Текст книги "Авантюры студиозуса Вырвича"

Автор книги: Людмила Рублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

– Я все равно тебя убью. – пробормотал пан Гервасий. И оба окончательно провалились в пьяное забытье.

А Прантиш обрадовался в душе своей, что никто из попутчиков не вспомнил паненку Полонею Богинскую.

Потому что, когда она улыбается, не по-светски, а по-настоящему, искренне, ее носик так мило приподнимается, а в глазах такие шаловливые искорки. И левый уголок розовых губ немного выше правого, и нужно быть слепым, чтобы не влюбиться за одну эту улыбку.

И качала всех их, влюбленных счастливо и несчастливо, жертв и палачей, деревянная «Святая Бригитта», как букашек качает сухой листик, который слетел на речную струю. И бился в мокрых парусах ветер, и не было в этот час безопасной пристани.

Война, сотрясавшая Европу уже седьмой год, издыхала, как сильный хищник, в которого всадили стрелы и копья, а он все еще ползет, бьет когтями, царапает все, до чего можно дотянуться. После того как брат прусского короля Генрих Прусский выиграл битву при Фрайберге, явив миру «чудо Бранденбургского дома», в сердцах снова поселилась тревога. По дорогам блуждали банды мародеров, войска наемников, готовые на любые преступления или подвиги, жизнь человеческая стоила менее шелега. Дорога по морю, пусть длинная, в неблагоприятную пору была более безопасной, чем по залитой кровью суше.

Когда проходили Зунд, остановились в датском порту. Появилась возможность ступить на твердую землю. Решилась и панна Полонея. Она скромно держалась компании доктора и Прантиша, к которым прибился и корабельный врач, пузатый, веселый и профессионально циничный. Лёдник вознамерился познакомиться с коллегой только после того, как с помощью радикального средства от пана Гервасия уменьшил симптомы морской болезни, и тем избавился от угрозы стать пациентом. Не сказать чтобы доктору было совсем хорошо, – но ходить, есть и читать лекции мог.

Пан Гервасий пошел с приятелями из команды по местным шинкам. Лёдник предпочел навестить кунсткамеру. В кунсткамере оказалась модель паровой машины. И два доктора плюс один доктор недоученный два часа обсуждали причудливый механизм и его перспективы. Только пан Полоний Бжестовский задрал нос и заявил, что при дворе его старшего брата есть изобретатель, построивший намного более совершенную машину. Правда, об устройстве этой машины панич ничего сказать не мог. Поэтому скучал и рвался в ювелирные магазины. И все было бы мило, если бы Прантиш не заметил злые взгляды, которыми по возвращении проводили матросы со «Святой Бригитты» юного пана Бжестовского, да еще при этом перешептывались.

Своими наблюдениями студиозус, однако, делиться ни с кем не стал – мало ли что. А потом пришлось еще помогать тащить на судно пьяного пана Гервасия, который умудрился устроить в шинке драку с португальскими мореходами и получил живописный фонарь под глаз и ножевой порез уха – еще немного и нес бы его пан в кармане.

Ухо пану Гервасию зашивали в четыре руки – оба врача, да еще со зловещими шуточками. Прантиш подозревал, что они начали какую-то профессиональную игру, возможно, заключили пари. Но ухо пана вернулось на место, тем более что специального обезболивающего не потребовалось – в крови пана Гервасия щедро струился ром.

А ночью Прантиша разбудил Лёдник. Корабль качался так, что фонари напоминали привязанных на нитки светлячков, рвущихся на волю. Такой качки еще не случалось. Из-за шума волн приходилось кричать.

– Пошли к Богинской!

Прантиш вылущился из своей койки, едва не упав.

– А что такое?

– Матросы бунтуют! Говорят – баба на корабле, потопит всех.

Панна Богинская забилась в уголок каюты, прикрываясь пистолетом, как веером. Пан Агалинский, с обвязанной белым платком головой, у поврежденного уха на ткани темнели пятна засохшей крови, был на удивление веселым – его, кажется, забавляла ситуация.

– Капитан пробует переговорить с этим быдлом! – прокричал сквозь шум волн пан Гервасий. – Если что – перестреляем глупцов, в море побросаем! Женщин боятся!

– А не ваша ли мость во время задушевных разговоров с матросами что-то лишнего о женщинах наговорил? – строго спросил Лёдник. Пан Гервасий опустил глаза.

– Ну, может, за бутылкой что-то и рассказал о своей дорогой невесте.

– Я слова выйти за него пока васпану не давала! – возмущенно крикнула панна Богинская. – Какое право имел ваша мость обсуждать меня с пьяными мужиками?

– Золотко мое, мужики с мужиками всегда обсуждают достоинства прекрасных дам! – без тени неловкости ответил пан Агалинский. – Главное, что за честь своих дам мы можем отдать жизнь. Не волнуйтесь, ваша мость, вы под моей защитой, и ради вашей безопасности.

– Ради моей безопасности пан должен был просто помолчать! – нервно крикнула Богинская. Судно бросило особенно сильно, так что пришлось хвататься за то, что под рукой, чтобы не упасть. – Доктор! А вы можете какую-нибудь иллюзию создать? – панна Богинская упорно принимала доктора за волшебника из сказок. – Сон на них наслать?

– Наслать на команду сон во время шторма – все равно что корабль потопить, – сердито сказал Лёдник. – Надеюсь, пан Гервасий, записывая байки об индейцах и их золотых городах, не рассказал заодно и о моих ведьмарских заслугах?

Пан Гервасий снова опустил глаза.

– Ей-богу, панове, не помню.

Ну вот, теперь у моряков «Святой Бригитты» были серьезные причины требовать, чтобы опасных пассажиров отправили за борт для умиротворения разъяренного Нептуна.

В дверь каюты постучали, послышался голос капитана. Красное лицо главного на корабле даже покрылось пятнами.

– Вот вы где все! Мне, конечно, заплатили хорошо, но посреди моря деньги стоят немного. Ты, пан, который доктор, колдовать умеешь?

– Я профессор Виленской академии! – Лёдник возмущенно вскинул голову, не прикрытую париком, даже темные пряди волос мотнулись по лицу.

– А мне до задницы, чего ты там профессор, – рычал капитан. – Мне нужно успокоить этих гицлей, коих вы, ваши мости, взбаламутили своими непотребными разговорами. Капеллан при смерти, штурману сломали руку, меня не хотят слушать. Поэтому иди, доктор, на палубу и на глазах команды умиротворяй Нептуна, русалок, наяд или какую иную холеру – или придется отправить на корм рыбам девицу и тебя вместе с ней.

– Мне странно слышать, что образованный человек потворствует суевериям, ваша мость! – заявил Лёдник.

– Лупить с матросов шкуру за потакание суевериям будем, если этот шторм переживем! – отрезал капитан. – Давай что-нибудь там разыграй перед моряками, которые уверены, что ты – великий волшебник.

– Могу только помолиться, ваша мость, – холодно ответил доктор.

– Так иди и молись! – капитан схватил Лёдника за рукав и вытащил из каюты. Вырвич, держась за специально натянутые повсюду леера, двинул следом. Пан Агалинский остался защищать свою «невесту».

Никогда Вырвич не забудет той ночи. Холодная соленая вода сбивала с ног, море пело на разные голоса хорал, под который можно отправляться на тот свет, не разобрать, где начинается небо и заканчивается море, одинаково черные. Та обычная вода, что брызгала в лицо, казалось, не имеет ничего общего с живой, дышащей субстанцией за бортом. Единственный фонарь болтался, как последний лист на дереве. Лёдник стоял на носу судна, привязанный, чтобы не смыло, линями, и громко читал, отплевываясь от соленой воды и задыхаясь от порывов ветра, православный канон святому Киприану, своему всегдашнему покровителю, хоть, кроме рева моря, ничего не было слышно. Кто-то из матросов считал, что это шаманит волшебник, кто-то, возможно, принимал доктора за святого, тем более кое-кто заметил на его руках стигматы, иные понимали, что он такой же человек, как они, который в опасности призывает высшие силы. Главное – появилось хоть что-то, во что можно поверить между блестящими черными горами, выраставшими из ниоткуда с безразличием человека, что наступает на муравьев.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы шторм не унялся. Возможно, очутились бы пассажиры «Святой Бригитты» за бортом. Но Господь прислушался к молитвам, и шхуну перестало швырять как щепку. Назавтра море было обычным, неприветливым, но все-таки более похожим на вспаханное поле, чем на горные хребты. Между туч даже кое-где проглядывали синие лоскуты.

Лёдник сидел за столом каюты, снова уткнувшись лбом в сцепленные руки, то ли молился, то ли просто думал о чем-то тяжелом. В помещение ввалился пан Гервасий с обвязанной головой. От пана заметно несло ромом, и пошатывался он не только по воле моря.

– Паненка наша перепугалась. Снова тебя зовет, доктор – то ли голова у нее болит, то ли живот, то ли нервы трепещут. И что это к тебе бабы, как мухи на мед, липнут? Эй, а что с тобой, Бутрим? Погано? У меня акавита есть, принести?

Профессор, не шевельнувшись, утомленно проговорил:

– Мне надоело играть в чужие игры. Слышите, ваша мость, крики? Это лупят матросов, для которых я представлял пророка Моисея перед Черным морем.

– Ну и правильно лупят, – ответил Американец. – Заслужили! Если это быдло не драть, они следующий раз со страху и хозяев потопят, и себя. Жолнер должен гнева своего командира бояться больше, чем врагов!

– Человек, который боится, – жалкое создание, ваша мость. Бояться нужно только Господа, а не другого человека.

– И ты меня не боишься? – насмешливо спросил пан Гервасий. – Я же – смерть твоя.

Лёдник поднял голову и твердо вымолвил:

– Жизнь моя и смерть в воле Господа, ваша мость.

Пан Гервасий, однако, не начал задираться. Прислушался к крикам боли, долетавшим с палубы.

– Эк орут. Смотри, доктор, будешь с моей невестой вольно обходиться – тоже так заорешь.

Лёдник холодно глянул на пана.

– Предупреждение излишнее. Я женатый человек, христианин, давал клятву Гиппократа, и к тому же, девочками такого типа не интересуюсь. А сейчас посещу более серьезных пациентов, помогу коллеге. Покалеченных сегодня на судне хватает.

Прантиш фыркнул:

– Только как ты по судну ходить будешь? – И пояснил пану Гервасию: – От него теперь одни разбегаются и пальцы скрещивают, как от нечистой силы, а другие пытаются руки целовать. Думают – святой. Только бы те и другие между собою не подрались.

– Бедлам! – прошипел доктор, резко поднялся и начал паковать свой докторский чемоданчик.

Крики умолкли. Пан Агалинский зевнул, осторожно потрогал пришитое ухо.

– Ну а мы, пан Вырвич, давай в карты перекинемся, пока судно не бросает.

Оставалась еще неделя хода – если Нептун не разозлится. Мстительный морской бог, наверное, не забыл, что пан Прантиш Вырвич так и не бросил монетку в фонтан в Гданьске.

Глава двенадцатая

Литвинские гости и аглицкие воры

– Всего пенни! История славного разбойника Джека Шеппарда, который шесть раз бежал из Ньюгейтской тюрьмы! С портретами и изящными рисунками! Всего один пенни!

Чумазый парень в шляпе с обвислыми полями, надвинутой на самые уши, бежал за экипажем, размахивая стопкой бумаги. Немного отстал – и вот уже исчез в густом влажном тумане. Прантиш в очередной раз высунулся из окна кареты: туман, мокро, темные стены, запах дыма и прогорклого сала. И это Лондон?

А он уже нафантазировал себе нечто величественное!

Когда они увидели с судна белые меловые скалы, на которых стоит знаменитый Дуврский замок, показалось, сейчас попадут в страну чудес. Чудеса начались, когда в отеле оказался ватерклозет – уборная, где все человеческие отбросы сразу смываются водой. Прислугу не удивило, что Лёдник сразу, с порога, затребовал горячую ванну – будто обычное дело. Пожалуйста, панове! И ванна у них была чугунная, на львиных бронзовых лапах, а не корыто. А какие-то не самые состоятельные люди, все в шляпах, сидели в кофейне на первом этаже отеля и читали газеты. И кофе пили из фарфоровых кружек с синими рисунками! Лёдник объяснил, что здесь научились делать фарфоровую посуду на фабриках, где рисунок наносит машина. Поэтому она и не дорогая, даже бедняк может купить.

Зато нищие и дети голытьбы на улицах были такие же грязные, как и на континенте.

Лёдник, который единственный из компании более-менее владел аглицким языком, еще и предупредил: ни с кем знакомств не заводить, ничего без совета с ним, Лёдником, не покупать, вещи без присмотра не оставлять. А то всучат какую-нибудь чудодейственную «Золотую эссенцию» или «Дух жемчуга», а ему потом лечить олухов от отравления. И главное, не вздумайте приобретать у разносчиков за полтора пенни белый мутноватый напиток под названием салуп! Там все равно ни капли алкоголя: сладкая трава сассафрас, молоко да сахар, а вот заработать расстройство желудка можно.

Но в Дувре все казалось хорошим хотя бы потому, что закончилось тяжелое путешествие через море. И хотя земля еще сутки под ногами покачивалась, это все же была земля. Пусть и чужая-далекая.

Лондон встретил туманом, вонью и шумом. Даже не рассмотришь ничего толком, каждый переулок ведет будто бы в потусторонний мир.

Лёдник высунулся из окна экипажа и переговорил с кучером в странном зеленом плаще с чепцом.

– Сейчас подъедем к самому приличному отелю в Кларкенуэлле. Кучер его горячо рекомендует. Я пойду договариваться с хозяином, а вы стерегите вещи и друг друга. Район не самый спокойный. Но наша цель именно здесь.

– Бери самые лучшие апартаменты! – важно заявил пан Агалинский.

– Как возжелаете, ваша мость, – язвительно отозвался профессор. – Деньги все равно ваши, платить будете сами. У меня и битого талера не осталось.

Экипаж остановился перед трехэтажным аккуратным строением, встроенным между соседними, похожими на него, как родные братья, только на этом красовались ладные кованые балконы и жестяная вывеска с названием «Дуб и Ворон». Причем нарисованный ворон с желудем в кривом клюве больше напоминал ястреба. Кстати, это была еще одна особенность Лондона, поразившая студиозуса, – кроме ворон здесь было полно ястребов, которые садились на фонари и крыши, копошились в мусоре – совсем как привычные городские вороны.

Вырвич, естественно, не послушал приказа бывшего слуги, выскочил из экипажа вслед за Лёдником. Рядом тут же очутились панна Богинская и ее самозваный «жених». Прантиш никак не мог сообразить, что в действительности испытывает пан Гервасий к своей «невесте». Студиозус вон сколько галантностей на паненку тратил. Многозначительный взгляд, пожатие ручки, фривольный намек в разговоре. А пан Агалинский, хоть красивых женщин нигде не пропускает, за бок ущипнет, в кладовую с хорошенькой прислугой не против зайти, к Богинской по-прежнему – как к пану Бжестовскому. Немного снисходительный веселый разговор. Подкалывают друг друга или сплетни обсуждают. Может, все не так безнадежно, и авантюрная паненка с голубыми глазами, немного курносая и с холодным сердцем пану безразлична?

Между тем кучер что-то залопотал, требовательно и злобно. По понятному везде знаку – ангелец будто растер что-то между пальцами – догадались: требует заплатить. Пан Агалинский широким жестом достал из пояса два дуката и бросил кучеру. Тот схватил так жадно, что дурак понял бы, насколько переплачено. Сразу же налетели какие-то слуги и в мгновение сгрузили панские сундуки на мостовую, тоже потребовав платы. Кучер в знак вежливого прощания тронул пальцами шляпу и хлестнул лошадей. Путники остались около горы вещей.

Вдруг неподалеку послышался гневный женский крик. Под уличным фонарем две пригожие женщины азартно, со вкусом ссорились. Тут же набежали зеваки, начали их подначивать. И что такое? В руках у каждой появилось по ножу. Совсем не карманному. Ссора превратилась в смертельную дуэль!

Прантиш схватился за саблю – первое движение шляхтича при наименьшей опасности – и от захватывающего зрелища забыл обо всем на свете. Женщины посреди круга зрителей – Вырвич, конечно, занял самое удобное место – двигались, как в танце, как два тренированных воина. Наскакивали одна на одну, ловко уклонялись. Юбки они подобрали, так что зрелище оголенных выше колен крепких ног принудило пана Агалинского забыть обо всем. Потому что и пан Агалинский терся здесь, в первых рядах. И панна Полонея, любопытная, как молодой воробей. Правда, за толпой, которая немилосердно толкалась, орала, охотники за огненным мечом видели друг друга плохо.

Женщина, та, что тоньше и ниже, с черными волосами, ловко подставила подножку сопернице, и обе покатились по земле. Толпа раздвинулась, все азартно кричали: «Гоу! Гоу!»

Подожди, Лёдник же говорил не отходить от вещей! Один сундучок, между прочим, набит радзивилловскими дукатами. Прантиш оглянулся, приподнимаясь на цыпочки, чтобы за головами зрителей увидеть родные сундуки.

И не увидел.

Может, их уже занесли в помещение?

Прантиш с самым нехорошим предчувствием начал пробираться через толпу. Чуть продрался, и то – оголив саблю, чтобы напугать нахалов.

На том месте, где недавно громоздились привезенные на «Святой Бригитте» вещи, серели мокрые камни мостовой. Лёдник, наконец, вышел на крыльцо в черной треугольной шляпе, белом парике, черном бархатном камзоле с мелкими пуговками.

Доктор уставился в растерянное лицо Прантиша, потом повернул голову туда, где происходила драка. Лицо его стало таким, как будто на лекции подловил учеников за тайной игрой в карты. Но не успел профессор задать вопрос, как в общем шуме послышался пронзительный визг:

– Пан Гервасий! Помогите!

Полонея! Прантиш и Лёдник бросились в толпу. Вырвич успел только заметить, что двое оборванцев пробуют что-то у пана Бжестовского отнять, а пан Агалинский разбрасывает их, как медведь собак.

И вдруг все куда-то разбежались, даже две дуэлянтки. На пустой улице остались стоять только четверо литвинов да на крыльце отеля «Дуб и Ворон» щерилась прислуга и солидный пан с рыжей бородкой, в жилете – наверное, хозяин отеля.

В тумане насмешливо каркали лондонские вороны.

– Где вещи? – очень спокойно спросил Лёдник. Прантиш виновато развел руками.

– Пояс! Пояс с деньгами! – вдруг заорал пан Агалинский и начал ощупывать карманы. – Святые угодники! Табакерка, подаренная паном Каролем! Перстни! Фамильный сигнет! Часы!

После быстрого осмотра выяснилось, что местные воры ободрали всех, как овец. Только сабли и остались при панах – и то потому, что пан за саблю хватается, как пьянь за рюмку. Правда, ножны, украшенные драгоценными камнями, у пана Агалинского и пана Бжестовского срезали. Даже у Лёдника успели карманы обчистить.

– А я о хорошем номере договорился, – меланхолично проговорил доктор. – На шесть комнат. С ванной.

Вырвич растерянно обвел глазами улицу.

– Может, в суд заявить?

Панна Полонея выразительно хмыкнула.

Хозяин отеля что-то крикнул и махнул рукой, чтобы подошли. Лёдник переговорил с ним, покивал, повернулся к своим.

– Этот мистер говорит, что раз такое несчастье случилось с нами на крыльце его отеля, он сделает скидку и подберет нам приличные апартаменты. Готов принять плату тем, что у нас осталось. Ценности какие, одежда. Думаю, стоит согласиться. Куда мы сейчас сунемся.

Вырвич посмотрел на довольное жирное лицо владельца «Дуба и Ворона», как лоснятся у того маленькие светлые глазки:

– Да он с теми злодеями заодно! А теперь последнее забрать хочет!

– А кто виноват? – сердито спросил Лёдник. – Я говорил – из кареты не выходить? Зачем кучера отпустили? Какого рожна побежали, вылупив глаза на представление, которое специально для вас воры устроили?

– Если бы пан профессор не раскомандовался, ничего бы и не случилось! – разъяренно напустился на Лёдника пан Агалинский. – Лезет повсюду вперед, за всех решает. Я сам бы и договорился с корчмарем! Язык денег все понимают!

Хозяин отеля с интересом наблюдал за перебранкой обобранных гостей, лениво скрестив руки на груди. Похоже, он мог простоять так, пока темень не окончит бесплатный спектакль.

– Паны, убивать друг друга будете дома. А сейчас что делать? – немного истерично спросила Богинская.

И действительно, что? Судно за ними придет хорошо если к Рождеству. Даже весть о беде кому послать – деньги нужны.

– Выворачивайте карманы, – мрачно приказал Лёдник. – Может, у кого какие ценности еще остались. Сабли продавать пока не хочется.

– Да я скорее с голоду сдохну, чем Гиппоцентавр прадедовский продам! – гневно крикнул Прантиш.

– Предлагать дворянину продать оружие! Вот по этому и видно, что пан доктор – не настоящий шляхтич, – презрительно кинул пан Агалинский. – Есть понятия, кои благородный человек приобретает, как только учится ходить!

К счастью, профессор не успел сказать что-нибудь язвительное насчет того, что если бы знал, что благородные его спутники настолько беспомощны со своими понятиями, и их нельзя оставить без присмотра и на минуту, то привязал бы их на веревочки да водил за собою, как породистых щенков.

– У меня кольцо осталось! – быстро заявила панна Богинская. – С пальца уже стаскивали, спасибо пану Гервасию – не успели. Изумруд в нем достаточно ценный.

Лёдник взял кольцо панны, поднес к глазам, повертел.

– Работа с драгоценными камнями – часть алхимии. Когда-то я такой изумруд мог даже увеличить в размерах, очистить, принудить изменить цвет. – вздохнул. – Только на это нужно время плюс хорошо оборудованная лаборатория. Думаю, фунтов сто за это кольцо мы у аглицкого мошенника выручим.

Хозяин отеля, поняв, что у гостей есть что предложить, широко улыбнулся и собственноручно открыл двери своего подозрительного заведения.

Апартаменты, выделенные обворованным гостям, были всего на две комнаты – Лёдник уговорил пана Агалинского не роскошествовать. Ибо настоящей цены хозяин отеля за кольцо Богинских, естественно, не дал. Американец едва выторговал, считая на пальцах и ревя проклятия, пятьдесят фунтов.

Одну комнату галантно уступили панне Богинской.

А цель была так близка!

Полонея и пан Гервасий едва сдерживались, чтобы палками не погнать профессора к тайной пещере с надписью «Здесь добудешь победу огня над железом». Оба делались все более нервными, и Вырвич с тайной радостью угадывал под их веселыми перепалками взаимную подозрительность. Неудивительно – за время их путешествия о чем не рассказалось, о том домыслилось. Вражеские партии, конкуренты. А огненный меч доктора Ди достанется только кому-то одному!

Они шли за высокой стремительной фигурой доктора по улице под названием Тернмилл-стрит, между рядами темнолицых домов, и хоть нечего было терять, настороженно провожали глазами уличных торговцев и прохожих. И еще издали услышали громкие крики. На площади собрались люди – и паны, и бедняки, один джентльмен вскочил на ящик и вещал, помогая себе жестами. Толпа кричала что-то одобрительное.

– Пан Лёдник, что здесь происходит? – дернула профессора за полу плаща любопытная Полонея. Лёдник замедлил ходьбу, подошел к горожанину, меланхолично посасывающему трубку на краю площади, расспросил, вернулся к компании.

– Это, панове, Кларкенуэлл, и его обычный атрибут – политический митинг, – усмешка доктора была очень кривой. – Мистер на ящике критикует молодого короля Георга, который назначает министрами самых глупых и покорных, подкупает парламент и прогоняет прочь вигов в пользу тори. Слушатели, как вы можете догадаться, как и оратор, принадлежат к партии вигов. Король Георг, хоть и молодой, ненамного сообразительней нашего престарелого Августа. Но дорвался до власти и не терпит людей, которые умнее его или мыслят самостоятельно. Ждите, он еще огребет за это – и страна поплатится. Особенно за Америку.

– А что с Америкой? – сразу заинтересовался пан Гервасий.

– Да король хочет налоги у Новой Англии повысить. За счет колонистов оплатить свои капризы – войны, реформы. А в Америку, по моим наблюдениям, отъезжают люди пусть не самые родовитые, но смелые, предприимчивые, и те, кому нечего терять. И обжилось их там немало. Поэтому навряд ли их удастся так легко обобрать.

– Я бы тоже поддержал этих. вигов! – мстительно воскликнул пан Гервасий, который сразу проникся недобрыми чувствами к Георгу ІІІ, обижавшему его любимую Америку.

Люди закричали, причем среди митингующих были и женщины, которые старались громче мужчин.

– Как на виленском сойме! – ностальгически промолвил пан Агалинский. Вдруг джентльмен сбоку что-то закричал, как видно, противоречащее, и в оратора на ящике полетел огрызок яблока.

– Все, сейчас и драка начнется, как на сойме, – буркнул Лёдник и едва не бегом двинулся прочь. Прантиш не против был последить за лондонским соймом, но отставать от компании совсем не хотелось.

Сегодня туман уменьшился, но похолодало. Лёдник рассказывал, что зима здесь не такая суровая, как в Беларуси, и если река замерзает – это считается чрезвычайным событием, бывает несколько раз в столетие. Но в сочетании с неприятной сыростью прохлада пробирала хорошо. Около дома, перед дверью которого стоял столб, обмотанный почему-то красной выцветшей тканью, женщина, закутанная поверх шляпы в шерстяной платок, продавала голубые бусы. Судя по всему, это были талисманы от какой-то болезни. Лёдник подтвердил: лазурит здесь носят от бронхита и пневмонии.

– Слушай, Бутрим, а ты мог бы заработать деньги, если бы предложил свои докторские услуги! – сказал Прантиш.

– Лучше астрология! И гадания! – подлетела к профессору с другой стороны Полонейка. – На это спрос всегда! Сделать рекламу – «Знаменитый лекарь и алхимик из далекой Альбарутении, профессор академии и личный доктор великих князей, определяет болезни, предсказывает будущее и дает практические советы, как уберечься от чумы». Народу повалит!

Лёдник только хмыкнул.

– Вы обратили внимание, панове, на столбы, обмотанные красным? Это значит, что в доме принимает цирюльник, которому магистрат дал лицензию на кровопускание. А значит, он, считайте, лекарь. А видите, на двери вот такой барельеф?

Вырвич взглянул туда, куда показывал Лёдник: к двери была прикреплена бронзовая голова дядьки в старомодной шляпе и воротнике-жернове.

– Это голова философа, астролога и алхимика Френсиса Бэкона. И означает, что в доме живет его последователь, который охотно за деньги вам и погадает, и гороскоп составит, и чудодейственный электуарий сварит. Вместо Бэкона может быть изображение волшебника Мерлина. А вон и странствующий мой собрат тащится: видите, в бархатном плаще?

Действительно, по улице важно шел высокий дядька с тощей бородкой, словно козлиной, в длинной темной одежде и островерхой шляпе. К дядьке подбежала немолодая женщина, похоже, прислуга, сунула монету, и они стали о чем-то шептаться.

– И как вы думаете, при такой конкуренции много можно заработать? – насмешливо промолвил Лёдник. – Да меня сразу в участок сдадут те, у кого я заработок перебью. Помните, пан Вырвич, прецедент в корчме под Раковом?

Прантиш мрачно кивнул головою. Воспоминания невеселые. Тогда Лёдника забрал судья Юдицкий, чтобы продать пану Герониму Радзивиллу, что взялся гноить да пытать в подземельях слуцкого замка ведьмаков. Прантиш не захотел бросать в беде своего новоприобретенного слугу, после чего и возникла между ними дружба.

Между тем перед компанией выросла высокая кирпичная стена, за которой виднелись мрачные шпили готического храма и полуголые тополя.

– Если мы все правильно посчитали и кукла-рисовальщица не оплошала, это здесь, – тихо промолвил Лёдник.

Панна Богинская и пан Агалинский благоговейно уставились на тяжелые дубовые ворота, над которыми в каменном фризе светлел барельеф в виде треугольника, из коего смотрело всевидящее око.

– Здесь был монастырь рыцарей-госпитальеров. – пояснил Лёдник. – Теперь он заброшен, стена построена значительно позже. В районе Кларкенуэлл всегда селились подозрительные типы. Вроде доктора Ди.

И решительно постучал в ворота.

Стучать пришлось долго. Только когда пан Гервасий замолотил в дубовые створки ногой в подкованном сапоге, кто-то недовольно отозвался по ту сторону стены, и ворота приоткрылись. Горожанин, что открыл незваным гостям, мог быть родным братом хозяина отеля «Дуб и Ворон». Такое же сонливое вытянутое лицо, рыжеватые бакенбарды, снисходительный взгляд маленьких светлых глазок. То, что на пришедших был наставлен ствол пистолета, свидетельствовало – абориген не просто проходил рядом, а стережет собственность.

После того, как в его руки перешло несколько шиллингов, ворота открылись шире, и литвины оказались еще ближе к своей цели.

Древний храм находился в жалком состоянии. Видно было, что он пережил пожар и человеческую ненависть, – радикальные кларкенуэлльцы не любили богатых монахов и важных рыцарей. Лёдник настойчиво расспрашивал сторожа, суя ему монету за монетой, лицо его все больше мрачнело.

– Значит, так. Хорошая новость – здесь действительно есть подземелье с латинской надписью, и находится оно в доме, который называется – не поверите – «Огонь и железо».

Полонейка и пан Гервасий даже напряглись, как гончие, почуявшие запах крови раненого зверя.

– А плохая новость? – спросил Прантиш.

– А плохая – что мы туда не попадем. Тот участок, где подземелье, после смерти доктора Ди был продан магистратом, там построена вон та халупа. – Лёдник показал на кирпичную постройку, похожую на казарму, которую отделяла от монастыря еще одна стена. – Когда-то в ней устроили винокурню, а в пещере, что мы ищем, хранили вино. Потом здание приспособили под жилье для наемных рабочих, что строили новый мост. Теперь оно продается вместе со всеми тайнами.

– Вот и чудесно! – воскликнул пан Гервасий. – Приобретем здание – и все!

– За какие шиши? – язвительно спросил доктор. – Цена его – не менее пятисот фунтов. И нужно поспешить, иначе выкупят другие – тогда вообще неизвестно, что случится. Новый хозяин может и снести все.

– А чего ждать? – выкрикнул Прантиш. – Давай сторожа оглушим – и полезли в то строение! Замок я любой отопру!

– Оно бы план и неплохой, – ответил Лёдник, – если бы не одно обстоятельство. Строение не пустое.

Будто в подтверждение его слов, в окне сумрачного дома показался человек в черном, можно было рассмотреть только его бледное лицо.

– Квакеры. Такая религиозная секта. Особо строгая. – пояснил профессор. – Они собираются отплывать то ли на Гавайи, то ли на Карибы, проповедовать веру Христову. А пока сидят и истово молятся. И ни за какие деньги никого шарить по дому не пустят. Люди суровые и к военному делу хорошо приспособлены, оружие имеют. Дом не их, принадлежит одной леди, которая им покровительствует и обещала, что вырученные за строение деньги пожертвует братьям во Христе на их миссионерский путь. Так что как только здание продастся – его и освободят.

Полонейка, Американец да и Прантиш поглядывали на кирпичное строение, как влюбленный на закрытые ставни красавицы.

Оставалось в очередной раз помянуть недобрым словом лондонских воров.

Если бы не те воры – уверенней чувствовали бы себя литвины среди мраморных колонн, украшавших прихожую шикарного дворца владелицы кирпичной винокурни около монастыря тамплиеров. Как-то не верилось, что особа, живущая в таком дворце, имеет интерес к неприметному строению в Кларкенуэлле. Имя владелицы – леди Кларенс – ничего не говорило.