Текст книги "Жизнь в розовом свете"
Автор книги: Людмила Князева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)
III
1
Охваченная хозяйственным энтузиазмом, Ди обмахивала щеткой пыль в гостиной. Эн заканчивала реставрацию китайской вазы. На покрытом картоном столе лежали краски, кисточки, щетки.
– Сколько же экспонатов на твоей «выставке» – целый день можно только тем и заниматься, что наводить чистоту. – В который раз сокрушалась Ди.
– Я ничего не могу убрать. Это не выставка – это мемориал. Здесь дорог каждый пустячок. – Привычно, без всякого выражения. отвечала занятая росписью Эн. Она подняла глаза на сестру: – Кстати, ты обращаешь внимание на то, что держишь в руках?
– С превеликим удовольствием! Я просто в восторге от этой виноградной грозди из оникса. Совсем как настоящая. А бронзовые листья живые. Видна каждая жилочка.
– Ну и?…
– Что «ну»? – поставив лампу с виноградной лозой на стол, Ди присела. А-а-а, узнаю… У меня ещё нет склероза! Эта та самая вещица, что так потрясла Агнес в гостиной старого учителя! Подарок Карузо!
– И Питера. Он не забыл о восторге Агнес даже через полвека. Однажды он увидел лампу на аукционе, купил и отправил Агнес к пятидесятилетию. Разумеется, анонимно.
– А как она оказалась у тебя?
– Два года назад лампу принесла Зайда – ты разве забыла?
– Извини, я не в силах запомнить все безделушки, которые хранятся в кладовой. Обращаю внимание лишь на те, что попадают в центральную экспозицию – я имею в виду эту комнату… Не понимаю, а как же подарок Питера?
– Однажды Агнес Петти пригласили на юбилей. В Венской консерватории отмечали столетие со дня рождения Карла Фитцнера – выдающегося вокального педагога. Агнес встретили как почетную гостью. Студенты не отрывали от неё глаз, фотографы щелкали блитцами, а кто-то из выступающих назвал Петти «живой историей». Это в шестьдесят три! Но Агнес не обиделась, ей было приятно вращаться в центре внимания. Она рассказала, как попала в дом к Фитцнеру, как увидела камин, рояль, лампу – подарок Карузо и как пела ему песенки. Даже процитировала старика: «Последняя ученица Фитцнера – звезда варьете. Забавно, но длинновато для памятника» А потом преподнесла музею в дар лампу, которую получила от кого-то в свой юбилей. Зайда давно имела такую же парную и всячески старалась заполучить вторую – «Лампу Карузо». Пока она шла по следу Агнес, первый экземпляр уплыл в музей. Она чуть не плакала, рассказывая мне эту историю. Думаю, была тронута широким жестом Петти.
– И Зайда продала дубликат тебе.
– Подарила. Она способна на эффектные поступки. А этот клей прекрасно схватился – ваза будет, как новенькая. – Эн полюбовалась своей работой.
– Говорят, разбитые вещи надо выбрасывать. Склеивать – все равно, что подлизываться после сокрушительной ссоры, – заметила Ди, не отрываясь от работы. – Фальшивая целостность. Уж лучше распустить вязку, если ошибся, и начать все заново.
– А я обожаю исправлять и спасать. Разумеется, прежнего не вернуть, но, глядишь, получится что-нибудь путное. Зайда хотела выкинуть эту прелестную вещицу. Ценности, конечно, она не представляет. Но этот красный дракон заворожил меня. Вернула бедняге хвост, а заодно подрисовала парочку хризантем как раз на трещине. Глянь-ка, по-моему получилось совсем не плохо.
Ди взяла реставрированную сестрой вазу. – У нас ведь тоже получилось, а? Трудно поверить, что тридцать пять мы прожила так, словно никогда не имела сестры-близнеца.
– Опомнились как раз вовремя: опасность ввести в искушение романтических мужчин явно миновала. Знаешь, что сказал мне тогда Родриго? «Твой образ волшебно раздвоился, приобрел объем. Анна – это тоже ты, но немного иная, новая. У меня такое чувство, словно мы все начали заново». Славно, а? Он начал заново, но думая о тебе!
– Мы же знаем – может, такова судьба всех двойников? Я хорошо помню, как после исчезновения Грега и твоей неудавшейся попытки уйти из жизни, Родриго приехал за невестой в Вену. Даже ничего не зная о нем, можно было поспорить – что молодой мужчина с узким тонким лицом и смоляными волосами до плеч – поэт. На этом бледном лице горели такие глаза!
– Родди имел бешеный успех в Испании. Его портреты печатали в журналах и даже продавали как открытки. Для автора сложной поэзии это редкость. Правда – на тексты Родриго сочиняли песни. И, конечно же, он был очень красив. Да к тому же – окружен ореолом дружеской близость к Сальватору Дали.
– Тебе здорово повезло.
– Я была очарована всем этим… Мы обвенчались в старинной церквушке на вершине покрытого апельсиновыми рощами холма. Дом Кортесов – скорее похож на миниатюрную крепость в мавританском стиле. Там всегда прохлада и сумрак. В маленьком внутреннем дворике бьет фонтан – совсем простенький, древний, позеленевший внутри, а колонны круглый год покрывают цветущие розы… В столь живописных «декорациях» трудно не стать поэтом! Наша спальня находилась в угловой, полукруглой комнате. Из узких окон открывался такой вид, что у меня дух захватывало – поля, луга, перелески, деревенька внизу… с лугов залетали пчелы и пахло разогретым на солнце медом… Однажды я села на пчелу… – Ди застенчиво улыбнулась. – Это очень больно, дорогая. Родди пришлось отсасывать яд… Да… Наша спальня была волнующе спартанской, как в средневековом замке: белые стены, пушистый ковер на каменных плитах. В этой комнате на старинной кровати из резного, почерневшего дуба родились наши дети. В изголовьях, конечно, висело распятие. Тоже черное, агатовые и старинные четки.
– Твоя жизнь прошла в совсем ином мире.
– Ах, в этом доме мне казалось, что время остановилось. Честное слово – служанки на кухне даже не пользовались газом, а воду грели в большом чане. Если б ты видела, как проходил в семье Кордесов банный ритуал! Лохань из бука величиною с саркофаг посреди каменного зала со сводчатым потолком доверху наполнялась настоянной на травах ключевой водой. Рядом огромный пылающий камин, накрытый стол с напитками и фруктами. А благовония! Все лето старуха Сангос специально сушила какие-то целебные травы. Конечно же, в такой обстановке одолевали самые романтические настроения… – Ди понизила голос. – Когда мы оставались в доме одни, Родриго любил принимать ванну вдвоем. И ещё утверждал, что никто из слуг не догадывался о том, что происходило у нас в бане! Каменный дом замирал в ночном сумраке, а мы и впрямь чувствовали себя единственными в целом свете, открывающими упоение плотских игр…
– Странно, где-то рядом жил Дали со своей обожаемой Гала. И уже брызжил в его сумасшедших шедеврах свет двадцать первого века. Ведь даже были дружны.
– Я лишь раз провела в поместье Дали полдня. Мы приехали часов в двенадцать. Гала, одетая так, словно её собирались снимать все фоторепортеры мира, сидела на скамейке с кроликом на коленях. У неё были пронзительные глубокие черные глаза и пышные волосы, поднятые валиком надо лбом. Длинные пальцы в перстнях ласкали шерсть испуганно замершего зверька.
– У вас потрясающий дом, – сказала я, восторженно улыбаясь.
– Люблю высокую роскошь. Но не роскошь вещей, а роскошь чувств, духа.
Почему-то мне показалось, что она сообщает об этом всем. И также Сальвадор, который сразу же объяснил, показывая на свои усы: «Пока все глазеют на мои усы, я прячусь за ними и делаю свое дело».
– Думаю, тебе так показалось, поскольку ты встретилась с известными людьми, дорогая. Ведь тогда уже Дали считался великим, а Гала – самой обольстительной и эксцентричной из женщин мировой богемы. Все, что бы ни сделал или ни произнес гений – кажется особо значительным и уже как бы прочитанным в его биографии.
– Да! Мне запомнилась его фраза, сказанная за обедом по поводу вареных в вине раков: «Политика, как рак, разъедает поэзию». Усатый сеньор произнес её так, словно собирался высечь на собственном памятнике. Но у Родриго восхищенно сверкнули глаза. Он завязал многозначительный философский диспут, а потом сто раз цитировал Дали своим друзьям… Родди ненавидел искалечившую его войну и все общественные распри считал «отходами цивилизации». В своих стихах он принципиально избегал какого-либо политического пафоса.
– Чудесно – обедать с самим Дали!
– Я запомнила ещё одну его шутку: «Можно многому разучиться. Я, например, не пою, – забыл как это делается».
– Кажется, я читала это в его опубликованных записках. Одно время Дали был моим идолом и я никак не могла понять почему. Оказывается, оттого, что им увлекалась ты.
– Нас с тобой всегда привлекала экстравагантнось. Сальвадор в этом смысле долго держал пальму первенства. Да и Галла – та ещё штучка. В возрасте в шестидесяти восьми лет подобрала на улице юного наркомана и закрутила с ним бурный роман.
– Отличный пример для нас. Есть ещё время в запасе для того, чтобы натренировать хватку в охоте за жизненными радостями.
– Ты, в общем, права. Знаешь, что подали нам на обед? Рагу из кролика. Того самого, которого гладила Галла, когда говорила о красоте духа. Я поняла её тайный принцип – красота должна быть съедобной. Родриго же все казалось потрясающим в мэтре – ведь он был на двадцать лет моложе Сальвадора. И ещё он как-то сказал, что решил найти себе русскую жену ещё в восемнадцать, чтобы быть похожим на Дали. Так что мои шансы сильно выросли после того, как я написала Родриго в письме о своей национальности. Естественно – наш сын был назван Сальвадором. Родриго видел в наследовании имен какое-то особый смысл. У них там все пронизано мистикой и таинственностью.
– Тогда хоть что-то понятно. А я все сочиняю самые невероятные объяснения вашего брака, случившемся через пять лет после такого странного знакомства. Согласись, такое случается не часто.
– Родриго обожал многозначительность, совпадения, намеки судьбы. – Ди рассмеялась. – Оказывается, он изучал каждое мое письмо, находя в нем тайные знаки нашего духовного единства. Представляешь, что оказалось решающим? Я сообщила, что люблю рисовать, а по ночам смотрю на звезды в обсерватории нашей школы. Ведь в горах особенно чистый воздух.
– Ха, помню наш старенький телескоп! Мы забирались на башню, чтобы рассмотреть футболистов на стадионе за Рыжим холмом. Здоровущие такие парни! – Эн задумалась, углубляясь в воспоминания.
– Родриго не знал про футболистов. Он нашел родственную душу в девочке, глядящей на звезды. Смешной, милый Родди! Он был на «вы» со всем прекрасным – с цветами, звездами, собаками, лошадьми – и старался завязать тесную дружбу с ними.
– Сердечную, но при этом страшно церемонно. – Неплохо я «раскусила» твоего суженого, сестренка?
– Все же он успел охмурить тебя… – поджала губы Ди. – Нет, нет – я тебя не виню. Так должно было случиться.
– Тогда ты не хотела выслушать меня. Может теперь открутим пленку назад лет этак на тридцать и присмотримся беспристрастно к жуткой мелодраме? – Эн ободряюще улыбнулась, сложила руки на коленях и начала: Мама умерла в шестьдесят шестом. Я уже была замужем за Хайнером и Тони исполнилось десять. Я отправила телеграммы тебе и отцу. Отец получил её через две недели, так как находился с женой в африканском заповеднике. Ты приехала с Родриго и Сальвадором. Он был на год старше Тони. А нам с тобой, старушка, стукнуло тогда тридцать шесть… Н-да… – Чудесный возраст для женщины.
– Мы с любопытством приглядывались к друг другу, оценивая как бы свое отражение. Мне показалось, если честно, что я сохранилась лучше.
– Мне тоже, – засмеялась Эн. – И ещё было очень забавно, что нам удалось в разных странах выискать столь похожие черные шляпки.
– Я купила её в Мадриде – в салоне «Шанель» и сочла вполне траурной.
– А я в Париже… Бедная мама, мы все собрались у её гроба – все такие солидные, красивые, с цветущими отпрысками.
– Чудная подобралась парочка из наших детей – Тони вся в тебя, только серьезность отцовская. А Сальвадор – вылитый Родриго в детстве огненноглазый смуглячок. Они все время шалили, когда мы поехали в Альпы.
– Неплохая была идея – провести неделю вместе, поговорить о маме, а потом отметить по-православному девять дней.
– Что-то особой скорби не помню, – сказала Ди. – В сущности, мама давно ушла от нас в свой фантастический вымышленный мир, где в Елисеевском магазине на Невском чернела среди ледяных глыб паюсная икра, а по заснеженным набережным проносились легкие саночки… Я-то вообще не видела её целых десять лет. – Ди исподлобья глянула на сестру. – И тебя. Страшно волновалась при встрече.
– Да, у нас сразу возникли какие-то особые, очень сложные отношения. Словно не общались – а плели тонкие серебряные кружева. – Эн вздохнула. – Я ведь сразу почувствовала, как на меня смотрел твой муж. С любопытством и ожиданием. Он ловил каждое мое слово, смаковал его, пробуя на вкус. Он следил за каждым моим движением. И как! Он обмирал, Ди.
– Думаешь, я могу не заметить такие вещи? Это только твой чудесный Хантер, уходивший с удочками и детьми на озеро умудрился оставаться в неведении. Он так ничего и не понял.
– Угу, решил что мы рассорились из-за матери, уговаривал поехать на лето к вам в Испанию для окончательного примирения. Милый, милый мой, добродушный чудак…
– Вот ведь – Хантер почему-то не влюбился в меня? Братская, дружеская симпания – и больше ничего. Как и подобает супругу сестры.
– Ах, он был не из тех, кто роняет слезы над засушенным цветком и помнит всю жизнь прическу возлюбленной на первом свидании. Не поэт и не воин. Хлебопашец – честный трудяга на ниве науки. И знаешь – наверное в этом есть нечто настоящее. В надежности, преданности, в упорной, такой естественной, без всякого надрыва жертвенности.
– Родриго был совсем другим. Он любил себя, нравился женщинам и умел восхищаться ими. Мне пришлось много выстрадать – я ревновали и ничего не могла с собой поделать. Мой муж всегда был в центре компании, умел очаровывать, казаться загадочным и романтическим. Мои приятельницы теряли от него голову. Ужас!
– Еще бы – каждой даме лестно очаровать поэта и стать его музой.
– О тебе он написал балладу и подарил мне. Ему казалось, что уж если мы так похожи, то можно воспевать мою сестру – я приду в неописуемый восторг… И даже не замечу имя – Анна! – Ди закрыла руками вспыхнувшее лицо.
– Перестань убиваться, все это плод поэтического воображения, ведь между нами ничего не было.
– Я видела сама – там на берегу. – Ди не отняла рук.
– Это было сказочное место: озеро среди гор, одинокий домик под кронами столетних вязов… А наша столовая, перестроенная из старой конюшни! Деревянные балки под потолком, длинные столы вдоль побеленных стен, фонари из кованного железа…
– А в центре – очаг под огромным закопченным колпаком. Цыганский костер, вокруг которого сидели все мы с бокалами вина. Тебе, Анна, естественно, досталась качалка – ведь ты капризничала – весь день провалялась на солнце, и слегка обгорела.
– Я пила красное вино, любуясь сквозь него на огонь. Родриго присел рядом, что-то поправлял кочергой в огне. Потом встал, долго, как-то странно смотрел на меня и коснулся тыльной стороной ладони моего плеча, где розовела кожа.
– «Это от солнца или от огня?» – спросил он. Акцент придавал его словам волнующую значительность. «Маленький ожог, пустяк, – сказала я. Удел всех белокожих дам… Прекрасное всегда опаляет…» – Я имела в виду солнце, костер, но он, кажется, решил, что я нарочно многозначительна. Я поняла это и смутилась. Ведь и в самом деле, глядя исподтишка на его смуглое, озаренное пламенем лицо, думала о том, что твой муж очень хорош… и наверное, талантлив. Вот и все, Ди. Не считая того, что я потом ещё очень долго вспоминала Родриго.
– Ну нет, не все! Родди вышел и вернулся из сада с красной розой. Вернее – с темно-бордовой, бархатной, которую считал знаком пылкой страсти. Он обрывал ей лепестки и, лизнув каждый, приклеивал к твоим плечам! Тебе не показалось, что этот жест слишком интимен?
– Да!.. По коже побежали мурашки, и я старалась скрыть, как смущена. Но Родриго не думал ни о чем таком. Он рассказывал, как в вашем поместье двести лет выращивают розы и как он, ещё в школьные годы, написал слащавую поэму «Имя – Роза». Ее он и пересказывал, чудесно картавя. «В пору раннего христианства роза считалась цветком порока и была запрещена. Если девушку или молодую женщину хотели оскорбить, её забрасывали розовыми цветами.» Он заглянул мне в глаза. «Надеюсь, ты поклонник иной философии», – глупо отшутилась я, посмотрев на свое облепленное лепестками плечо. «Я „клеопатриец“». В поучениях любви Клеопатра писала: «запах роз притупляет внимание, расслабляет, вызывает чувственные галлюцинации. Надо принести домой достаточно цветов и суметь завлечь мужчину в дом. Далее можно делать с ним делать все, что угодно тебе и страсти.» – Мне казалось, он слегка подшучивает надо мной, нашептывая многозначительные пустяки.
«– Вероятно, вы с Дианой часто пользуется этим приемом. Ведь розы в ваших краях круглый год,» – насмешливо откликнулась я. «О, мы имеем возможность наслаждаться розами наподобие древних римлян. Тщеславные правители увивали себя и все вокруг венками и гирляндами, набивали розовыми лепестками подушки, высыпали ворохи лепестков в комнатные фонтаны. Особенно безумствовал император Нерон. Все в его дворце был покрыто цветами. Чтобы они не мешали при ходьбе, сверху на пол накидывали шелковую сетку. И Нерон был наказан: по одной из версий император задохнулся на пиру, так и не выбравшись из объятий гетеры и облака лепестков, источавших пьянящий аромат».
– Понятно, Эн. Все это он проделывал и со мной – я спала на подушке из лепестков. В фонтане внутреннего дворика плавали цветы. И наше ложе… Ах, дорогая, до чего же противно быть старой…
– Твой муж умел любить красиво. За это приходится расплачиваться ревностью… У нас с Хандером все было проще.
– В ту ночь у очага мы сидели напротив вас. Я с замирающим сердцем поглядывала на воркующих «родственников», а Хантер рассказывал мне о причудах рыб в горных озерах и даже объяснял что-то насчет испанских водоемов. Он обладал впечатляющей внешностью – огромный лоб, светлые густые волосы, правильные, мужественные черты лица… Зачем он рассказывал мне о рыбах? Придумал бы нечто более поэтичное – я бы осталась сидеть с ним у огня. Ведь нам с тобой нравились одни и те же мужчины. Но я вышла в сад и побрела к озеру. Два силуэта на фоне серебрящейся под луной воды. Тишина и хрустальный звон сверчков. Запах ночных фиалок и влажной свежести… Вы целовались, Эн… Я решила: ты мстишь мне за Грега.
– Я ничего не соображала, Ди. Честное слово! Мы постояли у озера, следя за полетом летучих мышей. Родриго читал мне стихи по-испански. Очень красиво, словно пел.
«Это о такой вот ночи и женщине с прозрачными морскими глазами,» сказал он. И поцеловал меня… Он вообразил, что переживает заново свою влюбленность в жену. Я не знаю испанский – но стихи были о тебе, Ди.
– Да, у меня их целые альбомы. Как говорят, есть что вспомнить. Я счастливая старуха, Анна. И кажется, уже не такая дурочка, какой была в то лето.
– Тогда ты повела себя и в самом деле глупо… Вы уехали на следующее утро, сославшись на срочные дела. А потом я получила от тебя письмо. «Не хочу быть двойником. Не порть мою жизнь. – писала ты. – Я останусь для него единственной.»
– Наверное, это было жестоко и слишком по-бабьему. Но теперь-то мы знаем – нам нельзя было жить рядом. История с Грегом и Родриго непременно повторилась бы.
– Господи, нам уже было под сорок, – вздохнула Эн.
– А Гала Дали? Угомониться трудно. Есть такая порода – это заложено в генах или в судьбе, называй как хочешь. Потребность влюбляться и быть любимой не зависит от подагры и количества морщин. Увы….
– Похоже, мы как раз из такого теста. Ведь я не ошибаюсь – внимание Карлоса далеко небезразлично тебе, – Эн лукаво усмехнулась. – Завтра мы едем за ветчиной вместе. Посмотрим, что он станет делать, увидав парочку.
– И заглянем к адвокату Радживу, надо провести основательное исследование.
– Боюсь, с адвокатом ничего не выгорит даже если ты наденешь легинсы, а я – тиару из коллекции королевских драгоценностей. Этого господина вдохновляют другие кумиры.
– Зайда перебьется, тем более, что он, кажется, женат.
– Все значительно сложнее и загадочнее. Начнем с того, что Абур Раджив знаком с Зайдой уже двадцать пять лет.
– Не может быть! Почему я ничего об этом не знала? – Ди широко распахнула глаза. – Все думала, что у них совсем недавно завязалась нежнейшая дружба.
– Потому что Зайда упорно выстраивает свою версию. Тибет, буддисты, древнее искусство…
– А что было на самом деле?
– Неси чай. Ни слова не скажу без чашечки липового с медом. После воспоминаний о солнечном ожоге и пробуждающих чувственность лепестках розы – озноб так и бегает по спине. Эх, какой же удивительной магией соблазна обладал твой поэт, Ди!
