Текст книги "Авантюры студиозуса Вырвича"

Автор книги: Людмила Рублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Сама леди, однако же, к гостям не вышла – ничего удивительного. Гости приехали без особенного шика, торгуются за какие-то небольшие деньги. Панна Богинская стояла, горделиво задрав нос, – несомненно представляла, как бы могла подъехать сюда на шестерке породистых коней в карете с гербом, с лакеями и казаками на запятках, с герольдом, который объявляет приезд. И вышла бы, ступая на бархатную подушечку, положенную под ступеньку кареты, в необъятном роброне с фижмами, усыпанная диамантами, в прическе высотою с купол собора святого Павла. Вот тогда бы гордячка из этого дворца почувствовала свое место! У Богинских и не такие дворцы есть!

А Прантиш крутил головой, рассматривая картины-статуи-фарфор-серебро, и не мог избавиться от ощущения, что за ними внимательно наблюдают чьи-то глаза, изучают, как букашек.

– Леди спрашивает, зачем уважаемым господам из Альбарутении строение в Кларкенуэлле?

Важный дворецкий с обвислыми щеками хорошо разговаривал на французском, которым в компании более-менее владели все, поэтому пан Гервасий с удовольствием отодвинул доктора в сторону и взял на себя переговоры, пусть и заочные, с благородной личностью.

– Пусть ее милость леди Кларенс не сомневается, что ее бывшее имущество будет использоваться в самых приличных целях. Мы. мы устроим там склад самых лучших вин!

Прантиш едва сдержался, чтобы не захохотать. Американец мог бы придумать и более изящную версию. Что в голове, то и на языке.

Дворецкий вернулся с еще более надменной физиономией и сообщил, что леди Кларенс на таких условиях продавать не желает. Тут же выскочила вперед Полонейка в обличье Бжестовского.

– Пусть ясновельможная пани простит, но, быть может, она согласится продать то строение мне? Я использую его в самых христианских целях: создам приют для бедных и госпиталь. Вот и доктор с нами, известный на всю Европу профессор, сэр Лёдник, который поможет создать самое лучшее медицинское обслуживание обделенных судьбой несчастных. Так как он именно этим и занимается во славу Господа!

Слова пана Бжестовского текли, как жидкий мед. Ай да молодчинка Полонея – правильно рассчитала: если леди такая святоша, что содержит сектантов-миссионеров, естественно, идея с вином ее возмутила. А помощь бедным – самое то!

Но дворецкий вернулся от невидимой леди с тем же отрицательным ответом. Золоченые гипсовые амурчики по стенам помещения самым непристойным образом насмехались над неудачными покупателями и целились в них из маленьких луков, будто тем до кучи не хватало пылкой любви.

– Передайте леди, – загремел Лёдник, которому надоел этот марлезонский балет, – что лично меня интересует таинственная история упомянутого строения и я имею к нему научный интерес. И привык все свои эксперименты доводить до логического завершения. Поэтому пусть леди назовет любую цену.

Компаньоны посмотрели на Лёдника, как на умалишенного, – панна Полонея даже, кажется, готова была обойтись с ним, как с лакеем, опрокинувшим на ее платье чашку кофе. Почти разоблачить их намерения!

На этот раз дворецкий задержался дольше, принесенный им ответ всех удивил: леди согласилась продать винокурню доктору Лёднику, имея в виду его научный интерес. Условия – тысяча фунтов, принести лично послезавтра утром.

Лёдник церемонно поклонился, оборвал Прантиша, который намеревался было немного поторговаться, по всем светским правилам поблагодарил леди Кларенс и вывел компанию из дворца.

На берегу Темзы с видом на новенький Вестминстерский мост, чудо инженерной мысли, прошел небольшой стратегический совет.

– Если бы не случай у отеля – я бы тысячу фунтов из одного сундука зачерпнул! – раздраженно сказал пан Гервасий. Полонейка вздохнула, разглаживая запятнанный и помятый рукав недавно шикарного камзола:

– Сейчас в Лондоне есть несколько известных персон из Польши и Литвы, но ведь идти, представляться, все рассказывать, объяснять, что мы здесь делаем. А я в таком виде.

– Исключено! – отрезал пан Агалинский. – Лучше бы меня послушались. Да я в одиночку тот дом приступом возьму! Квакеров саблей покрошу, и подземелья наши.

– В тех подземельях может ничего не быть, васпан, – напряженно предупредил Лёдник. Пан Гервасий внимательно посмотрел на профессора:

– Я свое слово сдержу, не волнуйся. Твое дело – привести меня в пещеру.

– Нас, пан Агалинский, нас! – мило оскалилась Полонейка. Изящная такая, хорошенькая. Но Вырвич чувствовал, что на пути к цели она будет, пожалуй, более опасной, чем Американец. Тот со скрытой насмешкой поклонился:

– Конечно, дорогая моя невеста, у нас же все должно быть общим!

Где-то зазвенели колокола – и сразу им отозвались другие. Лондонские храмы заполняли город величественными звуками со всех сторон, казалось, даже туман рассеялся.

– Пойдем к моему бывшему однокурснику Роджеру, – решительно заявил Лёдник. – Он сделал хорошую карьеру, среди клиентов – сплошь герцоги. Опять же – в Королевском научном обществе не последний человек. Тысяча фунтов – деньги немалые, но для него возможные. Когда-то я помог ему в начале его карьеры, подбросил пару идеек. Тогда Роджер обещал, что век не забудет моей услуги. Вот и посмотрим.

Они ехали в нанятом фаэтоне, навес не спасал от влажных микроскопических капель, что липли к лицу, как паутина.

Чумазый мальчик, тащивший корзину с углем, заметил рыжего усатого чужестранца, который, сидя в экипаже, до отвращения важно поглядывал по сторонам. Мальчик с вызовом свистнул и показал усатому джентльмену кулак, а когда тот угрожающе оскалился и выкрикнул непонятное «Зарублю!», еще и швырнул вслед ему кусок угля.

– Когда я был здесь в молодости, – спокойно ответил Лёдник на брань пана Гервасия, возмущенного наглостью здешнего простого люда, – на улице вообще нельзя было показаться в придворном убранстве. Сразу забрасывали грязью. Даже короля и королевскую семью встречали оскорблениями. На статуе королевы Анны у собора святого Павла уличные мальчишки практиковались в швырянии камней. Не думаю, что с того времени здесь полюбили аристократов. Кстати, самая популярная пьеса, которую разыгрывают в домашних театрах сами аристократы, – это «Опера нищих». Графья да бароны с удовольствием переодеваются в лохмотья, употребляют грубые слова и осваивают дурные манеры. Парадокс, панове!

Вырвич, с одной стороны, был злорадно удовлетворен – а вот вам, магнатики, не всюду перед вами раскланиваются, с другой стороны – он же сам шляхтич, неужели здесь какой-то носильщик или угольщик будет с ним спорить, кому первому пройти в дверь?

Ученого пана, к которому они приехали, уличные мальчишки точно могли забросать грязью – за одни перстни с диамантами. Неудивительно, что пан заставил их ждать в гостиной, прибирался, видимо, в лучшее. Неужели так хочет хорошо выглядеть перед коллегой и другом молодости?

Однако на вытянутом лице пана – морщинистый лоб, длинный кривоватый нос, светлые запавшие глаза – застыла только брезгливая настороженность. Значит, наряжался, чтобы унизить гостя, а себе придать важности.

Искренних объятий с похлопыванием по спине с бывшим однокурсником не случилось. Зато мистер Роджер говорил на хорошем немецком – видимо, привык в Пражском университете.

– Добрый день, герр Балтромеус. По какому случаю – лекции, консультации или, быть может, на постоянную работу?

И по всему видно, что пану менее всего хотелось, чтобы приятель здесь задержался.

Лёдник заверил, что в Лондоне проездом, сопровождает родовитого воспитанника, и завел деликатный разговор о бедственном положении, в которое попала компания, далее логично следовало одолжение денег. Но мистер Роджер остановил гостя, в его тонком голосе, как вода из-под весеннего снега, пробивалась искренняя ненависть:

– И как ты, герр Балтромеус, после своей публикации в лейпцигском журнале осмелился приехать в страну, лучших ученых мужей коей посмел оскорбить, сотрясти самые основы академической науки?

Ой-ёй! Вместо доброжелательной беседы попали на диспут. Глаза пана загорелись, он начал сыпать научными терминами. А его возмущение, как понял Прантиш, происходило от того, что Лёдник опубликовал что-то о каком-то своем открытии раньше, чем до того же додумался мистер Роджер, а он всю свою жизнь собирался до этого додуматься, а Лёдник, шарлатан эдакий, мечты однокурсника разрушил. Да еще и покритиковал кое-какие научные выводы лондонского коллеги.

– Мы отправили в редакцию письмо протеста против ваших инсинуаций! Все подписали – даже ваш хваленый Джон Хук!

Тут Лёдник не выдержал и дал волю сарказму, доходчиво пояснил пану, что тот со своим косным и зашоренным сознанием никогда бы не дошел до открытия, и вообще – консерваторы, представителем коих является мистер Роджер, только препятствуют настоящим ученым, их сейчас в Англии много, и до них мистеру Роджеру – как до Венеры.

Разъяренного профессора Виленской академии спутники едва не насильно вытащили из шикарного дома однокурсника-консерватора, чье бледное невыразительное лицо под конец спора приобрело яркий свекольный цвет.

– А иных друзей, Бутрим, у тебя здесь нету? – спросил раздраженный Прантиш, размазывая по лицу лондонский туман.

– Из научных кругов – как видите, лучше ни к кому не соваться. – ответил Лёдник, изучая свои ладони со шрамами. – А другие влиятельные знакомцы у меня такого же типа, как известный вам владыка Габриэлюс. Им я и на глаза попадаться не хочу.

Пан Полоний Бжестовский вдруг совсем по-мальчишески захохотал.

– Доктор, у вас какой-то особенный талант – вызывать к себе пылкие, но отрицательные чувства. Даже пан Гервасий собирается вас убить. Наверное, и у пана Вырвича не раз чесались руки прикончить своего ученого слугу?

Прантиш только злобно зыркнул на паненку, ибо она была права: три года назад пана Вырвича не раз аж трясло от ненависти к дерзкому холопу – пусть не убить, но избить его, сломать очень хотелось. Тогда и подумать не мог, что холоп будет в качестве профессора отправлять бывшего хозяина в карцер.

Пан Гервасий злобно подбил ногой кусок угля, что валялся на мостовой и который, возможно, какой-нибудь голодранец швырял в золоченую карету.

– Может, наезд устроить? Подстеречь богатого пройдоху-купчину или ростовщика. Отобрать деньги у злодея – шляхетской чести нет урону!

– Грабежом заниматься не будем! – твердо заявил Лёдник. – На моей душе и так грехов достаточно.

– А давай я в игорный дом пойду! Где ставки повыше. – энергично предложил Прантиш. – Я же и в кости, и в карты.

– Обдерут как липку, – отрезал профессор. – При всех ваших талантах и везении, ваша мость, это на последней скамье аудитории вы однокурсников обыгрываете, а против местных шулеров не потянете. А еще можно и нож в бок получить.

– Где же, ваши мости, в таком случае, мы до послезавтрашнего утра добудем тысячу фунтов? – со слезами в голосе спросила Полонея. – Знаете, панове, я очень хочу снова походить в платье! А для этого нужно удачно завершить путешествие.

Поблизости прошла торговка рыбой, распространяя вокруг характерный запах. Платье из плотной ткани и стеганая юбка делали фигуру бесформенной и будто высеченной из камня, на голове, поверх чепца, женщина несла корзину с товаром, в зубах дымилась короткая трубка. Похоже, эта баба с Билинсгейтского рынка могла бы побороться даже с паном Гервасием.

Торговка оценивающим взглядом скользнула по расстроенным панам, что-то пропела грубым голосом – судя по тому, как дернулся Лёдник, очень неприличное, и пошла себе дальше, неумолимая и непонятная, как сам этот город.

Такая ручки у пана целовать не станет.

Лёдник вздохнул, посмотрел в серое небо, начинавшее темнеть.

– Завтра что-то придумаем. Зовите, пан Вырвич, извозчика, поехали в отель.

И тогда началось еще одно чудо – ибо с приходом в город тьмы повсюду, около каждого десятого дома, начали зажигать фонари. Целая армия фонарщиков, в высоких шляпах, с длинными палками на плече, ловко перемещалась от фонаря к фонарю. В освещенные круги входили женщины в модных шляпках, грея руки в меховых муфточках, прислонялись к фонарям в галантных позах, прохаживались, высматривая клиентов. А главное – витрины! Застекленные, огромные! Все магазины сияли, как окна во время бала. Было светло, как днем. Вот бы так устроить в Менске и Вильне!

Глава тринадцатая

Лондонские круги

Словил литвин в лесу русалку, которая запуталась волосами в его бороне, радостный, приволок домой – а красавица гнилой рыбой смердит, в волосах сороконожки бегают, визжит, аж голова болит, ни к труду, ни в постель... Помучился парень, пострадал да и сволок добычу обратно, в лес.

Чем ближе была тайна доктора Ди, тем тревожней становилось Прантишу и все чаще думалось – какого рожна им тот огненный меч дался? Не придется ли сильно разочароваться? Даже железная черепаха, вооруженная пушками, которую когда-то сделал знакомый Лёдника Якуб Пфальцман для князя Геронима Радзивилла, только слутчан попугала да стены изрешетила.

Когда они возвратились в гостиницу, доктор, немного отдохнув, взялся за гимнастические упражнения, каковые, когда свалился с морской болезнью, забросил было на судне. Потом раздвинул мебель в их комнате по стенам, одолжил у пана Бжестовского саблю и устроил при свете свечей и камина такой тренинг по фехтованию, что у Прантиша и пана Агалинского, которые должны были вдвоем нападать на доктора, рубахи стали хоть выжимай. А Лёдник, орудуя то одной саблей, то двумя сразу, все был собой недоволен. Хотя пан Агалинский, у которого сабля почему-то все вылетала и вылетала из руки, был недоволен еще больше, если не сказать – разъярен, и бился всерьез. Прантиш видел, как доктор о чем-то шепчется с хозяином гостиницы, сует ему деньги и записку, а хозяин с той запиской куда-то отсылает юного слугу.

А с кем доктор готовится схватиться – так и не объяснил.

Утром урок повторился, хоть был и короче. Доктор поворчал, что стареет, что кисти рук недостаточно гибкие и движения недостаточно быстрые, – ага, недостаточно, двух более молодых загнал, как пьяный драгун коней, – и приказал собираться. Причем сложил в докторский кожаный чемоданчик, который здесь приобрел вместо украденного, бутылочки с лекарствами, ткань для перевязки, моток шелковых ниток с угрожающе большой кривой хирургической иглой. Значит, драка будет серьезной. Недаром попытался оставить в гостинице паненку Богинскую. Но Полонейка на уговоры и запугивания только сердито проговорила: «Командовать будешь дома женой, доктор».

Лёдник намек о заложнице Саломее понял, сжал зубы и отвернулся.

Пан Гервасий радостно заметил, что давно надо было добыть желаемое честной саблей, а не разводить марципаны. Но поехали они не в сторону аббатства тамплиеров, а ближе к реке. Лёдник отпустил кучера в самом подозрительном месте, где чернели уродливые строения портовых складов и шлялось множество самого зловещего народа. Возле узкого прохода между двумя складами, оставлявшего ощущение ловушки, где исчезали прохожие – и чисто злодейского вида, и джентльмены с кружевными манжетами, – стоял, привалившись к стене, громила в кожаном жилете, скрестив на груди руки, которыми, наверное, можно было выжимать воду из камней. Доктор с громилой пошептался, сунул монету. Тот кивнул: мол, проходите.

И они прошли.

Вначале поразил шум. Люди в большом пустом помещении толкались, кричали. У стены находилась специальная ложа, как в театре, там собиралась родовитая публика. Присутствовали даже дамы в огромных шляпах с украшениями в виде маленьких кораблей и птиц, лица некоторых прикрывали маски и вуали. Дамы отчаянно махали веерами, демонстрируя волнение своих утонченных натур. Сквозь ряды окон с запыленными стеклами проходило достаточно света, чтобы до мелочей рассмотреть все происходящее на свободной площадке посередине зала, вокруг которой толпились зрители. Сейчас на ней дрались два петуха.

– Ты куда нас привел? – крикнул Лёднику в ухо, перекрывая гам, пан Гервасий. – Мы что, на петухов сейчас будем ставить?

– Это место с самыми высокими ставками в Лондоне, – ответил доктор. – Сейчас – только начало. Потом будет бой на кулаках, а в завершение – с холодным оружием.

Между тем черный петух окончательно заклевал белого, и человеческий круг как по команде быстренько расступился в стороны, освобождая более широкую площадку. В руках зазвенели монеты, замелькали бумажные деньги, и под одобрительные выкрики на площадку, забрызганную петушиной кровью, вышли два полуобнаженных бойца с кулаками, обмотанными ремнями.

Люди взревели.

– Что они все кричат? – спросила панна Богинская. – Когда у гостиницы дрались женщины, кричали то же самое.

– Любимая фраза лондонцев: «В круг!» Это значит, будет драка, – спокойно ответил доктор.

– Бутрим, ты что, собираешься здесь драться на саблях? В этом разбойничьем вертепе? – с ужасом догадался Прантиш. – Ты же профессор! Ученый!

– Ну вот, если что, сам себя и вылечу. Кстати, держи лекарства. Имеешь шанс на медицинскую практику.

Прантиш с самыми нехорошими предчувствиями взял тяжелый чемоданчик.

Панна Богинская стояла, брезгливо скривив личико, ее совершенно не интересовало, каким образом в сто первый раз сломает рябому оболтусу нос второй оболтус, волосатый, как обезьяна.

– Вот скажите, доктор, почему вы всегда выбираете самый неблагодарный и убыточный для собственного здоровья путь? – с отвращением спросила панна. – Разве тяжелее было предложить какой-нибудь герцогине увеличить ее диаманты, вылечить от прыщей или составить парфюм, чтобы любой мужчина от запаха терял голову? Ей-богу, я бы сама за такое не пожалела тысячи талеров!

– Оставалось за один день найти доверчивую герцогиню с лабораторией, увеличить диамант, составить парфюм, вылечить прыщи, а сначала еще превратиться в мошенника, – проворчал доктор.

Толпа заревела, волосатый верзила, победивший рябого, тряс рукой с зажатой в ней стопкой бумажных денег.

– И сколько он получил? – поинтересовался Американец.

– Фунтов двадцать, – судя по выражению лица, Лёднику тоже не очень были интересны кулачные разборки.

– До тысячи далеко, – насмешливо произнес пан Гервасий.

– Платят победителю каждого боя, поэтому чем больше боев выиграешь – тем больше получишь. И с каждым боем приз растет. Последний из кулачных бойцов, который победит всех, получит не меньше трехсот фунтов. А самые большие деньги выплачиваются во время вооруженных поединков.

– Но ведь нет никакой уверенности, что наберется именно тысяча! – возмутился Прантиш.

– Значит, надо биться, пока не наберется, – сквозь зубы произнес Лёдник и уставился на площадку.

– В круг! В круг! – заорали зрители. Высокий неуклюжий дядька с лысым шишковатым черепом стучал себя в грудь кулаком и что-то выкрикивал, видимо, не находя соперника. Вдруг, снимая на ходу дорогой камзол, в круг вышел молодой плечистый джентльмен.

– Это кто? – поразился пан Агалинский.

– Судя по выкрикам, лорд Кавендиш.

– Неужели настоящий лорд? – удивился Прантиш.

– Почему нет? Аристократы тоже здесь участвуют, – рассеянно отозвался Лёдник. – Чего не сделаешь от скуки! А понаблюдать даже герцогини ездят.

– А он очень привлекательный! – выглядывая из-за чужих плеч, оценила Полонейка светловолосого, хорошо сложенного лорда. Тот оправдал ее восхищение, когда уложил лысого на десятом ударе. Побежденного быстренько оттащили за ноги с площадки.

– Сто пятьдесят фунтов тому, кто одолеет лорда Кавендиша! – прокричал распорядитель жестоких развлечений. И тут случилось неожиданное: пан Гервасий, который с появлением лорда начал проявлять к бою неподдельный интерес, с криком рванулся вперед.

– Я шляхтич, литвин Гервасий Агалинский, принимаю вызов его мости пана Кавендиша!

Лёдник, Прантиш и Богинская протолкались вслед за Американцем. А тот уже на жадных глазах толпы сбрасывал камзол, рубашку, парик и в предчувствии боя скалил зубы.

– Что вы делаете, ваша мость! Вы хоть знаете правила этой игры?

– Го, меня в нашем полку еще никто не смог одолеть! Морду ангельцу набью на раз! – пан Гервасий нахально смотрел в глаза высокому блондину-лорду, который механически подпрыгивал на месте, ожидая соперника.

– Подождите же! – с досадой сказал доктор, что-то прокричал, ему бросили две кожаные полоски, перепачканные кровью, и свежей, и засохшей. – Запоминайте. – Лёдник с помощью Прантиша начал обматывать кулаки пана Гервасия полосами, спешно объясняя правила и давая советы.

– Гоу! – это слово Прантиш выучил хорошо.

Сотни глаз снова горели грешной жаждой чужих страданий и смерти. К этому прибавлялась возможность выигрыша денег, азарт, пьянящий, как мед баторин. Даже панна Богинская кусала от нетерпения губы.

Лорда, однако, на раз завалить не удалось. Пан Гервасий выглядел не хуже, чем он: широкие плечи, отважный, быстрый, но лорд двигался более точно. Агалинский бесился, разъяренный, лупил в веселом азарте, а англичанин просчитывал свои движения с холодной жестокостью, бил молча, удары принимал без брани.

– Дурак, куда бросается! – комментировал сквозь зубы действия Американца Лёдник. – В голову пропустил – если бы мозги имел, то остался бы без них.

Прантиш тоже нервничал: ему и самому хотелось бы вот так, по-мужски. Чтобы восхищались, чтобы панна Полонея кусала от волнения губы. Эх, быть бы таким же плечистым, как пан Гервасий! Или хоть бы высоким, как Лёдник. Зато в ловкости студиозусу нет равных. Вот в этот момент боя он на месте Американца присел бы и сбоку.

Лёдник дернул ученика за рукав.

– Не вздумай и ты что-нибудь вытворить! Вижу, загорелся. Только дернись – лично по голове дам.

– Оу! – взревели вокруг. Альбанец попал-таки изо всей мощи кулаком в челюсть лорду. Лорд брякнулся на пол, как подрубленное дерево.

Сто пятьдесят фунтов, переданные от победителя Прантишу, студиозус, наученный горьким опытом, спрятал за пазухой, под рубашку. Пан Гервасий с лицом, перепачканным красной юшкой, ходил по кругу, широко улыбаясь разбитыми губами, бил себя в грудь, поросшую рыжей шерстью, и кричал:

– Агалинские не сдаются! Во славу пана Кароля Радзивилла любого побью! Живе Беларусь!

Кто-то сунул чужестранному бойцу бутылку, видимо, не с чаем, пан Агалинский жадно присосался и совсем повеселел.

– Давайте! Ну, гоу-гоу по-вашему. Кто следующий?

Лучше бы он этого не узнавал. За приз следующего боя вышел состязаться настоящий Голиаф. Не меньший, чем Ватман. Его физиономия казалось собранной из кусочков, лобные кости выступали вперед, как у обезьяны, нижняя челюсть была похожа на наковальню. Маленькие глазки Голиафа смотрели невыразительно, без злобы, без интереса.

– Ну, давай, лондонская обезьяна! – пан Гервасий с налету врезал Голиафу в челюсть-наковальню.

А тот будто не заметил. Даже головой не мотнул. Панна Богинская завизжала, когда великан вдруг выбросил вперед свою длиннющую руку и, вроде легонько, стукнул пана Гервасия в плечо, а тот и упал.

Теперь Прантишу уже не хотелось самому быть в круге. Состязание выглядело безнадежным. Агалинский бросался, лупил – Голиаф его ударов не замечал. Зато пан Гервасий раз за разом валился с ног, видимо, вспоминая свою дуэль с полоцким бычком во дворе корчмы.

– Убью! – хрипел Американец, когда его за ноги оттаскивали с площадки.

– Ничего, полторы сотни фунтов – хороший вклад, – утешал Лёдник. – А эта дубина – похоже, здешний чемпион, всегда побеждает.

– Ваша мость очень мужественно держались, – заверила Американца Богинская.

– А замуж за меня пойдешь? – весело прохрипел Агалинский, глядя на «невесту» единственным не опухшим оком. – Я за жену свою еще не так буду драться!

У Прантиша даже сердце остановилось. Но Полонейка только кокетливо засмеялась.

– Ах, пан Агалинский, разве сейчас до таких разговоров.

Пока Лёдник ощупывал Американца, ставя диагноз, пока прикладывал мази, Голиаф действительно уложил еще одного соперника, краснолицего, похожего на бочку, получил еще двести фунтов и звание главного сегодняшнего победителя. Причем краснолицему повезло намного меньше, чем пану Агалинскому: Лёдник, бросив взгляд на безвольное тело, заверил, что у бедняги сломана шея. Навряд ли выживет.

После небольшого перерыва зазвучала труба, совсем как при побудке в казармах. Люди снова оживились, зашевелились, зазвенели монетами.

– Ну все, моя очередь, – очень буднично сказал Лёдник и двинулся вперед.

Теперь дрались мастера холодного оружия.

Соперники здесь тоже раздевались до пояса – чтобы не было соблазна поддеть под рубаху панцирь, что иногда делали. А без рубахи профессора Лёдника можно было принять за разбойника-каторжанина – с его набором разнообразных шрамов и жилистым, подтянутым телом. Профессор связал темные волосы в хвост и застыл в расслабленной позе, опустив саблю.

– Мистер Айсман! – объявил руководитель.

Вырвич, несмотря на нервозность, едва не рассмеялся от такого псевдонима: он уже знал, что айс – это по-английски «лед». Конечно, профессору Виленской академии без нужды, чтобы в Европе узнали о его подвигах в качестве уличного бойца.

Первым против «мистера Айсмана» вышел тоже немолодой воин со следами многочисленных ран, вооруженный палашом. Он бился рассудительно, сноровисто. Но против Лёдника долго продержаться не мог. Несколько минут – и палаш на полу. Мало кто сумел даже проследить стремительные движения «мистера Айсмана». Побежденный почтительно поклонился, как старый воин старому воину, и даже пожелал удачи. Первые пятьдесят фунтов отправились студиозусу за пазуху.

Публика буйствовала от возбуждения. Против Балтромея выходили старые и молодые, профессиональные убийцы и аристократы. Бились на шпагах, рапирах и мечах. Лёдник работал аккуратно и быстро. Оружие соперника на полу – деньги забрать – передать на хранение Вырвичу.

Глаза у людей горели, как у вурдалаков. Им хотелось еще большего, еще более яркого, еще более страшного. Постепенно из общих выкриков сложилось одно слово, которое кричали и сидящие в ложе дамы в шляпах, и разносчики газет, извозчики и докеры внизу: «Bloode! Bloode!» Это означало «Крови!».

К Лёднику приблизился распорядитель, переговорил. Профессор недовольно кивнул головой. Распорядитель что-то прокричал, после чего толпа радостно завыла.

– Что он сказал? – встревоженно спросил Прантиш усталого полочанина.

– Что теперь бой будет продолжаться, пока один из соперников не будет в состоянии встать. Одно слово, дикари.

Лёдник утер со лба пот и вздохнул.

– Снова грех на душу брать, людей калечить.

Однако укладывал людей Лёдник аккуратно, с совершенным знанием анатомии, чтобы не покалечить совсем. Но кровь лилась, и публика была довольна. Сам профессор дополнил коллекцию шрамов парой царапин.

Стопка денег за пазухой Прантиша все росла, и студиозус нервно прижимал ее к себе левой рукой.

– Ну что, тысяча есть? – прохрипел Лёдник после очередной схватки, во время которой ловкий, как ящерица, соперник вопреки всяким правилам со злости едва не всадил доктору в бок спрятанный за поясом нож.

– Всего двух сотен не хватает.

– Тогда нужно заканчивать.

Доктор подошел к распорядителю на переговоры. И тут случилась беда. Один из побежденных соперников, которого Лёдник, жалея, только оглушил ударом плашмя, черноволосый, с приплюснутой злой физиономией, подскочил к своему обидчику со спины с оголенным палашом.

– Бутрим!

Лёдник едва успел оглянуться и встретить клинок клинком. Но на него насели еще несколько, видимо, из той же банды. Замелькали ножи. Прантиш помог доктору со своей саблей, мгновенно встав спина к спине, не напрасно тренированный. Пан Агалинский вывернул одному из подлецов руку с ножом и приложил кулаком в лоб. Вмешались еще кое-кто из публики. Возмущенно закричали из ложи, особенно требовал навести порядок лорд Кавендиш, который, кажется, немного пришел в себя после удара в челюсть. Нарушителей правил с позором вытурили. Все окончилось через пару минут. Но профессор стоял, зажимая рукой глубокий порез на левом предплечье. Сердито крикнул распорядителю, кажется, о том, что из круга не выходит, драться продолжит, тот радостно закивал.

Профессор без церемоний уселся на пол, все так же зажимая рукой рану, из-под пальцев лилась кровь, и приказал Прантишу:

– Зашивай!

К раненому тут же подбежали местные лекари со своим инструментарием, но литвинский коллега на чистейшей латыни выразительно послал их зашивать клювы тауэрским воронам.

Полонейка помогала Вырвичу достать из чемоданчика подготовленные Лёдником инструменты.

– Иглу и нить подержи в спирту! – командовал Лёдник.

– Знаю, не дилетант! – отрывисто ответил Прантиш, целиком сосредотачиваясь на «медицинской практике». Публика искренне радовалась, стремясь придвинуться как можно ближе, понаблюдать за операцией. Совсем как в костеле в Томашово. Леди и джентльмены в ложе подносили к глазам очки на длинных ручках, вытягивали шеи, чтобы лучше рассмотреть процесс. Пан Гервасий несколько раз отодвигал любопытствующих, которые были готовы клюнуть в чужую рану носом, как стервятники. Единственное, что мог профессор, – сохранять предельно презрительное выражение лица.

Вырвич с помощью Полонеи, которая ни разу не поморщилась, справился довольно быстро, даже загордился, плотно перевязал рану. Лёдник поднялся, проверяя, повращал рукой:

– Нормально!

Распорядитель сразу же объявил о продолжении зрелища, точнее, его последней и самой интересной части. Мистер Айсман, который продемонстрировал отличное владение оружием, вызывает на бой сразу двоих. Приз – пятьсот фунтов.

Лёдник стоял в обманчиво расслабленной позиции, опустив голову, в обеих руках по сабле. Зрители перешептывались, переглядывались. Похоже, мистер Айсман нагнал на всех страху. Наконец в круг вышли двое: чернявый ирландец с обрубленным ухом и матрос королевского флота с перебитым носом и залысинами, на спине которого шрамов от ударов красовалось не меньше, чем у Лёдника. К гадалке не ходи – бойцы искусные. Зрители сразу же начали делать ставки.

Ирландец постарался занять позицию напротив раненой руки соперника. Прантиш сильно сомневался, что это ему поможет. Однако опасность оставалась – профессор усталый, раненый, вокруг полно тех, кто может пырнуть ножом в спину, поставить подножку.

Но когда распорядитель выкрикнул «Гоу!», Вырвичу снова пришло на мысль сравнение с черной змеей. Лёдник решил на прощание показать ангельцам настоящее зрелище и не спешил завершать бой, будто хотел доказать ненавистникам, что полученная рана его не сломала. Его движения напоминали стремительный сложный танец, который завораживал, как танец гадюк, сабли мелькали как молнии. Первым из боя вылетел ирландец – Лёдник методично поранил ему обе руки. Почти сразу же брякнулась на каменные плиты сабля моряка, а ее владелец, ослепленный кровью из неглубокой раны на лбу, бранясь, упал на колени.