Текст книги "Выбираю таран"

Автор книги: Людмила Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

«Когда не остается ничего, кроме человека и машины…»

ТАЛАЛИХИН ВИКТОР ВАСИЛЬЕВИЧ (1918-1941)

Младший лейтенант, заместитель командира эскадрильи 177-го истребительного авиаполка.

В ночь на 7 августа 1941 года при свете луны на высоте 4500 метров винтом и двигателем И-16 срезал хвостовое оперение «Хейнкеля-111», груженного бомбами. Приземлился на парашюте.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, ордена Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды.

Из десятков тысяч сбитых в небе с обеих сторон крылатых машин, среди которых около 600 – таранным ударом, сохранились, похоже, останки только двух: обрубленный винтом талалихинского И-16 хвост со свастикой бронированного «Хейнкеля-111» – в Центральном музее Вооруженных Сил да проржавевшие останки самоотверженного «ишачка» – в музее московской школы № 480, носящей имя легендарного героя-летчика. Учителя сберегли здесь экспозицию даже в 1990-е годы – годы разрушения СССР и угодливого уничтожения слабодушными наставниками многих школьных музеев боевой славы.

Но слава Виктора Талалихина не прошла, не померкла, ее удержали и даже преумножили бескорыстные подвижники.

Именно в последние десятилетия во дворе школы № 480 имени Талалихина установлен бюст Героя. Рядом, в Калитниках, на улице Талалихина, на высоком пьедестале встал юноша из металла в летной форме, взыскующе и печально устремивший взор к небу.

Величественный монумент Герою сооружен на высоком холме у Подольска, близ аэродрома Кузнечики, где стоял в дни Московской битвы и стоит сегодня его полк.

Выходит, сам народ не пожелал забывать его имя, выбранное волею самого Случая из более 600 таранщиков символом их жертвенности во славу Родины. И потому воспринимаются мемориалы Талалихину как памятники всем таранщикам.

* * *

…В августе 1941 года, когда сводки Совинформбюро несли только тревожные слова: «отступили», «оставили», «упорно обороняются», все газеты страны обошли фотографии обаятельного улыбчивого паренька 23 лет от роду с запоминающейся фамилией Талалихин (от диалектного «талалить» – травить байки, шутки-прибаутки). Вот он рядом с матерью в белом платочке, с недоверчивой улыбкой слушающей явно успокаивающий рассказ сына о смертельной схватке. На гимнастерке пока только орден Красной Звезды – за спасение командира в воздушном бою с белофиннами зимой 1939 года. Вот он – с перевязанной рукой у распластанного на земле «хейнкеля»: шел на таран, уже раненный в правую руку. А вот поздравляют его боевые друзья с высокой наградой – Звездой Героя на аэродроме, у строя И-16, «маленьких, как муха», по словам летчиков, рядом с громоздкими бомбардировщиками врага. И еще много фотографий, уже со Звездой и орденом Ленина на груди – среди москвичей: рабочих заводов и фабрик, родного для Героя мясокомбината имени Микояна, в окружении всеми любимых киноартистов Михаила Жарова, Николая Крючкова, Любови Орловой в подаренной летчиками пилотке.

Фотокорреспонденты запечатлевали буквально каждый его шаг после того победного тарана, когда из-за ранения в руку по приказу высокого начальства он был отпущен в отпуск на излечение и доставлен в Москву на автомобиле до самого мясокомбината в Калитниках. Многие фронтовики знают, какое это несказанное счастье – после бесконечных боев, в которых гибнут товарищи и ты сам можешь сгинуть в любой следующий миг, побывать дома. Об этом мечтали все, и лучшей наградой за подвиг, дороже орденов и медалей, считался кратковременный, хоть на денек, отпуск домой.

Мать Веру Игнатьевну Виктор застал в клубе мясокомбината, где она в тревоге слушала радио, волнуясь, что сообщали лишь о подвиге, но молчали, жив ли герой? Отец, строитель комбината и школы № 480 (кстати!), в этот момент поливал цветы. Бросил шланг, подбежал к сыну: «Спасибо, сынок! Прославил нашу фамилию!»

Три сына Василия Ивановича защищали в те грозовые дни небо Родины: Александр – над Ленинградом, Николай – над Мурманском, Виктор – над Москвой. Вот такое крылатое племя вырастил саратовский крестьянин Василий Талалихин, сорванный с земли голодными неурожаями в Поволжье 1920-х годов и жестокими продразверстками. И сыновей из семьи потомственных хлебопашцев не прельстило колбасное изобилие мясокомбината даже в те несытые годы, устремились в неизвестную романтическую профессию – покорять небо.

…Объятиям, поцелуям и поздравлениям набежавших друзей-товарищей по школе ФЗО и цеху не было конца, так и отправился Виктор к родному дому в окружении родных и друзей по неказистой улочке, не зная, что будет носить она его имя…

А на другой день приехала невеста Виктора, Шура… Вот такими счастливыми были несколько дней в августе 1941 года для Виктора.

После торжественного вручения в Кремле Золотой Звезды Героя Талалихина принял Сталин.

Содержание разговора неизвестно, но, по воспоминаниям Александра Печеневского, боевого товарища и ведомого Талалихина, командир рассказывал ему, что Сталин спрашивал, могут ли наши летчики успешно биться с врагом на имеющихся у них машинах и чем им нужно помочь в первую очередь.

Прямодушный Талалихин не оробел, отвечал смело: побеждать, мол, и на имеющихся самолетах побеждаем, хотя ждем «ястребков» поскоростней «ишаков» и вооруженных помощнее. А вот с прожекторами прямо беда – маловато их на подольском направлении (Виктор дрался с фашистским бомбовозом при свете луны).

Вскоре и на подольском направлении прибавилось постов прожектористов, а вот новые «миги» пришли в полк лишь в конце декабря, через два месяца после гибели Талалихина…

Боевые друзья поклялись мстить за него врагу до самой Победы. Звено Печеневского из трех «мигов», поднятое с задачей сорвать бомбежку Горьковской железной дороги большой группой «хейнкелей», ознаменовало приближающуюся печальную годовщину гибели Талалихина: два бомбардировщика были сбиты огнем, третьего сразил Печеневский – тараном! – «Это вам, гады, за Виктора!»

Печеневский за таран награды не получил: представление на Героя где-то затерялось. Но за память о друге и командире в прямом смысле пришлось ему побороться в 1970-е годы, но то было позже.

А в августе 1941 года Виктор был весел и даже во сне, как рассказывала мать, улыбался чему-то. В газетах печатались статьи и очерки о нем, массовым тиражом была выпущена для распространения на всех фронтах листовка из серии «Герои и подвиги» с заглавием «Богатырский удар летчика Талалихина».

О кратком мгновении, когда пулемет вдруг замолк и летчик принял решение таранить врага, в листовке повествуется так: «Вот нас разделяет уже каких-нибудь 9–10 метров. Я вижу бронированное брюхо вражеского самолета. В это время враг выпустил очередь из крупнокалиберного пулемета. Обожгло правую руку. Сразу дал газ и уже не винтом, а всей своей машиной протаранил противника. Раздался страшный треск. Мой ястребок перевернулся колесами. Надо было скорее выбрасываться с парашютом. Отстегнул ремень, поджал ноги, ползком добрался до отверстия и выбросился. Примерно 800 метров летел затяжным прыжком. И только когда услышал гул от падающего моего ястребка, раскрыл парашют. Взглянув вверх, увидел, как все больше воспламеняется вражеский бомбардировщик, как наконец взорвался и рухнул вниз…»

А вот что пишет в своей книге «Цель жизни» авиаконструктор А. С. Яковлев, восстановивший талалихинский ночной поединок по фронтовым статьям: «Чтобы дать представление о противовоздушной обороне Москвы, приведу один пример, рисующий борьбу с фашистскими пиратами на подступах к городу.

По сигналу воздушной тревоги на множестве аэродромов, опоясавших столицу, поднимались в воздух десятки и сотни истребителей, ведомых молодыми отважными летчиками истребительной авиации противовоздушной обороны, которые первыми принимали на себя удар врага. В ночь с 6 на 7 августа на одном из подмосковных аэродромов раздался сигнал тревоги. Посты воздушного наблюдения донесли о приближении фашистских бомбардировщиков.

Дежурные пилоты бросились к своим истребителям. Одним из них был комсомолец младший лейтенант Виктор Талалихин, лишь недавно окончивший аэроклуб имени Чкалова, а затем школу военных летчиков.

Лунная ночь позволила ему хорошо вести наблюдение. Вдруг на фоне желтого диска луны он заметил темный силуэт промелькнувшего самолета. Летчик дал полный газ своему истребителю. Нужно было догнать замеченный самолет и определить, свой он или чужой. Расстояние быстро сокращалось. И когда оставалось каких-нибудь 20–30 метров, Виктор ясно увидел на хвосте самолета фашистскую свастику, а на крыльях и по бокам фюзеляжа немецкие опознавательные знаки в виде черного перекрестья. Самолет был двухмоторным, и по его очертаниям Талалихин определил – «Хейн-кель-111»!

Летчик наклонился к прицелу, нажал гашетку на ручке управления. С первой же очереди один из моторов «хейнкеля» задымил, а затем из-под капота стало выбиваться пламя. Однако фашисту удалось развернуться. С горящим двигателем он пытался скрыться.

Талалихин нервничал. Неужели уйдет? Он боялся потерять противника в ночном небе, но горящий двигатель бомбардировщика был хорошим ориентиром. Талалихин догнал противника и сразу дал несколько длинных очередей, но, видимо, на этот раз промахнулся, потому что «хейнкель» продолжал уходить.

Виктор подошел к нему ближе, нажал на гашетки, но патронов больше не было. И он решил отрубить винтом своего истребителя хвостовое оперение врага.

Рванув сектор газа до упора, он стал быстро достигать противника. В этот момент стрелок из «хейнкеля» очередью прошил кабину истребителя, и рикошетом одна из пуль обожгла Талалихину правую руку, которой он управлял самолетом.

Обливаясь кровью, Талалихин решил во что бы то ни стало таранить врага. Он догнал фашиста. Истребитель на огромной скорости врезался в бомбардировщик, и тот, охваченный пламенем, камнем пошел к земле.

Самолет Талалихина от удара взмыл кверху и стал разваливаться. Летчик выбросился с парашютом, благополучно приземлился и вскоре был доставлен на свой аэродром.

На другой день Виктор поехал осмотреть тараненный им вражеский бомбардировщик. На месте падения «хейнкеля» была лишь груда обломков. Рядом с ним – бомбы, которые он не успел сбросить.

Под кустами невдалеке от самолета лежали четыре трупа, один из них – подполковник, на мундире – Железный крест. По-видимому, он собирался весело пожить в России: в его карманах нашли штопор, запасную вставную челюсть и пачку порнографических открыток…»

Кое-что из скарба немецких летчиков солдаты вручили победителю в качестве трофеев на память, и он демонстрировал москвичам эти вещи: железную этикетку с названием типа самолета, нашивку на командирском кителе за бомбардировку Нарвика, объясняя: «Нарвик, это норвежский порт, жестоко разбомбленный фашистами в апреле – мае 1940 года, после чего был выброшен мощный десант, которому пытались противостоять соединенные силы англо-франко-польско-норвежских войск, но фашисты оказались сильнее. А мы сражаемся с ними в одиночку и – держимся, не сдадим Москву! Честное слово!»

Свой таран объяснил просто: «Случается, когда использованы все боевые средства, нет больше горючего, не остается ничего, кроме человека и машины (выделено мною. – Л. Ж.). И все же враг не должен уйти! Его необходимо уничтожить хотя бы ценою своей жизни! Их в бомбардировщике – четверо, а я, если и погибну, – один!»

Командир полка майор Королев, услышав о такой готовности «уничтожить врага ценою своей жизни», поправил: «Надо думать о смерти врага, а не о своей! И все сделать, чтобы противника уничтожить и остаться живым!»

И Виктор, через месяц оправившись от раны, сбил еще два самолета врага. Вызванный в Москву на первый антифашистский митинг в Колонном зале Дома союзов, он произнес необычную речь о таране как об образе жизни в те годы испытаний всех граждан страны – на фронте и в тылу. Радио транслировало эти удивительные слова на всю страну: «Наши советские пилоты, не щадя жизни, идут на поединок с врагом, а когда нужно, бьют его тараном. Тут, конечно, мало одной храбрости. Нужны знания, умение, выдержка. Советские пилоты не боятся смерти, но мы не хотим погибать! Мы хотим уничтожать врага, а сами оставаться в живых, чтобы бить его, черную гадину, до победного конца!»

И отложив заготовленную речь, обратился в зал, к молодым фронтовикам, партизанам и труженикам тыла: «Молодые фронтовые друзья! Я называю всю нашу молодежь фронтовой, потому что сейчас вся наша Родина – фронт! Обращаюсь ко всем, независимо от того, кто вы – юноши или девушки, пилоты или трактористы, телефонистки или шахтеры, ученые или хлеборобы, слесари или ткачихи. Призываю всех смело и решительно на своем боевом посту или рабочем месте идти на таран гитлеровской банды! До победы над лютым врагом!»

Он был прав, 23-летний герой: вся страна была фронтом, и каждый на своем месте – на боевых позициях, в тылу врага или в мирной дали от фронта воевал, работал, учился с таким напряжением сил, будто шел на таран – трудностей, невзгод, препятствий, отчаяния и страха. Тем и победили.

Только Виктора Талалихина не было в июне 1945 года среди чеканивших шаг по брусчатке Красной площади Героев…

* * *

Сергей Утехин, автор биографической повести о Талалихине, расспросил многих однополчан о последних днях жизни Героя и восстановил тот трагический день 27 октября 1941 года.

Туманным утром эскадрилья ястребков под командованием Талалихина шла на бреющем полете на прикрытие наших войск в район маленькой деревни Каменки. Там шли тяжелые бои: фашистские танки упорно рвались к Варшавскому шоссе, грохот артиллерии сотрясал поля и леса, над рекой Нарой ползли клубы черного дыма, а где-то в темных тучах шли, как оповещали посты наземного наблюдения, армады немецких бомбардировщиков.

Шестерка их вынырнула из облаков в 11 часов по курсу наших ястребков.

– «Мессеры» слева! Атакуем! Действовать смело, решительно! – приказал по радио командир и первым ринулся в бой. За ним – ведомые. Машина Александра Богданова вслед за комэска облила огнем ведущего группы противника, и тот рухнул вниз. Остальные ушли в облака.

Но через минуты по курсу – новая группа. Сколько – не до счета. Быстро сманеврировав, Виктор сбил одну машину со свастикой. Но и его «ишачок» попал под огонь врага.

И-16 Виктора Талалихина не был объят пламенем, но неуклонно шел к земле… Значит, тяжело ранен или убит летчик…

Машина упала на нейтральной полосе, в полутора-двух километрах северо-западнее Каменки, в лесу. Вылетевший на место падения на У-2 начальник штаба Ф. А. Таран с летчиком нашли упавший самолет и Виктора с простреленной головой.

Вырезанные из газет портреты Героя летчики его эскадрильи Печеневский, Богданов, Тяпин, Фунтов прикрепили в кабинах своих ястребков – пусть Виктор летает с нами до Победы!

И он – долетал с ними…

Через много лет после гибели командира Александр Дмитриевич Печеневский, уже 70-летним, переехал в Подольск и все силы стал отдавать воспитанию молодежи, рассказывая в школах, техникумах, на заводах и, конечно, в авиаполку, в строй которого навечно зачислен старший лейтенант Талалихин, о его короткой жизни и о его подвиге.

И до самой своей кончины приводил он молодых ребят к высокому холму, с которого далеко видно окрест.

Это место и выбрало новое поколение подвижников для сооружения памятника Герою, изваянного в металле художником В. В. Глебовым.

В документально-публицистический фильм, снятый недавно подольским тележурналистом Вячеславом Ерохиным, вошло и сохранившееся интервью с Печеневским, и рассказ художника о том, как рождался этот величественный монумент.

В лучах прожекторов

СЕВАСТЬЯНОВ АЛЕКСЕЙ ТИХОНОВИЧ (1917–1942)

Младший лейтенант, командир звена 26-го истребительного авиаполка.

В ночь на 5 ноября 1941 года в воздушном бою над Ленинградом на И-153 («чайке») срезал крыло бомбардировщика Хе-111. Приземлился с парашютом.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина.

Блокада… Это английское слово, означающее «систему военных, экономических и иных мер для полной изоляции государства или города от мира», в планах фашистского командования третьего рейха означало еще и полное истребление населения бомбежками с воздуха, артобстрелами и голодом.

«Фюрер принял твердое решение, – записал 8 июля 1941 года начальник генерального штаба сухопутных войск третьего рейха Ф. Гальдер в своем «Военном дневнике», – сровнять с землей Москву и Ленинград, чтобы там не осталось людей, которых нам бы пришлось кормить».

8 сентября 1941 года немецко-финские войска вышли к Ладожскому озеру в районе Шлиссельбурга. Кольцо вокруг Ленинграда замкнулось. Линия фронта проходила там, где начинались пригородные трамвайные маршруты. С фашистских аэродромов, расположившихся в предместьях города, оставалось лету до осажденного города две-три минуты…

Чтобы срывать бомбежки врага и подавлять артиллерию противника штурмовками с воздуха, наши летчики совершали в сутки по четыре, пять и более вылетов. И когда они, усталые, вваливались, наконец, в землянки, засыпали мгновенно, чтобы через три-четыре часа снова быть готовыми к вылету.

…Полк Алексея Севастьянова встретил фашистские армады еще под Брестом. В полку было известно: в первое утро войны пилот соседнего 123-го полка Петр Рябцев, растратив боезапас в неравном бою, пошел на таран. О ленинградских летчиках Харитонове, Здоровцеве, Жукове, первыми получивших Золотые Звезды Героев в Великой Отечественной войне, было известно каждому. О ночных таранах Еремеева и Талалихина – тоже. Но все они шли на смертоносный удар по двум причинам: если вышло из строя бортовое оружие и если расстрелян боезапас.

Алексей Севастьянов, летавший на отражение ночных бомбардировок врага, обозначил третью причину: «В темноте, когда фашистский самолет лишь на какие-то мгновения попадает в перекрестье прожекторных лучей и огонь «чайки» может не дать желаемого результата, надо таранить!»

Эти слова Севастьянова на летном разборе запомнились его товарищу, комиссару эскадрильи Георгию Агеевичу Лобову.

В своих воспоминаниях об Алексее Севастьянове, опубликованных в 1965 году, генерал-майор авиации Г.А. Лобов рассказывает, что в их эскадрилье на восемь летчиков было всего четыре «мига», три «яка» и две «чайки» И-153 – устаревшие по летно-техническим данным, а точнее – по скорости (443 километра в час) в сравнении с «мессерами» (570 километров в час). Но прекрасная маневренность машины, убираемые в полете шасси (или лыжи), четыре скорострельных пулемета «шкаса» возмещали, казалось бы роковой, разрыв в скорости. На это и уповал мастер ночных слепых полетов 23-летний великан Алексей Севастьянов.

«Этот парень, от которого так и веяло буйной русской силушкой, был застенчив, как ребенок», – вспоминал об Алексее художник Яр-Кравченко, попросивший высоченного плечистого летчика после его знаменитого тарана позировать ему для портрета.

Алексей был хорошим сыном и, по детской привычке докладывать матери о своих школьных успехах, с войны писал ей в минуты передышек коротенькие письма-отчеты. 29 сентября 1941 года извещал: «С 21 сентября участвую в боях. Успел сбить уже пару фашистов, бомбардировщика и истребителя. В одном из боев мой самолет получил повреждение, а я незначительное ранение, которое не помешало мне на другой день вновь полететь в бой. Сейчас настроение бодрое. Здоровье нормальное. Всем привет. Желаю здоровья. Ваш сын Алексей».

26 сентября он в паре с Моховым сбил третьего стервятника, «Юнкерс-88», над Шлиссельбургом. Эта древнерусская крепость Орешек, построенная еще новгородцами, отбитая у шведов в 1702 году Петром Первым, была переименована царем, обожавшим немецкую культуру, в Шлиссельбург, от слова «шлиссен» – замыкать, закрывать. Крепость Шлиссельбург, высящаяся у истоков Невы, действительно «закрывала» город.

В ночь на 28 сентября Севастьянов на своем И-153 уничтожил фашистский аэростат, с которого немцы вели корректировку артиллерийского обстрела Невского проспекта, уносившего много жизней. Аэростат парил в небе под охраной истребителей и прикрытием зенитных батарей. Помогла сбить соглядатая завидная маневренность «чайки», послушно выполняющей каскад разворотов и виражей между огнем зениток и «мессеров».

3 ноября, за несколько дней до традиционного в советские годы праздника Октябрьской революции, фашистские самолеты разбросали над городом листовки с угрозой «качнуть» Ленинград мощными бомбежками с воздуха и массированным огнем артиллерии.

4 ноября такой массированный артобстрел сотен дальнобойных пушек обрушился на город.

В ночь на 5 ноября пара ночников – Севастьянов в своей прошедшей «Крым и Рым» «чайке» и Щербина на «миге» дежурили в кабинах, готовые по первому сигналу подняться в темное небо. И когда взмыла зеленая ракета, ринулись ввысь.

Лобов видел с земли в лучах прожекторов очертания немецкого бомбардировщика примерно на высоте 5000 метров и несущегося к нему нашего «ястребка», будто впившегося на мгновение в фашиста.

Вскоре на аэродром вернулся Николай Щербина, крикнул с крыла «мига»: «Братцы! Лешик фрица таранил! Обе машины развалились на куски. Лешика я видел под куполом парашюта. Должен приземлиться где-то в центре города».

А с Лешиком, как звали богатыря Севастьянова друзья, в те минуты происходили трагикомические события.

С Севастьянова при выбросе из самолета сорвало ветром меховые унты. В одних носках, но в комбинезоне и шлеме, опустился он на парашюте во двор какого-то завода. Не успел собрать парашют, как был окружен яростно кричавшими рабочими: «Ах ты, фриц, бандит проклятый! Попался!» А женщины давай лупить его по широкой спине кулаками.

Алексей, улыбаясь, пытался перекрыть гвалт своим зычным баском:

– Да не фриц я! Свой, русский!

– Ну да, видели, видели, как ты с бомбардировщика сиганул! А теперь сдрейфил и по-русски заговорил! Предатель! Если русский – совсем убьем!

И только когда Алексей попросил достать из нагрудного кармана свои документы, добровольные конвоиры, а это были рабочие Невского машиностроительного завода, позвонили в штаб обороны города, получили подтверждение – свой! И ненависть сменилась пылкой любовью и восхищением.

Кто-то принес кружку кипятка: «Согрейся, соколик!» Кто-то – крошечный осколок рафинада: «Подсласти хоть…» А закутанная в платок худенькая женщина, больше всех кричавшая и толкавшая его кулачками в спину, вынула из кармана ватника тонкий ломтик хлеба: «Не обессудь, чем богаты…»

Рабочим-ленинградцам выдавали в ноябре по 250 граммов хлеба на день… Изредка – банку консервов, пакетик крупы и несколько кусочков сахара-рафинада.

– Спасибо, родные вы мои, – растрогался Алексей. – Я сыт. Нас ведь получше вас кормят.

– Да ведь он босый! – вскричала, всплеснув руками, девчонка в веснушках. Убежала куда-то, вскоре вернулась с валенками. – Это отцовские, большие. Подойдут. Мы теперь на казарменном положении. Все необходимое с собой из дома принесли.

Вскоре за Алексеем приехала милиция. Отвезла к большому дому с непроницаемыми окнами. Только в просторной комнате, где ему навстречу шагнул человек в генеральской форме, было светло от электрической лампы.

– Товарищ генерал! Младший лейтенант Севастьянов… – попытался щелкнуть каблуками, забыв, что он в залатанных валенках, Алексей.

– Знаю, все знаю. Молодец! – прервал его генерал. – Вот, можете полюбоваться на аса, которого вы сбили тараном. Над всей Европой летал. Говорит, больше двадцати раз бомбил Лондон. Два Железных креста. Теперь к нам пожаловал. А вы его так недружелюбно встретили!

И обратился к переводчику:

– Переведите пленному, что это и есть тот самый летчик, который сбил его неизвестным ему приемом.

Перед Алексеем стоял невзрачный белобрысый человек, протягивал ему руку, что-то лопотал, изображая приветливость.

– Он говорит, что уважает храбрых советских асов, – пояснил переводчик.

– Поневоле зауважаешь, когда заставили, – сухо ответил Севастьянов. – Скажите ему, что я пока не ас, а обыкновенный летчик, каких у нас много. И еще скажите, что его рыцарство мне ни к чему. Но встрече с ним рад, рад, что отлетался коршун и бомбить Ленинград больше не будет.

В полку, радостно встретившем Алексея, уже знали из сообщений Ленинградского радио, что его подбитая «чайка» упала в Басковом переулке, а Хе-111 – в Таврическом саду.

И вторая радость ждала Алексея в тот день – пробился сквозь блокаду почтовый самолет У-2 и привез долгожданные письма Алексею от матери Марии Ниловны и брата Виктора, из Лихославля, что в Калининской области, большую часть которой занимали немцы.

* * *

Мать растила шестерых сыновей одна – отец умер рано. Лешик родился в деревне Холм, близ Лихославля. Детство пришлось на голодные 1920-е годы. Зимой учился в школе в соседнем селе Первитино, а летом работал в родной деревушке Холм подпаском. Однажды сидел на том самом высоком холме, что дал имя деревне, и услышал необычный гул над головой: в синем ясном небе летела диковинная бело-голубая птица. Лешик вскочил, запрыгал, замахал ей руками. И оттуда, из самолета, пилот тоже махнул ему рукой. Будто звал с собой…

Алексей учился потом в Лихославльской железнодорожной школе-семилетке, в Калининском вагоностроительном техникуме, но часто видел во сне тот бело-голубой самолет, которым управлял он, Алексей Севастьянов.

Нечего и говорить, что когда раздался призыв «Комсомолец! На самолет!», Алексей отправился в Лихославльский райком комсомола, а оттуда – в военкомат.

Его, здорового высоченного парня, студента техникума, отобрали сразу. И как же гордилась им мать, когда он приезжал в отпуск из Севастопольской военной авиационной школы, из знаменитой Качи!

Ждала она его в очередной отпуск и в июне 1941 года, но пришло письмо: «Дорогая мама! Отпуска мне не дают в связи с международным положением. Очень много работаем – по 10–11 часов в сутки. Работа требует большого напряжения. Так что письма смогу писать редко, не волнуйтесь, если будут задержки».

Летчики на западной границе понимали, что могут случиться такие события, когда возможны станут задержки с письмами…

А вот письмо Алексея после знаменательного таранного боя, сохраненное в семье Севастьяновых:

«Здравствуйте, родные мама и Витя! К великой моей радости, я сегодня получил от вас письмо. Действительно, это очень большая радость, потому что из письма я узнал о том, что вас фашистское зверье не тревожило и живете вы хорошо.

У меня жизнь протекает тоже хорошо. Об этом можете судить по тому, что почти каждый ленинградец знает мою фамилию. И все из-за того, что я ночью сбил фашистский самолет, который упал в городе.

Здоровье у меня отличное. Настроение, как у каждого патриота, хорошее и уверенное…

Крепко целую.

Ваш Алексей».

Его и в самом деле знали все ленинградцы. Неизвестные люди, и конечно девушки, писали ему душевные послания, посылали в подарок кисеты, носки, приглашали выступить на заводах. Ленинградские хлебопеки привезли в полк ночных истребителей «выборгский крендель» из черно-серой блокадной муки, и первый кусок его отломили Алексею Тихоновичу, как уважительно называли героя ленинградцы. Представление на высокую награду еще только ушло из полка в Москву, но боевые друзья уже подшучивали: «Сверли дырочки на гимнастерке, Лешик».

Еще полгода воевал Алексей Тихонович в полку, теперь уже в должности командира эскадрильи. Обучал ночным и слепым полетам молодых летчиков, отгонял фашистских бомбёров от Дороги жизни через замерзшее Ладожское озеро, по которой прорывались в город под непрерывным огнем врага автомашины с продовольствием, медикаментами и даже семенами и рассадой. Обратно вывозили изготовленные героическими ленинградцами пушки и минометы.

Донесения полка, сохранившиеся в архиве, сообщают, что в ночь на 13 марта 1942 года Севастьянов со своей эскадрильей трижды поднимался в небо, отгоняя фашистские бомбардировщики от Дороги жизни, что сбили летчики два фашистских самолета с бомбами.

Но чаще его, мастера ночных и слепых полетов, посылали в разведку – без права вступать в бой, чтобы непременно доставить разведданные. 16 апреля он собрал ценные сведения о расположении вражеских аэродромов и численности машин. В следующую ночь наши штурмовики и бомбардировщики нанесли сокрушительный удар по стоящим самолетам. Шефу люфтваффе Герингу пришлось восполнять поредевший самолетный парк под Ленинградом дивизиями, снятыми с Западного фронта, из Франции, Греции и даже из Испании.

* * *

23 апреля Севастьянов уходил в полет. Он не знал, что живет последние минуты на земле.

«Днем, примерно после обеда, Севастьянов забежал в землянку и приказал мне немедленно подготовить самолет к вылету, – рассказывал журналисту А. Фролову техник Голубев. – Я выбежал по тревоге вместе с ним к самолету, быстро запустил двигатель, опробовал его и уступил место командиру.

Над ближним селом в это время шла воздушная схватка. Гитлеровские самолеты разбились на две группы. Одна вела бой с нашими летчиками, а другая ходила за облаками, блокируя наш аэродром.

Севастьянов находился в самом невыгодном положении. Ему нужно было взлететь и вступить в бой в условиях, когда «мессершмитты» ожидали взлета наших машин. Он мог переждать опасный момент на земле. Но я знал, что командир решит помочь товарищам и не пощадит своей жизни.

Севастьянов дал газ. Самолет взлетел. И на первом же развороте два блокирующих наше взлетное поле «мессера» выскочили из облаков и атаковали набирающую высоту «чайку» Севастьянова…»

Летчик Цыганенко, один из той пары, что вела воздушную схватку с группой «мессеров», добавил: «Молтенинов и я поднялись в воздух. Фашистские летчики имели преимущество в высоте и сразу пошли на нас в атаку. Видя наше тяжелое положение, командир полка решил отправить нам на помощь еще две машины.

Но Севастьянов, не дожидаясь приказа, уже ринулся в небо, за ним – Щербина. Алексей Севастьянов оказался в самом невыгодном положении, так как фашисты сохраняли преимущество в высоте и тут же спикировали на тихоходную «чайку», поливая пулеметно-пушечным огнем…»

Все ждали, что из запылавшей машины вот-вот выпрыгнет пилот. Но она падала и падала, будто свеча негасимая.

Александр Щербина, в момент смертельной атаки на друга проскочивший опасность, в ожесточении облил свинцом двигатель и кабину сбившего Лешика самолета. Убийца Лешика не успел и полминуты торжествовать свою победу, как отправился вслед за русским героем.

Остальные машины повернули, как водилось у немцев после встречного отпора, восвояси.

Николай Григорьевич Щербина воевал на самолете с надписью «За Лешика» до Победы. Сбил одиннадцать вражеских самолетов в боях, причем трех из них – в ночных. Двенадцать машин уничтожил на аэродромах штурмовкой. 22 августа 1944 года удостоен звания Героя Советского Союза.