Текст книги "Доктор Есениус"

Автор книги: Людо Зубек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)

НАЧАЛО БУРИ

Первой заботой Есениуса было составить для директоров подробное описание своего заключения (директора, в сущности, были чешским революционным правительством). Это описание снабжено было длинным, подробным названием. Таков был в то время обычай. Есениус описал все с того дня, как его арестовали, до самого дня освобождения. По совету директоров, это описание напечатали и издали. А когда книга вызвала живой интерес, он перевел ее на немецкий язык и в этом же году издал по-немецки.

В день святого Георгия состоялись выборы нового ректора. Ректора выбирали два раза в год: весной, в день святого Георгия, и осенью – в день святого Гавла. Снова выбрали Есениуса.

Директора ценили его политические способности, протестантские сословия уважали его, а профессора университета, хотя и сердились на него, что, мол, ради политических страстей он забывает университет, были рады, что благодаря заслугам Есениуса значение университета в бурные годы конца второго десятилетия XVII века столь возросло.

Легковерные люди – а кто тогда не был легковерен? – произносили имя Есениуса не только с почтением, но и с боязнью, особенно после смерти императора Матиаша. После тяжелой болезни император Матиаш во второй половине марта умер. Когда Есениус услышал известие о смерти императора, он не хотел в первую минуту даже верить этому. Какое-то неприятное предчувствие стало томить его. Ведь он писал на стене, ни о чем не думая, – и лишь король Фердинанд придал надписи какой-то особый смысл. Есениус никогда не верил, что это предсказание исполнится. Сколько всяческих пророчеств твердили люди! И, если из ста предсказаний девяносто восемь не исполнилось, а два случайно исполнились, о тех девяноста восьми никто и не вспоминал Но о тех двух пророчествах, которые по чистой случайности исполнялись, твердили все. И Есениус подпал под это правило. Случайно исполнилось его «предсказание» – даже не его собственное, ведь это было предсказание Кеплера, – и люди готовы предположить, что он в сговоре со злыми силами. И тщетно бы он стал объяснять им теперь, что это была всего лишь шутка, – никто бы не поверил. И теперь не оставалось ничего иного, как смириться с такой нежеланной славой.

Наследником императора Матиаша стал Фердинанд II. Его непримиримая борьба против всяких «ересей» явилась главной причиной чешского восстания.

До сих пор чешские сословия, принимающие святое причастие под двумя видами, считали свою борьбу оборонительной, они защищали свои права. Поэтому они и выбрали дефензоров для охраны веры. И потом все время подчеркивали, что они верны императору. Но теперь, когда больше года шли бои между императорской армией и сословным ополчением, каждому стало ясно, что дальше невозможно играть в жмурки: сражаться против императорской армии и уверять императора в своей верности. Пора было открыто объявить цели восстания. И открыто выступить против Фердинанда.

В августе было решено низложить Фердинанда и выбрать нового короля.

Многие боялись такого шага: Фердинанд сочтет это оскорблением своей особы и всего Габсбургского дома.

– Мы не выбирали Фердинанда королем, мы только признали его по требованию покойного императора Матиаша. Нам просто навязали его, – так говорил вице-канцлер Михаловиц. – И, если теперь мы выберем другого короля, мы ни в чем не будем виноваты перед Фердинандом.

– И напротив – это наилучшая возможность восстановить исконные права сословий, которым только и пристало избирать чешского короля, – решительно поддержал его пан Кашпар Каплирж.

– Нам бы нужно выбрать королем нашего человека, а не чужеземца, – присоединился Криштоф Гарант. – Пусть пан Будовец скажет, что он думает по этому поводу.

Все обернулись к Вацлаву Будовцу, который сидел нахмурившись и в раздумье теребил конец своей седой бороды.

После такого прямого обращения Будовец встал и сказал:

– Если я должен высказаться откровенно, то я не согласен ни с одним из высказанных мнений. По мне, так нам вообще никакой король не нужен. Чехия и прилегающие к ней земли должны быть не королевством, а свободной общиной, как, например, Нидерланды.

Зал зашумел множеством взволнованных голосов. Свободная община, республика – это неслыханно! Об этом и говорить нечего! Впрочем, уже нашли, кому предложить чешский престол: курфюрсту[45]45
  Курфюрст – выборщик императора, владетельный князь Священной Римской империи.


[Закрыть] Фридриху Пфальцскому.

Низложение Фердинанда и избрание нового короля должен был решить сейм, созванный на лето.

– Что вы скажете об этом выборе? – спросил Есениуса профессор Кампанус, когда окончился совет ректорского сената.

Есениус наморщил лоб.

– В этом вопросе даже среди директоров нет единства. Шлик решительно против Фридриха. Он предлагает избрать королем саксонского курфюрста Иоганна Георга. Но курфюрст не желает чешской короны; он не хочет ссориться с Габсбургами. Савойский герцог Карл-Эммануэль католик, у него мало надежды быть избранным на чешский престол. Остается Фридрих Пфальцский.

– Одно несомненно: Фридрих – кальвинист, и что касается религии, нам опасаться нечего. А в остальном… вряд ли его будет волновать благо королевства Чешского.

– Сословия рассчитывают, что, обратясь к Фридриху, они получат помощь его тестя – английского короля Иакова Первого. Я, конечно, не искушен в высокой политике, но думаю, для Иакова Испания важнее Чехии. То есть он не станет поддерживать своего зятя и чешских протестантов, чтобы не поссориться с Испанией, а отсюда и целый ряд последствий…

– Я знаю, Нидерланды, – озабоченно проговорил Кампанус.

Он был посвящен в сложности большой политической игры, которую вели чешские сословия. От разговора с Есениусом он не ожидал ничего нового, он хотел только проверить собственные надежды и сомнения.

– Да, Нидерланды, которые на собственном опыте испытали тяжесть борьбы за свободу совести, Нидерланды охотно помогли бы, если бы помогла Англия. Да, получается заколдованный круг…

– …выход из которого нам придется искать самим, – добавил Кампанус.

Так обсуждали кандидата на королевский трон не только Есениус и Кампанус, но люди во всем королевстве. Многих мучили скрытые опасения: а не получится ли так, что от одного несчастья мы избавимся, а другое накликаем?

Но быстрое течение событий остановить уже было нельзя.

На святого Руфа, 26 августа 1619 года, чешский сейм выбрал двадцатитрехлетнего Фридриха Пфальцского чешским королем, объявив предварительно избрание Фердинанда недействительным.

– «Alea iacta est» – «Жребий брошен», – сказал проректор Петер Фраделиус, когда на всех башнях пражских храмов зазвонили колокола в честь новоизбранного короля. – Теперь спор Фердинанда с сословиями может быть разрешен только силой оружия. Я не верю, чтобы Фердинанд смирился со своим изложением и признал нового короля. Как это отразится на нас, на академии?

– Мы должны приготовить какую-нибудь торжественную речь, чтобы от имени академии приветствовать нового короля, когда он прибудет в Прагу, – насмешливо ответил Есениус.

Фраделиус вздохнул:

– Действительно, теперь нам не остается ничего иного, мы должны расхлебывать кашу, которую заварили директоры.

Есениуса неприятно задело сомнение в тоне проректора.

– Так ты, Петер, не согласен с нами? Не одобряешь меня?

– Кому дело до мнения университета в этих бурных событиях, – отозвался миролюбиво Фраделиус, как будто желая смыть с себя заранее подозрение, что принадлежит к противоположному лагерю. – Все мы обязаны защищать нашу святую веру и права университета, которые даны были его основателем, блаженней памяти императором Карлом Четвертым. Только я боюсь, как бы нам не очутиться в самом центре событий. И тут важно наше личное отношение к происшедшему…

Фраделиус остановился и внимательно посмотрел на ректора, как он отнесется к его словам…

– Наше личное отношение не может отличаться от нашего официального отношения как деятелей университета, – твердо ответил Есениус, и на его лице отразилось неудовольствие.

– Мы служим Афине Палладе, а не Аресу, – так же твердо проговорил Фраделиус. – Избрание Фридриха означает неизбежно войну.

– Иногда приходится служить обоим божествам или перейти на службу другого божества, – настаивал ректор, но убедить Фраделиуса ему не удалось.

Проректор придвинул свой стул ближе к креслу Есениуса и сказал вполголоса:

– Для чего ты суешься в самый огонь, Иоганн? Ведь тебя лично это дело не касается. Пусть чехи выпутываются сами. Для чего вмешиваться нам, чужеземцам?..

Последнее слово Фраделиус произнес шепотом, но оно прозвучало, как взрыв.

Есениус резко отодвинул кресло.

Он подошел к Фраделиусу, облокотился о край массивного дубового стола.

– Ты понимаешь, что говоришь, Петер? – проговорил он c изумлением. – Разве мы тут чужеземцы? Я не считаю себя чужеземцем. Прага мне дом, хотя я здесь и не родился. Разве Прага не стала тебе родной?

Фраделиусу стало стыдно, и он поспешил оправдаться:

– Я не говорю, что не люблю Прагу, но… Родина ученых – весь мир. Если бы я был профессором в Сорбонне, я любил бы Париж, и судьба французов меня так же интересовала бы, как интересует ныне судьба чехов…

Есениус, сильно взволнованный, прошелся по комнате и вернулся к Фраделиусу:

– Нет, Петер, я не верю, не могу поверить, чтобы тебе было все равно, живешь ты в Праге или в Париже… и что тебе безразлична судьба чехов. Возможно, прежде и я бы так же ответил. Для меня Падуя или Виттенберг не отличались раньше от Праги. Ведь я относительно с легким сердцем переехал из Праги в Вену. Но в Вене понял, чем для меня стала Прага. Когда я был в Праге, меня не тянуло в Виттенберг. Но, когда я переехал в Вену, я почувствовал себя как в изгнании и все время тосковал по этому прекрасному городу над Влтавой. Прага стала моей настоящей родиной. Я не знаю, как тебе лучше объяснить это, но думаю, что во мне отозвался голос крови. Горное Ясено далеко от Праги и речь людей в горной Венгрии отлична от речи пражан, но все равно: когда я в первый раз услышал чешский язык, на эти звуки отозвалось что-то в моем сердце, как будто бы с самого дна выплыли воспоминания… И сразу я почувствовал себя здесь как дома. Ты понимаешь, раз я так привык к окружению – нет, точнее – я слился с ним, как капля сливается с морем, – меня стали радовать радости этих людей и печалить их заботы, я чувствую себя одним из них. И поэтому я не очутился в тупике, Петер, как это случилось с тобой. Если сражаться придется не только словом, я готов к этому.

Он положил Фраделиусу руку на плечо и сказал сердечно:

– Подумай, Петер. Я не верю, что мы окажемся в противоположных лагерях. Мы должны быть вместе.

Фраделиус смотрел на ректора, как будто бы не верил искренности его слов. И, чтобы рассеять свои сомнения, спросил прямо:

– Ты хочешь, следовательно, соединить не только судьбу академии, но и свое будущее с судьбой чешского мятежа? А ты понимаешь, что в случае неуспеха это может стоить жизни?

Ректор в упор посмотрел в глаза проректору и решительно ответил:

– Да, я твердо решился. И не говори о мятеже. Это справедливая борьба. Речь идет о лучшем, что есть в этом королевстве, о душах, об их спасении, о доблести, которой всегда отличался народ чешский среди других народов. Я верю, Петер, что и ты пойдешь с нами. И надеюсь, что ты поддержишь план, который я хочу предложить на ближайшем ректорском сенате: чтобы и мы, академия, призвали к оружию наших крепостных и поддержали таким образом сословия в их борьбе против Фердинанда.

– Ваша магнифиценция, университетское ополчение готово.

Педель стоял по стопке «смирно», как будто сам был солдатом, и это впечатление усиливалось тоном, каким отдавал он рапорт.

– Позови проректора и всех профессоров, – сказал ректор

– Проректор и профессора готовы; они ждут вашу магнифиценцию, – так же по-военному ответил педель.

– Хорошо, сейчас иду.

Во дворе Главной коллегии ждали только прихода ректора. Это было событие весьма выдающееся в жизни университета, поэтому во дворе, кроме профессоров и студентов, собрались все служители и соседи университета. А сорванцы сбежались со всей Железной улицы.

Посреди двора стояло четверо крестьян. Выстроившись в ряд, они хмуро глядели перед собой. Это были крепостные университета, которые пришли в Прагу, подчиняясь приказу о всеобщей воинской повинности. Общины должны были послать на каждые шестнадцать домов по одному ополченцу. Ополчение составляло часть наемного войска сословий.

Из крепостных общин университета пришли эти четверо, которые и предстали сейчас перёд ректором для того, чтобы он убедился, в каком они состоянии и смогут ли они достойно охранять интересы университета и сословий.

Это и был «мунштрунк». Чешский язык в те времена был в значительной степени пересыпан немецкими выражениями, а что касается слов военного обихода, они почти все были немецкими.

В зале к ректору присоединились профессора, а потом вся процессия медленным, торжественным шагом спустилась во двор. Студенты и соседи расступились, пропуская профессоров.

Временный командир ополчения, какой-то усатый студент, который служил раньше в наемном войске, скомандовал:

– Смирно!

Крестьяне, сгорбленные от работы и нужды, с трудом выпрямили спины и попытались выполнить команду.

Есениус обошел свой «гарнизон».

Картина, увиденная им, отнюдь не казалась обнадеживающей. Все четверо были уже немолодые люди, с худыми, морщинистыми лицами. Одеты кто во что горазд. На головах старые, заржавленные шишаки, в руках оружие: у одного – ружье, у другого – самострел, у третьего – алебарда, вооружение же четвертого составлял обыкновенный шест. Двое затянуты в кольчугу, надетую прямо на заплатанные кацавейки. Обладатель ружья красовался даже в каком-то военном мундире. А на четвертом ничего военного не было, по виду он больше походил на лесоруба.

В руках сильных мужчин и такое вооружение полезно, но что будут делать с таким старьем эти немощные старики, которым больше пристало бы возиться с внучатами, чем воевать!

– Почему пришли именно вы? – спросил Есениус самого старшего, голова которого, как грушевое дерево в мае, была вся белая. – Вы сами вызвались? Разве у вас нет мужчин помоложе и посильнее?

При его словах, произнесенных миролюбивым и сочувственным тоном, и остальные «солдаты» придвинулись ближе.

Седой старик горько усмехнулся:

– Кто же пойдет добровольно? Да и какой из меня солдат? Полвека назад я воевал против турок, но тогда было совсем другое дело. А теперь? Рихтар приказал идти, что делать? Те, кто помоложе, должны работать. Даром говорил я, что стар, немощен.

– И со мной так же! И у нас так было? – вмешались и остальные. Они забыли про построение, обступили Есениуса и стали жаловаться.

Командир не решался прикрикнуть на «солдат», поскольку сам ректор допустил такое грубое нарушение дисциплины. Он только подавал им знаки, приказывая снова стать в строй.

Есениус заметил знаки командира и смутился. «Мунштрунк» превратился в выслушивание жалоб. А ведь дело важное.

– Вот что: закончим «мунштрунк», потом придете в масхауз, и там поговорим.

Командир счел момент удобным, чтобы вмешаться. Он отдал приказание, и крестьяне постарались принять самые воинственные позы. Слова ректора ободрили их. «Мунштрунк» кончился.

Возвратившись с профессорами в университет, Есениус попросил их, если им не трудно, принять участие в чрезвычайной беседе, на которой он хочет поговорить с университетским ополчением.

Крестьяне оставили оружие в прихожей, не выпуская из рук шишаков.

Старик, с которым перед тем разговаривал Есениус, и теперь выступил вперед, чтобы говорить за остальных.

– Ты сказал, что в ополчение тебя назначил рихтар, – начал Есениус, – и что молодых, сильных мужчин оставили дома, потому что они нужны для работы?

– Истинно так, ваша милость, – подтвердил старик, а остальные дружно кивнули.

– Ведь только мы, крепостные, должны исполнять все повинности, – вмешался другой, тощий и длинный, с бельмом на глазу. – Господа и кто побогаче дают выкуп, а мы – свою шкуру…

– Да уж какой там выкуп! – воскликнул третий «солдат», невысокий, растрепанный, с лохматыми бровями. – Они только напишут, что, мол, дадут столько-то и столько-то денег, а сами не дают. Говорят, господа задолжали вербовщикам кучу денег. Даже представить трудно, какая это сила. Ежели какой бедняк задолжает оброк, так уж пристав непременно заявится и возьмет все, что есть, а ты подыхай с голоду. Такая нынче жизнь.

Профессора молчали. Что они могли сказать? Университет должен был представить ополченцев – разве они отвечают за то, что рихтары послали именно этих бедняков?

– Покорнейше просим вашу милость, отпустите нас домой, – стал просить самый старший, который, очевидно, был самым смелым. – Мы немощны, дома у нас семьи, внуки… Да и по работе мы кое на что полезны. Дома мы еще что-то сделаем, а на войне от нас какой прок?

Тут уже все стали жаловаться хором.

– Но согласитесь, добрые люди, что университет должен представить кого-то в ополчение.

Крестьяне склонили головы. Никто не решался сказать, что университет может отделаться выкупом. И профессора тоже молчали – дубовый, окованный железом сундук, вмещающий университетскую казну, был пуст.

Только Кампанус подошел к делу с другой стороны.

– Каждый из нас в эти времена должен приносить какие-то жертвы, – произнес он. – Ведь мы защищаем истинную веру господа нашего Христа, который пожертвовал своей жизнью за нас всех. Жертвы, которые мы приносим во славу его, – только малая мзда за всю его великую любовь к нам, грешникам.

Казалось, что слова Кампануса подействовали. Крестьяне задумались.

Через некоторое время снова заговорил старик:

– Да, господь наш терпел и отдал жизнь за нас за всех. Но почему за него страдать должны только мы, крепостные? Почему не хотят они заслужить царствие небесное?

Серьезное возражение. И Есениус понял, что в разговоре с этими простыми людьми он находится в невыгодном положении.

– Но ведь вам не стоило бы жаловаться, – отвечал он с упреком. – Разве вам здесь плохо? Ведь вы находитесь на содержании, как профессора и студенты, а работы от вас не требуют никакой.

Старик поскреб в затылке:

– Если бы нам и вперед оставаться в Праге, мы бы и слова сказали. В жизни нам не было так хорошо, как теперь, но, если нас пошлют воевать, снова придется голодать.

Есениус оглянулся на профессоров, намерены ли они продолжать разговор.

Но все молчали, и он разрешил крестьянам уйти. Решение профессоров им сообщат потом.

– Полагаю, что не стоит посылать их на войну, – проговорил в раздумье Кампанус.

Профессора заерзали в своих креслах.

Все чувствовали, что зашли в тупик. Если они не выставят ополчения, зачем было вызывать их в Прагу? Университету ведь солдат не надо…

– По домам отпустить мы их не можем, – возразил ректор, – потому что университет как владелец крепостных должен выставить какое-то ополчение. Но мы должны послать других – из огня да в полымя.

Где выход?

Проректор Фраделиус нашел выход.

– По Праге бродит сейчас множество всяких подозрительных людей, большей частью беглых наемников, с которыми ухо надо держать востро. Кто-то должен охранять наш славный Каролинум от этого сброда. И поэтому мы можем взять у директоров разрешение оставить наших солдат здесь, в Праге, дабы они охраняли профессоров и имущество академии.

Такой план всем понравился. Все единодушно хвалили его и попросили ректора, чтобы он переговорил об этом с директорами.

Есениус сам был рад, что они так мудро разрешили вопрос.

Но, когда он задумался над этим случаем, ему стало грустно.

Да, все очень сложно. Господа всеми дозволенными и недозволенными способами стараются увильнуть от воинской повинности. Народ не хочет воевать, потому что не знает, за что воевать.

А наемники воюют за деньги. Только директорам нечем платить, и наемные солдаты бунтуют либо дезертируют.

«Боже, навстречу какому будущему мы идем?» – спрашивал себя Есениус. Тщетно искал он ответа на свой вопрос.

Будущее разверзлось перед ним, как черная пропасть.

БАНСКАЯ БЫСТРИЦА

Положение Чехии ухудшалось с каждым днем. Необходимо было искать новой помощи.

Чешские сословия решили направить посольство к герцогу трансильванскому Габору Бетлену, возглавлявшему венгерские сословия, которые также выступили против императора Фердинанда II. Бетлен созвал сейм в Банской Быстрице, и все ожидали, что на нем разрешатся самые волнующие проблемы. Положение в Венгрии было крайне тяжелым, и народ во всей стране надеялся, что после этого сейма многое изменится.

Чешские сословия также много ожидали от этого сейма. Возглавлять посольство назначили представителя дворянского сословия Смила из Годейова. Кроме того, в посольство назначили Кристиана Андерспаха Берка из Дубы и из Липего и ректора Пражского университета Иоганеса Есениуса.

Когда Есениусу сообщили о назначении, он потребовал несколько дней на размышление. Опыт прешпоркского посольства не изгладился еще из его памяти, и новое приключение хоть и прельщало его, но одновременно и страшило. А кроме того, его немного задело, что возглавлять посольство назначили не его, а Смила из Годейова. Но, поразмыслив обо всех преимуществах этого назначения, доктор Есениус должен был признать, что решение было верным. И поэтому по прошествии трех дней он объявил директорам, что принимает назначение. И на его решение повлияли также некоторые другие доводы: отъезд посольства заставил забыть все личные заботы и опасения. Теперь мысли были заняты высшими интересами. А главное – он лично знаком со многими венгерскими магнатами еще со времени пребывания в Прешпорке с первым посольством. И, что было важнее всего, один из самых могущественных венгерских вельмож, Имрих Турзо, сын Георга Турзо, хорошо знакомого с Есениусом, был весьма к нему благосклонен. Сословиям было известно, что роль Турзо на сейме будет велика. Опыт с прошлым посольством Есениуса сказал, что одного лица недостаточно для такого важного дела. И поэтому сословия решили отправить в Быстрину посольство из трех человек: двоих представителей знати и одного дворянина. И надлежащую свиту.

Пять дорожных карет катились по ухабистой пыльной дороге по направлению к Банской Быстрице с северо-востока, от моравско-венгерской границы, которую они пересекли на Вларском переходе. На колесные оси налипла сухая грязь, пыль покрывала кареты густым слоем – по всему было видно, что они едут издалека.

Это было чешское посольство к Габору Бетлену. Прагу оно покинуло 2 июня 1620 года, а нынче 13-е, и рассчитывало к вечеру этого дня прибыть в Быстрицу.

Чешское посольство в Быстрице приняли истинно по-королевски. Около сотни самых знатных венгерских магнатов вышли на четверть мили от города – на верхний конец Радвана – и там ждали гостей. Трубили трубачи, кони вставали на дыбы; как звезды в небе, блестели в золотых лучах заходящего солнца драгоценные камни на одежде венгерских дворян, и глаз не знал, на чем остановиться, – на великолепных одеждах знати или на превосходных лошадях.

После приветствий вся процессия двинулась к Банской Быстрице, где послам было приготовлено достойное их званию жилье.

Банская Быстрица в те летние месяцы года 1620 изменилась до неузнаваемости. Одна только свита герцога Габора Бетлена состояла из двух тысяч солдат и множества придворных герцогини. И каждый участник сейма полагал делом чести иметь с собой достойную свиту вооруженных слуг. Самая большая после герцога свита окружала Имриха Турзо.

Бетлен поместился в городской крепости. Остальные вельможи и посольства заняли все большие дома на главной площади, а солдаты расположились лагерем в садах или на окружающих город лугах. Свита занимала все служебные помещения.

Никогда доселе Быстрица не видела такого множества людей.

Сейм был созван 26 мая, но герцог прибыл только 9 июня, а некоторые посольства еще позже, и сейм фактически не начинался.

В четверг перед полуднем сверкающая карета герцога остановилась перед домом; на площади, где разместилось чешское посольство; в этой карете и отправились в замок легаты.

Путь был коротким, не более двухсот шагов, замок находился тут же, в другом конце площади, но, несмотря на это, на площадь стеклись сотни зрителей. И каждый отметил про себя, что герцог послал за легатами собственную карету.

Почетный караул солдат, который встретил перед замком посольство, свидетельствовал о том, что оно было на съезде одним из самых значительных. И понятно: ведь уже тому два года, как чехи восстали против Габсбургского дома и, не остановившись на этом, низложили короля Фердинанда и выбрали другого. Бетлен также боролся против императора, против Габсбургов; и он больше всего желал отвоевать самостоятельность Венгерского королевства и соединить его с герцогством Трансильвания.

Чешское посольство собралось на широком подворье Быстрицкого замка, ожидая его временного хозяина Не успели все как следует оглядеться, как распахнулись бесшумно двери и к ним навстречу, приветливо улыбаясь, вышел Габор Бетлен.

Все видят его в первый раз, но знают, что это он. Приземистый, с головой, ушедшей в плечи, на первый взгляд в нем нет ничего величественного. И лицо его, до половины заросшее густой черной бородой, скорее неприятно. И все же в нем есть что-то притягивающее, отчего, раз увидев, хочется увидеть его вновь. Это глаза. Большие черные глаза, которые светятся глубокой мудростью. В его взгляде не сквозило обычное высокомерие, присущее высшей знати. Воля, решимость идти своей дорогой до конца – вот что светилось в его глазах. А кроме того, людей подкупали его искренность и простота в обращении.

Пан Смил из Годейона произнес приветственное слово от имени короля Фридриха и чешских сословий, после чего между ним, герцогом и канцлером Пехи завязался сердечный разговор.

Пока не прибыли послы Моравии, Силезии и обоих Лужиц, не могли начаться и официальные переговоры. Наконец послы прибыли.

В силезском посольстве состоял и доктор медицины Гашпар Дорнавиус, о котором Есениус много слышал как о славном ораторе. Они сразу же познакомились.

Теперь, когда все собрались, предстояло выполнить еще один долг: вручить свои верительные грамоты. Герцог решил, что этот торжественный обряд произойдет в воскресенье, до полудня, сразу же после богослужения.

Чешские послы велели приготовить в доме, где они остановились, торжественный обед. Бетлен поручил Имриху Турзо и канцлеру Шимону Пехи непременно присутствовать на этом обеде, чтобы предложить послам некоторые вопросы, на кои им следовало получить ответ. Вопросы касались денежных средств. Их нужно было немало.

Легаты потребовали время на размышление и обещали дать герцогу исчерпывающий ответ.

А теперь забудем на время все заботы и почтим эти скромные дары божьи, которые нам в меру своих способностей приготовила здешняя кухарка, – пригласил гостей пан Смил из Годейова.

Есениус сидел рядом с доктором Дорнавиусом.

– У вас легатский опыт больше моего, – доброжелательно проговорил Дорнавиус, хотя Есениус при первых его словах подумал, что доктор имеет в виду его пребывание в венской тюрьме. – Как вы думаете, можем ли мы питать хоть какую-нибудь надежду на успех?

Доктор Дорнавиус был благообразный старец с разделенной надвое бородой и большой плешью, которую покрывали крупные капли пота.

– Я полагаю, что основой нашего успеха может быть то, что нам предложил в качестве второго вопроса герцог: денежные средства. Чем скорее мы предоставим деньги, тем скорее герцог вышлет армию.

– Вы думаете, что сословия сумеют найти требуемую сумму? Какова должна быть сумма?

– Сумма невелика – четыреста тысяч золотых, – веско ответил Есениус.

Дорнавиус тихонько свистнул.

– Да, это сумма! Нелегко будет сословиям собрать столько денег!

Есениус кивнул.

Дорнавиус развивал свои мысли далее:

– Я опасаюсь, весьма опасаюсь, что и деньги не обеспечат нам помощи герцога. Вы слышали, что говорят послы императора? Что Фердинанд прикажет изгнать из Вены и вообще из Австрии всех до единого протестантов.

– Сомневаюсь, что он решится на такое, – заметил Есениус, – поскольку это имеет и другую сторону. А что, если бы, скажем, герцог предпринял те же меры по отношению к католикам?

И король Фридрих… Нет, я не верю этому, это обернулось бы против государства…

Обед кончился, и возобновились переговоры. Турзо советовал послам договориться с императором.

Есениус и Дорнавиус умолкли и стали слушать беседу.

– Как видите, и его милость герцог еще не сжег за собой всех мостов, – говорил Турзо. – Пока здесь находятся императорские послы, есть еще возможность договориться.

Юный граф искренне был убежден в возможности осуществления своего плана.

Но многоопытный Смил из Годейова не позволил увлечь себя и ответил с сомнением:

– Император не желает мириться с чехами. Ведь всем нам знакомо его изречение: он, мол, не будет спать спокойно до тех пор, пока не вырвет с корнем в своей империи ересь.

Но Турзо и против этого высказал свои возражения:

– Императорские послы прилагают все усилия к тому, чтобы герцог заключил с императором прочный и безопасный мир.

– Да, нам известно об этом, – согласился Годейовский, – однако император согласен вести переговоры с его милостью герцогом как с наместником Трансильвании и Венгрии, но ни в коем случае не желает вести переговоры с Чехией и относящимися к Чехии провинциями, то есть с союзниками герцога. От нас он требует капитуляции; мы должны вернуть ему трон и изгнать нынешнего чешского короля Фридриха. А с этим, разумеется, мы не желаем согласиться.

Эти доводы признал разумными и Турзо. И все же он не верил, чтобы император не пошел на уступки в этом вопросе.

– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы избежать войны, – заключил он.

И послы выразили ему благодарность за усилия мирно разрешить спор чешских сословий с императором.

Первого августа на сейм прибыло новое императорское посольство, во главе с графом Коллальто.

На почетном месте в зале, где происходил сейм, под красным балдахином стояло кресло для герцога Бетлена. Граф Коллальто, который вошел в зал раньше, чем герцог, прошествовал прямо к почетному месту и опустился в кресло, не снимая шляпы. Этим он дал понять присутствующим, что представляет здесь императора.

Зал зашумел, как улей. Некоторые порешительнее схватились за эфес шпаги и только ждали знака, чтобы обнажить оружие. Но без герцога они ни на что не могли решиться.

Вошел герцог. Все встали и приветствовали его долгой овацией. Только граф Коллальто по-прежнему надменно восседал на возвышении. Все взгляды обратились к нему. И сразу наступила гробовая тишина. Как поступит герцог? Прогонит наглеца? Или покинет зал? Ничего подобного не произошло. Только зловещий огонек блеснул в глазах герцога и уголки рта скривились в усмешке.