Текст книги "Доктор Есениус"

Автор книги: Людо Зубек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

Кеплер стал серьезным. Великая задача, которую он взял на себя, еще не вполне разрешена.

– Мне недостает еще одного. Требуется уточнить скорости, с которыми планеты вращаются вокруг Солнца, открыть закономерность между орбитами отдельных планет. Но я верю, что и это мне удастся. Теперь мне будет легче работать…

Есениус быстро встал и движением руки остановил Кеплера:

– Простите, Иоганн, что я прерываю вас. Но то, что вы говорите, так прекрасно, что я должен разбудить Марию.

Кеплер хотел удержать его, но Есениус был уже в другой комнате.

Он вернулся через минуту.

– Сейчас она придет, только оденется.

– Жалко нарушать ее сон, – смущенно сказал Кеплер.

Есениус опять жестом остановил его:

– Она не простила бы мне, если бы утром узнала, что вы были тут и объявили мне о своем открытии, а ее при этом не было.

Мария пришла румяная от первого сна. А улыбка ее была полна теплоты и участия.

– Я очень, очень рада, что с этой великой новостью вы прежде всего пришли к нам. Вы даже не знаете, как мы ценим такое доверие,

– Я боялся, что вы рассердитесь, ведь такой поздний час… но я не мог усидеть дома. Если бы вы знали, что я чувствую! Я взволнован куда больше, Иоганн, чем когда мы впервые смотрели в телескоп на Луну. Как бы это сказать… я думаю, что это открытие огромной важности. Больше всего меня занимал Марс. Иоганн знает, каким трудным для астрономов был расчет пути этой планеты. При предположении, что путь Марса окружность, мы должны были использовать вспомогательные величины, при помощи которых мы старались объяснить разницу между теоретическими расчетами и практическими наблюдениями, которые противоречили друг другу. При эллипсоидной орбите расчеты полностью совпадают с практическим наблюдением. Это так просто и притом так величественно!

Его слушали с восхищением. Есениус по достоинству мог оценить открытие Кеплера. Он чувствовал удовлетворение, что многолетняя работа Кеплера увенчалась успехом, но вместе с тем в нем заговорило и другое чувство, чувство жалости к самому себе – ведь ему до сих пор не удалось сделать ничего столь же великого. В чем причина? В том, что он не нашел еще правильной дороги?

Мария не могла постигнуть всего величия открытия Кеплера. Она не знала, что от темных древних эпох, когда человек впервые осмелился полными любопытства глазами взглянуть на тайны Вселенной и попытаться разгадать ее сложную механику, этот черноволосый слабогрудый человек с бледным лицом первый высказал мысль, которая не приходила в голову еще никому. Она не чувствовала холодящего величия минуты, в которую они двое – Иоганн и она – стали участниками огромной радости Кеплера. Она еще не понимала, что их друг своими двумя положениями вывел астрономию из хаоса ложных теорий и открыл перед ней ясную дорогу. Но тем не менее Мария искренне радовалась, что Кеплер именно с ними пришел поделиться своей удачей.

Долго продолжался этот дружеский разговор, главное слово в котором принадлежало Кеплеру. До поздней ночи он развивал перед ними свои мечты о последствиях своего открытия. Наконец Кеплер заметил, как уже поздно, и торопливо простился.

– Я должен был бы зайти еще к Бахачеку, – сказал он уходя. – Я уже представляю, как широко откроет он глаза и как будет радостно хлопать себя по бокам. Но очень поздно. Я пойду к нему утром. Доброй ночи.

– Доброй ночи, Иоганн. Пусть снятся вам после этого великого дня приятные сны, – сказал Есениус, пожимая ему руку.

– Желаю вам еще много таких успехов, – взволнованно проговорила Мария.

Они стояли у ворот, пока он не свернул за угол.

– Счастливый человек! – прошептала Мария. – Теперь ты видишь, Иоганн, что у Кеплера есть ясная цель?

Он не ответил. Только сжал ее руку.

Весной Есениус и Мария переехали в новый дом. Исполнилось желание пани Марии. Отныне их жилье было светлым и красивым, а из окон открывался вид на башни и шпили Старого Места и на зеленые королевские сады.

Теперь она могла принимать гостей. И как же она ждала их прихода в своей новой квартире! Всю неделю перед великим днем она очень волновалась. Ведь обещал быть вице-канцлер с супругой! Кроме них, были приглашены Кеплеры, Залужанские и все профессора университета с ректором Бахачеком во главе.

В воскресенье, после богослужения, прежде всех пришли к Есениусу профессора. Девять человек в магистерском платье привлекли внимание на улице. Впереди важно шествовал тучный ректор Бахачек, по левую его руку высокий и стройный декан Кампанус, оба в пурпурных мантиях. За ними – остальные профессора в темно-голубых или черных мантиях, все с красными беретами на головах. Магистр Троилус Гагиохоранус, который читал «Этику» Аристотеля, шел, углубленный в разговор с магистром Вавринцем Бенедикти, словаком из Недожар в Венгрии. За ними шел профессор Альбертус из Каменка, великий знаток и любитель древнееврейского языка, магистр Скала, вдохновенно преподававший чешскую историю, магистр Пэониус, который читал «Политику» Аристотеля, профессор Вратиславский, комментатор Цицерона, и, наконец, Матей из Судет, профессор права.

Едва пани Мария успела встретить их, как пришли Залужанские, и тут же под окнами загремела карета Михаловица.

Последними прибыли Кеплеры; они жили дальше всех.

Наконец гости разместились и можно было подавать обед.

Пани Мария не ударила лицом в грязь. И, если обед не был таким богатым, как ужин у Михаловицев, зато все было так вкусно приготовлено, что гости хвалили от чистого сердца.

На этот раз с торжественной одой явился Бахачек. Темой его оды было имя хозяина: Есениус – Ясень. В оде Бахачек желал, чтобы жизнь в новом доме росла и зеленела, как зеленеет растущий на доброй почве ясень.

После обеда, когда мясные и пряные блюда были запиты хорошим глотком вина, развязались языки и у остальных гостей. Но, хотя за столом находилось девять профессоров, разговор коснулся не университета, а политики. Ведь Чехия напоминала в то время закрытый котел с кипящей водой. Содержимое его бурлит, клокочет: котел под давлением пара начинает дрожать, и никому не известно, как долго он сможет выдержать. Выпустить пар, перестать подкладывать огонь – или же предоставить котел его судьбе, пусть себе разорвется.

Император очень постарел, и его здоровье настолько ухудшилось, что временами он бывает невменяем.

Он не занимался государственными делами, не участвовал более в заседаниях Тайного совета и не допускал к себе врачей. Все время он проводил среди своих коллекций или в лабораториях алхимиков. Месяцы проходили, прежде чем он подписывал какую-нибудь государственную бумагу, и неудивительно, что положение в стране весьма усложнилось. Все больше росло недовольство правлением Рудольфа.

Наконец против императора взбунтовался и его родной брат эрцгерцог Матиаш.

– Правда ли, что эрцгерцог Матиаш идет на Чехию с двадцатью тысячами войска? – спросил вице-канцлера Залужанский – ведь Михаловиц должен был знать больше, чем они.

– К сожалению, это так, – серьезно ответил Михаловиц, и по его голосу чувствовалось, каким важным он полагал это событие.

– На чьей же стороне будем мы: императора или Матиаша?

Этот вопрос задал Бахачек. Он имел в виду университет и чешских протестантов, потому что университет был тесно связан с протестантскими сословиями.

Михаловиц ответил:

– Наши сословия теперь точно между мельничными жерновами. С одной стороны, пан Жеротин сулит нам от имени Матиаша золотые горы, только бы мы нарушили присягу императору и перешли на сторону Матиаша. С другой стороны, император теперь, когда он в затруднительном положении, будет уступчивее и обеспечит нам религиозные свободы. Правда, если верховный канцлер и испанская партия не отговорят его. Увидим, на чем порешит сейм.

– Для чего эти околичности? – горячо воскликнул Бахачек. – Нам бы надо последовать примеру мораван и присоединиться к Матиашу. Что вы на это скажете? – обратился он к остальным гостям.

Но все молча ожидали ответа пана вице-канцлера.

– Трудно трясти сливовое дерево, пока плоды не созрели, – отозвался Михаловиц. – И в подобных делах нельзя принимать опрометчивое решение. То, что сделали венгры, австрийцы и мораване, – бунт против государя. Для чего нам становиться на противозаконный путь, когда всего можно достигнуть и законно?

– Вы думаете, Рудольф согласится? – опять спросил Залужанский.

– Обстоятельства принудят его выбрать какой-нибудь один путь: против Матиаша или против сословий. Я думаю, что уступить чешским протестантским сословиям будет для него меньшим злом, чем уступить Матиашу, ибо с одной стороны – свобода веры, с другой – потеря земель. Но еще неизвестно, сочтет ли партия Лобковица потерю некоторых земель меньшим злом, чем уступки протестантам. А канцлер в данном случае использует все свое влияние на императора.

– На императора должен повлиять и кто-нибудь из наших, – выпалил Бахачек.

– Но кто? Ведь все важнейшие должности в руках католиков, нам трудно даже попасть на прием к императору. Если бы Кеплер помог нам…

– Я политикой не занимаюсь. Меня интересуют лишь небесные явления, – защищался Кеплер.

Вмешался Залужанский:

– Да, от Кеплера большой пользы не будет. А может быть, помог бы доктор Есениус?

– Откровенно говоря, занятия врача да еще научная работа отнимают мое время настолько, что я не в силах заниматься еще и политическими делами. И потом, мне кажется, несовместимым с моей честью участвовать в чем-нибудь, направленном против императора.

Михаловиц постарался рассеять его сомнения:

– Ни о чем подобном никто и не помышляет. Нам хотелось бы только, чтобы кто-нибудь преданный нам и находящийся вблизи императора помог бы нам предъявить наши требования. У меня довольно значительный пост, но доступ к императору для меня не свободен. А если бы вы, доктор, замолвили словечко Рудольфу, вы много сделали бы для нас. Я не требую от вас ничего, что бы противоречило вашей верности государю… Так как же, можем мы рассчитывать на вашу помощь?

Есениус ответил не сразу. Это предложение отличалось от предложения испанского посланника. На этот раз речь шла о деле, близком ему. Здесь, в этом королевстве, в этом прекрасном городе, он не чувствовал себя чужестранцем. Возможно, Михаловиц прав: он должен сделать то немногое, чего требуют от него. Ведь это ничуть не противоречит его совести.

Он встретился взглядом с Марией. Она кивнула.

Тогда Есениус ответил вице-канцлеру:

– Я считаю ваше дело своим. Будет у меня возможность что-нибудь сделать для вас, я сделаю это охотно. Но я не могу обещать вам ничего определенного.

В рабочем кабинете императора с утра было шумно. Секретарь императора Ганневальд и тайные советники убеждали своего господина не ожидать Матиаша, а заблаговременно покинуть Прагу и ехать в Германию. Немцы останутся ему верны, они не оставят своего императора.

– Дорог каждый час, ваше императорское величество. Если вы будете долго размышлять, вы попадете в руки вашего надменного брата эрцгерцога Матиаша и…

В многозначительном молчании, которое следовало за этим «и», император как будто видел свою дальнейшую судьбу: Матиаш с огромным войском на подступах к столице, осада Праги, кровопролитие на улицах, взятие Града, пленение императора и заключение в каком-нибудь заброшенном замке… Бррр… Даже подумать страшно! И еще страшнее, что Матиаш способен на это. С юных лет в нем кипит неукротимое тщеславие, которое ничто не в силах сдержать. Имей Рудольф деньги, он выставил бы против Матиаша порядочную армию! Но казна опять пуста.

С тяжелым сердцем отдал он триста тысяч золотых из своего кармана. Но разве это отвратит грозящую опасность? На эти деньги можно завербовать самое большее тысяч пять-шесть наемников. А у Матиаша их больше двадцати тысяч.

Пожалуй, правы советники: лучше уехать. И уехать скорее. Дорог каждый час. Но…

– Что же будет с нашими коллекциями?

– Жизнь вашего императорского величества важнее всех коллекций. Самое ценное погрузим на возы и отвезем, куда только вы прикажете. Мы можем снарядить пятьдесят, сто или двести возов…

Советники нетерпеливы. У них земля горит под ногами, они ряды быть уже где-нибудь за границами государства, где не нужно бояться дикого Матиаша. На императора нельзя положиться; Напрасно обещал он уехать из Праги, нет нужды, что он теперь как будто решился, – через минуту он может переменить решение. Да смилуется над нами бог!

Нужно как можно скорее вынудить императора отдать приказания готовиться в путь.

Но император размышляет. Хотя он уже согласился уехать, покинуть Прагу, он еще не решается скрепить свое согласие приказом. Снова в нем заговорил демон сомнения. А вдруг Матиаша можно остановить какими-нибудь обещаниями? Или же случится что-нибудь непредвиденное, что разрушит замыслы его коварного брата? Пути провидения неисповедимы. Ох, если бы можно было как-нибудь повлиять на это провидение! Будь жив Тихо Браге, он наверняка дал бы ему хороший совет. Он бы прочитал в звездной книге, чем закончится авантюра Матиаша. Возможно, он подсказал бы, как победить его, взять в плен…

И император ушел в приятные мечтания: вот перед ним плененный Матиаш ждет решения своей судьбы. Он дождется того, чего заслужил: смерти. Смерть! Разгоряченная фантазия императора прядет пряжу приятных грез. Матиаш падает перед ним на колени и просит милости, молит, чтобы император сохранил ему жизнь. Какая сладкая минута вкусить плоды победы! И в императоре отзывается голос крови. С его мятежного и спесивого брата достаточно такого унижения. Рудольф не отплатит ему злом за зло. Он великодушно решает заменить смертную казнь пожизненным заточением в каком-либо из королевских замков.

В то время как император упивается своими мечтами, советники в нетерпении ожидают окончательного решения.

Они его не дождутся, потому что Рудольф вдруг приказывает:

– Позовите верховного канцлера!

Поникли головами императорские советники, нахмурились лица высших имперских чиновников. Они чувствуют, что император опять, как угорь, выскользнул из рук.

Четко отдаются на каменных ступенях шаги секретаря, посланного за верховным канцлером паном Зденеком Попелом из Лобковиц.

И канцлер не заставляет себя долго ждать. Назревают великие события, и ему приходится нелегко.

В императорском рабочем кабинете Лобковиц нашел советников Ганневальда и Аттемса. Император задержал их у себя, чтобы они поддерживали его против канцлера, потому что император не может решиться покинуть Прагу, не хочет и оставаться.

– Мы пригласили вас для того, чтобы объявить о нашем намерении покинуть престольный город, – проговорил император неуверенно, скосив глаза на своих советников.

– Куда намерены вы отправиться, ваша императорская милость, в эти смутные времена? – спросил в великом удивлении канцлер.

– Я еще не знаю точно… возможно, к нашему племяннику Леопольду в Пассау. Мы желали отправиться к курфюрсту Саксонскому, но он сообщил, что не готов к нашему приезду.

– Но отчего ваша императорская милость хочет покинуть Прагу? – спросил Лобковиц и с упреком посмотрел на обоих советников: он хорошо знал, откуда ветер дует.

– Наш мятежный брат Матиаш приближается к Праге с большой военной силой. Мы не можем отдаться ему на милость… Нам грозит опасность.

Лобковиц приблизился к императору, опустился на одно колено и воскликнул:

– Ваша императорская милость не может так поступить! Покинуть королевство теперь, в час величайшей опасности? Все ваши верные подданные ждут, что вы встанете во главе их и будете защищать свои священные права, свою корону. Ваша императорская милость, вы не можете покинуть Прагу! Вы не можете бросить королевство! Это было бы предательством…

Император наклонился к канцлеру, словно желал помочь ему встать.

Советник Аттемс не мог молча слушать, как страстно канцлер отговаривает императора, и, забыв об этикете, раздраженно обратился к Лобковицу:

– Предательство по отношению к его императорской милости совершают те его советники, которые скрывают от него истинное положение, уменьшают значение грозящей опасности и мало заботятся о жизни императора. Ваша императорская милость, отвратите слух свой от подобных советов.

В глазах Лобковица зажегся недобрый огонь. Ганневальд и Аттемс немцы, им мало дела до чешского королевства. Для них Рудольф II – только римский император, для Лобковица Рудольф – прежде всего чешский король.

– Один из предшественников вашей милости на престоле чешском, Ян Люксембургский, сказал: «Бог даст, не случится того, чтобы чешский король бежал с поля битвы!» Наше королевство готовится к бою. Ваша императорская милость не может уклониться от этого боя, – закончил Лобковиц.

Рудольф, который не любил слушать неприятные вещи, отвернул болезненно искривленное лицо и закрыл уши руками.

Ганневальд думал, что император больше не желает слушать верховного канцлера, и счел удобным вмешаться:

– Ваша императорская милость, в пане Лобковице говорит только чиновник королевства, который не думает о более широком отзвуке событий. Когда ваша милость будет в безопасности, можно будет обратиться к императорским курфюрстам, а с их помощью ваша милость сможет потом вернуться в Чехию и прогнать узурпатора.

Император безнадежно посмотрел на своих советников. Слова верховного канцлера подействовали на него. И Лобковиц ковал железо, пока оно было горячо.

– Вы думаете только о собственной шкуре, – говорил он советникам. – Судьба королевства безразлична для вас. Глупцы, разве вы не понимаете, что достойнее защищать свою землю до последней капли крови, чем без боя отдать ее врагу, а потом с кровавыми потерями добывать снова?

Потом он обратился к императору:

– Ваша императорская милость, если вы покинете Прагу, вы утратите все, возможно и императорскую корону. Если вы останетесь, вы можете еще многое сохранить.

Аттемс подошел к Лобковицу.

– Вы отличный политик и не можете не видеть, какими опасностями чреват ваш совет для его императорской милости, сказал он. – Если его императорская милость захочет выставить против Матиаша армию, сделать это можно только за счет уступок чешским общинам, то есть протестантским общинам. Я думаю, это ясно для вас. И я не понимаю, как вы можете примирить со своей совестью верного сына церкви эту игру на руку лютеранам и еретикам.

– Аттемс прав, – вновь заныл император, который сокрушенно слушал этот горячий обмен мнениями. – И папский нунций и испанский посланник советуют нам не идти больше на уступки протестантам. И вы, пан канцлер, до сих пор были согласны с этим. Поэтому мы не можем объяснить себе столь быструю смену ваших убеждений. Что же, и вы предали нас?

Канцлер снова опустился на колени, схватил правую руку императора и поцеловал ее.

– Как может ваша императорская милость думать обо мне такое! Я готов в любое время положить за вас жизнь.

Император опять сделал ему знак рукой встать. Потом спросил:

– Но до сих пор вы нас уговаривали не покидать Прагу. Как же вы хотите позаботиться о нашей безопасности? Что вы советуете нам сделать?

Аттемс и Ганневальд удвоили внимание.

Император устало, апатично смотрел на верховного канцлера. Он не видел спасения. Так или иначе, за все придется платить самой высокой ценой. Все соединилось против него, – что же может посоветовать Лобковиц?

– Ваша императорская милость должны договориться со своим братом эрцгерцогом Матиашем.

Рудольф готов был выслушать из уст верховного канцлера любой неприятный совет, но этот он воспринял, как укол кинжалом. Он снова отвернулся и заткнул уши.

Лобковиц ждал. Он еще не кончил, не сказал самого главного.

– Лучшего совета у вас нет? – упавшим голосом спросил император.

– Нет, ваша императорская милость, это единственная возможность спасения. Если вы хотите сохранить для себя Чехию и Моравию, то должны отдать Матиашу Венгрию и Австрию. И, кроме того, сделать его наследником чешского. престола. Естественно, что ему нужно обещать полное прощение. И его приверженцам и войскам.

Император вздохнул. Где же прекрасные мечты о мести, которыми он только что упивался?

Его положение таково, что просить придется ему. Рудольфу просить Матиаша, чтобы тот принял королевскую корону! Чтобы он удостоил принять большую половину страны, а ему, императору, оставил меньшую! Какое унижение, какой позор!

Нет, он не мог согласиться с планом канцлера.

– Мы пошлем к эрцгерцогу кардинала Дитрихштейна, чтобы выговорить наивыгоднейшие условия… – Император замолчал. О, только бы не принимать сейчас окончательного решения! Отдалить его… ждать… заставить ждать… пусть решит время… – Мы могли бы не торопиться с этим… с наследованием.

– Без этого от эрцгерцога ничего не добьешься, – сказал канцлер.

– Постараемся не говорить о наследовании, – снова повторил император. – Если эрцгерцог не согласится, мы предложим ему и наследование.

Лобковиц до этой минуты изо всех сил старался быть терпеливым. Но, когда он увидел, что императора не убедишь, он решился говорить открыто. Он очень учтиво попросил императора не закрывать глаза на правду и избегать последствий собственных ошибок.

И Лобковиц начал перечислять эти ошибки, допущенные императором в течение многих лет. Это была долгая речь. Император чувствовал себя так, как будто ему на голову лили расплавленный свинец. Но у него не было сил прервать канцлера и заставить его вспомнить о почтении к своему государю.

Он слушал, опустив голову, и, возможно, именно теперь увидел многое в настоящем свете.

Когда верховный канцлер кончил, император кивнул. Голова его все больше и больше опускалась на грудь. Казалось, он согнулся под тяжестью этих упреков.

Наконец Рудольф поднял голову и проговорил с тоской:

– Ну хорошо, предложите ему наследование. А теперь оставьте нас одних. Мы слишком устали от этого разговора.

Долго сидел так император в высоком кресле, подперев голову.

Через некоторое время в комнату проскользнул камердинер и спросил с поклоном, не нужно ли чего его императорской милости.

– Нет, ничего, не мешай нам думать… Или подожди! Проводи нас в Испанский зал.

Камердинер, привыкший к императорским причудам, не удивился этому приказу. Он подал императору трость с набалдашником из слоновой кости, набросил ему на плечи плащ и проводил в Испанский зал.

– Жди нас здесь и никого не впускай.

До позднего вечера ждал камердинер у дверей Испанского зала.

Император сидел перед мраморным Илионом и снова, как уже много раз до этого, наслаждался его красотой. Часы и часы он мог неподвижно сидеть и смотреть на любимую статую, которая сияла белизной мрамора, как будто от нее исходил свет.

Благотворное чувство полного покоя, которое всегда посещало его при созерцании этого изваяния, сегодня было особенным, до сих пор не изведанным. Глубокая печаль легла на нахмуренное лицо императора. Здесь ему не нужно было притворяться, скрывать свои чувства. Возможно, каменный герой понимал его тяжелые душевные муки лучше, чем люди, которые принуждали его делать столь мерзкие вещи. Лучшие минуты в жизни он провел здесь, в немом разговоре с Илионом.

Наконец император встал, приблизился к изваянию, провел рукой по холодному мрамору и грустно прошептал:

– Благодарю тебя, Илион, благодарю тебя за всю эту красоту!

Потом он еще раз обвел взглядом свои сокровища, грустно усмехнулся и вышел.

Ночью император во второй раз пытался лишить себя жизни. С обнаженной грудью он бросился на оленьи рога, висевшие низко на стене. Но сердце не задел, а причинил себе лишь легкое ранение.

И ненавидимый всеми, вызывающий жалость император должен был и дальше нести бремя своей странной судьбы.