Текст книги "Авантюры студиозуса Вырвича"

Автор книги: Людмила Рублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

Таким этот вечер в Ангельщине – с беленой, бредом и грустью – остался в памяти литвинов.

А Рождество встретили на корабле. И католическое, и православное. Корабль был мощнее «Святой Бригитты» – двухпалубный фрегат «Золотой альбатрос». Всех разместили по отдельным каютам, а панну Богинскую – даже с прислугой женского пола, с мягкой кроватью и зеркалом в золоченой раме. Из чего следовало, что капитан был предупрежден, что на борт поднимется родовитая дама. Родовитая и богатая настолько, что на нее не распространяются приметы и суеверия. В отличие от торговой «Святой Бригитты», благородные пассажиры здесь присутствовали часто.

Зимнее море было предсказуемо неспокойным, и Лёдник сидел в каюте, по горло обеспеченный изобретенными во время прошлого плавания лекарствами. Но старался не напиваться – принимал ромовую настойку в количестве, чтобы только не тошнило. И Прантиш, избавленный от профессорского надзора, бросился в куртуазный омут. Панна Полонея, видимо, решила компенсировать время, проведенное в мужском платье, и теперь в своей каюте наладила миниатюрный светский салон, по очереди дразня обоих своих рыцарей, а во время обедов в кают-компании распространяла чары и на флотских офицеров. Кажется, и профессора Виленской академии была бы не против присоединить к своей свите, – но посмотрела, как, прижимая к себе полупустую бутылку, он качается в подвесной койке, несчастный, мрачный, обросший черной щетиной, с досадой вздохнула и ушла. Пока под ногами не окажется суши – от великого мага и фехтовальщика мало толку.

Прантиш царапал стихи, Американец изучал хрустальный череп, ящик с зеркалами и вздыхал, будто прикидывал – не поменяться ли добычей с панной Богинской. А панна Богинская принуждала низенькую черноволосую испанку-камеристку делать изощренные прически и веселилась, как в последний раз.

Беда случилась, когда выдался редкий погожий день и среди туч появилась огромная белая птица с черными крыльями. Вырвич и Американец стояли на верхней палубе, у офицерских кают, и наблюдали за полетом существа, которое даже не взмахивало длинными крыльями, его нес ветер, как вода – рыбу, и в этом чувствовалась такая воля, такая сила, что невольно хотелось попробовать полететь так же.

– Говорят, старый король сейчас развлекается тем, что стреляет из пистолета и пулями перебивает нитки и гасит свечи. Надо же – еле живой, жирный как воз, а рука твердая, – невинным голоском промолвила Полонейка, которая, закутанная по последней лондонской моде в белую шубку, выглянула из своей каюты.

Не нужно быть астрологом, чтобы предсказать ближайшее будущее: Вырвич и Агалинский, чтобы доказать собственную меткость и твердость руки, забыв об эстетических впечатлениях, начали пулять в несчастную птицу. И подстрелили – как раз, когда белая красавица парила над кораблем. А толку – если неизвестно, чья пуля попала.

Птица била по палубе здоровым крылом – второе было окрашено кровью, страшно и хрипло кричала. Нос у нее был загнут, как у Балтромея Лёдника.

Не успел пан Агалинский торжественно добить трофей, как налетели матросы – с саблями, абордажными крючьями, пистолетами, и не дав панам охолонуть, запеленали их в невод, как две сельди. На крики выскочил штурман и, увидев раненую птицу, тоже разозлился, будто его мать обворовали, и пояснил глупым гостям: птица – альбатрос, встретить ее в этих широтах случается очень редко и считается счастьем, так как на севере попадается только один ее вид, с черными крыльями и бровями, который устраивает гнезда в Шотландии. А убить альбатроса – очень дурная примета и накличет несчастье на всех. Альбатрос показывает моряку дорогу домой, почти на всех кораблях рядом с ладанками и распятиями хранятся фигурки этих волшебных птиц. А поскольку фрегат называется «Золотой альбатрос», то преступление пассажиров выглядит совсем непростительным. Корабль затонет!

Полонейка давно спряталась, а двое рыцарей начали осознавать, что из-за своего лихого и бездумного подвига попали как кур во щи. Вырвич очень надеялся, что сейчас придут офицеры, образованные люди, появится капитан, разгонит матросню. Подумаешь, птица! Но когда капитан появился, положение улучшилось ненамного. Пан с грозными черными усами пояснил сквозь зубы, что единственное, чем он может спасти жизни своим пассажирам, – это посадить их под охрану в специальный тюремный отсек в трюме. Иначе во время первого же шторма – а они в такую пору будут неизбежно – убийц альбатроса, скорее всего, или совсем случайно смоет за борт, или на них упадет что-то тяжелое. И виноватых в этом не найдут. К счастью, птица еще живая, ее отнесут к корабельному врачу, и пусть паны молятся, чтобы их жертва выжила.

Прантиш и пан Гервасий сидели в темном и узком, как карман, чулане, где страшно воняло прогорклым жиром, и не могли осознать эдакий пинок Фортуны. Свет процеживался только сквозь зарешеченное окошко в двери, от фонаря, у которого сидела охрана.

– Действительно, баба на море – к беде, – тоскливо проговорил пан Гервасий. – В Ангельщину плыли – из-за нее бунт на судне начался, доктора принудили волнам молитвы читать. Назад идем – из-за нее в карцер попали, да еще и утопят нас, не дай бог. Нужна была нам та птица, как хряку серьги. Вот же веселая мне жена достанется! Надо будет с ней чаще на охоту ездить. По дичи настреляется – смотришь, муж и доживет до утра.

– Ваша мость является фиктивным женихом, не забывайте, – сквозь зубы проговорил Прантиш. – И хоть вы богаче меня, однако в глазах Богинских такой же бедняк. А сердечную склонность панна Полонея дарила точно не вам.

– Не вам ли, ваша мость? – угрожающе промолвил пан Гервасий. – Такой сопляк, как васпан, не может рассчитывать даже носовой платок панны подобрать с пола.

– Это я – сопляк? Я почти доктор и наследник Палемона! А ваша мость – дикарь и балда пустоголовая! – даже если бы не тьма, от гнева Прантиш все равно бы ничего не видел.

– Ваша мость оскорбляет шляхтича Агалинского?

Места для хорошей драки было маловато, но зато противник не мог скрыться. Колотили паны друг друга с наслаждением: пан Гервасий сильный, как лось, зато Прантиш прыткий, как ящерица.

Расползлись только когда предельно устали.

Удовольствие повторилось еще трижды.

А потом драться стало как-то неинтересно. Проходили дни, а ничего не менялось. В окошко узникам подавали воду, хлеб, солонину, даже панские сыр и вино. Но ключ в замке не поворачивался. Прантиш ежеминутно ждал, что вот распахнутся двери и покажется хорошенькое личико Полонейки – не бросит же она здесь своих кавалеров, которые попали в беду из-за желания покрасоваться перед дамой. Ну а Лёдник появится обязательно – ведь даже в Томашовских подземельях нашел своего ученика. Придет, обязательно придет – всех врагов обезоружит, заколдует, убедит, птицу альбатроса вылечит. Отчитает глупых юнцов, и жизнь пойдет дальше, в приключениях и надеждах.

Но корабль качало все сильнее, сыр и вино из рациона узников исчезли, и не приходил никто, несмотря на крики и требования заключенных.

– Она решила от нас избавиться, – сказал однажды пан Агалинский. Говорил он сейчас немного шепеляво, так как после встречи с кулаком Вырвича один зуб у пана шатался. И Прантишу не понравилось, как он это сказал. Очень серьезно, спокойно, без сомнений. Как бы сообщал, что выпал снег или что сегодня пятница. – Позаботилась, чтобы доктор о нас ничего не знал. Ему сейчас плохо, лежит, ром сосет. А панна к нему, видимо, еще и приходит, байки рассказывает. Прибрала к рукам ящик доктора Ди, который мне достался. И доктора Лёдника приберет, чтобы фокусы при ее дворе показывал. Потому что капитану заплатили Богинские – видел, какая каюта для панны приготовлена? Не зря все время письма в Беларусь посылала.

– Бутрима никто к рукам не приберет! Это невозможно, ваша мость! – резко ответил Прантиш, а сердце сжалось от тревоги. Что-то, и правда, доктор долго не появляется. Не сотворила ли с ним чего коварная паненка?

А потом корабль неожиданно перестало качать. Слышались голоса, что-то стучало, грохотало. И двери наконец распахнулись. Капитан мрачно сообщил узникам:

– Можете себя поздравить, панове. Вы доплыли до славного города Гданьска живыми. Хоть альбатрос, подстреленный вами, издох и кое-кто из команды очень хотел отправить вас за ним в птичий рай. Поставьте по пудовой свече святому Христофору. За неудобства извините – сами виноваты. То, что мне все время нужно было отрывать от вахты двух надежных матросов, чтобы охранять вас, тоже мог бы включить в счет. Но Бог с вами, стрелки хреновы. Все, счастливой дороги домой.

Прантиш и пан Гервасий, жмуря отвыкшие от яркого света глаза, выползли на палубу. Последние бочки и тюки сгружались на причал, последние матросы покидали «Золотой альбатрос» в предвкушении встреч с родными и дорогими, или хотя бы с портовыми шлюхами и кружками пива, легкий снежок празднично украшал черепичные крыши, мостовую и каменные скульптуры.

А каюты были пусты. И Лёдникова, и Полонейки. Мешок с остатками цехинов от Пандоры был на месте. Но как можно было предвидеть, исчез и ящик с зеркалами, и зеленая тетрадь, и хрустальный череп – все, что досталось из хранилища доктора Ди.

– Вот же гадюка! – как-то удивленно-восхищенно проговорил пан Гервасий. Вырвич выбежал из каюты и схватил первого из команды, кто попался, за грудки:

– Где доктор Балтромей Лёдник? Высокий такой, чернявый? Где панна?

Худой, смуглый матрос исподлобья зыркнул на пассажира.

– Уехали. Оба. Сели в карету с гербами и.

– Давно?

– Да около часа назад.

Прантиш схватился за русые кудри, готовый от горя их выдрать. Лёдник не мог учинить такое! Что сотворила с ним эта курносая ведьмарка? Отравила? Нет, даже пьяный и больной, доктор не мог не распознать яда. Оглушила? Связала?

– Эй, а ты видел, как доктор сходит с корабля? – крикнул в спину матросу, уже закинувшему за спину котомку, из которой торчал тонкий рулон аглицкого шелка в синие цветочки, подарок для той, что дождалась своего любимого. Моряк недовольно оглянулся:

– А что там видеть? Ну, сошел пан в шляпе, при дорогой сабле, помог паненке в карету сесть. Злой, правда, был, как епископ под конец поста. Не хотел бы с таким в темном переулке встретиться.

И пошел, покачиваясь, будто корабль все еще боролся со штормом.

– Бутрим действительно любит свою жену так сильно, как я думаю? – задумчиво промолвил пан Гервасий.

– Понимаю, куда клонит ваша мость! – нервно сказал Прантиш. – Если Богинская пообещала Бутриму, что повезет его забирать Саломею, поехал на любых условиях. Слушай, они еще не так далеко! Полонея проговорилась, что Саломея в Гутовском монастыре бернардинок.

– Догоним! – закричал пан Гервасий и рванул с корабля, как крыса из горящего амбара. Прантиш еле успел подхватить мешок с цехинами.

Они гнали, не жалея коней, имея в поводу еще по одному. Останавливались только, чтобы спросить о карете с гербами Богинских. Первый след обозначился еще при выезде из города – экипаж видели у южных ворот. Потом о встрече с шикарной каретой – совсем недавно – подтвердил мужик, который вез на санях убитого волка. А потом начался лес, темные со снежной сединой фигуры елей стерегли дорогу, и казалось, что кто-то из-за их сумрачных шеренг подаст знак и вековые деревья, взмахнув тяжелыми ветками, двинут наперерез маленьким шкодливым существам, которые самонадеянно считают себя властителями над деревьями, животными, птицами и морскими жителями, а сами не могут договориться и ужиться друг с другом.

А вот и свежие следы полозьев на дороге. Пан Гервасий пригнулся к спине коня и завыл по-волчьи – рыжий, как хозяин, конь захрапел и полетел еще быстрее. Вырвич тоже подстегнул своего. И вот вдали показалась карета.

– Бутрим! Лёдник! – заорал изо всех сил Вырвич. Всадники неумолимо догоняли экипаж, но слуга, ехавший на запятках, прицелился в них из пистолета, похоже, по чьей-то команде. Но сброшенный в снег человеком, показавшимся из кареты, выстрелить не успел.

– Бутрим! – обрадовался Прантиш.

– Стой! – орал пан Агалинский, который почти поравнялся с экипажем. А кучер вдруг свернул под откос – дорога шла вправо, – где внизу петляла река. Покрытые льдом зимние реки превращались в лучшие дороги, более предпочтительные, чем тропы. Сильных морозов в этом году не было, и навряд ли лед стал достаточно толстым. Зато на гладком льду карета на полозьях, запряженная четверкой, имела больше шансов оторваться от погони. Балтромей то ли сам соскочил, то ли просто выпал в снег, покатился. Прантиш спешился рядом, помог подняться:

– Ты как, цел?

– Нормально, – доктор и правда имел более-менее привычный вид, только глаза немного запали. – А ты разве не сошел раньше нас с корабля? – посмотрел на лицо ученика, помрачнел. – Кажется, паненка развела нас, как щавликов. Так где ты был все это время?

– В тюремном отсеке сидел, под стражей, вместе с паном Гервасием.

– А мне говорила – ты в карты играешь. Если бы не болезнь моя проклятая. – с досадой промолвил доктор.

– К Саломее ехал? – утвердительно спросил Прантиш.

– К ней, – вздохнул доктор. – Панна поставила условие – без свидетелей, чтобы я один был. А я перед женой и так виноват, и ее жизнью рисковать.

Между тем впереди послышался женский визг. Прантиш и Лёдник бросились туда.

Зрелище было живописное: карета одним боком уже проваливалась в воду, и было ясно, что вытянуть ее невозможно. Кучер, в отчаянии обрезая упряжь, освобождал лошадей, панна Богинская пробовала вытащить из кареты два ящика с наследием доктора Ди, а Гервасий Агалинский старался подобраться поближе. Это было нелегко, трещины на льду расползались, как грехи на совести. Вдруг карета еще больше погрузилась, завалилась набок, панна вскрикнула.

– Руку давай! – заорал Агалинский и ухватил-таки Полонею за тоненькую, но сильную ручку, которая только что потеряла меховую рукавицу, и потянул к себе.

– Подождите, ваша мость! Нужно это забрать! – паненка отчаянно рвалась назад – из окна торчали ящики, их можно было еще легко достать.

Доктор и студиозус застыли у берега, лишний вес на льду сразу увеличивал трещины.

– Посмотри на меня! – крикнул пан Агалинский, не выпуская руки панны. Полонейка рассеянно оглянулась. – Брось все это! Выходи за меня замуж! Мы уедем в Америку!

Княжна нервно рассмеялась.

– Пан сумасшедший?

– Выходи за меня! Обвенчаемся сегодня же! – глаза пана Гервасия горели упрямым огнем. Полонейка истерично закричала-захохотала:

– Безумец! Точно безумец! Пан забыл – я же недавно посадила его в тюрьму и обворовала! Я на глазах пана целовалась с другими! Я могу отравить! Или пан хочет отомстить?

– Даже если ты всадишь мне в сердце нож, я только поцелую твою руку! – прокричал пан Агалинский, будто они находились на разных берегах. И прозвучало так, что невозможно было не поверить. – Слово чести – я отказываюсь от твоего приданого! Не возьму ни колечка, ни ломаного гроша! Нам достаточно будет и моего достояния. Мне нужна только ты, такая, как есть, смелая, хитрая, отчаянная, веселая! Тебе понравится в Америке! Там никого не изумит благородная дама, которая скачет верхом и метко стреляет. С индейцами станем воевать!

Полонейка в отчаянии оглянулась на карету, почти погруженную в воду.

– Оставь! – властно выкрикнул пан Гервасий. – Я отказываюсь от своей части добычи – откажись и ты! Пусть никому не достанется проклятое аглицкое колдовство! Ради тебя я забуду поручение своего пана – забудь и ты свое! Ну!

Панна растерянно поглядывала то на карету – ящики были еще видны, еще можно было дотянуться, то на пана Гервасия, чьи ноздри раздувались, как в восторге боя, а в глазах горело веселое отчаяние. Вода подползла к самым сапожкам панны, как темная холодная смерть, губы Полонейки дрожали, и Прантиш никогда не видел ее такой по-детски беспомощной.

– Ну, золотко мое! Решайся! Жить ли тебе взнузданной, пусть и с золотыми удилами? Для львицы нужен лев!

– Тоже мне нашелся лев из белорусского леса! – сквозь слезы улыбнулась панна. – А не боишься – что и тебя, как Дмитрия Сангушку, – догонят с родовитой невестой и убьют?

Агалинский встряхнул рыжими прядями.

– У Сангушки была ночь любви, глоток воли и вселенная в глазах его единственной женщины. Ты думаешь, мне этого мало, чтобы рассчитаться с жизнью? И сколько бы нам ни досталось времени – вместе мы не заскучаем, моя панна. Ух, мир зашатается!

Лед под ногами затрещал, карета отправилась возить дочерей водяного короля, а панна Полонея очутилась в объятиях пана Гервасия. Вырвич дрожащей рукой нащупывал саблю, но Лёдник решительно остановил его. Два обличья, сплавленные в бешеном, страстном поцелуе, поплыли в глазах студиозуса. А потом пан Агалинский подсадил Полонейку на коня. Вскочил сам.

– Стой! – прокричал Прантиш, давясь отчаянием. – А освободить пани Саломею?

– У пана Балтромея Лёдника есть для этого письмо! – прокричала панна Богинская. – Прощайте!

Прантиш смотрел вслед всадникам. У него не было сил даже возмутиться. Та страсть, та любовь, которые внезапно открылись перед ним, – обезоруживали его гнев. Сумел ли бы он сделать так, как пан Гервасий? Была ли любовь Прантиша Вырвича к панне Полонее Богинской такой же всемогущей – когда прощается все? Такой же. бескорыстной? Прантишу все же нужна была именно княжна Богинская, сестра претендента на трон, блестящая придворная дама и магнатка, связь с которой возвысила бы его в глазах суетного мира, вознесла бы на вершины жизни. Это был его личный приз, его Фортуна. А пан Гервасий пошел даже против воли князя Кароля Радзивилла, коего боготворил, и готов потерять все – только бы с ним была отчаянная женщина, жена, подруга и любовница, которая сможет гарцевать с ним по прериям, плыть через океаны, драться, мириться, любить – не жалуясь и не покоряясь никогда.

Вырвич понимал, что проиграл безнадежно.

На плечо студиозуса легла рука доктора.

– Ежели не поубивают друг друга, будут жить счастливо. Совпали под одну масть.

Это были жестокие слова – но Балтромей Лёдник был не только целителем, а и хорошим хирургом. Его скальпель никогда не дрожал над больным телом, примеряясь, он разрезал сразу, удаляя опухоли и выпуская гной.

А заживить раны – дело времени.

– И что мне. дальше. – прошептал студиозус.

– Жить, мой юноша.

Наконец завершилась Прусская война. По дорогам Европы еще бродили банды мародеров, но Бог был милостив к двум литвинам, вынимать сабли пришлось только однажды, чтобы отпугнуть грабителей на лесной дороге – те, недавние крестьяне из сожженной деревни, сразу же разумно спрятались в зарослях. Ехать старались, не наступая на собственные следы, – порядочно же наследили дорогой в Ангельщину. Но довелось услышать, что в Томашов пришла чума и опустошила город так, что хоть выбирай свободные дома да селись. А в другом месте рассказали о чудесном драконьем фэсте, который готовится в славном городе Дракощине, – дракон там жив-здоров, молодой, ревет – земля дрожит. Только нужно с собою полную мошну денег иметь, дорого стоит на том фэсте побыть-погулять.

И естественно, всю дорогу профессор Лёдник гонял студиозуса, прогулявшего едва не полгода лекций, по всем предметам. Диплом же получать!

А потом Вырвич увидал еще одну любовь – не свою. Когда из ворот монастыря выбежала стройная женщина в темном, похожем на монашеское, скромном платье, с лицом таким красивым, хоть и измученным, что думалось о королеве или сильфиде, и бросилась на грудь доктору Балтромею Лёднику. И гладила тонкими пальцами его худое лицо, будто хотела стереть усталость. А Лёдник целовал ее – будто спасался.

Саломея плакала от счастья и от жалости, замечая все новые, незаметные чужому глазу, следы, которыми пометила немилостивая судьба ее мужа во время невероятного странствия. Вот углубилась морщина, появились седые волосы, прибавилась царапина. Целовала его ладони со следами от железных копий.

– Послушай, Саломея, я должен признаться. Во время путешествия со мной случилось. Я не удержался. – с трудом подбирая слова, начал Лёдник. Прантиш сразу догадался, что готовится исповедь по поводу Пандоры и колдовского соблазна в Томашове. Нет, этот доктор все-таки чудак! Но мудрая Саломея заставила мужа умолкнуть, положив узкую ладонь на его рот.

– Все, что с тобой случилось в дороге, все соблазны, все несчастья – не имеют значения, если ты снова со мной. Неужели ты думаешь, что я не разделю с тобой все? Не пойму, не прощу? Глупенький! Даже если бы ты возвратился ко мне в образе кровожадного змея – я узнала бы тебя и приняла! Подожди, я чувствую, что здесь, на твоей левой руке, тоже рана. Больно?

Прантишу тоже досталось радости и ласковых слов. А потом пани Саломея заглянула в глаза студиозусу:

– А что случилось с паном Вырвичем? Его мость перенес какую-то серьезную потерю?

– Можно сказать, да, – мягко ответил вместо Прантиша Лёдник. – Первое разочарование в первом чувстве.

Саломея соболезнующе дотронулась до плеча студиозуса, который постарался принять гордый вид. Еще чего – его будут жалеть из-за разбитого сердца! За то, что выбрали не его! Но пани Саломея промолвила только:

– Когда придет настоящее, твое, мальчик, – ты его не упустишь. Ни за что. Поверь, я тебя знаю, у тебя хватит сил.

И Прантиш Вырвич нашел силы улыбнуться.