Текст книги "Выбираю таран"

Автор книги: Людмила Жукова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

После того таранного боя 28 июня, выпрыгнув из кабины после приземления на поврежденном самолете, он попал в объятия друзей, потом – на доклад к командиру, где объяснил причину тарана: «Расстрелял боезапас…»

А потом отвел в сторону оружейников и спросил:

– Кто готовил пулеметы? – И добавил совсем по-ребячьи (было-то ему всего 23 года!): – Вот ка-ак дам по шеям!

– Так ведь боеприпас кончился, командир! – опешили оружейники.

– Не боеприпасы! Это я вас прикрыл! Ну-ка, разберите пулеметы, разгильдяи! Чуть не угробили!

Петр оказался прав – не сработали «шкасы». Но узнавший о том командир полка не добился от Петра признания. Однако в оперативной сводке штаба ленинградских военно-воздушных сил осталось для истории вот это сообщение: «Летчик 158-го истребительного авиаполка Петр Харитонов, ведя воздушный бой с вражеским бомбардировщиком «Юнкерс-88» в районе юго-западнее Пскова, попал под огонь воздушного стрелка противника. Машина младшего лейтенанта Харитонова получила повреждения, отказали пулеметы. (Получается, вроде как от огня противника отказали. Такое объяснение придумали штабисты. – Л. Ж.) Тогда летчик подвел свой истребитель И-16 к хвосту бомбардировщика и воздушным винтом отрубил ему руль высоты. Лишившись управления, фашистский бомбардировщик врезался в землю. Харитонов дотянул до аэродрома и благополучно посадил свою поврежденную машину».

Петр Тимофеевич, единственный из трех первых кавалеров Золотой Звезды довоевавший до Победы, вспоминал в послевоенном интервью Н. Алексееву, однополчанину, ставшему журналистом: «Не патроны тогда у меня кончились, а пулеметы не стреляли!.. Да уж, ладно, слушай по порядку. Патрулирую я на «ишачке», вижу одиночный Ю-88. Вспомнил совет одного капитана из оперативного отдела: «Бей по наиболее уязвимым местам!» Атакую и прицеливаюсь по бензобаку. Но не стреляют мои пулеметы. И вдруг – что за черт! – противник, дымя, идет на снижение. Перезаряжаю пулеметы и снова атакую. Опять пулеметы молчат, а фашист все снижается, оставляя за хвостом полосу дыма. Догадался я, что включили они форсаж моторов, хотят обмануть меня, имитируют, будто подбит самолет и вот-вот рухнет. Ну, думаю, не на такого напали. Иду еще раз в атаку и вижу, что метрах в пятидесяти – семидесяти от меня выровнялся бомбардировщик и уходит туда, откуда пришел. Разозлился я страшно и решил таранить… Подобрался к хвосту «юнкерса». Расстояние сокращается с каждой секундой. Сбавил скорость, прикинул, куда ударить получше, и винтом обрубил ему рули глубины. Тут уж бомбардировщик действительно пошел к земле. Трое из экипажа сгорели, четвертый выбросился с парашютом, его в плен взяли. Он-то и показал: экипаж состоял из опытных асов, за бомбардировку городов Англии и Франции все имели Железные кресты. Ну, а я, как говорится, на родную землю без потерь приземлился. Многому меня научил этот бой, и прежде всего тому, чтобы хорошо проверить себя, готов ли ты к встрече с врагом.

– Но почему же тогда, в сорок первом, не рассказывал об этом?

– Знаешь ведь, какие были тогда доводы: «Наше оружие не должно отказывать в бою». Скажи, что пулеметы не стреляли, подорвешь веру в силу нашего оружия. А если разобраться – кто виноват? Виноват был разгильдяй, плохо подготовивший его к бою. Наложить бы взыскание на такого оружейника – другим предупреждение. Да я рассуждал примерно так: не все ли равно, как сбит фашист, важно, что сбит и никогда больше не будет угрожать Ленинграду».

* * *

О таране Степана Здоровцева поведал ленинградский журналист Н. Петров, восстановивший события по рассказам однополчан.

Утром 28 июня на боевое задание вылетало два звена «ястребков» – на юг, для прикрытия железной дороги, по которой двигались эшелоны с нашими войсками. Только скрылись из виду, как завыла сирена: тревога, приказ на вылет.

Набрав высоту, Степан увидел на горизонте три точки – к нашему аэродрому шла тройка «юнкерсов». Заметив «ишачка» Степана, сбросили бомбы, не доходя до летного поля, и легли на обратный курс.

Степан кинулся вдогонку, благо скорость И-16 на высоте в шесть тысяч метров позволяла догнать тяжелые бомбардировщики. Здоровцев занял исходное положение для атаки и дал очередь по уходящему «юнкерсу». Рановато, не достал! Зато «юнкере» стал огрызаться не на шутку. Здоровцев поспешил найти «мертвый конус» позади бомбардировщика, не простреливаемый его пулеметами, и прицельно сразил первого и второго стрелков. А когда навел прицел на кабину летчика – пулеметы замолкли.

– А что оставалось делать? – объяснял он потом в полку. – Не упускать же стервеца, чтоб снова разбойничал! Подвел «ишачка» к хвосту бомбёра, взял ручку управления на себя и секанул, как саблей! Да, видно, очень уж хотел на «ишачке» домой вернуться – не слишком сильно секанул, летит, стервец, покачиваясь. Тогда я уже от души секанул…

Он вел подрагивающего, как конь после скачки, крылатого друга к аэродрому и наблюдал, как спускаются под куполами парашютов летчик и штурман с фашистского бомбовоза. Куда их отнесет ветром? Кажется, к нашим позициям. Так и вышло – вечером пришло сообщение, что фашистские пилоты пойманы, оба с Железными крестами на мундирах за бомбежки Лондона. Ну, теперь отбомбились навсегда.

Через несколько дней пришло письмо от жены, передавшей просьбу местных газетчиков к Степану рассказать свою фронтовую биографию.

Степан улегся под крылом «ишачка» и, пока мотористы опробовали двигатель, начеркал несколько строк:

«…История моей фронтовой биографии – несколько коротких дней войны – уже довольно велика, но писать обо всем, что произошло, не имею ни одной свободной минуты. Даже сплю на ходу, и то максимум один час в сутки.

Идут ожесточенные бои, в которых мы, авиаторы, играем большую роль. Мне довелось отправить на тот свет три вражеских самолета. Вот и все. Сам жив и здоров. Пока невредим. Остальное сама скоро узнаешь. Живи спокойно, моя родная.

Твой Степан».

На другой день после победных таранов Здоровцева и Харитонова полк сражался с особым душевным подъемом. Двенадцать раз налеты фашистских бомбовозов заставляли подниматься в воздух воздушных защитников Ленинграда. Тринадцать самолетов со свастикой рухнули на землю. Одного из тринадцати скинул с неба тараном Михаил Жуков.

* * *

По публикациям во фронтовой печати можно так представить картину того действительно рыцарского поединка его «ишачка» с «юнкерсом», который, к сожалению, не наблюдал обвинявший русских пилотов «в стадности» и нежелании вести турниры майор Мейер.

29 июля младший лейтенант Жуков поднялся по сигналу боевой тревоги в числе восьмерки И-16 на перехват идущих к аэродрому двенадцати «юнкерсов». Но те, заметив наших, исчезли в облаках.

Восьмерка, в соответствии с заданием, барражировала над Псковом, над которым проходили в те дни маршруты фашистских бомбардировщиков к Ленинграду.

Наших самолетов не хватает для полного перекрытия воздушных путей, они рассредоточиваются по большому пространству не тройками, как тогда было принято, а по одному.

Михаил держит курс на Чудско-Псковское озеро, что стало могилой панцирной конницы псов-рыцарей семь веков назад, но, видно, за давностью лет забыт их потомками тот грозный урок.

Оглядывает горизонт летчик и замечает, как выходит из облаков прямо позади него тяжелый «юнкере» с грузом бомб.

Разворот к Чудскому озеру, атака, огонь по стрелку в хвосте «юнкерса», и, сблизившись метров на пятьдесят, Михаил ловит на миг краем глаза уткнувшееся в прицел мертвенно-бледное лицо стрелка.

Теперь свалить разоруженный «юнкере» – секундное дело, но… сколько ни жмет на гашетки пулеметов Михаил, огненных трасс от его «шкасов» не видно…

– Нерасчетливо тратил боезапас, – ругнет он себя на летном разборе.

Но хвост «юнкерса» с ненавистной свастикой в нескольких метрах от него, под яростно вращающимся винтом. Решение созревает мгновенно – рубануть винтом, как вчера Харитонов и Здоровцев! Только, чтобы не задели обломки врага его «ишачок», надо подняться чуть повыше и – справа… Пошел! Скрежет, встряска и – снова ровный гул мотора, уверенно держащего истребитель в полете до самого дома. А «юнкере» кувыркается по спирали вниз и врезается в волны Чудского озера, к истлевшим небось за семь веков костям пращуров в бронированных латах. «Кто с мечом к нам придет…»

Хотя погнутый винт приземлившегося «ишачка» подтверждал доклад летчика о таранном ударе, победа засчитывалась лишь в случае подтверждения факта – наличии останков сбитого самолета. Михаил был готов молиться, чтобы илистое дно озера не затянуло тяжеловесный бомбёр под воду бесследно. Но, к счастью, вылетевшая на место комиссия с удовлетворением зафиксировала торчащий из прибрежного мелководья хвост со свастикой.

Через несколько дней, со взятием врагом Даугавпилса, полк вынужден был перебазироваться ближе к Ленинграду.

А на десятый день после трех победных таранов, 8 июля, когда и самим героям за бессонными днями-ночами и беспрерывными вылетами те дни казались далекими, будто года прошли, прозвучал по радио указ о награждении трех однополчан Золотыми Звездами Героев.

На следующий день на аэродром нагрянули журналисты. Ждали возвращения героев с боевых заданий. Дождались Харитонова и Жукова.

Здоровцев с задания не вернулся…

В тот последний для него день на земле, наверное, он мог бы остаться целым и невредимым, если бы не его казачья горячность.

Он выполнял разведывательный полет в район бывшего своего аэродрома и должен был всего лишь пересчитать находящиеся там фашистские самолеты, а также нанести на карту линию соприкосновения наших войск с вражескими. При этом, по железному правилу разведки, – не вступать в бой с противником.

Линию соприкосновения он нанес, но, оказавшись над еще недавно своим летным полем, где поздравляли его друзья с победной таранной атакой, не стерпел, сердце, видно, загорелось мщением. Сделал боевой разворот, снизился и всю мощь огня своих скорострельных «шкасов» обрушил на ряды машин со свастикой. Убедившись, что полыхает «добре», повернул к своему аэродрому.

Но за ним погнались несколько уцелевших самолетов, а что стоит при их скоростях догнать тихоходный «ишачок»…

Вылетевшие на розыски Здоровцева товарищи заметили дым пожара на недавно родном аэродроме… «Пропал без вести» – такими скорбными словами закончилась фронтовая биография донского казака.

Михаила Жукова, вернувшегося с очередного боевого задания, поджидал ленинградский журналист Александр Буров. Описал героя так: широкоплечий, статный, карие глаза, черные волосы, загорелое мужественное лицо.

Не заметил только того, о чем вспоминали однополчане, – Михаил очень любил смеяться, громко, заразительно, не хочешь – а засмеешься в ответ. Не заметил потому, что омрачило жизнь полка гнетущее известие о Степане Здоровцеве.

Да и интервью посуровевший Михаил давал с трудом. Разговорился лишь, когда журналист спросил о семье.

– Отца рано потерял. Мать вырастила нас одна. Старшие мои братья Александр, Павел, Афанасий и Иван тоже бьются с врагом. Сестра Евдокия работает медсестрой. Младшие Семен и Тимофей – при матери, допризывники…

Журналист понял, почему волнуется за мать с братишками Михаил – фронт стремительно приближается к Ленинграду. Немцы уже бомбят Бологое и Череповец.

К Анне Матвеевне в Ружбово съездил корреспондент «Красной звезды», попросил написать письмо сыну-герою через газету. Мать написала: «Дорогой и любимый Миша! Даю тебе наказ: продолжай так же бесстрашно и мужественно громить фашистских псов. – Потом задумалась и приписала, уже обращаясь не только к Михаилу, но и к остальным четверым своим сыновьям-фронтовикам: – И другим сыновьям говорю: мои дорогие, любимые, отстаивайте каждую пядь советской земли, деритесь с проклятым врагом до последней капли крови!» Михаил дрался в ленинградском небе.

– Вы, случайно, не родня Георгию Константиновичу? – спрашивали гости ленинградских делегаций.

– Мы все ему родня – и Жуковы, и Харитоновы, и Здоровцевы, и Ивановы, Петровы, и вы тоже. Все вместе за одну победу бьемся! – уверенно отвечал Михаил, и гость соглашался: пожалуй, что мы и вправду все сегодня – родня.

Фронтовые газеты сберегли описание двух воздушных боев, в которых участвовал в 1942 и 1943 годах Михаил Петрович Жуков.

«Утром 26 июня 1942 года 56 «Юнкерсов-88», 9 «Мес-сершмиттов-109» и 3 «Мессершмитта-110» предприняли массированный налет на Волховстрой, пытаясь разрушить главную энергетическую базу Ленинграда. Десять воздушных богатырей противостояли этой армаде! Сбили 13 фашистских стервятников, не потеряв ни одного своего самолета! Бой продолжался один час десять минут».

Богатыри, иначе не скажешь, уже шли на посадку, когда получили новый приказ командира авиадивизии генерала Жданова: «К Волховстрою идут 18 «Юнкерсов-88». Атакуйте!»

Горючее на исходе, боеприпасы – тоже, но летчики искусно имитировали атаки, пугая фашистов угрозой тарана, в чем особенно отличился опытный таранный боец Михаил Жуков. И фашисты повернули вспять, а наши герои садились на последних каплях горючего.

В конце 1942 года на смену обстрелянным, но тихоходным «ишачкам» в полк пришли американские «китти-хауки», очень не полюбившиеся нашим пилотам – скорость хоть и за 500 километров в час, а потолок за 8000 метров, но по маневренности заокеанский «подарок» явно уступал привычному «ишачку».

Потери, по анализу генерала Швабедиссена архивных отчетов летчиков люфтваффе, наши пилоты на них несли немалые.

Утром 12 января 1943 года старший лейтенант Жуков в составе четверки истребителей в районе Мга – Верхняя Дубровка прикрывал наступавшие войска. Нашу четверку «киттихауков» атаковали девять фашистских истребителей.

Михаил Петрович ввязался в бой с одним из них. Другой, подошедший незаметно со стороны солнца, подбил «киттихаук»…

Это был 263 боевой вылет Героя.

* * *

Из славной троицы Героев только один Петр Тимофеевич Харитонов долетел до Победы.

Он испытал судьбу еще раз: вторично пошел на таран.

Рассказывал:

«В тот день, 25 августа 1941-го, помню, шел дождь. Я и лейтенант Иозица – странная фамилия у него была, чешская, кажется, – сидели на поле в готовности номер один. К самолетам привезли обед. Но поесть нам так и не удалось: было приказано срочно вылететь на перехват фашистских бомбардировщиков, направляющихся к Ленинграду.

Поднявшись в воздух, мы сразу же обнаружили самолеты противника и, подойдя к ним поближе, завязали бой. Фашисты не ожидали столь стремительного нападения и на какое-то мгновение замешкались. Это решило исход боя. Через несколько минут два бомбардировщика были сбиты, а третий, тоже изрядно изрешеченный, лег на обратный курс. Я лечу над ним и веду огонь с возможно более близкой дистанции. Противник, естественно, огрызается, и мне приходится постоянно маневрировать. Но вот боезапас израсходован. Что делать? Кружусь над этим проклятым «Хейнкелем-111», размышлять особенно некогда, чувствую, – еще немного и уйдет. Принимаю решение – таранить. Падаю вниз, выжимая из «ишачка» всю возможную скорость, рублю плоскостью по хвостовому оперению бомбардировщика. Конечно, обе машины потеряли управление… Еле выбрался из кабины.

Плыву под куполом парашюта, слышу, пули свистят. Поднял голову: весь экипаж «хейнкеля» надо мной, четверо их, гадов. Подтянул стропы, чтобы ускорить падение, и так ударился ногами о твердый грунт, что голенища сапог лопнули!

Сгоряча и боли не почувствовал. Постепенно освободился от парашюта, перезарядил пистолет и стал наблюдать, маскируясь в кустах. Господи! Неужели я, летчик, на земле погибну! И вдруг – тра-та-та-та! Это Иозица меня сверху прикрывает. Ну, думаю, вдвоем-то мы еще повоюем. Летает мой лейтенант и поливает их свинцом на бреющем, чуть ли не к самой земле прижимается. Одного, самого прыткого фашиста он уложил, остальных взяли в плен наши солдаты, прибежавшие на выстрелы. Только после этого осмотрел я себя, ощупал. Гляжу, пробит пулей левый рукав и левый карман гимнастерки. Обрадовался: рядом была смертяшка и пролетела – значит, счастливчик я. А посмотрел на ноги – ахнул. Распухли, как колоды, не слушаются, не идут…»

Уже после второго тарана, за который был награжден орденом Ленина, Харитонов был переведен в 964-й истребительный авиаполк командиром эскадрильи.

К концу войны на его личном счету было 14 только подтвержденных личных побед, десятки – в группе, сотни штурмовок наземных войск противника.

После Победы из армии не ушел. В 1953 году закончил Военно-воздушную академию. После нее обычно прямая дорога в генералы. Но Петр Тимофеевич, то ли в силу своей прямой натуры, то ли по причине больных ног – следствию второго тарана, через два года ушел в отставку молодым, в 49 лет, в чине полковника. Поселился в Донецке.

Часто бывал в местах боев – званым и всегда желанным гостем части, где совершил с боевыми друзьями три тарана через неделю после вторжения врага. Рассказывал молодым «летунам», как он называл и себя шутливо, как оно было им там, на войне.

– Сейчас немало памятников воздвигается по стране героям Великой Отечественной. Каким бы вы хотели видеть памятник себе или другим героям воздушного тарана? – спросил его как-то молодой политработник.

Петр Тимофеевич только на миг задумался и ответил:

– Торчащий из воды Чудского озера хвост «юнкерса» со свастикой, а над ним – взмывающий в небо «ишачок» Миши Жукова. Пусть враги помнят…

ВО МГЛЕ НОЧИ

Предыстория подвига

Слава часто выбирает среди многих героев, равных по подвигу, кого-то одного. Так, среди более 170 самоотверженных героев, закрывших своим телом амбразуру вражеского дота, широко известен лишь Александр Матросов; среди более 500 экипажей, бросивших свой горящий самолет на вражеские позиции, – Николай Гастелло; среди более 600 летчиков, уничтоживших вражеский самолет таранным ударом, – Петр Нестеров (1914) и Виктор Талалихин (1941).

После победы в Великой Отечественной начали открываться новые имена воздушных таранщиков первых дней войны, и таран Талалихина стали называть первым ночным.

Но кропотливая работа исследователей и свидетельства ветеранов выявили, что первым в мире совершил ночной таран в октябре 1937 года в далекой Испании, раздираемой гражданской войной, летчик-доброволец Евгений Степанов. Приземлился на самолете.

Первым в годы Великой Отечественной войны, на третьи сутки вторжения, в ночь на 25 июня остановил полет фашистского бомбардировщика в районе Одесса-Кишинев Константин Оборин. Приземлился на самолете.

Вторым, в ночь на 29 июля, не подпустил к Москве «юнкере» Петр Еремеев. Приземлился на парашюте.

Третьим, в ночь на 7 августа, преградил своим истребителем дорогу на Москву воздушному убийце легендарный Виктор Талалихин.

Четвертым, в ночь с 9 на 10 августа, тараном «сбросил» с неба бомбардировщик на подступах к Москве Виктор Киселев. Приземлился на парашюте.

Пятым, в ночь на 5 ноября 1941 года, сокрушительным ударом своего истребителя свалил начиненный бомбами «Хейнкель-111» над Ленинградом (немецкий самолет упал в Таврический сад) Алексей Севастьянов. Всего ночных таранов за войну – более десяти.

Были попытки объяснить ночные тараны случайным столкновением: пилот не в силах точно определить расстояние на больших скоростях и в полной темноте.

Тьма действительно скрадывает расстояние, искажает очертания, и глаз пилота не сразу адаптируется к ориентировке в темноте. Но пилотов еще в летных школах обучают слепым и ночным полетам: курсант, сидя под зашторенным колпаком, учится пилотированию по приборам, затем совершает учебные полеты в ночном небе и условиях плохой видимости.

Настольной книгой, по признанию многих асов, в предвоенное время была работа американского летчика Ассена Джорданова «Полеты в облаках». В летной среде стали крылатыми его слова: «Летное искусство испытывается не в ясную, а в туманную погоду…»

Но о полетах в кромешной мгле А. Джорданов ничего не писал – в мировой авиации, тогда не имевшей радиосвязи и не управляемой с земли, ночные полеты считались смерти подобными. Но только не в России, накопившей богатый опыт «смерти подобных» полетов при освоении Арктики и Северного морского пути, спасении затертых во льдах судов и просто на обычных маршрутах в районах Крайнего Севера. Многие наши летчики носили звание «мастер слепых и ночных полетов».

И когда фашистская авиация, напрактиковавшаяся в ночных бомбежках сначала городов Испании, а затем Лондона, Парижа и других, попыталась нанести столь же сокрушительные ночные удары по Москве и Ленинграду, то потери неожиданно понесла столь великие, а результаты налетов были столь малоэффективны, что к весне 1942 года массированные налеты были прекращены. Почему?

Потому, видно, что из 10 тысяч самолетов люфтваффе, направленных к Москве, через зенитный заслон и контратаки истребителей ПВО смогли прорваться всего три процента бомбардировщиков, около 20 процентов их не вернулись на базы. А защищали небо столицы поначалу всего 1500 истребителей ПВО, из которых 65 процентов составляли поликарповские И-16, отстававшие в скорости от «мессеров», вспомним, почти на 100 километров в час, что, казалось, не давало им и надежд на победу, 25 процентов – еще более несовершенные И-153 («чайки») и лишь 10 процентов было высотных «мигов», теряющих при снижении в скорости, мощности мотора и соответственно в маневренности и снятых с производства в конце 1942 года. И совсем немного было Як-1, единственно сопоставимых по летно-техническим характеристикам с «мессерами».

Так какими же храбрецами и мастерами ночного воздушного боя были наши летчики, если даже английский историк авиации Р. Джексон, проанализировав ход битвы за Москву, констатирует: «Хотя у русских не хватало ночных истребителей, они ни разу не утратили господства в воздухе над столицей… Советские летчики компенсировали недостатки техники личной отвагой и высоким летным мастерством. Имелось немало случаев намеренных таранов… Одним из пионеров использования приема был младший лейтенант В. Талалихин, таранивший Ю-88 во время ночного налета немцев на Москву».

В книге-энциклопедии английских историков Т. По-лака и К. Шоурза «Асы Сталина» читаем о Талалихине: «Это был не первый таран войны, но первый в ночное время (об Оборине и Еремееве на Западе так и неизвестно. – Л. Ж.). Подвиг Талалихина широко известен, а сам он был воспринят советским народом как первый летчик-герой. Через два дня награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза и орденом Ленина. После этого сбил еще четыре самолета… в общей сложности 8 самолетов, а за обе войны (финскую и Великую Отечественную. – Л. Ж.) – 11».

Вот такая мировая слава у Виктора Талалихина!

Но на скрижалях истории должны быть начертаны и одиннадцать имен его собратьев по ночному тарану.