Текст книги "Авантюры студиозуса Вырвича"

Автор книги: Людмила Рублевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Похоже, фитиль догорел до последней ниточки. Прантиш ворвался в комнату. Лёдник бросил саблю и срывал с себя камзол, аж мелкие пуговки летели на пол, а Агалинский, красный и распаленный, как заходящее солнышко, сжимал в руке тяжелую плеть. Полонея сидела на подоконнике, как нарисованная, и искренне забавлялась.

– Паны, сейчас в ратуше дракона будут убивать! – звонко выкрикнул Прантиш, но оба дискуссанта, поедая ненавидящими взглядами друг друга, не очень обратили на него внимание.

– Ваши мости совсем обезумели! – Прантиш стал между врагами. – Мало того, что из-за вашей несвоевременной горячности не осуществится наша миссия, но и мы все погибнем! Во время фэста в городе под угрозой смертного наказания запрещено всякое насилие. Вас, пан Гервасий, повесят! А нас посадят в острог. И пользы будет, как у гуся овес покупать.

О запрете насилия Прантиш врал, но вполне возможно, какой-то подобный обычай в Дракощине существовал.

– А вы бы, пан Полоний, сходили лучше посмотрели, как прелестник Доминик с мечом красуется, – язвительно бросил Вырвич Богинской. Та легко соскочила с подоконника.

– Ой, и правда! Как же пропустить такое зрелище! Для моего шляхетского воспитания героические примеры необходимы! А пан Гервасий не боится близко к дракону подходить?

Княжна, как всегда, ловко расшевелила нужные чувства. Лёдник и Агалинский, все еще тяжело дыша, готовые загрызть друг друга, немного охолонули. Пан Гервасий поднял свою саблю и обратился к доктору:

– Только потому и позволяю тебе еще немного пожить, что знаю – недолго.

И выскочил из помещения, так хлопнув дверью, что даже пауки разбежались по щелям.

Лёдник молча надел камзол, на котором не хватало пары пуговиц, поднял саблю, стараясь не смотреть на Прантиша.

– Если васпан не дорожит собственной жизнью, – холодно промолвил Прантиш, – то подумал бы о судьбе двух человек, что напрямую зависят от его жизни.

Профессор вложил саблю в ножны так яро, будто втыкал в тело злейшего врага, и тоже хлопнул дверью.

С такими жильцами «Золотая курица» долго не простоит, на дощечки-камешки рассыплется.

Полонея с милой улыбкой приблизилась к Вырвичу, вся такая же кукольная, как Дракощин, в аккуратном паричке, голубом камзольчике с серебряными пуговками, белых чулочках.

– Пан Вырвич, а что за присягу дал пану Агалинскому доктор?

Вырвич только молча просверлил коварную паненку взглядом:

– А вы впредь, пан Бжестовский, хорошо подумайте, прежде чем разжигать ссоры между взрослыми мужчинами, потому что следующий раз их, возможно, не удастся остановить, а если Лёдник умрет, вы останетесь один на один с паном Агалинским.

Панна немного побледнела, но Прантиш не стал ждать ее ответа и выбежал вслед за своим профессором.

Солнце щедро золотило даже серые камни мостовой. Люди валом шли к ратуше. В одном месте, где улицу перегораживала огромная лужа, в которой плескался позавчерашний дождь, проворные местные ребята сладили хороший бизнес, перенося на собственных спинах через грязные волны торжественных паней в необъятных юбках и панов в белых чулках. Пан Полоний Бжестовский, естественно, воспользовался этим предложением.

А за вход в ратушу и честь присутствовать при испытании ангельского меча, оказалось, нужно выложить целых пять цехинов! Лёдник прошипел, что предприимчивый Дракощин выдоит даже магнатские карманы, но пан Агалинский и не задумался. А чего там – радзивилловским золотом кошелек набит, как рождественская колбаса.

Ратушу украшали два шитые золотом штандарта. На одном – правильно – пронзенный мечом дракон, на втором – архангел Михаил на коне. Первый этаж ратуши представлял собой огромный зал с колоннами, в котором было так удобно разместиться важным гостям. Дамы со своими фижмами проплывали, как заваленные цветами челны, окутанные почти зримыми облаками парфюма, некоторые из панов демонстративно поднимали к глазам последнее свидетельство прогресса, только что из Парижа, – круглые стеклышки на ручках, эдакая усовершенствованная линза батюшки пана Гервасия Агалинского, какую тот подарил симпатичной горничной. И пан Доминик со шрамом во лбу был здесь же – сиял, что начищенный червонец. Панна Богинская так и прилипла к нему взглядом. Ясно, если б не в мужской одежде, испытала бы на красавчике свои чары.

Затрубили фанфары. Пан Доминик торжественно подошел к постаменту в конце зала, на котором под стеклом лежал меч с эфесом в виде лилии. Два кавалера распахнули стеклянные створки.

Естественно, меч в руке избранника не засиял, не расцвел и не пустил сноп искр.

О чем с должной грустью было объявлено.

Битва с драконом откладывалась на год. Зато сейчас ожидалось очередное кормление чудища. Выбор жертвы для него (самой пригожей девицы). Театральное представление. Турниры лучников и бардов, танцы, ярмарка.

А как же горькая судьба отданной на съедение девушки? Осознание, что чудище не побеждено? Ничтожные трусы!

Вдруг послышался громкий рык. Дамы, как положено, завизжали. Несколько слуг в красных одеждах торжественно провели через зал белую телушку, украшенную красными лентами.

– Он проглотит ее целиком! – объявил важный пан, тоже в красном кафтане.

Местный дракон питался явно не яичницей.

Прантиш был взбешен. Пан Доминик все так же самоуверенно прохаживался в сопровождении свиты и отвечал на глупые вопросы, вроде – как он не боится отправляться на битву со страшилищем?

Снова загудела труба, в зал вполз огромный, но кукольный, дракон, которого играли актеры, накрытые зеленым сукном, и зрители устремились в другой конец помещения. Начиналось представление. Пан Гервасий и Полонейка двинулись за всеми. Балтромей Лёдник нашел компанию – худого, как штакетина, пана в черной мантии с золотой цепью на шее, свидетельством докторского звания, и оба ученых мужа, о чем-то важно переговариваясь, зашились за спины толпы.

Оскорбленный, разочарованный Прантиш остался один у стены, где на постаменте лежал никому ненужный меч. Вырвич осторожно открыл стеклянную дверцу. Погладил сталь. Оглянулся. Даже стража отправилась посмотреть на клоунов. А там, в подземельях, пыхтел огнем еще живой дракон, захвативший несчастный город!

Рука сама ухватилась за эфес в виде лилии. Избранник! Какого рожна тот Доминик – избранник, если он даже меч правильно держать не умеет? Рыцарь не рассуждает, рыцарь идет в бой!

Дверь, за которой исчезла белая телка, распахнулась, слуги, вернувшиеся от дракона, бегом бросились присоединяться к зрителям.

Прантиш достал меч из витрины. А потом шляхтич Вырвич, как сэр Ланцелот, как Трищан, как гетман Кастусь Острожский, твердым и быстрым шагом отправился на смертный бой – осуществлять рыцарский подвиг.

Вход в подземелье, находившийся за ратушей, в обнесенном высокой стеной круглом дворике, выглядел очень прозаично: деревянные двери, укрепленные железными полосами, будто в большой погреб. И даже не заперты! Вот же неосторожно. А если чудище вырвется, пожрет всех?

Прантиш спустился по широким ступеням в пещеру. В нос ударила страшная вонь. Но какая-то. совсем не легендарная. Будто бы вошел в большой коровник. Глаза постепенно привыкли к полутьме. Какая там пещера! Помещение с каменными стенами, с окнами, забранными в решетки. А на стенах – ужасное: веночки с белыми вуалями. Известно – тех девушек, что стали жертвами. И несколько портретов висело здесь – красавицы грустно посматривали на Прантиша, будто молили: отомсти за нас, отважный рыцарь! Защити других невинных девиц от страшной смерти! Рука Прантиша изо всей силы сжала эфес лилейного меча.

Впереди ждали еще одни огромные двери с окошками, закрытыми искусно раскрашенными ставнями. Прантиш догадался, что именно через эти окошки и показывают за деньги чудище. А что оно там – точно! Студиозус слышал его дыхание, глухой рык, скрежет. Позорный пот волнения заливал глаза.

Но погибшие девушки!... А еще утереть нос избраннику Доминику.

И Прантиш рванул на себя тяжелые двери.

Да, он был там! Самый настоящий живой дракон. Свет скупо просеивался на него сквозь маленькие окна в потолке. Какой он был огромный! И какой-то. Будто покрытый плесенью. Блеклые глаза, как слепые, – где же в них огонь? Да из пасти тоже огня не видно. Зато пасть здоровенная! Половина Прантиша в нее точно поместилась бы. Голова дракона была одновременно похожа и на змеиную, и на огромную лошадиную. А что наиболее странно – не виднелось крыльев! Возможно, они просто сложены, как у летучей мыши? Чешуи тоже, насколько Вырвич рассмотрел, не имелось – морщинистая блекло-коричневая кожа. Между огромных лап с грязными когтями величиной с арбуз лежали останки белой телушки.

Чудовище дышало, как испорченные меха. И вдруг взревело – но вблизи в этом реве слышалась не угроза, а скорее что-то жалобное.

Обманывает! Теперь следовало, наверное, вызвать дракона на дуэль. Ради будущих баллад. Но слова застревали, и вместо героической речи получилось нечто невразумительное и грубое, будто задиристые слова в драке бурсаков.

Вдруг чудище ударило лапой прямо перед Прантишем, когти отвратительно проскрежетали по камню.

Когда-то, во время учебы в иезуитском коллегиуме, Вырвич со своим другом, горбатым, но очень умным школяром по кличке Вороненок, рассуждали, как можно убить дракона. Ибо, естественно, Прантиш уже тогда мечтал о подобном поединке, достойном рыцаря. Парни долго обсуждали, куда нужно нанести удар – драконову чешую не пробьешь, единственное – сразу попасть в глаз!

Прантиш, чтобы сбить чудовище с толку, двигался взад-вперед. Дракон молотил лапами, не попадая во врага, ревел, мотал головой. Но Вырвич прошел еще и фехтовальную школу безжалостного Лёдника! И, улучив момент, бросился на бестию – раз! – меч по гарду вошел в блекло-желтый глаз! Если у чудища были мозги, их должно было пронзить насквозь.

Как взревело воплощение тьмы! Дракон бросался в стороны, на счастье, снова не вперед, не к дверям, к которым отскочил Прантиш. Корябал когтями камень. И наконец упал, застонав, почти как разумное существо, и в подземелье стало тихо-тихо. Даже в ушах зазвенело, и далекая музыка праздника показалась нездешним эхом. Подвиг осуществлен, город освобожден, красавицы в безопасности.

Теперь, согласно рыцарским романам, следовало в доказательство своего подвига отрубить побежденному дракону голову. Нужно же что-то бросать под ноги Прекрасной Даме!

Прантиш осторожно подошел к чудовищу (воняло от него, даже в глазах щипало!), сапогом потрогал лапу. Потом взялся за рукоять меча, едва вытащил клинок из мертвого глаза. Даже если удастся за пару часов отрубить эдакую голову, разве человек может ее поднять? И навряд ли хоть какая панна обрадуется такому подарочку. А когда Прантиш все-таки попробовал ощупать шею монстра, его ждало ужасное открытие: железный ошейник! Дракон сидел на цепи! Здоровенной, в руку толщиной. Неудивительно, что он не мог достать ловкого студиозуса!

Стало как-то еще более неудобно. Но, может, хоть какой коготь на лапе отрубить?

Глаза все больше привыкали к полумраку, и дракон выглядел все более мерзко. И жалко. Шрамы, пятна. И этот кожаный мешок столько лет держал в ужасе весь город? Вот же трусы здесь живут! А главный из них, конечно, шрамолобый пан Доминик.

Прантиш, чувствуя, что это самый важный момент в его жизни, двинул назад, изгоняя из головы все сомнения в собственном героизме.

Из дверей ратуши выглядывали испуганные людишки – видимо, услышали предсмертный крик чудовища.

Вырвич важно ступил в зал, поднял окровавленный меч.

– Ваш город освобожден! Я, белорусский рыцарь Прантиш Вырвич герба Гиппоцентавр из Подневодья, убил страшного дракона!

Музыка оборвалась, публика умолкла.

Как-то не так Вырвич представлял встречу победителя.

Люди начали перешептываться. Войт, чья физиономия заметно перекосилась, отдал отрывистые распоряжения, и несколько человек побежали в подземелье.

Около студиозуса материализовался Лёдник, стал плечо к плечу, рука на эфесе сабли.

– Вырвич, – ласково проговорил доктор, не сводя настороженных глаз с толпы, – я называл вас когда-нибудь олухом?

– И довольно часто, профессор, – проговорил Прантиш, которому от не очень приязненных взглядов присутствующих становилось не по себе.

– Тогда для вас это не будет новостью. Вы – олух, пан Вырвич, – как-то очень грустно проговорил профессор.

– Убили! Дракона убили! – закричал кто-то за спиной. Люди загудели, как разворошенный улей, руководство города заспорило. Вырвич прислушался:

– Почему охрану не оставили? – сурово спрашивал войт.

– Кто же знал, что какой-то придурок решится. – оправдывался кто-то, дальнейший разговор потонул в общем шуме.

Архангел Михаил посматривал со штандарта на стене почти насмешливо.

– Меч положи, не хватало еще, чтобы в хищении реликвии обвинили, – все так же ласково и тихо проговорил профессор, и Прантиш спешно, – все отшатывались, как от коростливого, – вернул священное оружие на место.

– А сейчас медленно, с улыбками двигаемся как можно ближе к выходу.

Лёдник крепко ухватил студиозуса за плечо и поволок через толпу. Люди настороженно расступались, мелькнуло рассерженное лицо избранника Доминика.

– Дракон был убит без благословения святого Михаила! – вдруг заорал кто-то. – Держите охальника!

– А вот сейчас уходим быстренько, и даже очень.

Профессор толкнул Прантиша вперед и выхватил саблю. Поднялся шум. Лёдник и Прантиш приближались к дверям со всей доступной быстротой, к счастью, толпа препятствовала не только им, намного сильнее мешала охране. Пан Гервасий пробился к спутникам:

– Ну ты и устроил, пан Вырвич! Его мость пан Кароль Радзивилл обязательно принял бы тебя в орден альбанцев!

Американец захохотал, как леший, и тоже оголил саблю.

Вот и дверь на площадь. А там – ноги не поставить из-за зевак.

– Дорогу победителю поганого дракона! – вдруг прокричал звонкий голос. – Начинаются большие гулянья! Музыка!

Панна Полонея Богинская, искушенная в дворцовых интригах, сбивала народ с толку. После ее выкрика вдруг даже музыка начала играть, а кто-то крикнул: «Виват!»

– Ты не просто испортил людям праздник, ты, пане, благополучие всего города упразднил, – ласково-угрожающе говорил на ухо Прантишу Лёдник. – Улыбайся, рукой помаши, болван несчастный. Может, удастся пройти без драки. Пан Бжестовский, держитесь за моей спиной!

– Хватай их! – кричал кто-то, но из-за шума и общей неразберихи никто толком не понимал, кого хватать и за что.

– Я же освободил город. Здесь девушек в жертву дракону приносили. – бормотал Прантиш.

– Сим-во-ли-чес-ки! Символически приносили в жертву! – раздраженно объяснял на ходу доктор. – Красавицы соперничали, которая лучше, победительница торжественно заносила в подземелье венок и фату. А потом счастливо выходила замуж с выделенным от магистрата приданым. Горожане этого реликтового ящера в болотах выловили. Доктор, с которым я познакомился, лечил его – существо старое, насквозь больное. Даже выпусти – не догонит. Зато какой экономический успех! Нам бы, белорусам, так научиться свои малые города поднимать. Земблица эта за восемнадцать лет в три раза выросла. А сколько работы поэтам, художникам, артистам, музыкантам, архитекторам! И все рухнуло из-за одного студиозуса, которому зачесалось совершить подвиг!

– А как же этот. избранный. с полумесяцем во лбу? – растерянно проговорил Прантиш, обходя дородную пани в юбке с фальбонами, будто колючий куст.

– И как ты занимался медицинской наукой, если не можешь узнать обычный шрам от подкованого копыта!

– А ну, с дороги, гицли! – пан Гервасий, как всегда, не просился, а действовал силой, грубой и надежной. Пани Полонея скромно пряталась за спиной Лёдника, самого высокого из компании.

Наконец они выбрались из густой толпы. Но судя по крикам, погоня приближалась.

– Нас на кусочки могут разорвать. – задумчиво проговорил Лёдник, и было понятно, что не шутит. – Быстрее! – и прибавил ходу. – Пан Бжестовский, не отставайте! Главное, из города выбраться.

– А как же вещи в отеле? – задыхаясь, прокричала на бегу Богинская.

– Считайте, их дракон проглотил!

Постепенно люди втягивались в новую игру – «лови преступника».

– Здесь они, вон, убегают! Хватай!

Кто-то толкнул торговца воздушными змеями, и те пестрой стайкой взлетели в воздух.

Когда Прантиш в очередной раз оглянулся, то не увидел пана Гервасия.

«Испугался, рыжий вояка!» – злорадно подумал студиозус.

А между тем, похоже, их догоняли.

Прантиш тоскливо рассуждал – вот, совсем недавно совершил, как считал, великий подвиг и рассчитывал на виваты и уважение, венки, и восхищенные взгляды. А теперь порубят их на чужой мостовой да на тела плюнут.

Вдруг всех оглушил свист, бешеным аллюром промчались кони, запряженные в красивую карету с незнакомым гербом, приостановились, едва не искры из-под копыт.

– Садитесь!

Пан Агалинский стоя управлял лошадьми, его рыжие волосы развевались, как флаг, – шляпу пан где-то потерял. Полонея первая уцепилась за распахнутую дверцу кареты, ловко залезла внутрь. Прантиш и Лёдник запрыгнули уже на ходу.

– С дороги, увальни! Дракона вам победили, а вы еще недовольны! – орал Агалинский, нещадно подхлестывая коней. – Я пострашнее дракона буду! Пан мой, Кароль, городок ваш за час уничтожит!

Полонея выпустила несколько пуль во всадников, что пробовали догнать карету, и их пыл уменьшился. Наконец проскочили городские ворота – по причине праздника мост был опущен. Вот колеса кареты затряслись на ухабах немощеного тракта. Потом по крыше застучали еловые лапы. Беглецы, свернув с наезженого пути, заехали в лес. Погоня отстала.

Наконец пан Агалинский остановил приуставших коней и тоже залез в карету, шумно выдохнул.

– Я даже астролябию бросил! Проклятый городишко.

– Теперь Дракощин придется снова переименовывать в Земблицу, – задумчиво проговорил Лёдник, который успел уже высказать студиозусу все, что думал по поводу его умственных способностей и авантюрности, удовлетворился его искренним раскаянием и сам немного успокоился.

– А что их избраннику теперь делать? – фыркнул Агалинский. – Сразу все девицы отпрыгнут, как блохи с дохлого пса.

Полонея засмеялась, и Прантиш не удержался от улыбки. Хотя на душе было так погано, так погано. Даже подташнивало – как на первом курсе, когда они с Недолужным попались ректору за игрой в карты, да еще разложились на удобном надмогильном камне около университетского храма, и разъяренный ректор по старому обычаю приказал ту колоду карт измельчить, приправить бигосом да скормить игрокам до последней ложки.

– Эх, такую редкую животинку не пожалел! – укоризненно проговорил Лёдник. – Они когда-то населяли землю, еще до того, как появились привычные нам звери. Ящер этот, драконом названный, последний, возможно, из своего племени остался, а ты его. Как свинью шилом.

Прантиш отвернулся, щеки запылали. Действительно. Убил старое, больное, посаженное на цепь животное.

– Ого, свинью такую убить! – возразил пан Агалинский. – Его мость пан Вырвич не знал же, насколько опасно то чудовище. Он шел в смертельный бой, готовый погибнуть! Это достойно рыцаря!

– Один французский король, умирая, так это достоинство обозначил, ваша мость: после нас – хоть потоп! – раздраженно проворчал Лёдник и язвительно прибавил: – Но я же, простой мещанин, не имею права рассуждать об эдаких высоких материях.

Помолчал, неохотно вымолвил:

– Кстати, благодарю вас, пан Агалинский – вы нас всех спасли.

– Не мог же я лишиться возможности убить тебя собственноручно! – оскалился пан Гервасий и вздохнул. – Эх, а я так живого дракона и не увидал!

А панна Богинская страшно нахмурилась, рассматривая свои обломанные ноготки, и Прантиш понял, почему: вспомнила о сундуках, брошенных в отеле Дракощина. А там же и ножнички-притирания, и юбки, башмачки на случай, если удастся вернуть себе женский облик. Да, этого паненка ему никогда не простит. Стало на душе еще поганее. Хоть ты возвращайся в тот Дракощин, чтобы на кусочки заслуженно разорвали.

А Богинская вдруг улыбнулась и обратилась к Прантишу милым голоском:

– А почему пан Вырвич не принес голову дракона какой-нибудь прекрасной даме? Следующий раз не забудьте сделать именно так. Прекрасная дама будет вам благодарна!

Глава десятая

Лёдник и объятия святого Фомы

Трясея трясет, Огнея разжигает, Ледея выстуживает, Каркуша корчит, Гнетея на ребра да черево кладется, Гринуша на грудь. Невея – всех проклятее, и человек жити от нее не имает.

На потемневшем от ветров и дождей придорожном кресте трепалось то, что когда-то было заботливо вытканным рушником, а сейчас казалось выцветшей до туманной серости тряпкой. А самое угрожающее – выбеленный конский череп, который кто-то старательно прибил к верхней перекладине креста, нарисовав на лобной кости алый крест. Через черные провалы глазниц смотрела «сестрица-бесица» Невея из страшных рассказов.

– Помоги, святой Виллиброрд. Святой Себастиан. Святой Антоний. Святой Христофор. – пан Гервасий Агалинский перекрестился и забормотал молитвы. От того, что он упоминал святых, которые считались защитниками от чумы, Прантишу стало совсем не по себе. Одно дело – когда перед тобою враги с саблями да ружьями, пусть бы целая толпа, и другое – когда враг невидим и неодолим.

– Поветрие, – сурово озвучил Лёдник то, что вертелось у всех в голове.

– Не нужно было сворачивать с тракта. – уныло промолвил Прантиш, хотя ясно, что свернуть пришлось именно из-за его приключений в Дракощине, чтобы сбить возможное преследование.

Вдруг Полонея совсем по-девичьи завизжала, показывая куда-то пальцем – даже кони шарахнулись. Вырвич всмотрелся – поодаль, в седой траве лежал человек. Рядом еще. Похоже было на то, что изможденные люди ползли к дороге в поисках спасения. Лёдник поднял руку:

– Стойте на месте. – и неспешно поехал в сторону тел.

– Вам, пан Полоний, нужно было девицей родиться, – внимательно всматриваясь в спину доктора, проговорил пан Гервасий свою любимую в последние дни фразу. Богинская ответила в привычной манере, но без тени веселья, тоже не отводя взгляда от черной фигуры на коне, которая приближалась к страшной находке:

– Это было бы вашим величайшим несчастьем, пан Гервасий. Вы бы влюбились в меня, и ваше сердце было бы разбито моей жестокостью.

Лёдник остановил коня, через некоторое время резко повернул его и подскакал к спутникам. Его худое лицо было как-то слишком спокойно.

– Чума.

Полонея снова вскрикнула, пан Гервасий зашептал молитвы.

– И... что делать? – Как ни досадно было признавать это, но в их благородной компании при тяжелых обстоятельствах подобные вопросы все невольно задавали прежде всего единственному неблагородному ее члену. Лёдник иронично хмыкнул.

– Ну что я могу вам предложить, пан Вырвич. Только то, что в подобных ситуациях столетиями советовали мои коллеги: «Qto longe fugas et tarde redeas», – уходи быстро, далеко и долго не возвращайся.

И вдруг пришпорил своего коня:

– Айда!

Они неслись по дороге, подальше от креста с черепом, и казалось, что за ними летит страшная тень с распростертыми крыльями.

На следующем распутье пришлось приостановиться. Лёдник посмотрел на перепуганные лица.

– Пока бояться нечего. Судя по положению покойников, поветрие на той стороне, откуда они двигались. А значит, мы от него удаляемся. В конце концов, с вами врач, и поверьте, я видел не одну эпидемию. Жаль, сумка с инструментами и лекарствами утеряна.

Решено было, однако, остановиться на ночлег, отъехав как можно дальше от страшного места. К счастью, сегодня не было дождя, и дорога немного даже подсохла. Мелькали верста за верстой. Леса сменялись полями, темнели сгорбившиеся хатки, будто стаи уродливых существ припали к земле, готовясь к нападению. Пан Гервасий болтал, рассказывая байки о поветриях. Особенно американские: как испанские кондотьеры нашли в зарослях золотой город, но стоило взять одному из них в руки слиток, его кожа начала покрываться позолотой, и бедняга умер на месте, так как сердце тоже сделалось золотым. А второй отряд, на этот раз ангельцев, разбил лагерь на полянке с красивыми розовыми цветами, а наутро оказалось, что эти цветы, похожие на вьюнок, проросли прямо сквозь тела спящих, и пока отряд выбрался к людям, все умерли мучительной смертью, и были сплошь покрыты цветами.

Рассказы веселья не добавляли.

Лёдник снова сверился с картами насчет ближайшей станции, до которой можно доехать засветло. Но когда Богинская узнала, что есть возможность попасть в местечко под названием Томашов, захотела туда. Ясно почему: выглядит теперь маскарадный пан Бжестовский совсем не так красиво, как на фэсте в Дракощине, ибо переодеться не во что, в корчмах галантных вещей не продавали, чулки давно уже стали черными от грязи, парик нужно было высушить и напудрить, а собственные волосы паненки, темные, коротко остриженные, висели неприглядными водорослями. Паненка мечтала о сапогах, чистой рубахе. Ну а еще о горячей воде, зеркале, парфюме, кровати. Да и Прантиш не против был посетить Томашов. Вряд ли там держали дракона.

Издали город выглядел более мрачно, чем Дракощин. Серые стены, никаких тебе пестрых штандартов на них. Да и народу к городским воротам направлялось намного меньше. Вот заехал одинокий воз, груженный бочками, зашел мужик с мешком на спине. И все. Ни одной живой души, куда ни кинь. Даже расспросить некого, что в городе делается.

Когда они подъезжали к воротам, Вырвичу вдруг очень захотелось повернуть коня. Какой-то необъяснимый страх охватил, что студиозус списал на следствие пережитого в Дракощине. Лёдник называл такое «фобия» – человек чего-то один раз испугается, а потом шарахается от подобного всю жизнь.

Нет, страх не победит шлятича герба Гиппоцентавр!

Прантиш потрогал саблю, задрал голову и постарался придать лицу особенно высокомерное выражение.

Но когда путники очутились по другую сторону ворот, собственные предчувствия не показались студиозусу такими уж бессмысленными. С обеих сторон на гостей направили ружья стражники с лицами, обвязанными до глаз тряпками. Судя по запаху, тряпки были вымочены в лекарственном отваре.

– Прошу панов спешиться и пройти вон в тот шатер. Вас осмотрит врач, нет ли следов болезни.

Белый полотняный шатер стоял прямо перед воротами так, чтобы его нельзя было обойти. Пан Агалинский начал было возмущаться по поводу шляхетских прав и слова чести, которое перевешивает любые осмотры. Но Лёдник соскочил с коня первым.

– Мы охотно покажемся доктору. А кто-то в городе уже заболел?

– Да бережет святой Рох, пока нет. Поэтому пусть паны простят – если хоть тень подозрения, что вы принесли заразу, погоним прочь пулями и огнем.

Колючие глаза стражника скрывали тот испуг, древний, темный, который может сделать из человека зверя, худшего, чем дракон. Панна Богинская тревожно кусала губы – а что, если потребуют раздеваться? Прантиш злорадно усмехался: не все же тебе, паненка, других ставить в несподручное положение! А Лёдник тронул паненку за плечо и тихонько проговорил:

– Держитесь за мной, пан Бжестовский. Что-нибудь придумаем.

Ну как же, профессор не мог не пожалеть глупую девчонку! Которая, если что, профессора не пожалеет ни капельки.

Полотнище шатра распахнулось, и Вырвич едва сдержал вскрик: там стояло чудовищное создание. В головном уборе, похожем на птичью голову

с большим загнутым клювом, в черном просмоленном балахоне и перчатках. От того, что студиозус знал – это лекарь в обычной во время эпидемий одежде, какую носят служители Гиппократа, спокойнее не становилось. Казалось – перед ними воплощенная чума.

Первым вошел пан Гервасий и сразу начал браниться. Подумаешь, раскомандовались здесь всякие!

Местный доктор имел хорошую выдержку, потому что на ругань Агалинского не отвечал, слышалось только властное: «Повернитесь, ваша мость!», «Расстегните, будьте любезны, рубашку».

Прантиш, как без пяти минут выпускник Виленской академии и ассистент медика, держался намного более разумно: продемонстрировал отсутствие чумных бубонов, целостность слизистых оболочек, покорно принял обрызгивание вонючей жидкостью, которое осуществляли на другой стороне шатра еще две фигуры в балахонах.

Где-то на городской ратуше часы отбили пятый вечера, время осенних сумерек. Тут же выстрелило орудие – то ли местный обычай, то ли средство отгонять чуму.

И тут в шатер зашел Лёдник.

– Балтромеус! Какими судьбами?

Томашовский врач стянул с себя угрожающий клюв, показав совсем не страшное, с мягкими чертами лицо, которое сейчас освещалось радостной улыбкой.

– Ёханнес Вайда!

Оба доктора обнялись, похлопывая друг друга по спине, как могут только приятели юности.

– Как хорошо, что ты появился! Действительно – Бог посылает помощников в тяжелую годину. А здесь – однокурсник по Праге! Следил, следил за твоими публикациями. Похоже, твои взгляды сильно изменились. А здесь столько дел – не успеваю. Знаешь, наверное, что эпидемия близко подбирается?

В светлых глазах пана Ёханнеса действительно пряталась усталость.

– Прости, друг мой, но я здесь только случайно – и проездом. Нам к среде надо быть в Гданьске, корабль ждет, – виновато сказал Балтромей.

Ёханнес грустно вздохнул:

– В таком случае, ты очень неудачно пожаловал в Томашов, мой друг. Если бы еще час назад. Но – сам слышал! – пробило пять, выстрелила пушка. А значит, в городе волей епископа объявлено блокадное положение. Теперь никто сюда не въедет и не выедет – пока не закончится поветрие. Даже с королевскими патентами. Вы – последние наши гости. Я бы мог объявить вас больными, чтобы вытурили из города, – но епископ приказал обходиться с носителями заразы, как с еретиками. Боюсь, вас могут просто расстрелять со стен, а тела сжечь.

Вот те раз! Прантиш застыл, успев надеть камзол только на одно плечо, Лёдник, похоже, был тоже ошеломлен.

– Это невозможно. Я должен ехать! Может, переговорить с епископом? Выпустив меня со спутниками за ворота, город же не получит вреда!

Ёханнес покрутил головой с черно-седыми волосами.

– Друг мой, ты знаешь, кто у нас стал епископом, настоятелем храма святого Фомы, а заодно приором монастыря? Отец Габриэлюс Правитус!

Похоже, это была очень плохая новость, потому что Лёдник побледнел и схватился рукой за горло, как от одышки.

– Да, да, твой бывший пражский учитель! – с каким-то особенным выражением промолвил Ёханнес.

– Мне действительно не стоит с ним встречаться. – сдавленно произнес Лёдник.

– Да, епископ наш – человек непростой, все в городе ему подчинено – и бургомистр, и рада, и купцы, и ремесленики. Люди на него молятся – чудотворец, святой благодетель. А когда ты сбежал из Праги, пан Правитус, рассказывали, сильно на тебя гневался. Мол, любимый ученик его предал, уничтожил надежды.