Текст книги "Выбираю таран"

Автор книги: Людмила Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц)

Таран русского Ивана

ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ (1909–1941)

Старший лейтенант, командир звена 46-го истребительного авиаполка.

22 июня 1941 года в 10 часов 25 (или 55) минут, израсходовав боезапас в двух неравных боях, винтом своего И-16 срезал хвост Хе-111 на подступах к аэродрому в Млынове. Был ранен, но сумел посадить свой самолет. Умер в госпитале в городе Дубне. Могила его неизвестна.

2 августа 1941 года указом Президиума Верховного Совета СССР удостоен звания Героя Советского Союза.

Предки Ивана Ивановича Иванова были кузнецами и из поколения в поколение называли старших сыновей Иванами. Росли они, с малолетства помогая отцам раздувать горн, бить молотом по наковальне, сильными и храбрыми.

– Отец вертел пудовую гирю на мизинце играючи! – рассказывает сын героя Владимир Иванович. – Хотя был среднего роста и вовсе не богатырского сложения. И что еще «не богатырского» было в нем, так это замечательный лирический тенор и добрая ямочка на подбородке. Но плечи его широченные и руки железные, которыми он подхватывал меня, четырехлетнего, и бросал под потолок, – одно из немногих воспоминаний того лета 1941 года, когда у меня еще был отец…

…В армию сельского кузнеца Ивана Иванова призвали поздно, когда ему исполнилось 22 года. Он только что познакомился с Верой Бочаровой, строгой, даже суровой с виду девушкой. Побаиваясь, что гордые, грамотные и состоятельные Бочаровы не отдадут дочь за недоучку-кузнеца, сказал ей грустно: «Жаль, Вера, что образования у меня маловато – всего четыре класса. Мне бы на рабфак попасть, а там – в летную школу. Хочу я летчиком стать. Веришь? Будешь ждать, пока выучусь и посватаю?»

И Вера ответила: «Верю. Подожду, сколько нужно будет».

Провожала в армию Ивана вся деревня Чижово и окрестные селения подмосковного Щелковского района. Узнала тогда Вера о своем Иване многое: и как в Гребневскую школу за тридевять земель с Петром Галаниным бегал, и что учился лучше всех да еще успевал отцу в кузнице помогать, и как вместе с Петром «живую газету» создавал – по примеру популярных в 20-е годы агитбригад «Синяя блуза». Только назвали они свою агитбригаду «Красная блуза», потому что в сельпо нашлись блузы только красного цвета.

На призывном пункте Ивану, заикнувшемуся о летной школе, сказали: «С четырьмя-то классами? Тебе и в артиллерии служить нелегко будет! Учиться придется».

Он и стал учиться – на армейских курсах изучал алгебру, геометрию, физику, в библиотеке перечитал всю русскую классику. Не скрывал ни от кого, что собирается поступать в летную школу.

Помогла исполниться его мечте природная удаль.

Как-то подозвал его командир и сказал:

– С вашей удалью вам и вправду лучше в летчики идти. Буду ходатайствовать за вас.

– Какая удаль? – не понял Иван.

– Да видел я в бинокль, как вы речку в ледоход форсировали.

А было так. Красноармеец Иванов получил извещение на посылку от матери, пошел вместе с другом получать ее на почту в соседний поселок. А дело было весной, солнце жарко светило. Туда прошли по льду речки, а обратно возвращаются – льдины как острова плывут. Срок увольнительной кончается через час. Товарищ предлагает бегом к мосту бежать, а он километров за пять-шесть.

Иван, прикрыв рукой глаза от солнца, глядел-глядел на ледовый ход и воскликнул: «Айда за мной! Я курс проложил!»

Прыгнул на прибившуюся к берегу льдину, потом на другую, третью… Товарищ – за ним. Так и проскочили.

В 1933 году, отслужив в армии, поступил в Одесскую школу пилотов, где готовили бомбардировщиков, истребителей, разведчиков.

В молодом государстве, только строящем свой воздушный флот, самолеты были в дефиците, и нужно было показать в учебном полете инструктору, сидящему во второй кабине, что тебе можно доверить машину для самостоятельного полета.

Именно то, первое поколение советских летчиков, и совершало в 1930-е годы рекордные перелеты из конца в конец страны и за ее пределы, до самой Америки, именно оно взрастило первых Героев Советского Союза, спасших в суровых условиях Арктики полярников Шмидта с затертого льдами «Челюскина», именно оно вписало в историю мировой авиации имена Громова, Чкалова, Гризодубовой и многих других, на которых равнялся Иван Иванов.

Служебные характеристики на пилота Иванова 30-х годов свидетельствуют: «Отлично летает днем, ночью, вслепую и овладел полетами на больших высотах до 8 тысяч метров». Последним умением Иван овладел благодаря несокрушимому здоровью – переносить кислородное голодание на больших высотах не каждый мог, а кислородные приборы тогда только вводились.

Летом 1935 года, в шикарной летной темно-синей форме с командирскими «кубарями» на воротнике, в пилотке, лихо заломленной набекрень, пришел Иван сватать Веру Бочарову.

За прошедшие четыре года Бочаровы оценили достоинства упорного соискателя руки их дочери и ее верность жениху и дали согласие.

«Муж участвовал в освободительном походе в Западную Украину в 1939-м, – рассказывала Вера Владимировна после войны. – А мне говорил, что будет отсутствовать несколько месяцев из-за «полетов по заданию». Прилетел за нами с Вовой в 1939-м возмужавший, в островерхой буденовке. Зимой 1939/40-го опять – «полеты по заданию». Вернувшись, рассказал, что участвовал в боевых действиях с белофиннами».

Летчику Иванову та война преподнесла свой суровый урок. Совершив семь боевых вылетов на тяжелом бомбардировщике, из них три – ночных, он вдруг понял, что бомбардировщиком быть не может! Жене объяснил: «Бомбы, как пули-дуры, не разбирают, кого убивают – ярого врага, деревенского парня в шинели или мирных жителей. Душе тошно… Буду писать рапорт о переводе в истребители. Истребитель бьется в честном бою с таким же истребителем или сбивает бомбёров, не давая им сбросить бомбы на наших солдат или мирных жителей. Тут все справедливо».

В заключении аттестационной комиссии за 1939 год читаем: «Воздушный бой ведет хорошо. Материальную часть и моторы знает хорошо, эксплуатирует грамотно. Аварий, поломок и блудежек (потеря курса. – Л. Ж.) не имеет. Занимается с летчиками по теории воздушной стрельбы, передавать опыт умеет и передает. Дисциплина в звене хорошая. Звено сколочено».

В 1940 году И. И. Иванов, как лучший летчик полка, был выбран для участия в первомайском параде на Красной площади.

В служебной характеристике за 1940 год читаем: «Имеет 224 часа налета, 2240 посадок.

Достоин по личным способностям продвижения на должность командира эскадрильи с присвоением звания «капитан».

Но не получил он «капитана» и не стал комэска. Как-то в столовой обронил вместе с талонами на обед карточку кандидата в члены ВКП(б). А однополчанин подобрал ее тихонько и отнес… в политчасть. Корили там, корили Иванова за расхлябанное отношение к важному документу, пока он сгоряча не оборвал ретивого моралиста не по уставу грубо.

Сын старшего лейтенанта Иванова запомнил канун черного дня 22 июня – субботу.

Они с матерью приехали из Дубно в летние лагеря в Млынов, где отец снял для них комнату в хате под соломенной крышей.

В полку знали, что именно близ Млынова стоял когда-то отряд штабс-капитана Нестерова, и много говорили о его первом воздушном таране, совершенном как раз в этом квадрате неба, над 50-й параллелью.

«Значит, мы летаем в небе Нестерова! – запомнил слова И. Иванова однополчанин С. Молодов. – Это же здорово, братцы!»

21 июня Иван пришел с полетов очень радостный, потому что комиссия из Москвы на «отлично» оценила учебно-боевую работу и стрельбу по мишеням его звена.

«Вечером пришли гости, сидели, пели песни, – вспоминает Владимир Иванович. – Отец заводил. Голос-то у него был лемешевский. Ему часто говаривали: «Тебе бы, Ваня, в Большой театр пойти!» – «Пошел бы, если б не было авиации», – отвечал отец».

А в три часа утра – стук в окно и голос вестового: «Товарищ старший лейтенант! Тревога!»

– Спи, Верунь, – шепнул, собираясь, Иван. – Видно, московская комиссия решила еще раз проверить нашу боевую готовность. Не забудь – сегодня вечером концерт!

Выпрыгнул в окно, чтобы хозяйку не будить, и только прошуршали по песку шины его велосипеда…

«Рано утром разбудил нас с мамой громкий взволнованный голос: «Война! Две минуты на сборы. Берите самое необходимое», – продолжает Владимир Иванович. – Мать схватила фотографии, документы и теплые пальто – свое и мое. Ими и укрывались в пути ночами».

В подмосковном Никольском после бомбежек, смертей и плача поразила тишина. Но в июле и сюда стали долетать фашистские самолеты. Первые бомбы упали на соседнее Реутово…

2 августа в газете «Правда» был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР за подписью М. И. Калинина:

«За образцовое выполнение боевого задания командования на фронте борьбы с германским фашизмом и проявленные при этом мужество и геройство присвоить звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» 1) Мл. лейтенанту Зайцеву Дмитрию Александровичу; 2) Ст. лейтенанту Иванову Ивану Ивановичу; 3) Капитану Сдобнову Николаю Андреевичу…»

Не хотела верить Вера Владимировна в гибель мужа и написала письмо лично Калинину. Вскоре пришел ответ за подписью самого Всесоюзного старосты: «Уважаемая Вера Владимировна! По сообщению военного командования Ваш муж старший лейтенант Иванов Иван Иванович в боях за Советскую Родину погиб смертью храбрых. За геройский подвиг, совершенный вашим мужем, Иваном Ивановичем Ивановым, в борьбе с германским фашизмом, Президиум Верховного Совета СССР указом от 2 августа 1941 года присвоил ему высшую степень отличия – звание Героя Советского Союза.

Посылаю Вам грамоту Президиума Верховного Совета СССР о присвоении Вашему мужу звания Героя Советского Союза для хранения как память о муже-Герое, подвиг которого никогда не забудется нашим народом». Не только «Правда», «Известия» и «Красная звезда» писали о таране Иванова, но даже «Пионерская правда». Ее корреспондент скупо сообщал из действующей армии: «Вдали показался вражеский бомбардировщик… Тов. Иванов тотчас же взмыл вверх и несмотря на то, что горючее было на исходе, а пулеметы уже не стреляли, решил отбить нападение. Со всего размаха он ринулся на противника и всей тяжестью своего самолета врезался в него…»

Но правду говорят – жизнь газетных вестей недолговечна… Через 16 лет все эти публикации забылись, и когда Сергей Сергеевич Смирнов в 1957 году напечатал в «Комсомольской правде» статью «Первый таран», сочтя, по рассказам защитников Брестской крепости, что в 10.00 22 июня 1941 года остановил тараном вражеский самолет первым Петр Рябцев, в пришедших на его имя множестве писем не было упоминаний о газетных публикациях лета 1941 года… Очевидцы таранных схваток первого утра войны и однополчане героев-таранщиков напомнили забытые имена Ивана Иванова, Дмитрия Кокорева, Леонида Бутелина, Василия Лободы… Причем первыми назывались двое – Дмитрий Кокорев и Иван Иванов.

Два фронтовых летчика – подполковник в отставке Н. С. Андрюковский из Ярославля и полковник запаса С. В. Молодов из Киева сообщили, что в первый час войны в районе города Дубно над аэродромом Млынов на Западной Украине совершил воздушный таран летчик 46-го истребительного авиационного полка старший лейтенант Иван Иванович Иванов. Гвардии майор В. Нарваткин, авиатор послевоенного поколения, прислал выписку из истории полка:

«22 июня 1941 года тысячи бомбардировщиков с черной свастикой на крыльях сбросили бомбы на мирные города нашей Родины. Советские летчики впервые встретились с немецкими бомбовозами. Завязался бой. У Иванова скоро кончились боеприпасы, а противник все еще продолжал идти к цели. Иванов принял твердое решение не пропустить врага. Пристроившись в хвост одному из бомбардировщиков, И-16 пошел на сближение. Расстояние между советским ястребком и немецким Хе-111 сокращалось с каждой секундой. Какое-то мгновение – и раздался треск. Винтом своего самолета Иванов обрубил хвост фашистскому стервятнику. Потеряв управление, вражеский бомбардировщик перешел в беспорядочное падение.

Но погиб и Иванов – низкая высота, на которой он совершил таран, не позволила ему выброситься с парашютом».

Эта последняя фраза о «низкой высоте» из написанной через много лет истории полка стала кочевать из публикации в публикацию, хотя в полковых донесениях означена вполне достаточная для прыжка высота – 2000 метров.

Но старший лейтенант вряд ли собирался прыгать – его машину целехонькой нашли на крестьянском поле прибывшие минут через двадцать к месту посадки батальонный комиссар С. Бушуев и старшина И. Симоненко. Старшина через много лет после войны на открытии памятника И. Иванову в городе Дубно рассказал сыну героя: «Винт «ишачка» Иванова был погнут, что позволило засвидетельствовать факт тарана. Горючее в бензобаке – почти на нуле, потому самолет и не мог взорваться. Но нашли мы машину на холмистой взгористой местности, уткнувшейся носом в кустарник. Видимо, при посадке она претерпела сильный удар на неровностях поля. Иван Иванович был без сознания, а часы на руке остановились на времени 4 часа 25 минут. Это замершее мгновение мы и посчитали временем тарана».

Насчет времени тарана поправку внес бывший научный сотрудник архива Министерства обороны СССР Георгий Сергеевич Петров, приславший в ответ на запрос районного музея города Щелково восстановленную им по донесениям полка картину того исторического боя:

«Звено И-16: командир ст. лейтенант Иванов, летчики Сегодин и Диев поднялись в воздух по боевой тревоге в 4.10.

– «Сокол»! «Сокол»! Я «Ястреб»! Пять «юнкерсов» внизу справа! – сообщил Сегодин командиру.

– «Ястреб», я «Сокол». Приготовиться к бою! – ответил Иванов. – Я атакую головную машину. Прикройте.

Но ведущий группы бомбардировщиков, облитый огнем Иванова, не захотел принять бой, уклонился влево. «Юнкерсы», сбросив бомбы, легли на обратный курс.

Но тут же появились еще три «юнкерса». Звено по команде командира атаковало врага по всем правилам воздушного боя, и опять «юнкерсы», встретив стену огня, не пожелали ввязываться в перестрелку с «ястребками», ушли на запад.

Звено было уже более 30 минут в воздухе, бензин у всех на исходе, и старший лейтенант Иванов дал команду на посадку. Сам, еще раз совершив круг над аэродромом и проведя, как принято у истребителей, осмотр неба, заметил тройку «Хейнкелей-111». Чуть ниже его «ишачка», на высоте 2000 метров.

Перейдя в пикирование, атаковал их сзади со стороны солнца. Один против трех! Но главное задержать бомбежку, а там наверняка подскочат товарищи.

Иванов нажал на гашетки пулеметов, но знакомого звука выстрелов не услышал. Боезапас иссяк.

Тогда Иванов пошел на головную машину в лобовую атаку.

Но гитлеровец переворотом через левое крыло с последующим пикированием попытался выйти из-под прямого удара, но не успел выполнить фигуру до конца. Иванов, прибавив газу, пристроился к хвосту «хейнкеля» и стремительно пошел на сближение, пока винт его И-16 не срубил хвостовое оперение врага и тот ни рухнул вниз. А наш «ястребок» пошел на посадку».

Однополчане, возвращавшиеся в эти минуты с футбольного матча из Львова, и среди них авиатехник звена Ивана Иванова Евгений Петрович Соловьев, подтвердили верность этой реставрации событий:

«Наша машина неслась из Львова по шоссе. Заметив перестрелку бомбёров с нашими «ястребками», мы поняли, что это война. Момент, когда наш «ишачок» врезал «хейнкелю» по хвосту и тот камнем повалился вниз, видели все. И что наш пошел на посадку – тоже.

А прибыв в полк, мы узнали, что в сторону затихшего боя выехали Бушуев и Симоненко, не дождавшись врача».

Симоненко рассказывал, что, когда они с комиссаром выносили Ивана Ивановича из кабины, он был в крови, без сознания. Поскольку врача с ними не было, помчались в госпиталь в Дубно. Но там застали весь медперсонал в панике – им было предписано срочно эвакуироваться. Ивана Ивановича все же приняли, санитары унесли его на носилках.

Бушуев и Симоненко ждали, помогая грузить оборудование и больных в машины. Потом вышел врач и сказал: «Летчик умер».

«Мы похоронили его на кладбище, – вспоминал Симоненко, – поставили столбик с табличкой. Думалось, что отгоним немцев быстро, – установим памятник».

Памятник, и даже не один, установили, но через многие годы: на Украине при въезде в Дубно и на родине, в бывшей деревне Чижово, ставшей ныне одним из районов города Фрязино.

В 1960–1970-е годы имя Героя Советского Союза Ивана Иванова носили улицы на Украине в Ровенской области и в Подмосковье, школы на малой родине и в городе Дубно. В музеях Москвы, Щелково и Дубно посвящались ему экспозиции.

На торжественные церемонии приглашались родные Героя и однополчане. Центральные газеты печатали о нем очерки, приуроченные к 22 июня, цитируя слова командира 46-го истребительного авиаполка, генерала Ивана Подгорного: «Таран – это не просто акт самопожертвования. Прежде всего – это особый прием боя. 85 советских летчиков были удостоены за таранные удары звания Героя Советского Союза. И мы гордимся, что среди них – Иван Иванович Иванов, первым среди летчиков полка принявший бой с захватчиками, сорвавший им бомбежку нашего аэродрома».

…Но меняются времена, меняются и нравы. Улица героя воздушного тарана Ивана Иванова в Дубно, как стало известно его сыну, теперь носит имя пособника гитлеровцев Степана Бандеры…

Памятник герою во Фрязине под предлогом строительства теплотрассы начали было сносить, да возмутились памятливые земляки, поднялись, остановили варваров, подправили разрушения.

Музей героя во фрязинской школе, который создан поколениями учеников и учителей и который его директор Т. М. Ануфриева мечтает сделать музеем всех героев таранного удара – так много в нем собрано материалов, находится под угрозой: школьное здание мешает каким-то планам перестройки этого места.

Журналист Михаил Зефиров в книге «Асы люфтваффе. Бомбардировочная авиация», написанной на основе исследований германских историков и мемуаров немецких летчиков, нашел описание таранного боя первого утра войны, в котором Хе-111 унтер-офицера Вернера Бехрингера получил тяжелые повреждения от удара советского самолета и упал в 20 километрах южнее Дубно. Экипаж, кроме погибшего в столкновении бортстрелка ефрейтора Оскара Рештемейера, успел выпрыгнуть с парашютом, но в часть не вернулся… Пропавшими без вести в тот день числятся еще 20 экипажей «хейнкелей», отправленных на бомбежку советских аэродромов.

Над Брестской крепостью

С высоты 3500 метров они видели полыхающие огнем старинные красно-коричневые казематы Брестской крепости – четверо советских истребителей: капитан Мажаев, лейтенанты Рябцев, Назаров и Жидов, вступившие в неравную воздушную схватку с восемью «мессершмиттами».

РЯБЦЕВ ПЕТР СЕРГЕЕВИЧ (1915–1941)

Лейтенант, командир звена 123-го истребительного авиаполка ПВО.

22 июня 1941 года в 10 часов в воздушном бою над Брестской крепостью, спасая товарища, крылом своего И-153 подрезал крыло вражеского истребителя. Приземлился на парашюте.

Погиб 31 июля 1941 года под Ленинградом во время налета фашистских самолетов на аэродром полка.

Через 42 года награжден орденом Отечественной войны I степени (посмертно).

Но их отчаянный бой на стареньких «чайках» с новейшими мощными Me-109 наблюдали с земли защитники осажденной цитадели, вот уже третий час упорно отбивающие атаки врага. На одной вертикали пространства – в воздухе и на земле – защитники Отечества давали врагу первый отпор.

За те 8–10 минут короткого воздушного боя наши «ястребки» сбили двух «мессеров», и каждый кувырок вниз горящего вражеского самолета защитники крепости встречали радостным «Ура!».

Но вот один из наших «ястребков» пошел вдруг на снижение… Подбит? На другого нашего пикирует с высоты «мессер», которого он явно не замечает. «Собьет, гад, собьет!» – переживают на земле. Но опасный маневр врага замечает другой наш истребитель, устремляется наперерез «мессеру», не стреляет, но стальным крылом своей «чайки» как ножом срезает крыло атакующего врага.

Многие очевидцы того боя, зарядившего защитников Брестской твердыни отчаянной решимостью стоять до конца, погибли. Но немногие уцелевшие запомнили ту десятиминутную схватку на всю оставшуюся жизнь.

«Мы отбивали атаки немцев в крепостном дворе, – рассказывал писателю С. С. Смирнову Самвел Матевосян, – когда заметили в небе бой наших четырех «чаек» с группой «мессеров». Сражались они отчаянно, сбили две или три вражеские машины. Спасая товарища от атаки «мессера», один из них таранил врага крылом по крылу. Обе машины пошли к земле и скрылись из виду. Мы были уверены, что летчик-герой погиб, и сняли фуражки… Потом, в самые трудные моменты нашей обороны, мы вспоминали его отважный поступок, и приливали нам новые силы для сопротивления».

Но бесстрашный пилот не погиб. И когда Сергей Смирнов в 1954 году рассказал в «Комсомольской правде» о том бое как о легенде, сохранившейся среди защитников Брестской твердыни, откликнулось множество людей – боевые товарищи, друзья, родня. А архив 123-го иап помог воссоздать всю короткую, в 26 лет, жизнь героя, имя которому – Петр Сергеевич Рябцев.

…Петр, добравшись на попутной машине, появился в полку часа через полтора после того первого боя и застал весь летно-технический состав в красном уголке у радиоприемника – в 12 часов ожидалось правительственное сообщение…

– Братцы! Петя Рябцев вернулся! Жив наш таранщик! – вскричал Мажаев ликующе.

– С того света! – пошутил Петр. – И памятку оттуда принес: когда спускался с парашютом, фриц пытался расстрелять меня, но срезал пулей только любимую мозоль! – И он продемонстрировал прорванный пулей сапог.

Раскатистый молодой смех прервало ожившее радио. Петр посерьезнел, замолк, Назаров и Жидов, просветлев лицом, крепко обняли его за плечи, и так, обнявшись, друзья и просидели всю недолгую речь наркома иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова.

В тот миг вся огромная многомиллионная страна, раскинувшаяся на одной шестой части земной тверди, в домах, на улицах, площадях, в цехах слушала эту спокойную речь:

«Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города…

Не первый раз нашему народу приходилось иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил Отечественной войной, и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху».

При этих словах летчики оживились: все знали, что близ городка Кобрина, места их базирования, в 1812 году армия генерала Тормасова одержала победу над саксонским корпусом Наполеона. Тогда, в 1812-м, немцы шли на Россию в составе бонапартовской орды, как шли они на Русь и в 1242 году, да встретили их славные дружинники Александра Невского на Чудском озере. Неймется завоевать Россию…

А Молотов продолжал: «То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную Отечественную войну за Родину, за честь, за свободу.

…Наше дело правое! Враг будет разбит. Победа будет за нами!»

Но путь к победе во все века прокладывают герои, осознанно идущие на смертельный риск…

«Таран Петра Рябцева – не случайное столкновение, как это имело иногда место в дни войны, – писал С. С. Смирнову соратник Петра по легендарному бою Николай Павлович Мажаев, в 1954 году – гвардии полковник запаса. Именно ему спас жизнь Петр Рябцев, пойдя на таран. – И не результат безвыходного положения. Выход был – выйти из боя, коли кончились патроны. Таран лейтенанта Рябцева – это сознательный, расчетливый, смелый и связанный с определенным риском маневр бойца во имя победы. Лейтенант Рябцев, уже не имея патронов, совершает таран, и этим приводит в смятение врагов – не мы, а они выходят из боя!»

Победа духа в первом же бою… Причем победа над врагом, превосходившим не только числом, но и качеством своих самолетов. Сравним. И-153 («чайка» Н. Поликарпова 1938 года выпуска): двигатель – 1000 л. с, максимальная скорость – 443 км/час, вооружение – 4 пулемета калибра 7,62 мм. Для 1938–1939 годов в Испании и на Халхин-Голе – прекрасная машина, но в 1941 году сравнения с «мессерами» уже не выдерживала. Ме-109Е: двигатель – 1150 л. с, скорость – 570 км/час, вооружение – пушка 20 мм и два пулемета 7,92 мм.

Значит, главное для победы все же не сила оружия, а сила духа!

«Петр Рябцев никогда бы не позволил себе выйти из боя! – объясняет его таранный удар другой соратник по той воздушной схватке Герой Советского Союза полковник Жидов. – У него характер уж такой был – горячий, неуступчивый, бойцовский. Он и в обыденной жизни терпеть не мог несправедливости, закипал от возмущения, приходилось сдерживать…»

О горячем нраве Петра пишут и другие, знавшие его по жизни и фронту.

Сослуживец К. Г. Кетов: «Петр был смелым, задорным и веселым, он не мог уйти от врага, пока с ним не расквитается».

Г. П. Давыдов: «Даже в мирной обстановке Петр был таким же горячим и очень честным, приходилось резонными доводами уговаривать его что-то стерпеть, где-то промолчать…»

Д. Р. Зубков: «Лейтенант Рябцев хороший товарищ, горячий, бесстрашный летчик…»

Такие горячие парни не всем командирам нравятся. Не потому ли не получил никакой награды за свой подвиг Петр Рябцев, как получили другие герои таранов первого дня войны?

Правда, однополчанин Петра В. Т. Дерюгин вспоминает, что командир полка майор Сурин с гордостью рассказывал им, молодым, о таране Петра Рябцева, но и он вскоре погиб в воздушном бою. Может быть, просто не до представлений к наградам было 123-му полку, стоявшему близ города Кобрина Гродненской области, если уже 23 июня наши войска оставили город Гродно и командованию авиаполка пришлось срочно эвакуировать семьи на восток и следом самим лететь к Москве?

Жена Петра Сергеевича Рябцева Ольга Давыдовна писала из города Энгельса: «В день того таранного боя я сказала ему: «Ты своей жизнью рисковал. А твоему сыну всего два годика. Побереги себя, милый!» А он даже голос повысил: «Разговорчики в строю! Что значит – рисковал? Это ж война! На ней без риска не победишь! Чтоб я больше не слышал таких паникерских разговоров!»

И не услышал больше – эвакоэшелон увез Ольгу Давыдовну с сыном Валерой в Башкирию.

В те тревожные дни летчик Скляров встретил Петра Рябцева в маленьком городке Пружаны, где размещался штаб крупной воинской части. Прихрамывающий Петр, завидев товарища, заулыбался, крепко пожал руку. На вопрос: «Что с ногой?» – живописно изобразил, как стрелял по нему германский рыцарь воздуха, как, ловко работая стропами, увернулся от очереди, но все-таки получил «шикарное» ранение. Он так заразительно смеялся, рассказывая, что Скляров не сразу уяснил, что «шикарное ранение» получено после рискованного таранного удара.

А вот что припомнил бывший авиатехник 123-го истребительного авиаполка В. М. Графский, прибывший в полк уже после первых боев и не знавший о таране Рябцева: «О своем таране Петр Сергеевич рассказал мне случайно. Однажды близ аэродрома Едрово, под Ленинградом, мы с ним видели воздушный бой. Два И-16 («ишачки», как их тогда называли) атаковали двух Me-109. Стоящий рядом со мной Петр Сергеевич оживленно жестикулировал и кричал: «Руби гаду хвост! Хвост руби!» Я заметил ему: «Учить со стороны легче, чем самому рубить». На это Петр Сергеевич, глядя мне прямо в глаза (привычка у него такая была – глядеть прямо, не отводя своих веселых глаз) стал со смехом рассказывать: «Ты знаешь, 22 июня мне удалось таранить Me-109. Больше выхода не было – боеприпасы все кончились. Конечно, опасность была велика, но это я потом осознал. А тогда некогда было думать о себе, был поглощен одной мыслью – скорее уничтожить гада. Я даже в горячке плохо рассчитал свой удар, и нос моей «чайки» врезался с силой в крыло Me-109 (очевидцам, мы знаем, казалось, что «чайка» крылом срезала крыло самолета врага. – Л. Ж.). Эх, поспешил я, можно было легче таранить и самолет спасти. Меня так тряхнуло, что я потерял горизонт… А когда очнулся, то кабину лизали языки пламени, а земля-матушка так близко, что, опоздай я на секунду оставить кабину, и парашют бы меня не спас».

Будучи проездом в Москве, Петр забежал к брату Филиппу, а тот в то фронтовое время дневал и ночевал на оборонном заводе. Петр оставил ему под дверью записку в своей бравурной манере: «Дорогой братишка! Был проездом. Жаль, что не застал, времени в обрез, еду получать новую машину. Я уже чокнулся с одним гитлеровским молодчиком. Вогнал его, подлеца, в землю. Ну, бывай здоров. Крепко обнимаю тебя, твою жинку и сына. Петро».

О том, что «чокнулся» Петр с фашистским асом, Филипп тут же написал матери Ирине Игнатьевне в Донбасс, в заводской поселок при заводе имени Петровского, что близ города Красный Луч, и в родные города всем братьям. А было их, братьев Рябцевых, девять. Трое из них отдали жизнь за Родину: Федор, директор одного из ленинградских заводов, отказавшись от брони, пал в 1941 году под Можайском, защищая Москву; Алексей, зенитчик, в первые дни войны погиб под Гродно, на той пяди земли, которую защищал Петр в небе; и сам Петр – на подступах к Ленинграду.

Младший из братьев, Виктор, получив похоронки, пошел в военкомат и попросился в летную школу – занять место погибшего брата. В те дни он написал Филиппу в Москву пылкое юношеское письмо самым высоким патриотическим слогом, какой был вполне обычным для мальчишек тех военных лет: «Здравствуй, братан! Зубы сжимаются от злости, когда думаешь о том, что троих наших братьев уже нет в живых. Сволочь Гитлер протянул свою кровавую лапу к нашей стране, он хочет отнять у нас свободу, хочет потопить в крови то, за что боролись наши отцы, чем жили мы все эти 24 года.

Не бывать этому! Всех Рябцевых не убьешь! Я подал заявление в летную школу, буду мстить фашистским стервецам за Петра, за всех, за нашу Родину-мать!»

Отомстил Виктор Рябцев сполна, хотя попал на фронт в конце 1943 года. На его счету две сотни штурмовок наземных целей врага и более 10 сбитых фашистских самолетов. После войны уже на реактивных самолетах охранял границы Отечества.

«Петр был добрый, горячий, но отходчивый, умел сочувствовать чужой беде, жалеть и помогать чем мог», – вспоминал Виктор Сергеевич о любимом брате.

На фотографии, что прислала в «Комсомольскую правду» мать героя Ирина Игнатьевна Рябцева, семнадцатилетний Петр – курсант летной школы, со смелым открытым лицом, со значком «Ворошиловского стрелка» на кителе. На обороте – выцветшая карандашная надпись: «Родным маме, папе и братьям от Петра Рябцева». И короткая приписка для матери, жаловавшейся в письме сыну на нелегкое житье-бытье в 1934-м, еще голодном на Украине, году: «Мама! Не горюйте, крепитесь!»