Текст книги "Поэзия Марины Цветаевой. Лингвистический аспект"

Автор книги: Людмила Зубова

Обзор всего материала показывает, что, развивая конкретные и абстрактные значения слова верста (версты) преимущественно на основе активизации признака дальности и его гиперболизации, М. Цветаева устанавливает многозначные связи между различными значениями этого слова в своем идиостиле. При этом она в большинстве случаев опирается не только на семантические соответствия между значениями слова в языке (парадигматические отношения), но и на словообразовательные и фразеологические связи (синтагматические отношения слов и морфем), становящиеся у нее основой образности, преимущественно метафорической. Из всего этого ясно, что семантическое развитие слова в идиостиле Цветаевой реализует потенциальные возможности языка, определяемые очерченными в естественном языке направлениями изменений. Наиболее смелые семантические преобразования представлены в стилизованных контекстах из «народных» поэм-сказок М. Цветаевой «Царь-Девица» и «Молодец» и включены в стихию просторечия: известно, что языковые преобразования и происходят в первую очередь в некодифицированных разновидностях языка. Поэтому не исключено, что аналогичные значения могут быть обнаружены в говорах и просторечии.

2. ГЛАГОЛ БЫТЬ

Употребление глагола быть в поэзии М. Цветаевой связано с осмыслением наиболее абстрактного и значимого понятия бытия, понятия очень существенного для М. Цветаевой. Все ее творчество отражает постоянное стремление найти ответы на вечные для философии и для искусства вопросы «Что есть бытие?», «Что есть жизнь?» Уже сама постановка этих вопросов связана с мыслительным максимализмом, попыткой познать абсолютное, лежащее за гранью эмпирического опыта. М. Цветаева ищет ответы на эти вопросы всю жизнь. Рост личности поэта определяет его постоянные споры с самим собой и противоречивость как исходных позиций, так и выводов. Эта противоречивость объясняется также предельным свободомыслием М. Цветаевой, независимостью ее позиции от каких-либо догматов философии, религии, этики и эстетики. При этом творчество М. Цветаевой возникает и развивается на почве, подготовленной всей мировой культурой от античности до XX в. Постулаты, выработанные мировой культурой, становятся отправной точкой для поисков ответов на вечные вопросы, для моделирования собственного поэтического мира и для собственного мифотворчества.

С. С. Аверинцев показывает, что в античной и средневековой философии и эстетике бытие рассматривалось как самозамкнутая и уравновешенная в себе полнота, как преимущество, совокупность всех совершенств, благо и как воплощение божественной сущности: «Как верили наставники средневековья, быть – верховное преимущество бога, и это свое преимущество он по своей благости дарит всему сущему. Именно уделенное вещи присутствие бога есть основание ее бытия» (Аверинцев 1977, 37–42).

Понимание бытия как воплощения божественной сущности во многом близко Марине Цветаевой, считающей искусство посредником между миром духовного и миром физического (Цветаева 1979, 394): «По существу, вся работа поэта сводится к исполнению, физическому исполнению духовного (не собственного) задания (…) К физическому воплощению духовно уже сущего (вечного) и к духовному воплощению (одухотворению) духовно еще не сущего и существовать желающего, без различий качеств этого желающего (…) Состояние творчества есть состояние наваждения (…) Что-то, кто-то в тебя вселяется, твоя рука исполнитель, не тебя, а того. Кто – он? То, что через тебя хочет быть» (Соч.-2, 390–391, 397).

В связи с такой концепцией творчества слово быть приобретает в произведениях М. Цветаевой особое значение и понятие бытия активно разрабатывается ею с использованием явных и скрытых в языке возможностей. На всех этапах своего творчества М. Цветаева испытывает – исследует и воплощает – возможности различных форм этого глагола, способного выразить разные значения и оттенки смысла.

В современном русском языке глагол быть употребляется в экзистенциальной функции – как полнозначное слово, называющее самое общее понятие бытия, и в функции связки, а также в функции вспомогательного глагола в составе аналитической формы будущего времени – как слово, лишенное лексического значения. Одни исследователи признают глагол быть во всех функциях единым словом, другие считают полнозначное и связочное быть омонимами (см. об этом: Кузьмина, Немченко 1968, 147). Авторы, анализирующие диалектное употребление глагола быть, придерживаются мнения о том, что это одно слово во всех функциях (Кузьмина, Немченко 1968; Дементьева 1973). Очевидно, свободное и творческое отношение носителей языка к слову за пределами литературной нормы определяет множество переходных случаев, заставляющих видеть единство лексической единицы в разнообразных ее проявлениях. Характерно, что именно максимально расширенная семантика экзистенциального быть приводит к десемантизации этого глагола, сводит его смысл к выражению грамматических отношений или к полной утрате слова в современном литературном языке, а в просторечии, диалектах, языке фольклора – и к превращению этого глагола в усилительную частицу и даже в чисто просодический элемент (Кузьмина, Немченко 1968, 156).

Таким образом, слово быть, имеющее самое широкое значение и в то же время не имеющее значения вообще, реализовало в русском языке свою энантиосемичность в наиболее резкой форме: развитие признака бытия, доведенное до предела, завершается своей противоположностью, антитезисом. Однако за антитезисом следует синтез. В современной лингвистике осуществляются попытки не только описать разграничивающие признаки и функции экзистенциального, связочного и вспомогательного быть (см., например, Чвани 1977), но и показать синкретизм этих признаков и функций, объединяющий глагол как семантическую единицу языка. Так, Н. Ю. Шведова обращает внимание на внутреннюю двузначность конструкций типа была зима, на заложенные в ней разные лексико-грамматические качества глагола быть (1973). Именно возможность двузначной интерпретации глагола быть определила полемику В. И. Трубинского с Н. Б. Кузьминой и Е. В. Немченко в оценке диалектных конструкций с этим глаголом (Трубинский 1984, 186 и сл.). Взгляд на глагол быть как на синкретичное слово характеризует работы таких исследователей, как М. М. Гухман, А. И. Смирницкий, М. И. Стеблин-Каменский и др. (см. об этом: Дементьева 1973, 4). Значительное внимание синкретичности бытийного глагола уделяет Л. Г. Бондарчук (1985).

Синкретизм экзистенциальной и связочной функции глагола быть оказывается очень важным исходным элементом в моделировании поэтического мира М. Цветаевой.

Глагол быть представлен в ее поэзии различными формами, принадлежащими к активному и пассивному лексико-грамматическому запасу в современном русском языке: личными формами 1-го и 3-го лица единственного числа настоящего времени; формами прошедшего времени единственного и множественного числа всех трех родов; личными формами 1-го, 2-го и 3-го лица единственного и множественного числа будущего времени; причастиями, как сохраняющими глагольность, так и стремящимися к адъективации и субстантивации; формами императива, сослагательного наклонения; инфинитивом, элементами фразеологизированных сочетаний должно быть, быть может, то есть, как есть и др. Семантика бытия отражается и в употреблении однокоренных с быть слов сбыться, забыть, забыться, пребыть, бывать, непробудный и др., в использовании существительных бытие, небытие, быт, сущность, существенность, существованье, быль, былье, будущность и др., в словах нет и несть. Не имея возможности подробно остановиться на фактах отражения семантики бытия всеми частями речи, сосредоточим анализ на употреблении собственно глагольных форм слова быть (в том числе и причастных), которое отражает общие закономерности языкового представления понятия «бытие» наиболее отчетливо.

Формы настоящего времени глагола быть в произведениях М. Цветаевой показывают, что Цветаева, семантизируя формальный элемент – связку (или вспомогательный глагол), превращая формальное в содержательное, постоянно придает связке экзистенциальное значение. Сам факт наличия связки есть в поэтическом тексте не может быть нейтральным, поскольку в современном русском языке связка настоящего времени употребляется очень ограниченно – в научном или официальном стиле речи. При этом ее использование определяется не столько функционально-стилевой разновидностью речи, сколько установкой на архаическую модель определений типа лингвистика есть наука о языке – вместо более современного оборота лингвистика – это наука о языке.

В поэзии М. Цветаевой форма есть в основной функции связки встречается неоднократно:

 
1) Ибо – без лишних слов
Пышных – любовь есть шов.
Шов, а не перевязь, шов – не щит.
– О, не проси защиты! —
Шов, коим мертвый к земле пришит.
Коим к тебе пришита (И., 469);
 

 
2) Рабской сущности ундергрунд —
Музыка – есть – бунт.
(…)
Женской сущности септ-аккорд —
Музыка – есть – черт.
(…)
Что есть музыка?
Тайный страх
Тайного рата Гете —
Пред Бетховеном (И., 517);
 

 
3) (…) На рвань нудную, вдовью —
Что? – бровь вверх! (Чем не лорнет – Бровь!)
Горазд спрашивать бровью
Глаз. Подчас глаз есть – предмет (И., 549);
 

 
4) Не в чаю спитом
Славы – дух мой креп.
И казна моя – немалая есть!
Под твоим перстом —
Что господень хлеб
Перемалываюсь,
Переламываюсь (И., 273).
 

В первых трех примерах наличие связки объясняется, несомненно, установкой М. Цветаевой на афористичность высказывания. Используя модель научного определения со связкой как усилителем ясности толкования, М. Цветаева ставит на место определения метафору, утверждая тем самым ясность и объективность метафорического способа познания. (В эссе «Земные приметы» М. Цветаева говорит: «Две любимые вещи в мире: песня – и формула». – Соч.-2, 314). Актуализирующие связку знаки тире, особенно стоящие по обе стороны связки, превращают ее из формального элемента в значимый: форма есть становится указателем истинности постулируемых связей и отношений, ее можно истолковать как 'это существует (имеется) в устройстве мира в таком виде, представлено такой сущностью'. Тем самым факт употребления и актуализация связки настоящего времени в конструкциях с метафорическими отождествлениями художественного текста придают связке экзистенциальное значение. Анализируя использование связки есть в научном стиле речи М. В. Ломоносова, Г. Н. Акимова отметила, что в конструкциях со связкой и подлежащее, и сказуемое чаще всего выражены отвлеченными существительными (1963, 100). Возможно, что это свойство конструкций с именным сказуемым и определяет абстрагирующие потенции метафоры в предложениях отождествления. Кроме того, предложения с именным сказуемым обычно бывают распространенными, выражения типа леность есть порок встречаются очень редко (там же, 101). У Цветаевой же мы наблюдаем преимущественно одночленную именную часть сказуемого – шов, предмет, бунт, черт. Может быть, это объясняется тем, что синтетический способ познания в художественном творчестве в отличие от аналитического научного способа познания требует образной достоверности, а образ оказывается семантически более объемным именно при нераспространенной присвязочной части сказуемого, так как в этом случае область бытия представлена неограниченной.

В четвертом примере строка И казна моя немалая есть построена по модели фольклорных (былинных) конструкций, где реликтовая связка выполняет ритмическую функцию. Однако в контексте стихотворения функция формы есть не сводится ни к ритмической, ни к стилизационной. Окружающий эту строку контекст не стилизован «под фольклор», и на фоне авторского словоупотребления строка И казна моя немалая есть легко может быть подвержена такой смысловой интерпретации: И казна у меня есть немалая. Однако строка Цветаевой отличается от предложенной интерпретации добавочными смыслами. Во-первых, притяжательное местоимение моя вместо предложно-падежного сочетания !/ меня указывает на принадлежность неотторжимую, природную (казна здесь понимается как духовное богатство). Во-вторых, постпозиция (одновременно и рифменная позиция) глагола есть актуализирует акцентным выделением именно экзистенциальное значение глагола, а присущее ему посессивное значение передается притяжательному местоимению; гипотетическое сочетание у меня может рассматриваться как исходное для тех языковых сдвигов, которые превращают связку в знаменательный глагол. Смысл же сочетания у меня есть является исходным в мировоззренческом противопоставлении понятий иметь и быть, важным для Цветаевой. Один из друзей М. Цветаевой – С. М. Волконский – пишет в предисловии книги «Быт и бытие», посвященной М. Цветаевой: «Помню, вы как-то сказали, что сочинили себе девиз: „Mieux vaut etre qu'avoir“[3]3
  «Лучше быть, чем иметь» (фр.)


[Закрыть]. Вы правы. „Avoir“[4]4
  Иметь (фр.)


[Закрыть] – это быт, „Etre“[5]5
  Быть (фр.)


[Закрыть] – это бытие» (Волконский 1924, XIV). Поэтому в контексте стихотворения «В седину – висок» со строкой «И казна моя немалая есть» казна М. Цветаевой – не та казна, которую «имеют», а та, которая «есть» как сущность; та, которая осуществляет свое бытие.

Экзистенциальная функция глагола быть в настоящем времени в отличие от функции связочного есть обычна для русского языка и стилистически нейтральна (ср. у него есть брат). Поэтому употребление экзистенциального есть, смысл которого принципиально важен для Цветаевой, в большинстве случаев связано с активным стремлением поэта вывести это слово из речевого автоматизма. Актуализирующие приемы многочисленны и разнообразны: начертательное выделение (в рукописях – подчеркивание или сильный нажим, в изданиях – курсив) и др. Ниже приводятся примеры таких приемов: 1 – начертательное выделение; 2, 6 – тире; 3, 4, 6 – ненормативное двоеточие перед глаголом или после него; 1, 3 – помещение слова в позицию переноса; 5 – многократный повтор в конструкциях параллелизма; 6 – повтор на стыке строк; 2, 7 – употребление наречий и наречных сочетаний при сказуемом есть; 8 – семантизированное противопоставление форм настоящего времени формам другого времени; 2, 7, 9 – противопоставление экзистенциальных есть и нет, несть:

 
1) И если где-нибудь ты есть —
Так – в нас. И лучшая вам честь,
Ушедшие – презреть раскол:
Совсем ушел. Со всем – ушел. (И., 311);
 

 
2) Учивший, что нету – завтра,
Что только сегодня – есть (И., 299);
 

 
3) Древа вешая весть!
Лес, вещающий: Есть
Здесь, над сбродом кривизн —
Совершенная жизнь:
Где ни рабств, ни уродств,
Там, где все во весь рост,
Там, где правда видней:
По ту сторону дней… (И., 204);
 

 
4) Без извилистых
Троп, клятв приторных —
Все кормилица
Я, все выкормыш —
Ты! Ведь мать тебе, ведь дочь мне!
Кроме кровного – молочный
Голос – млеку покоримся! —
Есть: второе материнство.
Два над жизнью человека
Рока: крови голос, млека
Голос. Бьющее из сердца
Материнство, уст дочерство
Пьющих. Яд течет по жилам —
Я – в ответе, я – вскормила.
Как могила сильна
Связь. – Дни-то где ж? (С., 445);
 

 
5) В мире горы есть и долины есть,
В мире хоры есть и низины есть,
В мире моры есть и лавины есть.
В мире боги есть и богини есть.
Ипполитовы кони и Федрин сук —
Не старухины козни, а старый стук
Рока. Горы сдвигать – людям ли?
Те орудуют. Ты? Орудие (С., 482);
 

 
6) Есть на карте – место:
Взглянешь – кровь в лицо!
Бьется в муке крестной Каждое сельцо.
(…)
Жир, Иуду – чествуй!
Мы ж – в ком сердце – есть:
Есть на карте место
Пусто: наша честь (И., 328);
 

 
7) Ровно в срок подгниют перильца.
Нет – «нечаянно застрелился».
Огнестрельная воля бдит.
Есть – намеренно был убит
Вещью, в негодованье стойкой (И., 547),
 

 
8) Федра
(…)
Но под брачным покрывалом
Сна с тобой мне было б мало.
Кратка ночка, вставай-ежься!
Что за сон, когда проснешься
Завтра ж, и опять день-буден.
О другом, о непробудном
Сне – уж постлано, где лечь нам —
Грежу, не ночном, а вечном,
Нескончаемом, – пусть плачут! —
Где ни пасынков, ни мачех,
Ни грехов, живущих в детях,
Ни мужей седых ни третьих Жен…
Лишь раз один! Ждав – обуглилась!
Пока руки есть! Пока губы есть!
Будет – молчано! будет – глядено!
Слово! Слово одно лишь!
Ипполит
Гадина (С., 465–466);
 

 
9) Ариадна
Но твоих воспаленных бредом
Уст – заране ответ мне ведом:
«Божества над мужами есть
Власть безжалостнейшая».
Тезей (преклоняясь)
Несть (И., 655).
 

Такая многообразная и настойчивая актуализация гиперболизирует существующее в языке экзистенциальное значение глагола. Если в обычном языке логически не выделенное экзистенциальное есть представляет значение бытия как пресуппозицию высказывания (Гак 1981, 122; ср. другое мнение – о пресуппозиции значения бытия только для связочного быть – Чвани 1977, 59), а в актуальном членении предложений типа у него есть брат содержанием высказывания (ремой) является сочетание есть брат, то в приведенных контекстах ремой становится именно глагол. Поэтический язык осуществляет важную языковую тенденцию к превращению бытийного глагола в центр высказывания: в обиходной речи «высказывания с логически выделенными глаголами встречаются, и довольно часто. Говорящий прибегает к ним то в целях полемики с чуждой для него концепцией мира, то пользуется ими в качестве напоминания или „установки на поведение“» (Арутюнова, Ширяев 1983, 61). В произведениях М. Цветаевой почти все примеры с актуализацией бытийного глагола отражают либо полемику с чуждой концепцией мира – с концепцией обыденного сознания, либо полемику лирического «я» на новой стадии развития с лирическим «я» предшествующей стадии. Примеры 1, 4, 6, 7, 9 имеют эксплицитно выраженное полемическое содержание, а аргументом в полемике становится художественно мотивированная и гиперболизированная бытийность формы есть.

При такой функциональной нагруженности глагола быть ясно, что активное использование архаической формы 1-го лица есмь мотивировано внутренней логикой лирического «я» М. Цветаевой. По данным словоуказателя О. Г. Ревзиной и И. П. Оловянниковой (1985), форма есмь встречается в поэзии Цветаевой 18 раз. Форма эта употребляется и в функции связки, и в экзистенциальном значении далеко не только в стилизованных текстах, но и прежде всего в лирических стихотворениях, где она непосредственно обозначает бытие лирического «я»:

 
1) Не возьмешь моего румянца —
Сильного – как разливы рек!
Ты охотник, но я не дамся,
Ты погоня, но я есмь бег (И., 269);
 

 
2) Я – есмь. Ты – будешь.
Между нами – бездна. Я пью. Ты жаждешь.
Сговориться – тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. – Бог мостов не строит.
Будь! – это заповедь моя. Дай – мимо
Пройти, дыханьем не нарушив роста.
Я – есмь. Ты – будешь. Через десять вёсен
Ты скажешь: – есмь! – а я скажу: – когда-то… (С., 112).
 

Первый контекст со связкой есмь прямо указывает на понимание М. Цветаевой своей сущности как движения, изменчивости. И если здесь бытие понимается как интенсивная жизнь, то во втором стихотворении, посвященном молодому поэту, экзистенциальное есмь указывает на то, что значение бытия приобретает абсолютный характер в смысле полной реализации личности и относительный характер в смысле временных границ. Абсолютизация бытийного значения определяется несколькими факторами: а) отсутствием каких-либо локализаторов, представляющих область бытия (см.: Арутюнова, Ширяев 1983, 15) или других зависимых от глагола слов; б) знаками тире, актуализирующими рему, полностью сосредоточенную в глаголе; в) семантическими параллелями в антитезе есмь / пью – будешь / жаждешь; г) изолированным императивом будь. Относительность бытийного значения выражена: а) переменой субъекта я – > ты; б) переменой предиката будешь – > есмь (однако при этом утверждается и тождество предикатов: Я – есмь – > Ты скажешь: – есмь! чем косвенно утверждается и тождество субъектов как постоянство жизни в ее изменчивости; относительное представлено одновременно и абсолютным); в) противопоставлением настоящего – будущего – прошедшего времени при эвфемистическом обозначении прошедшего – когда-то. Бытие в настоящем, будущем и прошедшем дано в стихотворении как относительное при дизъюнкции временной локализации и как абсолютное при ее конъюнкции.

Форма есмь при перемене субъекта, в данном контексте обоснованного прямой речью после конструкции ты скажешь, обнаруживает некоторую тенденцию к освобождению от грамматического значения лица, тенденцию, которая более отчетливо выступает в стихотворении из цикла «Деревья» и в прозаическом произведении «Искусство при свете совести»:

 
Стан по поясницу
Выпростав из гробовых пелён —
Взлет седобородый: Есмь! —
Переселенье! – Легион!
Целые народы
Выходцев! – На милость и на гнев!
Види! – Буди! – Вспомни!
…Несколько взбегающих дерев
Вечером, на всхолмье. (И., 207)
 

«В чем же отличие художественного произведения от произведения природы, поэмы от дерева? Ни в чем. Какими путями труда и чуда, но оно есть. Есмь!» (Соч.-2, 375).

Конечно, пантеистическая идея слияния человека и его творческой силы с природой мотивирует синкретизм формы есмь, отнесенной и к субъекту – деревьям и к субъекту – М. Цветаевой. Однако уже то, что в стихотворении первый субъект – множество (легион), и то, что неподвижному субъекту приписывается движение, изменчивость (переселенье, взбегающих), показывает, что форма есмь, абстрагируясь от грамматических значений 1-го лица и единственного числа, становится выразителем идеи бытия как изменчивости, слияния лирического «я» М. Цветаевой с пантеистической множественностью – абсолютом. Вспомним, что в истории языка происходила десемантизация глагола быть, формы которого получали только грамматическое значение, постепенно утрачивая и его (в современном русском языке форма есть выражает значения любого лица и числа, ср. Кто есть я? Кто есть ты? У него есть дети, Это не суть важно). Деграмматизация глагола привела к тому, что в конечном счете (на данном этапе развития языка) остаточный семантический элемент экзистенциальности оказался единственным значением формы есть: явление, дошедшее до предела развития, перешло в свою противоположность. Подобное изменение происходит и с архаизмом есмь: его деграмматизация ведет к семантизации.[7]

Мысль Марины Цветаевой о пантеистическом слиянии поэта с природой во всех ее частных проявлениях и тем самым с абсолютом, сближающая ее идею с идеями античных и средневековых философов, как идеалистов, так и материалистов, наиболее четко выражена в стихотворении из цикла «Провода», открывающем еще одну важную для понимания мировоззрения Цветаевой сторону, связанную с трактовкой абсолютного бытия:

 
Перестрадай же меня!
Я всюду: Зори и руды я, хлеб и вздох,
Есмь я и буду я, и добуду
Губы – как душу добудет бог:
(…)
Через дыхание… (Перси взмыли,
Веки не видят, вкруг уст – слюда…)
Как прозорливица – Самуила
Выморочу – и вернусь одна:
Ибо другая с тобой, и в Судный День не тягаются…
Вьюсь и длюсь. Есмь я и буду я, и добуду
Душу – как губы добудет уст
Упокоителышца… (И., 228–229).
 

В этом контексте интересен поворот темы бытия как пантеистической реализации личности поэта, темы победы бытия – духа над иллюзией бытия – страстью (есмь везде и всегда, и этим утолю любовную страсть).

Здесь в образе «уст упокоительницы» отчетливо виден и поворот темы бытия – победы над страстью к теме небытия – смерти, что в значительной степени представлено и во многих из цитированных контекстов со словом быть. Абсолют мыслится лежащим за пределом жизни с ее антитезой физического и духовного. С таким пониманием абсолюта связана антитеза «жить – быть», постепенно формирующаяся в творчестве М. Цветаевой и очень важная для понимания ее мировоззрения. Если в ранних стихах М. Цветаевой бытие осмысливается как интенсивная жизнь – горение («Рано еще не быть! Рано еще – не жечь!» – С., 248), то в ее зрелом творчестве находим:

 
Юность – любить,
Старость – погреться:
Некогда – быть,
Некуда деться (И., 275),
 

 
Жить – стареть.
Неуклонно стареть и сереть.
Жить – врагу!
Все, что вечно, – на том берегу! (И., 536)
 

В «Поэме Лестницы» форма есмь выявляет природную сущность вещей на уровне бытия, сфокусированного в акте разрушения, и противопоставляет эту абсолютную сущность другой сущности, данной на уровне жизни, в которой вещи являются временными, преходящими субстанциями, воспринимаемыми как материальные обыденным сознанием:

 
Ночь – как бы высказать?
Ночь – вещи исповедь.
Ночь просит искренности,
Вещь хочет высказаться
Вся!
(…) Вещь, бросив вежливость:
– Есмь мел! Железо есмь!
Не быть нам выкрестами!
(…)
Сткло, с полок бережных:
– Пе-сок есмь! Вдребезги ж!
Сти-хий пощечина!
Сткло – в пыль песочную!
Прочь, ложь и ломанность!
Тю-фяк: солома есмь!
Мат-рас: есмь водоросль!
Всё, вся: природа есмь!
(…)
Огнь, в куче угольной:
– Был бог и буду им! (И., 544–545).
 

В последней из цитированных строк понятие «есмь» в его связи с небытием как начальной и конечной стадией жизни раскрывается и через соединение грамматических значений прошедшего и будущего времени в образе огня-бога. Здесь важно и то, что огонь – традиционный символ любви, страсти, интенсивной жизни, творческого вдохновения, жертвенности. По-разному раскрывая и углубляя смысл самого известного и всеобщего традиционного символа во многих своих произведениях, М. Цветаева показывает огонь в состоянии пред-бытия и после-бытия как в состоянии истинном, абсолютном. При этом важно еще, что возвращение к абсолюту возможно только после горения, страсти, интенсивной жизни. Поэтому жизнь, по концепции М. Цветаевой, ценна во всех ее максимальных проявлениях как приближающая к абсолюту (жизнь – сгорание).

Все рассмотренные примеры с формой есмь далеки от стилизации архаической речи, эта форма выполняет чисто семантические функции. Будучи связкой, как в «Поэме Лестницы», она ни в коем случае не может быть синонимична связке нулевой, поскольку отчетливо семантизирована как в контексте произведения, так и в контексте всего творчества Цветаевой. Семантизация же связки выявляет экзистенциальное значение глагола и наполняет его философским содержанием.

В трагедиях «Ариадна» и «Федра», использующих фабульные мотивы античных трагедий, переосмысленные М. Цветаевой в соответствии с ее картиной мира, естественно видеть и стилизующую роль формы есмь:

 
Минос
Нынче смерти его канун!
Ариадна
Но твой первенец, царь, был юн,
Я же – есмь. И тому уж трижды
Восемь весен, отец! (И., 646);
Ипполит
Умру бездетным.
Не впервые о том скорблю.
(…)
Даром – сила, и даром – жила!
Колыбели не дав, могила
Есмь и матери и отцу. (С., 458).
 

Если в первом контексте из трагедии «Ариадна» Ариадна противопоставляет свое бытие в настоящем бытию брата в прошлом, т. е. небытию (форма прошедшего времени выделена начертательно), то во втором контексте из трагедии «Федра» Ипполит отождествляет свое бездетное бытие со смертью. В обоих случаях употребление формы есмь не ограничивается стилизацией уже хотя бы потому, что в первом контексте связка был, актуализируясь, превращается в бытийный глагол, в член антитезы «был – есмь». Во втором контексте семантическое противоречие бытия и небытия (есмь могила) создает оксюморон в сочетании, где форма есмь является связкой.

Если связка настоящего времени есть, и тем более есмь, всегда окказиональна в художественном тексте, то связка прошедшего и будущего времени, стилистически нейтральная, является обязательной частью составного именного сказуемого как единственный и очень важный временной показатель. Омонимия или полисемия связки и экзистенциальных был, будет, существующая в языке, создает благоприятную возможность синкретического представления значений времени и бытия. Поскольку для Цветаевой такой синкретизм существен, употребление в ее произведениях как связочного, так и экзистенциального прошедшего и будущего времени глагола быть обнаруживает стремление поэта вывести глагол из речевого автоматизма. Актуализация связки прошедшего времени (начертательная, пунктуационная, позицией переноса, семантическим повтором, семантической антитезой и т. д.) может выделять бытийное значение прежде всего как значение перфектное в двух планах: а) в плане физического – это актуализация временной относительности: 'был, а теперь нет' (примеры 1, 2, 3); б) в плане духовного – это актуализация абсолютной бытийности: 'был и оставил след своей личности, наполнил собою мир и преобразил его, т. е. был, и теперь есть, и будет всегда' (примеры 4, 5):

 
1) Вакх
Час любовных помолвок Был. – Отплытия час (И., 681);
 

 
2) Эгей
Сын мой, который был, —
Прах твой узреть хотя бы! (И., 683);
 

 
3) Вестник
Был —
Царь. Переполнен Чан скорби и мглы.
В ки-пящие волны. Пал царь со скалы (И., 689);
 

 
4) Какой-нибудь предок мой был – скрипач,
– Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром? (И., 69);
 

 
5) Значит – страна Так не сдана,
Значит – война Всё же – была! (И., 330).
 

Перфектное значение форм прошедшего времени может объединять оба плана, реализуя потенциальную двойную энантиосемию бытийного глагола в прошедшем времени, т. е. его семантическую противоречивость на уровне физического и цельность его смысла на уровне духовного: бытие в прошлом – это небытие в настоящем (уровень физического); бытие в прошлом – это причастность к бытию вообще, бытию абсолютному (уровень духовного). Именно такое противоречивое и синкретичное перфектное значение слова была и составляет смысл одного из ранних стихотворений Цветаевой «Идешь, на меня похожий…»:

 
Не думай, что здесь – могила,
Что я появлюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
И кровь приливала к коже,
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись! (И., 58).
 

Интересный пример актуализации перфектного значения, свойственного форме был, видим в стихотворении из цикла «Георгий»:

 
Ресницы, ресницы.
Склоненные ниц.
Стыдливостню ресниц
Затменные – солнца в венце стрел!
– Сколь грозен и сколь ясен! —
И плащ его – был – красен,
И конь его – был – бел.
Смущается Всадник, Гордится копь.
(…)
В ветрах – высоко – седлецо твое,
Речной осокой – копьецо твое
Вот-вот запоет в восковых перстах
У розовых уст
Под прикрытьем стрел
Ресничных,
Вспоет, вскличет.
– О, страшная тяжесть Свершенных дел!
И плащ его красен И конь его бел
(…)
– Колеблется – никнет – и вслед копью
В янтарную лужу – вослед копью Скользнувшему.
– Басенный взмах Стрел…
Плащ красен, конь бел (Р., 39–40)
 

В этом контексте трижды повторяется, варьируя форму, рефрен: И плащ его – был – красен… – И плащ его красен… – Плащ красен… Конструкция с именным сказуемым содержит при первом употреблении связку был, актуализированную двусторонним тире, затем связка опускается, но сохраняется посессивное определение его, затем конструкция с опущенной связкой и опущенным определением превращается в афористичный двучлен. Синтаксические изменения приводят к изменению формы прошедшего времени (выделяющейся на фоне номинативных предложений и конструкций с настоящим и будущим временами глаголов) в форму настоящего времени. Таким образом, бытийное значение конструкции с глаголом-связкой, постепенно освобождаясь от частных значений времени и принадлежности, представляет собой логический перфект как абсолютное настоящее время, указывая на автономную постоянность характеризующей оппозиции «красен – бел».