Текст книги "Фронтера"

Автор книги: Льюис Шайнер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Маяковская пропустила их. Они, в свою очередь, посчитали, что космодром не стоит усилий по его штурму. Выжившие крестьяне были иного мнения, атаковав Звездоград своим жалким оружием, и Маяковская не видела, как с ними можно договориться. Она приказала своим открыть огонь, и следующие две недели над городком стояла вонь от разлагающихся трупов.

Радио, когда работало, приносило вести из столицы. Первыми вакуум власти попытались заполнить собой чекисты. Хотя связь у них была первоклассная, верхушку спецслужб ампутировало во время путча, и малоопытные новые лидеры не сумели задержаться у власти. Начались бунты, мародеры стреляли во всех, кто носил серую форму КГБ. Москву разрывали на части.

В итоге собирать развалившееся выпало профсоюзам. При старом режиме они были просто частью государственного механизма, отвечали за трудовую мораль и прочую социалку, но когда на улицах появились первые трупы погибших от холеры, ВЦСПС расширил свою зону ответственности. Маяковская слышала, как по радио начинают проскакивать слова вроде «корпоративная инфраструктура» и «эффект базы». Профсоюзы взяли за основу организацию дзайбацу и ТНК, приступив к построению нового, менее централизованного общества.

Накануне Нового года она засунула под подушку три полоски бумаги и улеглась спать, одинокая, грустная, голодная. Утром вытащила наудачу одну полоску, развернула и увидела: Хороший будет год.

– Пожалуйста, – произнесла она, сидя на краю постели и радуясь, что никто не видит ее слез. – Ну пожалуйста.

В тот день она отбила телеграмму по старому адресу «Аэрофлота» в Москву. Не прошло и недели, как стали слетаться представители корпорации – прикинуть потенциальную пользу от нескольких квадратных километров винтажного космического оборудования. Маяковской присвоили почетный ранг вице-президента, а всех, кто был ей верен, наняла компания.

– У меня есть условие, – сказала Маяковская, разглядывая набранную мелким шрифтом бессмыслицу на распечатках подсунутого ей контракта. – Если будет новый полет на Марс, возьмите меня туда.

– Никаких проблем, – ответил какой-то другой вицепрезидент. Он носил очки с цветной оправой, хвастался западным образованием и одевался в джинсы с шелковой рубашкой и галстуком.

– Запишите это, – потребовала она. – Запишите это в своем контракте.

Представители компании переглянулись и пожали плечами. Вице-президент в очках с цветной оправой внес изменения в контракт, и Маяковская подписала его. Обменялись рукопожатиями, на столе появилась водка – они же русские, нет? – и все выпили за начало новой эры.

Казалось, от нее ждут, что она удовлетворится почетной пенсией и дачей, но Маяковская вместо этого привезла своих космонавтов обратно в Калининград и Звездный городок, на тренировочную базу. Три года она осваивалась в окружении нового недоверчивого начальства. И ждала бы еще десять, но не понадобилось. От глубоко законспирированного шпиона в «Палсистемс» поступили данные о невероятных открытиях на базе Фронтера.

– Мы готовы, – сказала она совету директоров и меньше чем через три месяца снова очутилась в Звездограде, пристегнутая к бортовому креслу модифицированного «Союза», устремленная к Марсу.

Маяковская считала историю несущественным процессом продвижения к настоящему моменту. Сообразно с этим, настоящее было для нее всего лишь инструментом созидания будущего. И вот как, сказала она себе, представляя орбитальный лазер над головой, я должна поступить.

Она переключилась на медленные арпеджио Макса Миддлтона, солирующего в Diamond Dust. После многократных прослушиваний она без труда воспроизводила струнный перебор по памяти, аккорды в миноре перемежали фортепианные ноты. Маяковской американская культура представлялась моральной и духовной пустыней с единственным за все время оазисом – джазом. Этой музыки капиталистическая идеология не коснулась, по крайней мере лучших ее образцов: там играли ради самой музыки.

Композиция завершилась восхождением к си-бемоль после высокой ноты до. Маяковская любила эту ноту за чувство цельности, внушенное парением ее над остальной музыкой. Наконец она отняла руки от клавиатуры, вытащила наушники и снова сложила.

Она хорошо выспалась перед посадкой, желая предстать сильной и ничего не упустить, и хотя марсианская гравитация немного утомила, Маяковской совсем не хотелось спать. «Ты по-прежнему неспокойна?» – спросила она у себя. Все еще в поисках идеальной ноты, какая придала бы смысл этой, чего греха таить, брутальной, империалистической по духу миссии?

Девять месяцев не принесли ответа. Транспортер и, еще важнее, генератор антивещества не должны остаться эксклюзивной собственностью «Палсистемс». Это означало бы не просто конец «Аэрофлота», а и полный упадок России как сверхдержавы.

В дверь поскреблись.

– Войдите, – сказала она.

– Валентин спит, – сказал Блок. – Вы в порядке? Могу чем-то помочь?

Наверное, эти вопросы он и сам себе задает. Глаза Блока нервно дергались.

– Расслабься, – проговорила Маяковская. – Не о чем переживать. Думаю, Кёртис смирится с политической реальностью ситуации.

Она понимала, что напрямую сталкивать Кёртиса и Блока на переговорах было ошибкой: это поляризовало ситуацию еще прежде, чем Блок мог бы осознанно выбрать сторону. Но он ей нужен как местный, на которого они с Валентином могли бы положиться.

– Правда? – произнес Блок. – Совсем не уверен.

Он был из ее самых трудных учеников, слабо развит физически, но прирожденный политик, рано пошел по комсомольской линии, отличался выраженными лидерскими задатками. Ну что ж, подумала она, раз выжил тут, значит, я хорошо поработала, закалив его.

– Конечно, это не полностью зависит от нас, – сказала она. Блок кивнул, повернулся было уходить, и ей явилась мысль.

– Секундочку. Если действительно хочешь помочь, сделай вот что. Останься тут и последи несколько минут.

– Конечно. Поспите немного. Вы, наверное, вымотались.

– Нет, я в полном порядке, – сказала она. – Я просто… просто хочу наружу. На пару минут. Не думаю, чтобы возникли какие-то проблемы, но если вдруг, ты просто вызови меня по радио.

– Я с вами, можно?

– Нет. Я в порядке. – Она потянулась за рацией и вызвала орбиту. – Маяковская, 15:00. Код Днепр. Повторяю, код Днепр.

– Мы вас слышим, – ответил Чаадаев, старший пилот. – Как они отреагировали?

– Не слишком весело. А вы чего ожидали?

– Я об этом, наверное, особо и не задумывался. Послушайте, у вас там погода может испортиться. К югу намечается конкретный вихрь.

– Вы прикинули, когда он к нам подойдет?

– Шутите? Я ж из Москвы, я ничего тут не знаю. Но он идет прямо на вас и довольно быстро. Может, через несколько часов[12]12
  В оригинале несколько минут, исправлено по смыслу. – Прим. переводчика.


[Закрыть].

– Ясно, – сказала Маяковская. – Через час выйдем на связь.

Она бросила рацию на койку и встала.

– Осторожнее, – предупредил Блок. – Если там песчаная буря, вам не понравится.

Она дружески обняла его.

– Ты всегда слишком переживаешь, – сказала она.

В раздевалке Маяковская примерила один из американских скафандров RX. Он неплохо на ней сидел, но не производил впечатления такого же надежного и прочного, как советские модели. Она пристегнула ПСЖ и прошла в шлюз.

Первую минуту или около того ее повергали в сумбур непривычный скафандр, головокружительная хватка гравитации, собственное хриплое дыхание. Приходилось аккуратно лавировать между наваленным близ купола мусором, глыбами льда, аппаратурой для старых научных экспериментов и бесконечными рядами солнечных батарей.

Затем она оказалась на вершине невысокого холма и впервые увидела горизонт, лишенный следов людского присутствия. Под мутно-розовым небом протянулись оранжевые пески, утыканные темно-коричневыми камнями. Она села на землю и, как ребенок, просеяла частички почвы между пальцев перчатки.

– Привет, Марс, – проговорила Маяковская.

Налетел порыв ветра, и песчинки запели свою песенку, ударяясь о забрало шлема.

Кейн грезил о многоцветном океане: кристаллически-бирюзовом на песчаной отмели, пурпурном в местах, где к солнцу лениво тянулась живая скала кораллов, холодном темно-синем на глубокой воде.

Впереди высилась гора Аргант, и пологую вершину ее укрывали тонкие облачные вуали; слева были заметны темно-зеленые кустарниковые заросли на припудренных песком берегах Киоса. Солнце опустилось на расстояние вытянутой руки к горизонту, и над спинами пяти десятков утомленных гребцов наконец задул освежающий ветерок, выпрямляя единственный массивный парус в центре палубы пентеконтора. Он отдал приказ гребцам. Следуя попутному бризу, они устремились в мизийскую гавань, где над водой им навстречу уже плыли густые ароматы жареного масла, спелых фруктов, сладостей и благовоний. Уже при свете городских факелов Арго пришвартовался, и они поднялись на причал. Мизийцы в грубо раскрашенных хитонах и пеплосах сопровождали команду повсюду, изнемогая от любопытства.

За трапезой он так и пожирал взглядами темноглазую женщину напротив; на столешнице их разделяла ароматно дымившая туша зажаренной овцы. Позднее, все еще чувствуя во рту привкус животного жира, а в ноздрях – густые благовония, он снова и снова погружал в нутро незнакомки набухший восставший член, прижимал ее запястья к покрытому галькой склону, следил, как в ночном воздухе медленно колышутся тяжелые груди, а льняные одеяния женщины распростерлись за спиной, подобно пенным следам за кормой Арго, и губы ее приоткрылись в безмолвном крике возмущения или, возможно, наслаждения. Кончив, он перекатился, привстал на колени и понюхал воздух. Внизу, на тропе, ведущей к источнику, кто-то появился. Он одернул хитон, прикрывая чресла, и, не обуваясь, скользнул во тьме ниже по склону, чтобы приглядеться.

Это был Гилас, любовник Геракла, при полной косметике: волосы и щеки выкрашены красным, лицо выбелено, брови подведены, в прическу вплетены цветы. Юноша нес на плече бронзовый кувшин. Кейн пошел за ним, раздраженно отметив, что Гилас не вооружен. От Гиласа и так были одни трудности: тот вечно перечил старшим, уклонялся от тяжелой гребли, не желая мозолить руки, забавы ради провоцировал Геракла на проявления эмоциональной несдержанности. Но без него Геракл не согласился бы отправиться в поход.

Кейн остановился под прикрытием кустов, а Гилас склонился к неподвижной воде. Луна стояла высоко, Кейн видел, что у источника никого больше нет. Однако мышцы его щиколоток напряглись: он чуял что-то неладное в воздухе, в том, как распространялся запах дождя, несмотря на ясное небо.

Вода ручья пришла в движение.

Кейн бы еще понял, появись на воде рябь, но нет: вся поверхность источника волновалась и изгибалась, наливаясь бледным сиянием, как если бы по ней разлили масло, но эти радужные цвета проступали из глубины. Раздалось мерное гудение, Кейн почувствовал, как резко встали дыбом волоски на руках и ногах, и подумал: это, верно, боги.

Гилас как в воду канул.

– Гилас!

Вопль исходил от Геракла, несущегося по тропе с таким шумом, словно там двигалась целая армия.

Кейн заступил ему путь.

– Риз, стой! – воскликнул он и тут же удивился своему решению использовать это странное имя.

Геракл отшвырнул его в сторону. Кейн кубарем скатился на обочину и успел увидеть, как Геракла окружает свечение, подобное призрачным огонькам на мачтах кораблей. Затем Геракл тоже пропал.

Вода замерцала и вздыбилась, и прежде чем снова успокоилась, Кейн уловил в ней образы: чаша и странный изогнутый клинок, а еще – само Руно, тяжелая овечья шкура, украшенная блистающими золотыми вставками.

– Кейн?

Этот голос раздался от источника: женский, пробудивший какие-то очень далекие воспоминания.

– Кейн, приди в себя!

Он пополз к воде. Песок размягчился под его телом, собрался в складки, свет затопил глаза и отнял зрение.

– Господи-и. Я на минутку подумала, что уже теряю тебя. Что с тобой такое, черт побери?

Кейн сфокусировал взгляд. Ему предстала темнокожая женщина с точеным лицом, склонившаяся над ним. Обрывки личности древнего моряка все еще липли к его сознанию, мешали сконцентрироваться, как в наркотическом дурмане. Постепенно он опознал Лену, вспомнил, как дрался с Кёртисом у воздушного шлюза.

– Кейн, с тобой все в порядке? Говорить можешь?

Слышал он ее с трудом. Голоса заполняли все неиспользуемые участки мозга, плавно и без потери эхо-гармонии перемещаясь из видения в эту новую реальность.

– Что ты мне дала? – выговорил он, чувствуя неожиданный прилив химической энергии, растекшейся по позвоночнику.

– Адреноген, – ответила Лена. Кейн кивнул: он слышал от химиков дяди про этот препарат, синтетический гормон, вынуждавший тело продуцировать значительные количества адреналина. У него закружилась голова, контролировать эмоции стало тяжело; он попеременно испытывал приливы ужаса, тревоги и слезного восторга, и все это время музыка в мозгу продолжала звучать.

– Ты меня вытащила оттуда, – промямлил он. – Зачем? Я думал, ты же с Кёртисом…

– Угу, – сказала Лена, – была я с Кёртисом. Кейн, он полный псих. Он наделен исключительной властью – политической, личной, сексуальной, какой угодно. Но он зависит от нее, как наркоман, и теперь, на середине пути, у него дорога уходит из-под ног.

– Русские, – проговорил Кейн, вспомнив.

– Во-во, русские. Они пообещали в полночь это место поджарить лазером, пойди что не так. Остается часа три самое большее. А может, и быстрее все произойдет, если кто-нибудь запаникует. Пора нам убираться отсюда.

– Нет, – сказал Кейн.

– Человече, есть многое на свете, о чем ты понятия не имеешь. Твой дядюшка покопался в твоих мозгах. И я не про банальную промывку мозгов, нет, я про кое-что посерьезней. Как тебе понравится имплантация биософта с непонятными функциями?

– Импланты? – переспросил Кейн. – Господи.

– Такахаси что-то про Северную Африку говорил. Они тебе воткнули в мозги этот чип, иначе ты бы вообще не встал. Он сказал, там можно программы менять при необходимости, словно картриджи переставлять.

Фрагменты мозаики встали на места. Годы подавленных амбиций, фантомные отвлекающие голоса, охлаждаемый чемоданчик с новыми модулями, подсознательные директивы НЛП, головные боли, видения, музыка.

– Как давно вам об этом известно?

– Мне? Я вчера вечером услышала. Но Такахаси, должно быть, знал все время, и твой дядя, конечно, тоже.

– Ну да, наверняка. Но это ожидаемо. Все ложится на Сюжет, не так ли?

– О чем ты?

– Мой отец погиб на шоссе, проходящем вдоль Залива, ось колеса сломалась, он врезался в бетонное ограждение. Мне было семь. Я сидел в машине, меня вышвырнуло на дорогу. Я носил мексиканские сандалии, хуарачес, и одну сандалию с меня сорвало. Когда дядя приехал ко мне в госпиталь, я был только в одной сандалии.

Лена уставилась на него, как на сумасшедшего.

– Разве ты не понимаешь? – продолжал Кейн. – По этой примете Пелий узнал человека, которому суждено было его убить. То был Ясон. Поэтому Пелий отрядил его за Руном, полагая, что Ясон никогда не вернется.

– Греческая мифология, – проговорила Лена. – Послушай, ты вообще соображаешь, где находишься? Ты в курсе, что тут происходит?

– Ну да. На Марсе. Дядя послал меня сюда на верную смерть. Но это лишь часть целого, а важен основной Сюжет. Расставание, инициация, возвращение. Ныне предстоит нам проникновение к источнику силы.

Кейн сел и увидел, что до этого валялся на грязном матраце без простыни в пустом жилом модуле. Пол усеивали пустые бутылки, использованные шприцы и пластиковые обертки.

– Что это за место?

– Кёртис прозвал его Маленьким Хуаресом. Чудесно, а?

– Нужно найти пещеру. Обычно оно там. Так Орфей спускается в ад спасать Эвридику.

– Дочь Кёртиса в пещере, – сказала Лена.

– Что?!

Вид у нее сделался смущенный, словно она поймала себя на том, что думает вслух.

– Там на склоне вулкана какая-то пещера или нечто в этом роде, и туда переселились некоторые дети, включая маленькую дочь Кёртиса.

– Почему? Что они там делают?

– У меня сложилось впечатление, что с ними не все в порядке. Врожденные уродства, генетические дефекты. Работы на пару жизней, а мне даже взглянуть на них не позволяют.

– В таком случае оно там.

– Что?

– Источник силы. Например, Золотое руно. Или Грааль. Или меч Сусаноо.

– Кейн, очнись. Это не миф. Это происходит в реальности. Настоящие русские, настоящие лазеры, и очень скоро будут настоящие трупы.

– Но что, если другой аспект происходящего реален не менее? Представь, что во Вселенной присутствует определенное напряжение, которое снова и снова разряжается тем или иным образом, но раз за разом не совсем так, как нужно. Видишь ли, Ясон добыл руно, однако не сумел как следует распорядиться им и окончил дни свои отшельником, всеми забытым и несчастным. Парсифаль узрел Грааль, но оказался недостоин его. Ямато-Такэру был великий воин, однако позволил себе дрогнуть, и это его погубило.

– И теперь твой черед? Ты так думаешь?

– Возможно.

– У меня есть идейка получше. Ты же всей этой мифопоэтической херни в университете нахватался, нет? Так вот, когда твой дядюшка вставил тебе чип в башку, он хотел добиться от тебя чего-то, но не мог напрямую сказать об этом, опасаясь, что ты его подведешь. Но биотическая цепь глючит, а может, ты оказываешь слишком сильное внутреннее сопротивление ее командам, и они, фильтруясь сквозь слои интеллектуальной хреномутии, проявляются обрывками эпосов, которых ты в юности начитался.

– Это не просто интеллектуальные упражнения. Я все это вижу и переживаю, как наяву.

– Сны? После них ты просыпаешься с криком.

– Это больше чем сны. Иллюзия присутствия совершенна.

– Да поняла я, поняла, но какой нам смысл тут оставаться-то? Как только уговорю Такахаси отклеиться от главного компьютера в лазарете, нам нужно убираться с планеты.

– Компьютера в лазарете? Он что-то про него говорил. Чем он занят?

– На первый взгляд ничем особенным, но кажется мне, что он выскребает из их баз все представляющие ценность данные и пересылает на корабль.

– Ему разве не нужны какие-то особые коды доступа?

– У него все полномочия. Кто, по-твоему, изготовил их компьютеры?

– А, ну да, – сказал Кейн. – Морган. Похоже, все, кроме меня, понимают, что тут на самом деле творится.

– Морган все это затеял. До тебя еще не дошло? Он доверяет Такахаси, потому что Такахаси никогда не предаст компанию. Тебе он доверять не может, поэтому он тебя прошил и подчинил себе.

– Ну а ты?

– А я была в отчаянном положении, и всё тут, – сказала Лена. – Я знаю слишком немногое, чтобы навредить ему, и лишена других вариантов.

– А Риз? Что с ним?

– Риз не при делах.

Не при делах, повторил про себя Кейн. В недавнем видении что-то было на этот счет, что-то про Риза. Во сне он называл Риза по имени. Желудок свело тревожной судорогой, и адреналиновый выброс тут же превратил ее в панику.

– Нужно найти его, – проговорил Кейн. – Где он?

– Я его весь день не видела. Не знаю. Но думаю, что его нужно отпустить. Он намылился в какое-то путешествие. Просто дай ему то, к чему он стремится, и тогда мы с тобой и Такахаси получим шанс на спасение.

Кейн вскочил. Адреналин помог удержаться на ногах и выровнял перспективу комнаты.

– Он нам нужен. Где эта пещера, про которую ты говорила? Можешь показать?

– Нет. И ты не должен искать ее. Там песчаная буря собирается. Если стартуем с планеты прямо сейчас, все будет в порядке. Если задержимся, у нас начнутся проблемы.

Кейн протолкался мимо нее в пустую соседнюю жилую комнату и поспешил к входной двери. Он ощутил сопротивление, вспомнил про маску, стал оглядываться.

– Кейн, не делай этого, пожалуйста.

Он увидел в углу кислородный баллон с маской и сунул его под мышку.

– Я еще вернусь, – пообещал он[13]13
  В оригинале, конечно, I’ll be back. Можно было бы подумать, что это аллюзия на Терминатора, тем более бойца Сопротивления там зовут Кайл Риз, однако Фронтера в 1984 г. опубликована раньше, чем вышел фильм, а написана еще за несколько лет до этого. Потому причинно-следственная связь здесь, скорее всего, обратная. – Прим. переводчика.


[Закрыть].

Близилась ночь; Солнце, раздутое, искаженное рефракцией, садилось в оранжевую тучу на горизонте. У западной стены почти все наблюдательные окошки были заняты, но песчаная буря не вызывала у колонистов особого интереса. Они все это уже видели, думал Кейн, им буря кажется не более необычной, чем тропический ливень на Земле. По меньшей мере половина колонистов находилась в подпитии или под кайфом, лица их обмякли и выражали тупое равнодушие. Кейн пронесся мимо них, как в ускоренной перемотке, на адреналиновых крыльях; ему мерещилось, что его движения размываются в марево света.

Он двинулся к южному воздушному шлюзу, следуя указаниям голосов, и стал торопливо, едва сдерживая нетерпение, копаться в аккуратно разложенных шлемах и комплектах ПСЖ. Он искал ранее замеченный шлем с инфракрасным визором, единственное средство обнаружить Риза во тьме среди песка. Все это в предположении, что Кейн угадал, и Риз действительно в пещере с детьми. Но там он и должен быть. Таков Сюжет.

Некоторые скафандры RX еще валялись на полу, как обмякшие жертвы взрыва; под одним из них Кейн заметил искомый шлем. Нахлобучил его на голову, включил; комната окрасилась в желтые и зеленые холодные оттенки, отпечатки пальцев Кейна на только что перевернутом скафандре стали оранжевыми царапинами.

Он скинул шлем и облачился в остальной скафандр; неловкие пальцы не поспевали за требовательными воплями в мозгу. В заключение, почти машинальным движением, он распахнул дверцу, за которой оставил свои штаны хипари, и достал «кольт» калибра 0.38.

Он понимал теперь, что это дар Моргана – с гипнотической или имплантированной инструкцией позабыть о нем до того самого момента, когда уже на Деймосе НЛП активировало его программу. Он все еще не отдавал себе полного отчета, что собирается делать с оружием, но об этом тоже рассчитывал в скором времени узнать.

На этот раз он не забыл проверить, заряжен ли «кольт»: пять камор барабана заняты тускло-бронзовыми патронами, шестая, под курком, пустует. Кейн выкинул из набора ПСЖ одну банку консервов и насилу воткнул на ее место револьвер, так что липучки на груди с трудом застегнулись.

Он уже собирался снова надеть шлем, как увидел кровь.

Три кровавых пятна размерами с монеты виднелись на полу под панелью управления шлюзом, а длинный мазок с единственным отпечатком пальца протянулся по краю двери. Кейн ни на миг не усомнился, что это кровь Риза.

Он загерметизировал шлем и вышел через шлюз в пустыню. Желтые облачка тепла клубились вокруг него, контрастируя с темно-зеленым реголитом. Гора Арсия на ИК-экране шлема была с необычайной резкостью отрисована желто-зелеными красками. Приближаясь к ней, он различал следы Риза – еле заметные светлые мазки на холодной зеленой почве. Затем, за высоким вертикальным выступом скалы, что-то полыхнуло дружелюбным красным: края металлического тамбура.

Ветер усилился так, что уже вздымал в воздух частицы песка – это указывало на скорость около сотни миль в час, но атмосфера Марса была такой тонкой, что Кейн едва ощущал сопротивление при ходьбе. Электроника шлема разделила последние бело-голубые лучи заката на яркие полосы со спектральными параметрами, несколько искаженными турбулентностью в высших слоях атмосферы. Жутковатая красота оцифрованной ночи не произвела на Кейна особого впечатления; это ведь, если разобраться, постановка, циклорама для спектакля, роль в котором полностью овладела им.

Он поднимался по сияющему склону и слушал, как поют голоса.

Последний бросок в гадании по Книге перемен: Ризу выпала пятьдесят шестая гексаграмма, Люй, Странствие. Диковинные земли и расставание: таков удел странника. Прилагалась картинка огня на вершине горы, и Риз живо представил себе гору Арсию пылающей вулканическим величием, как выглядела она, вероятно, сотни тысячелетий назад.

Он опустил монеты в карман штанов прощальным сентиментальным жестом и положил книгу в спальный мешок под койкой. Он все никак не мог согреться. Он понимал, что гипотермия вызвана страхом: центральная нервная система готовилась к надвигающейся катастрофе, снижая чувствительность.

В соседней комнате Такахаси выполнял какие-то сложные манипуляции с главным компьютером. Риз не хотел ему мешать, но время поджимало.

Он остановился за спинкой стула Такахаси и понаблюдал, как скачет курсор по строчкам кода.

– Послушай, – сказал он, – у нас проблемы.

– Какие?

Пальцы Такахаси, ни на миг не терявшего концентрации, отстукивали по клавиатуре сухой ритм, словно он играл на мараке.

– Русские.

– А что, они уже сели?

Ничего удивительного, подумал Риз, он с самого начала знал больше нас.

– Тут только половина. Половина экспедиции еще на орбите, и у них лазер.

Такахаси кивнул и скормил программу компилятору.

– И что же, по-твоему, они намереваются его использовать?

– Думаю, да, – сказал Риз. – Дали Кёртису срок до полуночи, но вряд ли Кёртис будет играть по их правилам.

– Кёртис мудак. Но какое отношение имеет это к твоим планам?

– К моим планам? – переспросил Риз.

– Риз, я не глупец. Я в курсе, чего добились детишки. Я слушал те же записи, что и ты, и некоторые иные. Я знаю, что ты забрал с деймосской базы астрометрический накопитель. Вчера у тебя под рубашкой он был, а сегодня его там уже нет.

– Такахаси, не пытайся остановить меня.

– И не мечтаю, – ответил Такахаси и отвернулся к экрану – изучать выдачу дебаггера.

– Не верю. Если Морган знал, что…

– Морган не знает. Вчера вечером я не выходил с ним на связь. Последнее, что ему известно, по состоянию на вчерашнее утро, это что мы направляемся к поверхности Марса.

На губах Такахаси возникло подобие улыбки.

– Думается, он там с ума сходит.

– Какую игру ты затеял, а? Я принимал тебя за человека Моргана.

– Я человек компании, – сказал Такахаси, – а это другое. Но в данном случае разницы никакой. Иди и делай, что задумал, а я постараюсь задержать русских, чем смогу.

– Такахаси, я…

Такахаси помотал головой.

– Удачи тебе, – сказал он.

Риз пожал ему руку.

– Спасибо.

И ушел.

Под куполом, в долгий час сиесты, тянулись аквариумные жизни марсиан. Молли, надо полагать, занята Кёртисом, пробует отговорить его от какой-нибудь отчаянной ковбойской выходки, перестрелки с русскими или чего-то такого. Он, впрочем, уже попрощался с нею, как сумел. Ему хотелось напоследок повидать Кейна, чтобы по возможности сбросить с себя груз ответственности за само пребывание Кейна в этом месте, за отцовскую роль, к которой Риз никогда не стремился.

Но, может, оно так и легче будет.

Он заметил знакомые темные тучи, наползающие с юга, и приветствовал их: под прикрытием бури выбраться за пределы базы проще. Он чувствовал, как глубоко внутри утихают эмоции, как телесная энергия отступает к ядру, как его восприятие понемногу разрывает связи с окружающим миром. Вскоре, подумалось Ризу, я стану похож на здешних зомби-фермеров, без единой мысли во взгляде.

Он боролся с собой, пытаясь не реагировать на краски предвечернего часа, такие яркие и сочные, что сквозь кислородную маску, по впечатлению, проникали даже запахи: влажные поля, резкие желтовато-коричневые ананасы, мягкие ароматы цветущих кактусов. Все вещи – в труде, сказал Риз себе, не может человек пересказать всего[14]14
  Экклезиаст 1:8.


[Закрыть].

Вместо этого он заставлял себя думать об узких кольцах Урана, подобных складкам вуали, о взоре пытливого зеленого ока планетарной туманности в Лире.

Он прошел к раздевалке у южного тамбура и закрыл за собой дверь.

Он увидел, что здесь уже произошли какие-то события: скафандры и шлемы валялись на полу, грубо разметанные во все стороны. Риз проигнорировал беспорядок, взял очень большой скафандр из дальнего угла стеллажа и начал разуваться.

– Риз…

Он развернулся: на пороге стоял Блок.

– What are you doing?[15]15
  Ты что это тут делаешь? (англ.)


[Закрыть]– спросил Блок по-английски. От волнения в его голосе сильней обычного проявился славянский акцент.

– Я в пещеру собираюсь, Блок.

Он сам не понял, зачем так ответил. Было похоже, что с тем же успехом он мог промолчать.

– Я не позволю тебе этого, – сказал Блок.

Риз снова вскинул голову. На сей раз в руке Блока обнаружился «люгер» калибра 7 мм.

– Так-так, – произнес Риз. – Значит, опять Россия? А мне казалось, ты это перерос. Я думал, ты теперь гражданин колонии.

– Не надо тут из себя доброго папочку строить, Риз. Что ты вообще знаешь про верность? Кому ты верен? Приятелям-космонавтам? Семье?

Риз вздрогнул: перед ним, как наяву, снова предстала Дженни, которую он оставил с мужем. Он мог бы попытаться к ней пробиться, завоевать и тем спасти ее жизнь.

Прекрати, приказал он себе. Нет смысла себя изводить. Слишком поздно, в любом случае слишком поздно.

– Ты даже не понимаешь, что мною движет, – продолжил Блок. – Ты не понимаешь, что значит для русского человека Родина. В вашем языке ведь даже нет подходящего слова, лишь намеки. Homeland. Что это, блин, значит-то? Вы саму идею перевести бессильны.

– К тебе это не имеет отношения, – сказал Риз. – И к России, к США, к Фронтере не имеет. Это мое дело.

– Риз, ну что за наивность. Ты сам лучше меня знаешь. Не бывает поступков, лишенных политической окраски. Все на свете связано с политикой. Я не могу тебя отпустить. Никто не уйдет отсюда, пока мы не разберемся.

Риз встал.

– Блок, ты же не станешь тут стрелять. Это слишком опасно.

Блок уравновесил правую руку на левой.

– Тогда не принуждай меня.

Риз шагнул к нему, но Блок не уступил дороги.

– Убери, – сказал Риз. – Пожалуйста. Я должен это сделать.

Их разделяло от силы шесть футов, даже меньше. Риз уставился на искаженный восприятием «люгер»: дуло расширилось, руки тянулись от рукоятки в бесконечность. Ризу показалось, что Блок намерен выстрелить. Значит, это вроде покера: выпадают ситуации, когда ты платишь за возможность увидеть карту, хотя уже представляешь себе, какой она окажется. Потому что, думал он, иногда за уверенность уплатишь любую цену.

Он сделал еще шаг, и Блок выстрелил.

На секунду Риз лишился способности связать причину – громкий резкий хлопок, едва не опрокинувший его на пол, – и следствие: вспыхнувшее в левом плече тепло, которое тут же сменилось парализующим холодом. Затем передние отделы коры головного мозга сформулировали немногословный вывод: В меня попали.

Не успел Блок выстрелить снова, как Риз надвинулся на него и сомкнул ручищи вокруг «люгера». Левой рукой он пользоваться почти не мог, но силы правой вполне хватило, чтобы сдавить пальцы Блока, заломить ствол вверх и назад, пока Блок не запищал и не попытался вырваться, и тогда Риз сделал резкое движение, заехав Блоку по переносице и щеке стволом оружия.

Блок осел на колени, Риз вырвал у него пушку немеющими, бесчувственными пальцами левой руки, после чего замахнулся правым кулаком, метя в челюсть, но промазал и ушиб костяшки о скулу противника. Тяжело дыша, он выпрямился и отступил. Блок секунду покачался, потом медленно накренился вперед и упал ничком.

Пуля пробила насквозь трапециевидную мышцу плеча Риза и вонзилась в пенопласт за его спиной, но отскочила от пластмассы основной стены, не причинив опорной структуре вреда. Хорошо, что я ее замедлил собой, подумал он.