Текст книги "Доктор Есениус"

Автор книги: Людо Зубек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 32 страниц)

Он остановился перед своим креслом, обнажил голову и стоя выслушал императорского посла.

Граф Коллальто говорил резко, его речь была пересыпана скрытыми и явными угрозами, слушая которые приверженцы Бетлена едва сдерживали свой гнев. Сам герцог слушал спокойно, лицо его было неподвижно и бесстрастно.

А Коллальто ставил условия: объявить вновь о покорности императору, разорвать союз с чешскими бунтовщиками и вернуть духовенству, а особенно иезуитам отнятое у них имущество. Если это не будет выполнено, его милости императору придется поступить по-своему.

Ответ герцога был лаконичным: он спрашивает, имеют ли послы достаточно полномочий для того, чтобы заключить с ним и с его союзниками мир. Коллальто отвечает, что его полномочия не простираются столь далеко и он не может заниматься делами союзников герцога, то есть чехов, дела которых подсудны лишь императорскому сейму.

Герцог отвечает: «Я не приму никакого решения без своих союзников. А теперь пусть послы отправляются восвояси и, если у них не будет полномочий на заключение мира не только с ним, но и с его союзниками, пусть лучше не возвращаются».

Бурные аплодисменты участников дают императорским послам явное представление об отношении собравшихся.

Выступление Коллальто на сейме было подобно грозе, очищающей воздух. Теперь и Турзо убедился в том, что договориться с императором невозможно. Зато самое время заключить соглашение с чехами.

Послы Чешского королевства и прилегающих к нему земель обещали Бетлену уплатить четыреста тысяч золотых в четыре срока. Он сам прибавит к этому двести тысяч, а двести тысяч соберут венгерские сословия. Из этой суммы сто тысяч заплатят Порте[46]46
  Порта – Турция, которой Трансильвания (на территории теперешней Румынии и Венгрии) платила контрибуцию.


[Закрыть], чтобы обеспечить мир и поддержку султана. А на семьдесят тысяч герцог в течение месяца поставит двадцать тысяч солдат.

Договор о соглашении ознаменовался великим торжеством, после чего начались приготовления к выборам Бетлена венгерским королем; выборы должны были состояться 25 августа.

– Мне кажется, что нынешнее наше посольство будет успешнее, чем ваше прешпоркское, ваша магнифиценция, – удовлетворенно промолвил Смил из Годейова.

– Полагаю, что мы можем сказать: наше посольство было успешным, – ответил Есениус.

– Давайте подождем с оценкой. Если сословия вовремя соберут деньги и Бетлен незамедлительно выставит и пошлет нам армию, то лишь тогда мы сможем говорить о подлинном успехе – добавил Берка из Дубы.

Они тогда и не подозревали, что именно эта помощь Бетлена и решит судьбу битвы при Белой Горе.

На следующий же день после возвращения из Банской Быстрицы посольство явилось в Град к королю Фридриху и потребовало аудиенции.

Король не заставил долго ждать. Он прервал свою беседу с главой сопротивления австрийских сословий и членом военного совета Эразмом Чернемблом и пригласил послов в свои покои. Затем предложил Смилу из Годейова лишь коротко осветить события: подробный отчет будет заслушан позже, когда сойдется военный совет. Король приказал незамедлительно явиться верховному канцлеру пану Велиму из Роупова и всем членам военного совета. Кроме присутствующего Чернембла, в военный совет входили Кашпар Каплирж из Суслевиц, генерал из Гофкирха, полковник Готтгард из Старгемберга, Андреас Унгнад и Бебисдорф.

– Если бы я посмел подать вашей королевской милости скромный совет, я предложил бы пригласить и графа Матеса Турна, – промолвил пан Смил. – Он как раз находится во дворце и, если не ошибаюсь, еще не ушел.

– Превосходно, я согласен. Пусть позовут и графа Турна, – торопливо проговорил король; он весьма охотно присоединялся к чужому мнению, только бы не решать самому.

Фридрих не был приверженцем строгого этикета, как Габсбурги, и поэтому в разговоре не употреблял даже «pluralis maje– staticus» – он говорил «я», а не «мы», как это было принято у особ царствующего рода. Еще раньше, чем пан Смил из Годейова начал свой отчет, король пригласил послов к столу, который стоял вдоль стены под окнами, и сам уселся во главе стола.

Смил из Годейова, который сидел рядом с королем, встал и отвесил низкий поклон. Он приготовился к речи, полагая, что короля интересуют результаты переговоров с Бетленом, но король знаком приказал ему снова сесть.

– Подождите немного, – проговорил он вежливо, словно оправдываясь. – Но нынче нам предстоит еще много разговоров, поэтому не мешало бы вам слегка подкрепиться…

Послы с удивлением переглянулись. Они уже слышали, что король весьма не прочь пригубить бокал, но не ожидали, что он будет пить и при таких обстоятельствах.

Камер-лакей принес вина, и только когда все выпили за здоровье короля, Фридрих приготовился слушать пана из Годейова.

– Можете не вставать, – разрешил ему король. – Скажите без лишних церемоний, каковы ваши дела в Банской Быстрице. Бетлен, конечно, требует денег? Я так и думал.

В то время как пан из Годейова знакомил короля с деятельностью посольства, Есениус внимательно смотрел на Фридриха Пфальцского, дополняя собственными впечатлениями суждение, составленное о короле с чужих слов.

Как-то ему пришлось видеть короля вблизи. Это было в день вступления Фридриха в Прагу. Есениус приветствовал короля перед дворцом торжественной латинской речью от имени высокой школы Карловой. Но тогда Фридрих был окружен королевскими почестями и блеском и старался придать лицу приветливо-надменное выражение, как того требовала торжественная минута. Все, кто приветствовал Фридриха в Праге, ожидали и надеялись на новый расцвет королевства. Не прошло и года с той поры, а надежды рассеялись, как дым, думы и чаяния погибли, как от майских холодов.

Король слушает, с трудом сосредоточиваясь на словах Смила. Часто посматривая на двери, словно нетерпеливо ожидая прихода приглашенных, он еще чаще поднимает свой бокал. Время от времени он приглашает и послов наполнять бокалы, а то и забывает о своем долге хозяина и пьет в одиночестве. И послы рады этому: если осушать бокалы наравне с королем, так, пожалуй, голова затуманится раньше, чем начнется совет.

Собственно, даже такая мелочь – вино при сообщении о столь важном посольстве – говорила против этого короля. Веселый и беззаботный, не прочь выпить лишний бокал – таково было первое всеобщее впечатление. Впрочем, можно было дополнить еще и другой существенной чертой Фридриха Пфальцского: он любил поволочиться за хорошенькими женщинами. Он был еще молод, всего двадцать четыре года, и хорош собой. Фридрих был весьма вежлив и предупредителен к прекрасному полу и сам более ценил свое рыцарство, чем королевский титул. Он мог поцеловать руку простой горожанке, если она была красива, и ему было мало дела до того, что королева Елизавета, дочь английского короля Иакова I, спесивая англичанка, как называл ее народ в Праге, злилась, когда узнавала о подобном поведении своего супруга или о том, что он переплывал Влтаву только для того, чтобы снискать себе популярность среди жителей Праги, которых этот поступок искренне забавлял. «Как он смеет так унижать королевское достоинство!» – огорчалась королева.

«Милый молодой человек, но что это за король!» – подумал Есениус. Он нахмурился, вспомнив о своих двух посольствах и о бедах, которые надвигались на королевство, как черные тучи затягивают постепенно весь горизонт.

Из задумчивости вывел Есениуса приход верховного канцлера пана Вилема из Роупова.

Король оживился. Он приказал камер-лакею придвинуть кресло канцлера поближе к своему.

Фридрих желал бы, чтобы канцлер был рядом, и он мог бы вовремя получить нужный совет. Без канцлера он чувствовал себя как без рук и не мог принять ни одного решения.

Вскоре собрались все члены военного совета; пришел и граф Турн, один из командующих сословного войска.

– Я просил вас участвовать в этом совете с тем, чтобы вы послушали о переговорах, которые вело наше посольство с Габором Бетленом, и чтобы вы могли принять решение по этому вопросу. Пан из Годейова, можете приступать к докладу.

Смил из Годейова изложил по-немецки все, что происходило в Банской Быстрице.

На лицах участников совета сначала отражалась только радость. В особенности когда пан Смил подробно описывал встречу, которую оказали чешскому посольству в Банской Быстрице. И следующая часть сообщения обрадовала их, ибо пан из Годейова не забыл ни одной подробности, которая увеличивала значение и славу посольства; все радовались, что добрая слава о Чешском королевстве разносится далеко по свету. Но когда пан Смил коснулся самого важного – вопроса о деньгах, о цене военной помощи Бетлена, – лица присутствующих нахмурились. Четыреста тысяч талеров! Дороговато, но что поделаешь? Собственно, все дело не в цене, есть еще более важный вопрос: где достать деньги?

Выслушав сообщение, король поблагодарил главу посольства за столь успешное завершение дела и похвалил действия его, а равно и остальных членов посольства.

– А теперь мы постараемся разрешить задачи, которые поставлены перед нами, – произнес, поднимая бокал, король.

Все последовали его примеру.

Потом король Фридрих вынул из кармана свои часы-луковицу:

– Я попрошу вас, господа, высказаться кратко, поскольку через час мне предстоит отправиться на охоту.

Есениус поднял голову и взглянул на пана из Роупова, ожидая его возражений против подобной торопливости. Но верховного канцлера слова короля ничуть не удивили. Очевидно, не впервые король предпочитал развлечения государственным делам.

«Куда заплывем мы на корабле, ведомом таким кормчим?» с горечью подумал Есениус, и у него тоскливо сжалось сердце.

Деньги, деньги и снова деньги – вот о чем говорили на совете.

– Надо предложить жителям Праги дать нам заем, – высказался верховный канцлер.

Король, который всегда соглашался со всем, что ни предложит верховный канцлер, на этот раз не решился высказать свое одобрение. Он смотрел на остальных членов военного совета, приглашая их высказаться. Но все молчали. Они хорошо знали, что, выступая против верховного канцлера, они выступят и против себя. Потому что, кроме горожан, есть только два источника, из которых можно черпать деньги: евреи и знать. Последнее – только на крайний случай, если другого выхода не будет.

И граф Турн высказал общие мысли, когда добавил к словам канцлера:

– Не следует забывать и о евреях…

Все одобрительно зашумели. Ну конечно же! Ведь деньги и евреи это так же связано между собой, как лето и тепло, рана и боль, жажда и вода. Еврейская община – кладезь более неистощимый, чем серебряные Кутногорские или Приибрамские копи. В подобных случаях забывать о евреях нельзя.

– Большую помощь могло бы оказать нам увеличение оброка, – сказал генерал Гофкирх. – Я убежден, что не все возможности еще исчерпаны.

Король ждет, что скажут другие, но никто больше не проронил ни слова. Все знают, каково может быть четвертое предложение, отчего же они боятся произнести эти слова?

Есениус сознает всю мучительность положения. На память приходят слова горожан и простого люда: господа всегда ищут, как бы свалить тяжесть на других. И вот он собственными глазами убедился в этом.

Наконец, когда молчание нестерпимо затянулось и все участники совета уставились в землю, словно что-то искали, за это неблагодарное дело взялся сам король.

Дворянскому сословию следовало бы показать пример, пожертвовав на всеобщее благо.

Это был меткий выстрел. В чем бы ни упрекали короля, на этот раз он вел себя правильно.

Фридрих взглянул на верховного канцлера, и пан Вилем из Роупова с готовностью кивнул.

– Вполне согласен с вашей королевской милостью, – проговорил он. – Я сам при последнем сборе налогов исполнил свой долг и пожертвовал для общего блага перья цапли со своей шляпы. А моя супруга собственноручно связала для одного из сражающихся солдат рукавицы.

Верховный канцлер с удовлетворением смотрит на членов военного совета и послов. Члены совета презрительно усмехаются, хотя никто не решается высказаться вслух. Ведь, если на весы положить их собственные пожертвования, они вряд ли перевесят перья цапли, о которых жители Праги сложили уже шутливую песенку.

Наконец высказался Эразм Чернембл.

– Не выплаченные наемникам деньги превышают уже два с половиной миллиона золотых. Если к ним мы прибавим требования Бетлена, то это составит почти три миллиона золотых. Такую сумму мы едва ли соберем за счет добровольных пожертвований. Пожертвования должны быть больше, мы не можем все бремя свалить на горожан и крепостных. Я знаю, неприятно отрезать от своего, но, если благо королевства и успех нашей борьбы действительно нам дороги, мы должны глубже покопаться у себя в сундуках. План займа у горожан и новых податей с еврейской общины я не считаю удачным. Нельзя так обременять подданных налогами.

Лицо верховного канцлера все более и более вытягивалось при словах Чернембла. Он переглянулся с паном из Бебисдорфа. «Если ему охота копаться в сундуке, пусть-ка покопается прежде в своем, а наши оставит в покое!» Пан из Роупова посмотрел на графа Турна, стараясь прочесть и в его взгляде одобрение. Но граф Турн сделал вид, что не замечает вопросительного взгляда канцлера. Он прекрасно знал, что происходит в армии сословий, и условия, в которых находился деревенский люд. Он знал, что Чернембл прав, и, хотя это горькая правда, ее придется принять как лекарство.

– Пан Чернембл сказал нам только о своем несогласии с тем, что было предложено. Но этого недостаточно. Что же предложит нам он сам?

Чернембл, точно ожидая этого приглашения, без колебаний высказал свои мысли. Ясно, он об этом подумывал и прежде.

– Раньше чем налагать новые подати, необходимо взыскать старые долги. И не считаться ни с какими отговорками и отсрочками, но требовать с каждого все сполна. Чтобы иметь возможность поступать столь строго, каждый сборщик должен быть уверен, что налог взимается справедливо.

– На это есть главный сборщик налогов; военный совет не может этим заниматься, – возразил верховный канцлер.

– Я и не настаиваю, чтобы этим занимался военный совет, – спокойно возразил Чернембл, – я только обращаю ваше внимание на то, что не всегда выполняется. Не раз случалось, что с тех, кто налог заплатил, сборщики взимают дважды, трижды, хотя многие господа не платили еще ни разу.

– Это отдельные недосмотры, – небрежно заметил верховный канцлер, как будто речь шла о мелочи.

– Нужно все это выяснить, – приказал король и посмотрел на Чернембла. – У вас еще какие-нибудь планы?

– Да, – ответил Чернембл, повышая голос. – Это вопрос о непомерно высокой оплате службы ряда старших офицеров.

Генерал Гофкирх и полковник Старгемберг беспокойно заерзали. Генерал недовольно откашлялся и обиженно проговорил голосом, напоминающим рычание медведя:

– От командира зависит боеспособность армии. Именно потому мы все силы должны приложить к тому, чтобы командиры были довольны.

Граф Турн счел должным вмешаться в этот все обостряющийся обмен мнениями:

– Я согласен с господином генералом, нам действительно безразлично спокойствие командиров, но равно важно, чтобы и армия была спокойна. А в армии не все в порядке. Я позволю себе предложить вашей королевской милости и военному совету подробное донесение.

– Я просил вначале выяснить вопрос с оплатой высших чинов – раздраженно сказал Чернембл, опасаясь, что при подробном разговоре об армии забудут о его плане.

Начали обсуждать оплату высших чинов, причем выяснилось, что жалованье некоторых генералов равно жалованью целого полка наемников. И, когда командиры получают какие-то суммы на оплату наемникам, они сперва возмещают недостатки собственного жалованья и только остаток делят между солдатами. Неудивительно, что недовольство среди солдат растет, многие полки открыто взбунтовались. Сам главнокомандующий сословного войска Маннсфельд, если бы ему не удалось смирить бунтующих солдат несколькими сотнями золотых, выданных из его личных денег в счет будущего жалованья, поплатился бы головой.

Командиры требуют жалованья на полный состав войска. При вербовке, как известно, каждый командир сообщает количество солдат, находящихся у него под началом, и берет деньги в расчете на это количество наемников. Но в боях состав армии уменьшается, новой вербовки не объявили, а жалованье выплачивают на полный состав войска и на тех, которые давно погибли. По рапортам о выплаченном жалованье против императора сражается гигантская армия сословий, а в действительности нет и половины.

Король уже несколько раз смотрел на часы, потому что час выезда на охоту приближался.

Чернембл, заметив нетерпение короля, постарался покончить со своими расчетами.

– Как я уже сказал, нельзя возлагать на крестьян большие подати. Но я знаю чудесное лекарство, которое способно воодушевить крепостных так, чтобы они отдали за наше дело добровольно все, что они еще способны дать.

– Слушаем, слушаем! – зашумело собрание (тогда им не пришлось бы так глубоко залезать в собственные карманы).

– Дайте крепостным свободу! – произнес Чернембл, повысив голос, и каждое его слово падало на головы присутствующих, как удар молота. – Тогда у них будет за что воевать.

Что тут началось! Будто разворошили осиное гнездо. Разочарование, огорчение, гнев – все было в голосах господ, собравшихся в королевском покое. Никто и слышать не хотел о таких вещах. Нет, такой ценой они не желали добровольной помощи народа. А кто же будет отрабатывать барщину? Неужели потом платить за работу собственным крестьянам? Неслыханно! Нет, невыгодна такая торговля! Война может через короткое время кончиться, и она кончится победой Чешского королевства – зачем же дорогой ценой покупать то, что и так можно получить? Зачем приносить такие жертвы? Победа над императором может в таком случае стать Пирровой победой. Нет, нет, никакого союза с народом, иначе мы больше потеряем, чем приобретем.

Все единогласно отвергли план Чернембла.

Король встал, собираясь уйти.

– Продолжайте без меня, – сказал он, когда все присутствующие поднялись со своих мест. Он положил часы в карман и добавил – Председателем будет пан верховный канцлер.

Король ушел. Пан из Роупова пригласил присутствующих подкрепиться вином. Возможно, от выпитого вина, а возможно, от радости, что все пришли к соглашению, отвергнув план Чернембла об освобождении крепостных, но все, кроме Чернембла, пришли в отличное расположение духа и отчет графа Турна об армии приняли без существенных разногласий, хотя то, что говорил Турн, не казалось им обнадеживающим.

Бунтующая армия – это, конечно, дело серьезное, но это можно легко исправить – нужны деньги. Хуже другая весть: в Южной Чехии – крестьянские волнения!

Верховный канцлер хмурился, на переносице у него пролегли зловещие морщинки.

– И что им опять надо? Ведь весной, когда разгорелся мятеж в Бехынске, мы удовлетворили все их требования.

– Не все, а только два, – вежливо заметил граф Турн. – Мы заплатили им за сожженные и вытоптанные посевы и позаботились о защите их от насилий наших наемников. А третье – снятие крепости – было отсрочено. Об этом, мол, речь пойдет после окончания войны.

– Хорошо, хорошо! – нетерпеливо сказал пан из Роупова. – Но ведь крестьяне согласились с этой отсрочкой. Так чего же им еще?

– Наше второе обещание не было выполнено. Не в нашей власти обеспечить крестьянам охрану от нашего же войска. Наемники разоряют крестьян хуже неприятеля.

– Но ведь с согласия его королевской милости мы издали указ о том, что крестьяне могут обороняться против насилии наемников, – ответил верховный канцлер, весьма удивленный тем, что в действительности все выглядит вовсе не так, как он и члены военного совета представляли здесь, в Праге.

– Что может сделать один человек или даже целая семья против оравы озверевших солдат? Солдаты не получают жалованья, они голодны, разве удивительно, что они грабят и убивают? Крестьяне, конечно, защищаются. Чтобы лучше защищаться, они собираются толпами. А если они оказываются достаточно сильными, они бьют всех, кого попало, – не только наемников, но и своих панов. Настоящий бунт.

Есениус слушал с удивлением. Хотя в Праге и поговаривали скверное об армии, он считал, что сообщения преувеличены. А тут от людей, облеченных такой властью, он узнал, что действительность намного хуже всех слухов. Это другая, менее известная сторона медали в войне. С одной стороны, искатели приключений, для которых война стала ремеслом и источником легкой наживы, вместе с ними толпы жестоких, на все способных людей, которые готовы воевать за любого, кто больше заплатит, а с другой – народ, который терпит страдания за чужие интересы, который идет воевать, но не знает, за что: все равно приходится рисковать своей шкурой.

Только теперь, когда начали говорить о положении народа и о возможностях увеличить его боеспособность, слово взял Есениус. Он говорил о нужде, которую видел в Верхней Венгрии, и о надеждах, которые народ возлагает на результаты войны.

– Я врач и при исполнении своего долга встречаюсь с бедностью весьма часто, – говорил он. – Но я стараюсь поддаваться не сочувствию к тем, горе которых я каждодневно наблюдаю, а изо всех сил стремлюсь уменьшить это горе. Если мне удается это, я радуюсь. Если же нет, я подчиняюсь воле божьей, посылающей нам муки. Но, благородные господа, существуют не только те страдания, которые посылает нам промысел божий и против которых мы бессильны. Есть страдания, которые причиняют нам люди. И против этих страданий можно и должно воевать. Нужно многое изменить. В Венгрии король Габор Бетлен много обещал и много начал уже осуществлять. Надо бы обратить внимание его милости короля Чехии на это обстоятельство и напомнить ему о том, что нужно для пользы людей нашего королевства.

Пан Вилем из Роупова смотрел на пана из Годейова с удивлением и упреком. От себя говорит Есениус или от имени всего посольства? Пан Смил из Годейова только пожал плечами. Жест этот должен был означать, что Есениус ничего не сообщал ему о своем выступлении и говорит только за себя.

Чернембл одобрительно кивал Есениусу, и его взгляд говорил: «Вот видите, он подтверждает мои слова».

Верховный канцлер больше не морщился; он ответил Есениусу язвительно:

– Мы весьма благодарны вашей магнифиценции за то, что вы ознакомили нас с вашими взглядами врача на положение в нашей стране. Но если ваша магнифиценция не может предложить лекарства от упомянутых вами недугов, нам придется принимать решение без учета требований вашей науки. С сожалением должен констатировать, что военный совет не может воспользоваться предложениями его магнифиценции доктора Есениуса, поскольку… как бы это выразиться… они непосредственно не связаны с посольством. Не желает ли кто-нибудь из членов посольства дополнить сообщение пана Смила из Годейова?

Никто не ответил. Для чего? Все существенное сказал уже пан из Годейова – кто пойдет против ветра? Ответ канцлера, хотя и вежливый, был, в сущности, окриком.

Радость от успешного посольства сменилась в душе Есениуса горечью и печалью. Все шло по старой, привычной дороге, и все попытки как-то повернуть события наталкивались на скалу себялюбия знати и безразличия ее к интересам общественным.

Лавина неслась уже так стремительно, что не было силы ее остановить.