Текст книги "Выбираю таран"

Автор книги: Людмила Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

МАРЕСЬЕВ ЗАПОЛЯРЬЯ

Предыстория подвига

Уже в конце второго месяца «русского неожиданно упорного сопротивления с отчаянными контрударами» (Алан Кларк) западным политикам, пережившим шок от быстрых побед Гитлера в континентальной Европе и смертельную панику от разрушительных бомбежек Англии, стало ясно, что в СССР план «молниеносной войны» сорван.

26 августа было подписано советско-английское соглашение о товарообороте, кредите и клиринге.

31 августа – исторический день! – в Архангельск добрался через шторм и фашистские бомбежки первый английский конвой морских судов под кодовым названием «Дервиш» с военными грузами.

29 сентября в Москве состоялась конференция представителей СССР, США и Великобритании по вопросам взаимных поставок. Вскоре каждый человек на фронте и в тылу узнал, что заокеанское словосочетание «ленд-лиз» означает передачу Америкой взаймы или в аренду вооружения, боеприпасов, продовольствия и других материальных ресурсов, и в частях Красной Армии появились американские самолеты, танки и автомобили, а также тушенка, галеты, яичный порошок и даже шоколад.

Пришла эта помощь от союзников явно ко времени. В советскую авиацию, где потери матчасти в первые два месяца войны были критическими, только из США прибыло около 14 тысяч самолетов.

Первыми получали английские, а затем американские самолеты летчики Северного фронта, его полки морской авиации, главной целью которых стало срывать фашистские бомбардировки морских конвоев союзников и незамерзающего порта Мурманска.

И если на первых порах вторжения германское командование уделяло мало внимания Северному фронту, делая здесь ставку в основном на финские ВВС (а это не более 500 боевых самолетов), то со ставшими систематическими походами морских конвоев в Мурманск и Архангельск вынуждено было перебросить сюда, в непривычные для немцев условия надвигающейся полярной ночи, элитные части люфтваффе с Западного театра военных действий, в том числе авиагруппу асов «Гордость Германии».

Прославившийся в первые месяцы войны шестнадцатью победами Герой Советского Союза Борис Феоктистович Сафонов уже в сентябре 1941 года пересел на английский «хокер харрикейн»; за совместные с английскими асами бои с фашистскими самолетами был награжден британским орденом «За летные боевые заслуги». Вскоре его 72-й истребительный авиаполк был переименован во 2-й гвардейский и получил американские «Кертисс Р-40 киттихаук», а в других полках морских летчиков появились заморские «спитфайры», «аэрокобры», торпедоносцы «бостоны».

Сопровождая очередной морской конвой на «киттихауке», Сафонов в одном бою сбил три «мессершмитта». Из этого боя он не вернулся.

Но продолжали нести опасную вахту на охране конвоев ученики и наследники Бориса Сафонова.

Родился 3. А. Сорокин в таежном селе Глубокое Каменского района Новосибирской области. Его отец, Артем Николаевич, был печником. Кроме Захара, в семье было еще трое детей: Иван, Александр и Мария.

Когда Захару было восемь лет, отец стал все чаще прихварывать – у него были застужены легкие, и сельский врач посоветовал уехать на юг, к горам.

После долгих размышлений послали Ивана на разведку на юг. Тот вскоре прислал письмо из Тихорецка: хорошо здесь, тепло, жить можно и работа есть. Он уже работает учеником электросварщика.

СОРОКИН ЗАХАР АРТЕМЬЕВИЧ (1917–1978)

Старший лейтенант, заместитель командира эскадрильи 7-го смешанного авиаполка ВВС Северного флота.

25 октября 1941 года в сумеречном небе Заполярья в районе Териберка в паре с ведомым вступил в бой с четверкой Me-110. Сбил ведущего группы огнем, но при атаке на второй самолет Сорокина замолчал, и раненный в ногу летчик винтом своего «мига» срезал хвост Me-110. Посадил машину в тундре. Но два пилота протараненного «мессера» тоже сумели посадить свой самолет. В завязавшейся перестрелке Сорокин сразил врагов, затем шесть суток добирался по тундре до своих. Он обморозил ноги, и ему ампутировали обе ступни. Мужественный летчик добился возвращения в строй и сбил еще шесть самолетов врага.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, орден Ленина, три ордена Красного Знамени, медали, орден Британской империи V степени.

Взял отец сибирской землицы, завернул в платок – на память, и поехали…

В Тихорецке отец устроился истопником в школе, где учился Захарка. Тот и на переменах прибегал в кочегарку, и после занятий здесь, пристроившись за колченогим столом, уроки готовил и успевал отцу помочь.

– Работай, сынок, – подбадривал отец, – не бойся физического труда. Он человеком делает.

«Мне уже шел пятнадцатый год, когда на нашу страну обрушилось несчастье – начался голод, – вспоминал Захар Артемьевич о 1931–1932 годах. – Хлебнули горя и жители хлебородных прикубанских краев. Кулаки Кубани прятали хлеб в землю, в колодцы, иногда и уничтожали – лишь бы не досталось их добро тем, кто голоден… Из молодых активистов были созданы отряды по борьбе с кулачеством. В одну из таких бригад вошел и я».

В 1939 году Захар записался в авиакружок при Осоавиахиме.

«Есть мечты большие, которые определяют жизнь человека. За них приходится бороться, идти через трудности. К человеку приходит энергия во время борьбы, – говорил Захар Артемьевич, – и если ты все время ощущаешь себя борцом, пускай даже маленьким, только за свои идеалы, если ты идешь навстречу испытаниям, если каждый день ставишь перед собой новые задачи, – твоя жизнь будет интересной».

К детской мечте – стать летчиком дорога была непростая: планёрный кружок, потом аэроклуб, куда принимали только рабочих, и пришлось поступить в ФЗУ при паровозоремонтном заводе, работать кузнецом.

«Я с детских лет любил тяжелый физический труд, мне всегда хотелось стать очень сильным. Но как натренировать свое тело? Как развить мускулатуру? Я замечал, что сильнее всех среди рабочих бывали кузнецы. И решил: буду учиться на кузнеца».

Правда, пришлось при этом выдержать трудный разговор с обидевшимся за свою профессию отцом.

«Работая в кузнечном цехе Тихорецкого паровозоремонтного завода, я развивал в себе силу, ловкость, выносливость, то есть те качества, которые необходимы летчику, – рассказывал Захар Артемьевич. – И еще изучал историю авиации – не зная истории своей профессии, никогда не полюбишь ее, не станешь мастером своего дела. Эта история воплощалась в людях, имена которых мы произносили с благоговением, – Петр Нестеров, Михаил Ефимов, Николай Егорович Жуковский, Константин Эдуардович Циолковский, Валерий Чкалов, Михаил Громов, первые Герои Советского Союза Каманин, Слепнев, Доронин, Молоков, Водопьянов, Леваневский, Ляпидевский… Жизнь и подвиги этих людей будили в нас жажду подвига, мы готовы были вершить чудеса, летать выше всех, дальше всех и быстрее всех, и в случае, если Родина окажется в опасности, – защищать ее, не жалея жизни». Захар Сорокин в аэроклубе рвался быть всюду первым, пристрастился к парашютному делу и, бывало, в один день трижды прыгал с двумя парашютами. Первым попросился он и лететь на У-2, но, оказавшись во взмывающем самолете за спиной инструктора Рубанова, невольно схватился за борта кабины.

– Не упирайся в кабину, Сорокин! – крикнул Рубанов, заметив состояние учлета. – Смотри на аэродром, знакомься с ним с воздуха.

И уже не было времени пугаться, да и прошел он сразу, первый испуг.

Он уже стал кузнецом четвертого разряда и инструктором в аэроклубе, когда в 1937 году специальная комиссия для отбора учлетов в военные авиационные училища одним из первых заметила его и предложила поступить в Ейское военно-морское авиационное училище.

Полной неожиданностью были напутственные слова отца:

– Берут – иди. Только смотри: не справишься с делами своими истребительскими и вернешься ни с чем домой – выпорю! Вот тебе мое слово, Захарка!

Справился. На «отлично» сдал материальную часть истребителя И-16, теорию полета, аэродинамику, теорию воздушных стрельб. Радостно отписал о том отцу с матерью. Ждал ответа. Пришла короткая телеграмма: «Отцу плохо. Выезжай».

В 1938 году он потерял отца. Тогда, на кладбище, он дал себе клятву выполнить завет отца: стать хорошим истребителем.

После окончания училища Сорокина направили в истребительный авиаполк военно-воздушных сил Черноморского флота.

Он был женат на милой домовитой женщине и, идя с полетов, знал, что ждет его дома уют и чистота, накрытый стол. Словом, размеренная, спокойная жизнь. Она была нарушена в ночь на 22 июня ударом приклада в дверь. Посыльный выкрикнул: «Боевая тревога!»

Недели через две его и еще нескольких пилотов перевели в Заполярье: там очень нуждались в летчиках, знающих новый радиофицированный истребитель МиГ-3, поступавший на вооружение в авиацию Северного фронта.

…Шел первый месяц трудных сражений, тяжелых отступлений, кровопролитных контрнаступлений. Но молодые пилоты были направлены на укрепление северных рубежей державы, откуда скоро морским путем начнет приходить от союзников боевая техника.

Шел июль 1941 года. На Кольском полуострове стоял полярный день. И первый бой в лучах северного солнца хорошо запомнился Захару Артемьевичу.

«Я ведомый. Моя задача – прикрывать ведущего, не отставать от него ни на метр. Но в азарте боя я забываю об этом. Меня увлекает желание испробовать и свое оружие. Надо только выбрать цель! Пока я выбираю, забыв о роли ведомого, правую плоскость моего «мига» прошивает пулеметная очередь пронесшегося мимо «мессера»… Догоняю его, дистанция большая – метров триста. Но я не выдерживаю, открываю огонь. Мимо, конечно, никак не могу немца ввести в сетку прицела. Пули идут выше. Наконец поймал. Даю длинную очередь и замечаю, что «мессер» пошел, дымя, вниз. Из горла вырывается торжествующий крик. Но меня отрезвляет голос ведущего Кухаренко:

– Кама-7, где вы? Почему бросили меня? Я в районе Ура-Губы. Высота три семьсот.

– Атаковал «мессера», – бодро объясняю я, ожидая похвалы и скромно умолчав, что фашистский самолет сбит.

– Так не воюют! – слышу голос Сафонова по радиосвязи.

Неужели это ко мне? От волнения я промазал при посадке и приземлился метров на сто дальше».

– Один в воздухе не воин, – отчитывал Сорокина прославленный летчик Сафонов. – Боевая единица в воздухе – двое. Запомните это. За то, что сбили самолет противника, выношу благодарность. А за то, что нарушили устав и бросили в бою командира, – пять суток ареста. Будет время обдумать свои действия.

Повторив ошибку Сорокина, в те дни погибли три советских летчика. Об этой беде с ужасом узнал от дежурных на «губе» Захар и поклялся вернуть себе уважение Сафонова.

Борис Феоктистович Сафонов. Это имя стало известно врагам в первые же дни войны. Самые опытные фашистские асы боялись встречи с ним: его И-16 был неуязвим для них, пули и снаряды летели всегда мимо. Уже в июле на счету Бориса Сафонова было десять сбитых самолетов врага, а в первые дни августа, уже на глазах Захара Сорокина, он уничтожил еще пять.

В полку выработался даже особый, сафоновский стиль боя, девиз которого – нападать! В каждом бою Сафонов держал инициативу в своих руках от начала и до конца, а бил врага всегда наверняка, в упор, с короткой дистанции в 180–120 и менее метров. Кроме того, могучее здоровье Сафонова позволяло выдерживать предельные перегрузки при фигурах высшего пилотажа, оттого, искусно маневрируя, уходил он от прицельного огня врага.

Известный в истории советской авиации бой семерки советских истребителей против 52 вражеских самолетов прошел под командованием Сафонова. Тогда полсотни «юнкерсов», решив по атакам наших ястребков, то выныривающих из облаков, то исчезающих в них, что советских машин десятки, побросали бомбы куда попало, а в эфире неслось на немецком: «Спасайтесь! Мы окружены!»

За первые три месяца войны капитан Сорокин сбил шесть фашистских самолетов.

* * *

В сумеречный день 25 октября он уходит в боевой вылет вместе с другом, летчиком-черноморцем Дмитрием Соколовым: служба наблюдения известила, что к Мурманску идут четыре двухмоторных Ме-110 – истребителей-бомбардировщиков, несущих по 300–400 килограммов бомб. Нельзя дать им прорваться к Мурманску!

«С высоты я пошел на ведущий самолет, вот он в рамке оптического прицела, – рассказывал Захар Артемьевич. – Нажимаю на гашетку и даю длинную очередь… Один есть! Кажется, остальные растерялись. Мгновенно я рванул самолет влево и пристроился ко второму «мессеру». За третьим погнался Соколов. Даю короткую очередь… патронов больше нет? Или пулемет заело? И вдруг – тупая боль в правом бедре. Ранен?! Но это – потом. Сейчас главное – как быть дальше. Я безоружен. Значит, таран? Погибну, но не дам им уйти! Я пошел наперерез «мессеру», целясь винтом в его двухкилевой хвост… Резкий толчок – какая-то сила выталкивает меня из кабины, но выдержали привязные ремни.

Фашист камнем несется вниз, но и мой МиГ-3 поврежден, срывается в штопор. С трудом вывожу его из стремительного падения, быстро бежит навстречу земля. Сопки, крутые скалы, куда же посадить самолет? Вот на то замерзшее озерцо в ущелье? Я выключил зажигание и перекрыл краны бензобаков, чтобы предупредить пожар в самолете от толчка. Потом подумал, что нужно сдвинуть очки на лоб и упереться свободной левой рукой в передний край кабины. Не выпуская шасси, посадил МиГ на лед».

…В небе рокот мотора. Это Дмитрий Соколов кружится, кружится над ним, качает крыльями, ободряя, и улетает за сопки. Когда-то прилетит теперь помощь? Одет Захар тепло – меховые унты, комбинезон на меху, шерстяное белье и свитер, – пожалуй, выдержать холод ему, сибиряку, удастся.

Сорокин освобождается от парашюта, открывает стеклянный колпак машины. Но что это? На него с хриплым лаем несется огромный… волк? Захар захлопывает колпак и тут же видит через стекло оскаленную пасть и медную бляху на ошейнике. Немецкая овчарка! Откуда? Значит, близок враг! Он приоткрывает колпак и стреляет в мгновенно бросившуюся на него овчарку.

Теперь можно и осмотреться. Черт возьми! Метрах в двухстах от «мига» – двухмоторный Ме-110 с крестами и свастикой… Тот, подбитый тараном. Значит, овчарка с самолета. Пижонят фашисты – возят собак на борту.

К Сорокину, вылезшему из машины, проваливаясь в снегу, бежит фашистский летчик с пистолетом в руке. Сорокин стреляет, и тот, схватившись за живот, падает. И тут Сорокин видит второго. Он крадется, прячась за валунами, но, увидев, что обнаружен, открывает пальбу.

Сорокин выстрелил, но пистолет дал осечку, а гитлеровец в этот момент прыгнул на него с ножом, рассек лицо и повалил навзничь. Лицо врага в рыжей щетине склонилось над ним, цепкие руки подбирались к горлу.

Как помогла Захару в этот миг сибирская богатырская закваска и сила кузнеца!

Тишина какая… Звенящая. Он прислонился к самолету, снял шлемофон – жарко. Что теперь делать? Надо идти! Только подкрепиться бы сперва. Но квадратик шоколада «Мокко» вызвал страшную боль: зубы еле держались в деснах от удара фашиста. И он зашагал через сопки, увязая в снегу…

Он брел шесть суток…

Много раз слышал гул самолетов – его искали, но как в этой полярной тьме увидеть точку на снегу? Он проваливался под лед и брел, заледенелый, голодный, дальше. Он не раз в эти бесконечные шесть дней вспоминал ободряющие слова отца: «Ты же сибиряк!»

На седьмые сутки, когда он медленно, кое-где ползком, забрался, наверное, на тысячную сопку, – увидел море, катер и избушку на берегу.

– Стой, кто идет? – окликнул часовой.

– Летчик Сорокин… – тихо ответил он и упал, потеряв сознание…

Очнулся в госпитале города Полярного, где его тут же навестили однополчане. Здесь впервые услышал от врача:

– Делать нечего, Сорокин, третья степень обморожения ног. Сейчас отрежем только ступни, через неделю придется отнимать выше колен.

Девять месяцев продолжалось лечение, ему сделали удачные протезы, и он не сразу, но научился на них ходить. Боль, поначалу острая, нестерпимая, притуплялась, он ее почти не замечал. Но военная врачебная комиссия предложила демобилизацию. Сорокин так яростно возражал, часто повторяя: «Ведь я летчик! Летчик!» – что медики решили признать годным… к нестроевой службе в тылу и откомандировали в резерв – в морской экипаж в Москву.

А в Москве – Наркомат военно-морского флота, и Захар Артемьевич стал писать туда рапорты с просьбой вернуть его в морскую авиацию. Последний, принесший удачу, относил сам дежурному офицеру: рапорт этот дошел до адмирала Н. Г. Кузнецова.

«Я бросил свою палку в бюро пропусков и, стараясь идти четким шагом, вошел в кабинет наркома, – вспоминает Сорокин.

– Как себя чувствуете? – спросил нарком.

– Стою и хожу устойчиво, – уверенно ответил я.

Но когда нарком показал мне на стул, я пошатнулся и схватился за край письменного стола.

Николай Герасимович выслушал меня внимательно, участливо и сказал:

– Пройдите еще раз военно-врачебную комиссию. Если у вас не найдут других физических недостатков, разрешу, как исключение, летать».

Может ли человек летать на невидимых миру крыльях? Может! Такую окрыленность чувствовал Захар Сорокин, выйдя из наркомата.

* * *

19 апреля 1943 года Захар Сорокин снова поднял истребитель в небо и в этот же день сбил седьмой фашистский самолет. С этого самолета он повел новый счет – счет за сбитого в неравном бою Сафонова, имя которого стал носить 2-й гвардейский истребительный Краснознаменный авиаполк Северного морского флота.

19 августа 1944 года Захару Артемьевичу Сорокину, сбившему 18 вражеских самолетов, совершившему 267 боевых вылетов, было присвоено звание Героя Советского Союза.

Последний год войны он летал на персональном самолете «Тихорецкий комсомолец», построенном на средства рабочих родного паровозоремонтного завода. Они приглашали его в гости, и осенью 1944 года он взял краткосрочный отпуск и съездил в Тихорецк.

– Бей, сынок, фашистов так, чтобы они больше не нападали на нас, – сказала мать, провожая сына. – И поскорее возвращайся с победой.

Он воевал так, что его имя знали и английские союзники, корабли которых он охранял от фашистских истребителей, получив за то британский орден, и враги, которым он поклялся отомстить за Сафонова. «Было известно, что сбил Сафонова летчик Рудольф Мюллер, летавший на «фоккевульфе», заметном по огромной черной свастике на хвосте. За ним охотится весь сафоновский 2-й гвардейский полк. И сбив «фоккера» со свастикой, каждый надеялся, что отомстил за гибель Бати.

Но сбить Мюллера повезло Николаю Бокию в паре с Петром Сгибневым. А Захару Сорокину удалось сбить еще одного аса из «Гордости Германии», потребовавшего показать ему «опытного русского аса», сразившего его. В комнату, на плохо гнущихся ногах, вошел молодой летчик – Сорокин. Переводчик объяснил, что парень воюет на протезах…

Выйдя в отставку, Захар Артемьевич часто выступал перед молодежью, рассказывая о войне и однополчанах. Особенно охотно, с любовью говорил о Борисе Сафонове. Его попросили описать все то, о чем он рассказывает, и он написал несколько книг: «Нет, не отлетался!», «В небе Заполярья», «Крылатые гвардейцы».

ЧЕТЫРЕЖДЫ ТАРАНИВШИЙ

Слово в защиту Бориса Ковзана

Все четыре тарана Ковзан совершил с октября 1941 по август 1942 года, время, которое, по его словам, «не зря называют таранным» – решалась судьба страны, судьба существования самого нашего народа и всего мира.

За войну он совершил 127 боевых вылетов, на его личном счету было 27 побед. Кстати, это же количество викторий указано и в книге английских исследователей Т. Полака и К. Шоурза «Асы Сталина».

После войны один из былых командиров 19-летнего младшего лейтенанта Ковзана в опубликованной беседе за «круглым столом» сказал: «В первом же бою таранным ударом Ковзан сбил самолет противника… при неизрасходованном боекомплекте. Зачем же человек рисковал собой, решаясь на таран? Оказалось, Борис Иванович, ранее летавший на самолете связи, не умеет стрелять!»

Но не прав был командир! Еще накануне войны летал Ковзан на истребителе И-153 бис, а не на самолете связи, но, что чистая правда, 23 июня 1941 года, встретив в небе врага, не открыл по нему огонь, объяснив командирам, что «фриц по нему не стрелял!» Получил тогда «благородный гуманист» крепкий нагоняй «за уклонение от боя» и уже 24 июня открыл личный счет, метким огнем сбив «Хейнкель-111». 29 октября 1941 года, на подступах к Москве, в бою с двухмоторным Me-110 он сразил огнем его стрелка и потом отрубил винтом хвост.

Широко известен в летной среде бой Ковзана с тринадцатью вражескими самолетами (семь «юнкерсов» и шесть «мессеров»). Тогда летчик, продемонстрировав каскад фигур высшего пилотажа, сбил один «мессер», а там подоспела помощь друзей.

Кстати, упомянутый командир Ковзана, обвинивший его в «неумении стрелять», закончил свою речь за «круглым столом» весьма показательно: «Очень жаль, что на груди Бориса Ивановича не заблестела вторая Золотая Звезда Героя Советского Союза. А он заслужил ее своим мужеством, отвагой, героизмом. Это единственный в мире летчик, который провел четыре воздушных тарана!»

Вспомним: из 57 тысяч уничтоженных за войну в воздухе и на земле вражеских самолетов 48 тысяч, по данным дважды Героя Советского Союза, маршала авиации Н. М. Скоморохова, сбиты в небе нашими летчиками. Из них всего более 600 – воздушными таранами. Но крайних ситуаций, требующих готовности к этому рискованному удару, было значительно больше.

Герой Советского Союза (44 только подтвержденные победы) Федор Архипенко рассказывает: «Под Кировоградом я дрался на своей американской «аэрокобре» против нескольких Ю-87. Одного «юнкерса» сбил, а под другого подстроился снизу. Лечу в двух метрах под его хвостом и думаю, что сейчас своим винтом подрублю ему хвост и сделаю таран. Только хотел с ним сблизиться, как он открыл люки и из них стали валиться бомбы. Я выскочил у него из-под хвоста, как пробка из бутылки. Он, можно сказать, спас меня от смерти. И я с тех пор зарекся идти на таран, пока остаются боеприпасы».

Сам Б. Н. Ковзан спустя много лет после войны говорил: «Хватит уже талдычить, что только мы такие храбрецы, на тараны шли, воюя «не по правилам». А тот немец, что при моем четвертом таране в лобовой атаке не свернул с курса – разве не таранщик? Погиб, скорее всего, чертяка! Известны и другие случаи, когда германские асы не сворачивали, несмотря на геринговский циркуляр – избегать таранов с «сумасшедшими русскими». Были, были и у них отчаянные храбрецы! Уважаю! У нас был сильный противник, закаленный в воздушных боях. И если мы его, необстрелянные юнцы, победили, а к 1943 году выбили, как пишут сами немцы, «цвет люфтваффе», значит, в наших ВВС было просто побольше, чем у противника, храбрецов и дух наш боевой был покрепче вражеского.

А я счастлив, что судьба предоставила мне великую честь поразить врага тараном четырежды и – сохранила в назидание всем нынешним и будущим недругам России».

КОВЗАН БОРИС ИВАНОВИЧ (1922–1985)

Младший лейтенант 42-го, затем 744-го истребительных авиаполков.

29 октября 1941 года в районе Зарайска под Москвой, израсходовав боезапас, таранил вражеский Me-110 и винтом своего Як-1 срубил ему хвост. Сел на самолете.

21 февраля 1942 года в районе города Торжок Калининской (ныне Тверской) области в бою с тремя «юнкерсами», расстреляв боезапас, применил таранный удар. Сел на поврежденном самолете.

7 июня 1942 года над железнодорожной станцией Любница Новгородской области, спасая товарища, отвлек на себя двух «мессершмиттов» и, пойдя на одного из них в лобовую атаку, сманеврировал и крылом своего самолета срезал крыло вражеской машины; второй «мессер» покинул поле боя. Сел на поврежденном самолете.

13 августа 1942 года в районе Старой Руссы в бою против пятерки «мессершмиттов» был ранен, пошел на лобовой таран… Приземлился на парашюте.

Награды: Золотая Звезда Героя Советского Союза, два ордена Ленина, орден Красного Знамени, орден Отечественной войны I степени, орден Красной Звезды, медали.

Борис Иванович Ковзан родился в городе Шахты Ростовской области. Его отец, белорус, был родом из Бобруйска, и тянуло его в родные края. Увез он жену и двух сыновей в Белоруссию, осел в родном Бобруйске, на реке Березине.

Борис еще в детстве стал строить модели самолетов и на республиканских соревнованиях в Минске занял второе место. А призом победителям было катание на самолете. Правда, Борис уже тогда сказал, что «на самолете не катаются, а летают!»

С седьмого класса он начал учиться в Бобруйском аэроклубе, первый прыжок с парашютом совершил в свой день рождения, 7 апреля. Первый самостоятельный полет на самолете он стал праздновать как свой второй день рождения – день рождения летчика. Позже он скажет:

«Биография многих летчиков-фронтовиков начиналась с аэроклубов Осовиахима. А я и начал, и завершил свою летную жизнь в аэроклубе: после демобилизации был председателем Рязанского аэроклуба ДОСААФ. Отличная школа для пилотов! Закрывались они лишь на краткое время в 1941-м, потому что все инструкторы ушли на фронт. Нас там воспитывали не просто летчиками, но отчаянными и храбрыми бойцами. Мы росли, готовые к подвигу, храбрыми, со стальными нервами».

Весной в Бобруйский аэроклуб приехала комиссия из Одесского летного военного училища имени Героя Советского Союза Полины Осипенко.

Отец, Иван Григорьевич, простой почтовый работник, и мать, Матрена Ивановна, стали отговаривать сына:

– Трудно тебе будет, если в летчики пойдешь. Там сила нужна!

– Не сила, а смелость там нужна! – ответил.

Борис рос маленьким и щуплым и утешало его одно – Суворов тоже был невелик ростом, а стал великим полководцем!

Выбор профессии защитника Родины пришел сам собой, но…

– Знаете, молодой человек, – с сомнением сказал ему врач медицинской комиссии, – здоровье у вас отличное, а вот насчет веса… Даже для вашего роста не хватает тридцати килограммов!

Борис, чувствуя, что сейчас решается его судьба: быть или не быть ему военным летчиком, бодро выпалил:

– Обещаю подрасти и набрать нужный вес! Мне же только семнадцать.

Врач рассмеялся и поставил подпись. Но на мандатной комиссии решено было принять с условием: если плохо будет переносить перегрузки, отчислить.

До 22 июня 1941 года он успел подрасти разве что сантиметра на два, да самую малость раздался в плечах. Было ему девятнадцать, перегрузки в полете он переносил легко.

На второй день войны он не решился открыть огонь по фашистскому самолету, пронесшемуся перед самым носом его истребителя, потому что, как он объяснил командиру, «тот не начал первым».

«Уклонился от боя, – вот как определил его поступок командир. И проворчал: – Детский сад в полку развели».

После этого Борис поднялся в небо, полный решимости стать другим человеком. Он искал в небе врага, чтобы доказать товарищам, каким стойким и хладнокровным воином он может быть. Но патрульный полет над Гомелем уже подходил к концу, горючее на исходе, а фашистов не было.

Он повел свой И-15 бис на большой высоте, в облаках, к аэродрому. Точно рассчитав курс, вынырнул из облаков почти над аэродромом – и увидел врага. Перед глазами мелькнули жирные черные кресты «Хейнкеля-111». Борис тут же нажал на гашетки пулеметов и – закрыл глаза. Он проскочил уже далеко вперед, когда решился открыть их и оглянуться: вражеский самолет камнем падал к земле.

На аэродроме к нему первым подбежал друг Иван Сомов и восторженно крикнул:

– Ну и красиво ты его сбил, Борька! Главное, «бочку» делаешь и – стреляешь! Здорово!

«Какую «бочку»?» – хотел переспросить Борис, зная, что не собирался делать этой фигуры высшего пилотажа. Но быстрым шагом подходил командир полка Немцович и, улыбаясь, повторил слова Сомова:

– Как это ты умудрился и фигуру высшего пилотажа исполнять, и стрелять? Молодец!

«Я понял, как это произошло, – рассказывал впоследствии Борис Иванович, – но тогда сказать не решился: когда я от страха-то глаза зажмурил, самолет перевернулся, сделал «бочку», а я и не заметил! Вот какой я тогда «герой» был!»

Он смеялся над собой, девятнадцатилетним. Борис Иванович Ковзан, единственный в мире герой четырех победных таранов, признался: «Честно говоря, я всегда, когда принимал решение идти на таран, глаза зажмуривал. Тряхнет после удара – первая мысль: жив! Значит, воюем дальше».

…Вскоре после первого воздушного боя Бориса Ковзана вместе с закадычным другом, москвичом Николаем Поляковым, отправили в тыл: осваивать новые самолеты Як-1. Скорость у этого самолета была в два раза больше, чем у И-15 бис, обзор хороший, маневренность великолепная, словом, по всем летно-тактическим данным не уступал истребитель конструктора А. С. Яковлева лучшим истребителям врага – «мессершмиттам».

Месяц осваивал Ковзан новый самолет, изучал по описаниям вражеские – те, с которыми придется встретиться в небе. Me-110, например, в лоб не возьмешь: у него четыре пушки и два крупнокалиберных пулемета спереди. Значит, надо, умело маневрируя (а Як-1 это позволяет), зайти сбоку или в хвост. Ну, а в хвосте у него – стрелок со спаренным крупнокалиберным пулеметом. Значит, надо заставить его замолчать! Но вдруг кончится боезапас? Ковзан читал о таранах ленинградских летчиков Харитонова, Жукова, Здоровцева, первыми в боях Великой Отечественной войны удостоенных звания Героя Советского Союза, расспрашивал бывших халхингольцев о таране Скобарихина. Очень притягивал его этот сокрушительный удар – вращающимся винтом по хвосту машины врага или плоскостью по плоскости.

В октябре 1941 года Бориса Ковзана и Николая Полякова направили в 744-й истребительный авиаполк, которым командовал Герой Советского Союза Ф. И. Шинкаренко, а заместителем его был Г. В. Зимин, впоследствии маршал авиации. Полк стоял под Тулой, в деревне Волово…

* * *

29 октября 1941 года Ковзану предстоял вылет. Синоптики обнадежили: погода летная. Но… с утра моросил дождь, аэродром развезло. Борис и Николай сидели под чехлом самолета, ожидая команды на вылет и с тоской поглядывая в хмурое небо.

Только после обеда развиднелось, и сразу поступило задание: Ковзану, Полякову и Прокопенко вылететь в район Плавска на штурмовку войск врага.

Цель нашли как будто неказистую: конный обоз, тянущийся по грязной дороге на восток, к Москве. Но, полив его пулеметным огнем, заметили взрывы – значит, боеприпасы везли. Стреляли экономно: был приказ до самого приземления держать в запасе до пятидесяти процентов горючего и двадцать пять процентов боеприпасов: вдруг враг появится уже на подходе к аэродрому. Поляков с Прокопенко пошли на посадку, когда слева по курсу машины Ковзана показался Ме-110.

Долгожданная встреча! Он к ней готов! Борис резко бросает свою машину вниз, проскакивает под брюхом «мессера», чтоб избежать его шести стволов, и боевым разворотом, зайдя ему в хвост, стреляет из пулемета и пушки… Все! Фашистский стрелок молчит. Теперь еще очередь, и… Но и его оружие молчит! Вот он, тот случай, когда нет другого выхода: повернешь обратно – враг расстреляет вдогонку. Да никогда и не покинет поле боя Ковзан!