – взмолилась Денни. – Я этого не вынесу! Давай лучше чаю выпьем.
– Не любишь радио?
– Нет. Никогда не любила. Когда что-то случается, мне хочется встать и броситься на помощь. У меня такое впечатление, что я раздваиваюсь, живу сразу в двух измерениях. Возьми еще пачку. Я завтра на рынке еще куплю. – Денни поднялась и пошла к буфету. Она не стала смотреть на Джека Смита, но знала: его правая рука легла на ружье.
– Какой еще рынок? – процедил он сквозь зубы.
Денни послала пачку сигарет вдоль стола и пошла к плите. Взяла с полки коробку с чаем и открыла крышку заварочного чайничка.
– Понедельник, среда, пятница. В эти дни я вожу товары на рынок. А на что, ты думаешь, я живу?
Она редко ездила на рынок по средам. Цены по средам – слишком низкие. Но знать ему об этом не за чем.
– Завтра ты никуда не поедешь, – припечатал он. Денни принесла чайничек на стол. Джек Смит оставил ружье в покое, но дуло развернул в ее сторону.
– Ладно, – спокойно согласилась девушка и начала разливать чай. – Нет так нет, как скажешь. – Она поставила чашку с блюдцем на центр стола, куда он вполне мог дотянуться, и поглядела на него в упор своими иссиня-фиалковыми глазами. – А как нам быть с сигаретами?
– Я вполне могу обойтись.
– А я не могу. Надо бы поаккуратнее с теми, что остались. – Она села, придвинула к себе свою чашку с блюдечком, прикурила и водрузила локти на стол. – Расскажи про своего брата.
– Что ты хочешь знать про моего близнеца? – подозрительно прищурился Джек Смит.
– Он и по характеру на тебя похож? Его тоже выкидывали из школ?
Он прислонил ружье к столу и придвинул к себе чашку с чаем.
– В точку. С ним так же, как со мной, обращались. Только он еще хуже меня был. Ужасные вещи делал. А я всегда прикрывал его. Вонючий ублюдок, вот кем был мой брат.
– Был? Он что, умер?
– Нет, не умер. Еще как жив. – Джек Смит внезапно поднял глаза, словно хотел бросить ей взглядом вызов. – Я и сейчас его прикрываю, – заявил он, уставившись на Денни, будто хотел понять, верит она ему или нет.
Денни сама не знала, верить или не верить. Кстати, что там с этим шрамом на подбородке? Она никак не могла его разглядеть. Джек Смит ни разу не поднял подбородка так, чтобы свет упал на него. Может, его подбородок казался таким безвольным именно по этой причине – потому что он постоянно прятал его в ворот рубашки? Может, у Джека Смита и нет никакого шрама? Да все, что угодно, может быть. Денни хотелось дожить до того момента, когда она узнает всю правду про Джека Смита и его брата-близнеца.
– Продолжай. – Она сделала глоток и затянулась сигаретой.
– Он почти всю свою жизнь провел в колонии. И в камере. То на воле, то в камере, и так постоянно. Такой уж он, этот парень.
– А за что его все время сажали? Он действительно такой испорченный? Или на него просто вешали чужие дела? Как, например, этот взлом в Мундиджонге. И угон машины в Читтеринге…
– Нет, он и вправду много чего натворил. Много чего. Он плохой малый. Но я все равно прикрывал его. Он ведь мой брат, правда?
Денни кивнула. Джек Смит снова вошел в образ гангстера.
– А какое из его преступлений самое тяжкое? – спросила Денни. Как только до нее дошел смысл собственного вопроса, сердце чуть не вырвалось из груди. И зачем она только задала его! Он приведет их к запретной теме, той, которой надо всеми возможными способами избежать, – к убийству, настоящему убийству, а не газетному варианту о насильственной смерти в спальне маленького домика на побережье.
Но Джек Смит и бровью не повел. Он выпустил клуб сигаретного дыма в сторону лампочки на потолке и спокойно сказал:
– Убийство, которое произошло на днях. То самое, на Западном побережье. Это его рук дело.
– Господи боже ты мой! – воскликнула Денни. – Как он дошел до этого?
– Это она его довела. Она сама. Сама напросилась. Она унизила его. Она была грязной, лживой, подлой…
Денни еще ни разу не приходилось слышать из чьих-либо уст такой поток ругательств, который выдал Джек Смит, описывая Берил Ситон. С каждым словом тон его повышался. Одной рукой он раздавил сигарету, а другой ритмично и яростно долбил по столу. Пальцы побелели, глаза поменяли цвет – потемнели, стали почти черными, а взгляд – холодным, тяжелым.
Чувство фатальной неизбежности снова пришло на выручку Денни. Ей хотелось взять свой вопрос обратно, но сердце ее билось ровно, и ноги под столом не выплясывали чечетку.
Внезапно Джек Смит расслабился и откинулся на спинку стула. Руки разжались, раздавленный окурок полетел на блюдечко. Он взял другую сигарету из пачки, снова прикурил и начал рассказ, выписывая правой рукой уже знакомые балетные жесты. Сигарету он держал в левой. Даже пребывая в таком состоянии, старался не занимать правую руку – вдруг придется схватиться за ружье.
Берил Ситон, говорил он, была очень милой девчонкой. Да просто красавицей. Лакомый кусочек. Вся такая кругленькая, мягенькая, голубые глазки. И волосы кудрявые. Ей даже не надо было ходить к парикмахеру. Такие у нее были волосы. Сами кудрявились. И она всегда принимала ванну, эта Берил. Утром и вечером. И каждый раз, как в ванну лезла, мыла голову. Волосы высыхали и снова кудрявились. Правда, черт бы ее побрал, чистая правда! И постоянно белье стирала. Вся такая чистенькая, глаз не оторвать. Улыбалась все время, и в глазах – тоже улыбка. И губы особо красить не приходилось. Только чуть-чуть, слегка. Но она вполне могла и без этого обойтись.
Она была красоткой. Господи, да, красоткой. Вся такая чистенькая, а светлые волосы… такие блестящие… и это добавляло ей красоты. От нее ничем не пахло, только чистотой. Так его брат говорил.
У брата Джека Смита отродясь никаких друзей не водилось. Как только он с кем-то знакомился, новоявленные товарищи бежали от него сломя голову. Или он от них бежал. Или их отцы приходили и заявляли, что, если Джек Смит и его брат не отстанут от их ненаглядного дитяти, пусть на себя пеняют. А судьи поддакивали: «Этим мальчикам надо держаться подальше от Смита. Если их увидят в компании Смита, они сами в тюрьму попадут». Ясно? Поэтому друзей у него не было. У Джека Смита и его брата.
И с девками то же самое. Как только девки кончали, сразу говорили: «Иди домой, к своей мамочке».
Если торопились по делам, вообще внимания не обращали – даже не начинали, не говоря о том, чтобы кончить. А если были заняты и капусты – завались, то даже за деньги не хотели. «Пойди поиграй, – говорили. – Нам надо встретиться с большими парнями».
И вот в один прекрасный день появилась эта Берил Ситон. Она шла по Домейн – это в Сиднее, там, где большие деревья растут, инжир. Там еще все время девки гуляют. Только она не была девкой. Это с первого взгляда видно было. Она была милой, чистой и такой свежей. Она знать не знала, какие люди в этой части Сиднея ходят.
Да, он жил в Сиднее, когда встретил Берил!.. То есть его брат. Сюда, на запад, они совсем недавно переехали с Берил Ситон. Вот так вот.
Брат Джека Смита сидел на лавочке под большим инжиром на Домейн, а эта милашка шагала мимо. Подошла к нему и рядом села. Она наблюдала за тем, как деревья качаются, и, когда один инжир… ну, ты сама знаешь, такая маленькая коричневая штучка… упал рядом с ней, вздрогнула и вскрикнула: «Ой!» Да, прямо так, только мелодичней. И несмело улыбнулась брату Джека Смита, как будто извинялась за свою дурацкую оплошность. Натянула юбку на колени и опечалилась. И покраснела за свою глупость, потому что воскликнула «Ой!», когда инжир упал и напугал ее.
И брат Джека Смита сказал: «Все в порядке. Я тоже пугаюсь, когда они так вот падают рядом со мной». Она вздохнула и приободрилась. Потом они поболтали о парке, о том о сем. И про то, что приехал он из Мельбурна и что в Сиднее он не жил, его родственники все в Мельбурне живут. И о том, что в Сиднее так одиноко, когда все твои родственники в Мельбурне. Он не стал ей рассказывать, что сам сбежал из Мельбурна и что имя поменял и все такое.
Тут Денни решила вмешаться и прервала его рассказ.
– Значит, Джек Смит – не настоящее имя? – спросила она.
– Ясное дело. В Австралии Джеков Смитов – как овец нерезаных. Какого парня ни встретишь, как только спросишь: «Тебя как зовут?» – он «Джек Смит» отвечает, а я ему: «И я тоже».
– А как зовут твоего брата?
– Джон Смит. Вот поэтому нас все и путают. Уловила?
– Да. – Денни никак не могла сообразить, уловила она или нет.
Ей хотелось добавить себе кипятку, но она боялась прервать рассказ. Вдруг он откажется продолжить, если остановится? Джек Смит понял это и сказал:
– Я бы тоже еще чайку выпил.
Пока девушка заваривала новую порцию, он вел свое повествование. Отодвинул чашку от себя, но совсем недалеко, и не обратил внимания, а может, не захотел обращать внимания, когда Денни обогнула стол и подошла совсем близко. Ей хотелось поглядеть, есть ли у него на подбородке шрам, но она не решилась. Он мог заметить этот ее взгляд, и тогда бы все полетело к черту.
Она взяла его чашку, налила туда чаю и вернула, не глядя на него. Села на место и принялась отхлебывать из своей кружки. Оба прикурили по сигарете. Денни подумала, что он вроде бы совсем про ружье забыл.
Вышло так, что он, брат-близнец Джека Смита, рассказал Берил, как ему одиноко в Сиднее, и она призналась, что ей тоже. Правда, здесь так красиво. Как здорово, что есть этот парк и можно прийти погулять сюда. Тогда он рассказал ей, какие люди иногда в этом парке гуляют, и она была в шоке. По крайней мере, он думал, что она в шоке, но не был уверен, что она поняла, о чем он говорит. Вот такая она была. Невинная, словно цветочек полевой.
Потом они прогулялись немного, и, когда она сказала, что ей пора домой, он предложил проводить ее. Так, для разминки. Она согласилась, и он мог поклясться, что она ничего такого не имела в виду. Такая вот была девушка. Они пошли пешком в Кинемор, где она жила. У нее была маленькая квартирка в дешевом домишке, такая чистенькая… прямо как она сама. И комната у нее была странная такая. Кругом бантики. По краю кружевной занавески на окне, и над зеркалом тоже. Оно на стене висело, это зеркало. И еще там был большой диван, а в самом центре – тоже бант, здоровенный такой, голубой.
В углу стояло маленькое плетеное кресло, а в нем сидела кукла. Огромная фарфоровая кукла с копной белокурых волос. И одета она была в кружева, бантики и все такое. Он никогда ничего подобного не видывал. Но место было чистеньким. Прямо как она сама. Как эта Берил. Ну, они посидели там и поговорили: она на большом широком диване, юбка натянута на колени, а он в кресле, в противоположном углу, напротив куклы. Казалось, что в комнате их трое. Включая куклу.
Потом, когда он сказал, что ему пора, она предложила выпить по чашке чаю. И они выпили. И все время он был как в раю. Он нравился ей, этой девчонке. Она даже хотела, чтобы он остался. Он знал это наверняка, потому что до сих пор все ждали дождаться не могли, когда он уйдет. И если он не уходил, ему указывали на дверь. Или вышвыривали вон.
Ему хотелось остаться с ней, потому что он ей нравился. Такого с ним раньше никогда не случалось. А она ведь была такая милая, такая чистенькая, могла любого выбрать. Но она выбрала брата Джека Смита.
Уловила? После чая они снова пошли прогуляться, а потом она попросила его пойти с ней, потому что ей было очень одиноко и она терпеть не могла сидеть дома одна. Поэтому и куклу дома держала. Для компании.
И они вернулись. И сели на большой диван. Она начала кемарить, и брат Джека Смита обнял ее, а она положила голову ему на плечо. И уснула. Вот такие вот дела. Вот так вот все и случилось.
Брат Джека Смита никогда до этого не был счастлив. И чуть не спятил от счастья. Не важно, что он говорил, что делал, – Берил улыбалась и повторяла, как ей повезло, ведь она его нашла!
Она встречалась с ним через день, вела его к себе домой и поила чаем. Раньше такого никто не делал. Все ему пинка давали раньше. Уловила? Он о своем брате говорит, ясное дело. Так вот, этот его брат, он должен был уходить от нее в десять вечера, из-за хозяйки. Джеку это нравилось. Ему нравилось, что у нее такая хозяйка. А через день она ходила на работу. Работала на другом конце Сиднея в салоне мод. Говорила, что это очень приличное место, там одни актрисы жили и тому подобное. А она была портнихой, и, если кому надо быстренько подправить гардероб, она всегда под рукой.
И вот однажды случилась беда. Не успели они встретиться, как Берил затараторила: «Уходи и не приходи ко мне. Встретимся на нашей лавочке в Домейн в субботу. На той, на которой мы познакомились». – «Что случилось?» – спросил он.
Она объяснила, что у одной из ее клиенток возникли проблемы с парнем, за которого она собиралась замуж, и эта клиентка попросилась к ней на пару дней. Берил пожалела ее и приютила. Но друзей у себя на той неделе принимать не могла: ее гостья скрывалась от своего парня, он ее преследовал. И она перепугается, если к Берил придет мужчина. Она заставила Берил дать обещание…
Он был очень разочарован, потому что дружба с Берил стала для него смыслом жизни. Он даже на работу устроился, на фабрику. И купил себе одежды, чтобы выглядеть таким же чистым и опрятным, как Берил. И каждый день ванну принимал – не два раза в сутки, конечно, как Берил, и зубы чистил, ногти в порядок привел и волосы приглаживал водой, а не маслом.
Они стали настоящими любовниками, и она была для него всем. Он мог поклясться, что он у нее первый, потому что она ничего в этом деле не смыслила. Каждый раз, когда они садились на этот диван, она снова и снова просила учить ее искусству любви. Некоторых вещей она вообще не понимала, но ему была все равно, потому что больше никто не желал заниматься с ним любовью, и Берил ему нравилась, потому что он ей нравился. Он никогда никому раньше не нравился. Это сводило его с ума. Он поверить в это не мог. А ведь она была такой чистенькой, такой милой!
За ту неделю, пока у нее гостила подруга, он чуть с ума не спятил от одиночества. А в субботу нашел Берил на скамеечке в парке. Она велела ему отправляться домой собирать вещи. У нее уже были билеты на поезд, и они встретятся на вокзале, поедут сюда, на запад. Той же ночью.
Так вот, он решил, что Берил рехнулась. Но она стала плакать и сказала, что девчонка, которую она пригрела у себя, совершила какое-то преступление, и она, Берил, об этом понятия не имела, а теперь полиция и ее в участок таскает за то, что она прятала ее в своей квартире. Берил не могла больше жить в том месте, где ее полиция допрашивала и подозревала во всех смертных грехах. Они и на работу к ней приходили, допрашивали. И в участок водили, опять допрашивали. Она чуть не умерла. Чуть со стыда не сгорела и теперь хочет уехать. Подальше. В Западную Австралию, например, дальше уже некуда.
Что и говорить, Джеку Смиту и его брату это чувство слишком хорошо знакомо. Просто ужас, когда все в городе за тобой исподтишка наблюдают, велят тебе «убираться» или расспрашивают, где ты теперь работаешь и с кем водишься. Они понимали Берил и, поскольку у нее и билеты были, и сбережения, согласились поехать.
– Оба? – снова вмешалась Денни.
– Куда мой брат, туда и я, – ответил Джек Смит.
– Понятно.
Так они попали в Западную Австралию. У Берил было письмо к одной женщине, которая знала про домик на побережье. Стоил он столько же, сколько квартира в Сиднее, и Берил сняла его, купила другую куклу, и бантики, и рюшечки, в общем, сделала из него конфетку. Правда, в кухне и в гостиной мебели не было, а в коридоре – только линолеум. Но вторую комнату, в задней части дома, она украсила кружевами, бантиками, оборочками и типа того. Такими Берил видела спальни. И ванная была что надо. Миленькая такая. Не стала бы она снимать дом, если бы в нем была плохая ванная. С горячей водой, белой ванной, вся плиткой выложена.
Берил сразу же получила в Перте такую же работу, как раньше, – портнихой в том месте, где богатые дамочки останавливались. В том отеле еще и парикмахер был. Джек и его брат-близнец тоже на работу устроились, на фабрику в Мидленде. Только вот Берил не разрешила им жить у нее, а ездить к ней через день было очень неудобно. Особенно если учесть, что в десять надо уходить. Хозяйки теперь у нее не имелось, но оставались соседи. Она не могла себе позволить прослыть нереспектабельной дамой.
Ну, брат Джека Смита, само собой, согласился. А что ему оставалось? Он ведь теперь жить без нее не мог. Берил стала для него всем. Она была единственным человеком, которому он нравился. Она никогда его не обижала, никогда не шла наперекор. Все, что он ни делал, она одобряла. И улыбалась, когда видела его. Даже если он уставал и ворчал, она не брала в голову. Просто улыбалась… и кожа у нее блестела, чистая такая, и блестящие волосы вокруг головы кудрявились. От одежды пахло так, как будто ее только что постирали и погладили.
Он никогда не ворчал на нее, иногда, правда, жаловался на свою работу и на товарищей тоже. Они, как раньше, отворачивались от него и издевались над ним. Но он не увольнялся. Из-за Берил. Он встречался с ней через день. И все чаще подумывал жениться на ней, чтобы не расставаться никогда. Он с ума сходил, когда не видел ее и когда надо было в десять уходить – тоже.
А в прошлую пятницу все полетело к чертям собачьим.
Джек Смит замолчал. Денни видела, как у него на шее кадык перекатывается.
– Послушай, Джек… не надо рассказывать, если это так больно.
Денни с самого начала поняла, какая она, эта Берил, на самом деле. И ей все время хотелось остановить его, предостеречь, как будто ничего еще не случилось, как будто он ничего еще не знает. Ее так и подмывало крикнуть: «Не будь дураком, Джек! Тебя ждет ужасный удар». Она не верила в существование близнеца. Джек Смит придумал его как выход из положения, как отдушину. Может, просто для компании, как Берил, которая держала белокурую куклу в кружевах и бантиках. А Денни – ферму.
– Я расскажу тебе. – Джек Смит сглотнул. – Ты просила, и я расскажу. Это не со мной, это все с моим братом случилось. Но мы с ним как одно целое. Чувствуем одинаково. Уловила? У близнецов всегда так. Ты чувствуешь то же, что и он. – Глаза его снова потемнели, а тонкие длинные пальцы, казалось, готовы были переломать друг друга, потому что больше ломать нечего. – Мой брат получил на фабрике деньги, и был у него там один приятель. Черные волосы, голубые глаза, которые постоянно следят за тобой… Он и говорит: «Зачем тебе бабки, браток? Разве эта шлюшка с побережья тебя не содержит?» У брата в голове помутилось, потому что он понятия не имел, что кому-то известно про него с Берил… И ему не понравилось, что парень назвал ее шлюхой. Глаза его кровью налились. «Что ты имеешь в виду?» – спросил он. А тот парень загоготал, мерзко так: «Эта девчонка, она, как я слышал, любительница поразвлечься с уродцами. Только психи к ней ходят…»
По мере приближения к концу рассказа голос его все больше садился, будто его душил кто. В каждом звуке, в каждом жесте, в выражении лица – агония.
– Я не ударил его. Не смог. Он был намного крупнее меня… – Наконец-то Джек Смит забыл про своего брата-близнеца и стал говорить от первого лица. – Всегда так. Я не могу никого ударить. И меня втаптывают в грязь. Они всегда крупнее меня. Если я стукну, меня насмерть забьют. Я пошел к ней домой. Пешком пошел. Всю дорогу пешком шел. Иногда бежал. Не мог автобуса ждать. А потом уже ни о каких автобусах думать не мог. Я весь вспотел и вымазался. А горло от жажды чуть не лопнуло. Но я не мог думать ни о чем, как только добраться до нее, такой чистенькой, с сияющей кожей и блестящими чистыми волосами. Белокурые такие волосы, как у младенца…
Джек Смит заплакал. Всхлипывал и всхлипывал, но продолжал свой рассказ. Навалился грудью на стол; глаза – на уровне глаз Денни, во взгляде – отчаянное желание открыться ей полностью. Пусть жалкий, но зато честный. Уголок рта начал подрагивать.
– И я пришел туда. Она сказала, что от меня воняет. Сказала, что я грязный и от меня пахнет потом. Я спросил, о чем это тот парень толковал, и она сказала… она сказала… «Да. Ты все равно когда-нибудь узнал бы. А за что, по-твоему, ты мне нравился? За то, что ты большой, красивый и сильный?» И она захохотала. Захохотала, говорю тебе, прямо мне в лицо. И красота ее куда-то подевалась. И она уже больше не была милой чистенькой девочкой. Она оказалась самой грязной…
– Знаю, – поспешно выпалила Денни. – Не говори больше ничего, Джек. Я понимаю.
Она понимала Джека Смита даже лучше, чем он сам себя понимал. В этом жестоком мире, где его обижали и унижали, нашелся всего один человек, который полюбил его. И у этой женщины, которая любила его, был пунктик. Извращенка, одним словом. Она любила его потому, что презирала. Она призналась ему в этом, и он убил ее.
Денни уперлась невидящим взглядом в свою пустую чашку.
В бытность репортером она считала, что слышала все грустные истории мира, что знает все о зле, грехах, жестокосердии, жадности и подлости людской, о том, с каким грузом на сердце старики сходят в могилу. История Джека Смита оказалась самой жалостливой. Что он сказал, когда пришел к ней в первый раз? «Я три дня ни с кем не разговаривал. Чуть с ума не сошел в этом буше наедине с собой. Я уже и с коровой был рад поболтать, так приперло».
В Берил он нашел спасение от одиночества, а она в нем – грязного, неотесанного бандита, достаточно странного с виду, чтобы удовлетворить ее извращенные потребности. И она призналась ему в этом. Глаза его налились кровью, а стальные пальцы, которые могли бутылочную крышку без труда согнуть, вонзили нож в ее грудь, такую белую, гладкую, чистую и душистую…
Джек Смит больше не сказал ни слова. Он лежал грудью на столе, дыхание его стало прерывистым. Денни ушла в себя и сидела, уставившись на кончик сигареты. В этот момент она была на волосок от гибели, но не знала этого и никогда не узнает. Джек Смит чуть не пристрелил ее, желая в ее лице отомстить всем женщинам, которые обижали и унижали его. Налитые кровью глаза Джека Смита видели перед собой Берил с маленькими, ровными, как у куклы, зубками. Или как у ребенка. Он начал задыхаться, в голове стоял туман, глаза закатились, на губах выступила пена.
