Текст книги "Жизнь в розовом свете"
Автор книги: Людмила Князева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
Рон поднялся, подошел к Ненси, взял кассету, поднес к губам её руку и поцеловал. – Он прав, дорогая. Я не напишу тебе песню.
Рон усадил Ненси в кресло.
– Извини, я ни фига не смыслю в музыке. И денег у меня, к сожалению, не хватит на оплату твоих услуг, администратор. Хотя ты постарался как мог, растрезвонил важным птичкам, что в твоем казино появился сам Сильвер, пожелавший остаться инкогнито. О, как благородны наши сограждане! Как они любят благотворительность! Глазом не моргнув, одалживали «незнакомому» парню крупные суммы. А какая деликатность при этом – называли меня «Гарри» и делали вид, что не узнают. Каждый так хотел помочь Рону, отыграться. Каждый лез ему в дружки, расстегивал кошелек… Звездные минуты…
А скажите, господа, кто бы дал деньги Максу Бостону? Вы знаете такого, леди? А ведь только что провели с ним незабываемые и как выразились «драгоценные» мгновения. Не знаете… – он глубоко вздохнул и продолжил: На конкурсе двойников в Филадельфии я пел под фонограмму Рона и выиграл первую премию – морской круиз на два лица. Разве не обидно – мне – умнице, таланту, эстету, оплаченная прогулка вторым классом, а Рону все остальное?
– Обидно, – закусив губу, Ненси едва сдерживала слезы. – Всего лишь полчаса назад я подумала: тебе, наконец, повезло, девочка… Я влюбилась в тебя, гад! Обидно, конечно, обидно! Я все шептала себе: осторожно, детка, не свихнись от счастья – тебя обнимает сам Рон… Господи, до чего же заразно невезение. Это от тебя, Мел!
– Ну уж – дудки! Разгребай свое дерьмо сама. Кто кувыркался с ним в постельке? Ха! Надеялась захомутать звезду? – Мел демонически расхохотался. – Перед тобой – обыкновенный мелкий мошенник.
– О, нет, старина. Я – романтический авантюрист. К сожалению, людей моей профессии не изображают на афишах.
– И по ним сходят с ума красотки всех мастей. – Ненси сдерживала нервную дрожь.
– Постой, Нежная! – Рон недоуменно пожал плечами: – Разве тебе было плохо со мной?
– Но ведь ты – Макс. Двойник, подделка.
Макс крепко схватил Ненси за руку. – Идиотка! Может этот хренов суперстар – двойник, подделка. Может быть, ты сейчас плевалась бы, отдавшись ему… – притянув к себе девушку, Макс с гневной насмешкой посмотрел в её глаза. – Ответь честно, тебе и в самом деле нравится эта дребедень про Вампира? Ты развешивала над кроватью его фотографии?!
Ненси отрицательно покачала головой: – Я не люблю попсу и шоу-идолов… Я люблю славу!
– И меня! – Макс медленно, преодолевая сопротивление, притянул к себе девушку. Поцелуй затянулся.
– Хватит, хватит! Я без камеры. Противно смотреть…И почему надо все изгадить слащавыми поцелуйчиками? Ни капли стиля. – Мел встал. – Знаешь, что мне ужасно сейчас хочется? Съездить тебе по роже, двойник… Я снял эту виллу, взял для Ненси бриллианты напрокат, потел в шкафу, лежал над кустами, пока вы задыхались в истоме… А теперь у вас «лав стори». А я – в дерьме. И что самое забавное – никому не нужен.
– Возьми кассету, старина. Завтра сюда нагрянет горластый тип ты сможешь содрать с него кое-что при умелом подходе. Ведь Мони Марш вряд ли догадается о подмене.
– Ага… Если её муж не импотент, – засомневался Мел.
– Ты скучный тип. В этом твой главный прокол, Мел. Это хуже СПИДа. Макс надел пиджак. – Я покидаю вас, друзья. На прощанье оставляю ценный совет: если уж жизнь – большая сцена, нельзя играть скучно. Недопустимо, славные вы мои! Судьба закидает тухлыми яйцами. Уж если не желаете отсиживаться в зрителях – играйте! Но играя – выигрывайте… Ах… – Он одел шляпу. – Ненси, ты не подбросишь меня до ближайшего отеля?
… – Я догадалась! – обрадовалась Ди. – Это был тот самый парень, что похож на Микки Рурка. Он увез куда-то Ненси на своей ужасной «Хонде».
– Верно. На следующее утро после описанных событий парочка отбыла в круиз на белоснежном лайнере. Постриженный брюнет в строгом деловом костюме ничем не напоминал экстравагантного рок-певца, а его спутница, ставшая блондинкой имела очевидное сходство с Ким Бессенжер. Они провели потрясающе-авантюрное путешествие и вместе уже три года. Ненси нашла свое призвание – она стала элегантнейшей и артистичнейшей авантюристкой.
– Но они так и не разбогатели?
– С чего ты взяла, Ди? После каждого удачно проведенного дела, чета решает покончить с прошлым, купить домик в Калифорнии и начать правильную семейную жизнь. Но тут как раз сообщают в газетах о прихотях какого-нибудь толстосума, скупающего шедевры или ловкаче, грабящем банки. И мечта откладывается на завтра.
– Их посадят за решетку, Эн… – нахмурилась Ди. – Шалости столь крупного масштаба не могут продолжаться долго.
– Да чепуха! Стоит копнуть – и в основе всякого крупного состояния отыщется такая «шалость».
– Если бы мошенников и лгунов карала фортуна – полмира оказалось бы в тюрьмах. Фортуна благоволит людям с полетом. В её сети попадают те, кто летает слишком низко. А эти – эти всегда парят в облаках… – Эн помахала рукой вслед умчавшейся парочке.
– Так Ненси неспроста залетела сюда? Я бы хотела познакомиться с ней поближе. Вот уж кому наверняка найдется что рассказать старушкам в скучный вечерок.
– Опоздала, дорогая. Девочка не вернется.
– Зайда говорила, что Ненси прогостит у неё до конца года.
– Зайда не знает. Она не подозревает также, что в её тайнике лежит фальшивое «Яйцо Небесной горлицы». Она потеряла ценность, но вернула свой дар. И все, что напророчила русскому журналисту – сбудется.
– Но камень принесет беды Ненси и Максу!
– Они уже продали его… – Эн задумалась. – Вот кого мне действительно жаль, так это адвоката. Столько лет! Столько лет он мечтал о реванше!
– Эн, ты ли это? – всплеснула руками Ди. – Какой цинизм! Неужели Отелло в самом деле нужен лишь этот… этот чертов булыжник?
– Ты, конечно, полагаешь, что если мужчина разыскивал даму по всему земному шару, а потом поселился рядом, то единственная причина тому – самое возвышенное чувство, – Эн глянула на сестру из-под очков. – Похоже, мое «розовое помешательство» заразно.
4
Большая ванная в доме Эн – единственное место, претерпевшее решительные изменения за последние полвека. Здесь появилась первая в городе гидромассажная купальня, сразу же после того, как врачи сообщили мадам Хантер об этом техническом новшестве. Эн не разменяла???????? переоборудуя заодно, обстановку ванной комнаты.
– Мне каждый день приходиться лежать здесь по часу, глядя в потолок. Было бы приятно изучать звездное небо. Но верхний этаж сносить все же не стоит, – строго добавила она, заметив блеск дерзания в юных глазах дизайнера. – И не уговаривайте меня сделать панно из телеэкранов – старушки слишком впечатлительны.
– Тогда, вероятно, светящийся витраж? Что-нибудь в стиле модерн, наиболее близком ванному мироощущению и обстановке дома. – Молодой человек тычком указательного пальца поправил прямоугольные стильные очки.
– Полагаете? – Эн глянула на собеседника поверх своих розовых окуляров, прикидывая на сколько же лет он оценил её, уличив в пристрастии к модерну?
Эн ничего не имела против «югендштиля», заявившего о себе сто лет назад. Когда-то она зарабатывала тем, что разрисовывала открытки в манере Бердслея, Ибриса, Климта, с наслаждением погружаясь в атмосферу художественных образов, насыщенных утонченной, изысканно причудливой чувственностью. Теперь ей хотелось чего-то иного.
– Остановимся на потолочном витраже с подсветкой. Эскиз я сделаю сама, – сказала Эн дизайнеру и попросила предусмотреть в декоре ванной места для экзотических растений и музыкальной установки.
– Веселенькие картинки, – постановила Ди, рассмотрев сделанные сестрой декоры. – Похоже на Марка Шагала, если бы он родился не в Витебстве, а в Копенгагене.
– Воображаешь, что на тамошних улицах пасутся буренки? – Эн подрисовала корове шляпу с вуалеткой. Подхватив букет цветов под под мышку, пегая корова летела над островерхими крышами и трубами и флюгерами.
– Я думаю, корова вообще-то не витражный объект. Тяжелая и непрозрачная.
– Я сделаю её розовой, – съязвила Эн, откладывая забракованный эскиз.
В результате дискуссий на потолке появился вполне сдержанный цветочный орнамент. Он как бы составлял раму, в которой голубел овал бездонного утреннего неба.
– А все же неплохо вышло, – решила Эн, лежа в пахнущей летним лугом пене. – Иногда мне удается прорваться взглядом за розовые облачка и унестись в манящий лазурный колодец… Да, как будет колодец наоборот, ну, если он устремлен в небесную бесконечность?
– Так и будет – небесная бесконечность. Колодец здесь совершенно ни при чем. – Ди сбрызнула на губку душ-гель. – Подставляй спину, милая.
– Знаешь, что меня больше всего радует в этой ситуации? – держась руками за края ванны, Эн села. – Что никому не приходиться выносить за мной горшки.
– Перестань! Не хочу слушать на ночь душераздирающие истории, как тебе страшно повезло.
– Но ведь именно это смущало меня больше всего. Когда я поняла мне больше не подняться, первым пришел ужас: а как же…
– Ты прекрасно справляешься с санитарными процедурами. Иногда мне приходит в голову та же мысль, что и профессору Эшли – мадам Хантер виртуозная симулянтка, – закончив с мытьем, Ди набросила на плечи сестры большое апельсиновое полотенце. Эн утверждала, что цвет полотенца должен соответствовать запаху пены и температуре за окном. В теплые дни окно ванны распахивалось в сад, а полотенца приобретали оттенки незабудки, мяты, лаванды. Он дождя и сумрака ванная ограждалась теплыми, светящимися красками. Вход имел «согревающие» цвета: вишневый, оранжевый, малиновый.
– И все же я не отважусь – пока ты не выслушаешь очередную версию моей биографии. Собственно, я вспомнила свое знакомство с Хантером.
– Давай, лучше я тебе расскажу. Слушала раз пятнадцать, запомнила наизусть. Оценишь, как это выглядит со????????? То были совсем другие истории – вернее – разные одежки одних и тех же фактов. Я все время вспоминаю новые подробности.
Одев с помощью Ди брюки и толстый вязаный жакет, Ди машинально расчесала влажные волосы и прыснула на них духами. Ее мысли уже витали в прошлом. Переместившись к балкону, она взяла с подноса чашку?????????? чая, с наслаждением втянула терпкий аромат, отхлебнула и начала:
– Итак – я потеряла тебя и Грега. Разумеется, жизнь казалась ненужной и отвратительно жестокой… Но двадцать три – не конец света. Тем более, когда есть холсты на подрамниках и коробки с отличными красками, а где-то в солнечном сплетении зудит желание перерисовать все! Ну абсолютно все и совершенно не так, как другие… Да, краски у меня были, действительно, особенные – с люминесцентным эффектом. Отец знал толк в этом деле. Он привез мне тогда целый чемодан художественных причиндалов – хотел в моем лице потрясти старушку-Европу. Он стал истинным американцем, считал, что именно там появляются интереснейшие технические новшества. «Сюда я приехал за пылью веков.» – Его иудейские глаза смотрели пытливо и виновато. Он о чем-то явно догадывался, наверное, поэтому и попросил: Будь моим чудом, детка!
Он ничего не спрашивал, а я и не собиралась рассказывать… Ведь я не приехала на твою свадьбу, Ди. Завистливая, злобная мерзавка. Впрочем, причина действительно была: напала какая-то хворь с затяжным бронхитом.
– Давно поняла и не требую никаких разъяснений. Правильно сделала, что не явилась. Наша свадьба могла бы порадовать этнографа. На площади изображался рыцарский турнир и нарядные гуляния. Нас забрасывали гроздями винограда. Представляешь? Он же черный и липкий! – Ди передернула плечами.
– В полночь мы с Родриго покинули праздничный ужин в нашем «замке» и сбежали в Мадрид. Там-то богемные друзья моего поэта закатили веселенькую пирушку!
– Не тяни одеяло на себя, сестра, не перебивай. Иначе получится каша. Как в финале «Аиды», когда поют все вместе и каждый про свое… Я повела отца на «Волшебную флейту». В фойе, расталкивая нарядных людей, к нам прорвался молодой человек с биноклем и театральной программкой в руках. Глядя на отца, как на сошедшего в Венскую оперу святого, он что-то забормотал по-английски. Меня он, кажется, не заметил. Но отец, перейдя на немецкий, сказал: «Анюта, это очень способный юноша. Э-э…» – Он забыл имя.
– Кай Гюнтер. Доцент, – поспешил вставить он, оробев от собственных слов, будто выдал что-то очень личное.
Я сообразила – доцент сражен моей красотой. Представь: гипюровое платье цвета слоновой кости до самых щиколоток. Жемчуг на шее и в ушах, длинные перчатки, меховая горжетка из щипанной нутрии, в которую я кутала костлявые плечи. Глаза трагические, глубокие, в темных роковых тенях, впалые щеки с пятнами горячечного румянца и русая коса, узлом свернутая на затылке. Гюнтер обомлел от всего этого. Сразу было заметно. А я решила, глядя на него: «Чудесное лицо. Вдохновенный книжник, добряк.»
Гюнтер – фландриец. Я знала лишь про Шарля де Костера, написавшего «Легенду об Уленшпигеле» и о Ричарде Бартоне – тогдашнем супруге Элизабет Тейлор. Говорил Гюнтер по-немецки с тягучим напевным акцентом. Впрочем, многословием он не отличался. Отец, оказывается, читал курс «Российского искусства» в Нью-Йоркском институте Европы. Гюнтер, как стажер Венского университета, специализировавшийся на отношениях Запада и Востока, проучился у отца целых три месяца и прониклся невообразимым восхищением. Я видела, как им не хотелось возвращаться в зал, когда прозвенел звонок. Мои кавалеры прямо с ходу затеяли какую-то весьма научную дискуссию. Мне стоило труда оторвать отца от заумного доцента.
А через пару месяцев совершенно неожиданно я встретилась с этим фландрийцем на университетском вечере. Отмечали какой-то юбилей гуманитарного факультета. Гюнтер произнес речь наряду с маститыми профессорами и показался мне очень красивым.
Когда он провожал меня домой, оказалось, что молодой сотрудник кафедры чрезвычайно застенчив и немного ниже меня. Тогда на это ещё обращали внимание. Но от него исходило такое мощное тепло надежности и простодушия, что в него хотелось закутаться, как в теплое одеяло. Пофландрийски его имя звучало как Хантер. И я стала называть моего нового друга так. Действительно, мы стали друзьями – вместе читали, работали. – Эн усмехнулась. – Вместе, но отдельно. Он занимался своим делом, а я своим рисовала, что-то лепила. Мы даже разговаривали мало, но чувствовала себя покойно и защищенно. Мы даже не целовались, продолжая в том же почти два-три года. Я узнала, что матери Хантер лишился в детстве, а с отцом-коллекционером предметов старины имел весьма натянутые отношения.
Вместе с ним мы много раз навещали в клинике нашу маму. Она почему-то сразу же решила, что Хантер – мой супруг. Мы переглянулись и не стали спорить. Однажды Хантер озадаченно спросил меня: – Что же теперь делать? Я должен просить у твоей матери руки её дочери, супругом которой, якобы, уже давно являюсь. Она ничего не поймет.
– Тогда проси у отца.
– Он откажет. Ты такая красавица.
– Попробуй.
– Мы поженились в Вене и во время свадебного путешествия навестили отца. Он подарил нам поездку в Америку. Но Хантер тоже внес свои деньги. Отец с Дженифер и двумя обезьянами жили в маленьком типовом коттедже, где пахло зверинцем и какой-то специальной едой для Порги и Бесс – так звали макак. Отец показался мне усталым. Почему-то я решила, что больше не увижусь с ним и постаралась запомнить все, что он говорил за ужином – мы жарили сосиски во дворе. И, кажется, все соседи сквозь жидкий, подстриженный кустарник наблюдали за семейной идиллией.
– А что он сказал? Что ты запомнила?
– Что очень важно выдерживать в рационе баланс калорий и принцип раздельного питания. Что у макак будет детеныш… Ну и еще… что у твой сын очень похож на испанца.
– Значит, про обезьян и внука в одной связи?
– Ему было дано ощущать вообще единство сущего… «Все взаимосвязано. Во всем – есть Смысл.» – сказал он, слегка опьянев от сильно разбавленного виски. И добавил: «Умный ищет мудрость. Дурак уже нашел ее».
– Очевидно, твой отец недюжинного ума – он так и не понял, почему в ту промозглую мартовскую ночь судьба подарила ему двойню… «Если вы с Ди хоть что-то сообразите – непременно сообщите мне». Сестры замолчали. Тикание часов на камине сразу показалось очень громким, а сопение закипающего чайника – рассерженным.
– Я не приехала на похороны отца потому что у моей невестки были очень тяжелые роды. Врачи думали – придется делать кесарево… – Ди не подняла глаз. – Кажется, отец считал меня предательницей. И недолюбливал Родриго.
– Не правда. Но ты перемахнула через целых пятнадцать лет… Разберемся с этим позже. Сейчас я перехожу к самому интересному. Мы с мужем сняли две комнаты в мансарде недалеко от Университета. Я развесила по стенам картины собственного изготовления, в полукруглых окнах устроила романтические драпировки из дешевенькой кисеи. Кое-что мы купили на блошином рынке – зеркало, кувшин с тазиком для умывания, расписанный земляничными веточками, подсвечники. Нам казалось – мы жили шикарно. Почти каждую субботу у нас собирались друзья. Я делала картофельный салат, они приносили вино и сосиски. Мы спорили и танцевали до утра…
Я начала зарабатывать деньги, разрисовывая открытки и относя их в маленький магазинчик. Господин Кауфман покупал у меня и небольшие, сделанные пастелью рисунки – в основном цветы и горные пейзажи. Одно время я рисовала их очень много, радуясь тому, что могу принести в дом свой маленький заработок. Но потом стало противно и скучно. Я составила лишь один букет – бледно-розовый, едва распустившиеся пионы, написанные маслом. На фоне отворенного в сад окна. Мне нравилось думать, что я буду иметь когда-нибудь такое окно в своей комнате. И нравились цветы – казалось, они даже пахли.
Хантер свободное от университета время просиживал в библиотеке или у себя за письменным столом, работая над диссертацией. В те дни я и начала заниматься с ним русским языком. Бурные страсти, согревая душу, в наших сердцах не пылали, но??????????? трогательная заботливость. Мы страшно смеялись, повторив под Новый год сюжет новеллы О'Генри. Хотелось сделать друг другу подарки. Я давно приметила – Хантер мечтает о трех недостающих томах «Энциклопедии искусства». В тайне от него сняла со стены свои пионы, так и не вставленные в раму – мне хотелось что-то простое и стильное, и отнесла их Кауфману. Являюсь домой с томиками Энциклопедии – счастлива до чертиков. Иду к полкам, хочу расставить полное собрание до появления мужа и вижу лишь свежие следы на старой пыли.
Он пришел, пряча что-то за спиной, попросил меня отвернуться, шуршал бумагами и, наконец, торжественно объявил: «Смотри!» На стуле стояла рамка из красного дерева с бронзовыми уголками.
– То что ты хотела! Начало века, чудесное дерево и главное – размеры точно совпали с твоими «пионами». Он оглянулся и долго смотрел на пустую стену. – А потом, растерянно моргал, рассказывал, как метался по букинистическим лавкам, пытаясь продать тома своей энциклопедии.
Представляешь, у Дорю мне говорят: «Как обидно, только что дама купила у нас как раз отсутствующие тома».
– Да, в бедности есть своя прелесть. Бедность – плодоносная почва для сюрпризов и маленьких радостей… Так легко порадовать нищего… Эн умолкла, но не стала перебивать. Рассказ сестры, действительно, звучал по-новому, лишившись помпезного глянца.
На третьем году брака я забеременела. Мне было двадцать восемь и чувствовала я себя не блестяще. Страшно утомлялась, взбираясь на пятый этаж, чуть не теряла сознание от запаха красок, злилась на чрезмерно заботливого мужа. Все думала – рожаю не от того человеке, не вовремя, не способна стать ни любящей, ни обеспеченной матерью. – в общем – не испытывала никакой радости от приближающегося события и не могла смотреть на светящегося тихим счастьем Хантера. Оказалось, у меня очень низкий гемоглобин. За месяц до родов доктор, благоволивший нашему семейству, устроил меня в специальный санаторий. Прелесть заключалась в том, что домик – не больше традиционной альпийской гостиницы их тех, где над входом вывешивают оленьи рога, находился в горах. А продуктами пациентов обеспечивала семья фермеров, доставляла ежедневно свежайшие сливки, сыры, яйца. По тем временам для нас это была большая роскошь.
Не стану вдаваться в описание этого пер?????? хотя он стоил того. В восьми комнатах постоянно жили полтора десятка старушек, а нижний этаж занимали приезжающие на пару недель будущие матери. Все из малоимущих семей и с какими-то проблемами в здоровье. Старушки подобрались разные – кто «из бывших», кто совсем прост – из рабочей городской бедноты. Одна дама вызывала больше всего сплетен и любопытства. Не знаю как, но Иоланда Мориц ухитрялась ежедневно выходить к завтраку с идеально уложенными седыми буклями. Она одевалась в теплые шерстяные вещи, но обязательно закалывала воротник блузки изящной брошью, не забывая о кольце и серьгах в том же стиле. Никогда к малахиту не одевался, например, оникс. Но предпочтение все же отдавала бриллиантам. Говорили, что это лишь искусные стразы-копии тех драгоценностей, что некогда хранились в сейфе баронессы Мориц, но давно распроданы её детьми.
Баронесса носила синее пелене и не выпускала из рук тросточку она была абсолютно слепа.
С электрическом в этом альпийском домике частенько случались перебои, и тогда все собирались в гостиную. Старушки грелись у камина это был конец февраля, занимаясь рукоделием. Беременные, сидя за столом при свечах, тихонько жаловались на своих мужей и злющих свекровей. Я, натянув на пяльца холст, пыталась вышить гладью одуванчики. Именно эту вышивку я собиралась вставить в купленную Хайнером раму и повесить над кроваткой новорожденного.
В тот вечер завывала вьюга, в углах комнаты прятались тени: казалось мы несемся над миром на потерявшемся, сбившимся с курса паруснике.
Старухи начали петь. Вначале едва слышно, потом все громче, стройнее. Конечно, они репетировали здесь уже не один год и протяжная баллада об уехавшем а высокие горы рыцаря, тронула меня сильнее, чем хор в опере.
«Уехал верный рыцарь мой пятнадцать лет назад. И на прощанье я ему заворожила взгляд. В край бурных рек и синих гор направил он коня. Во всех красавицах с тех пор он узнает меня.»
Я обмирала, уверенная в том, что где-то на краю света, глядя сквозь очередную подружку, Грег видит мое лицо…
Баронесса Мориц вдруг поднялась и пошла к дверям, без тросточки, выставив вперед руки. Казалось, она увидела кого-то и распахнула объятия. Я замерла – слепая дама, на натыкаясь на мебель, шла прямо ко мне! Я вскочила, убрала с дороги свой стул, освобождая проход. Старуха повернулась, словно видела меня. Прижавшись спиной к стене, я затаила дыхание. Сухие пальцы в искрящихся перстнях коснулись моего выпяченного живота.
«Здесь темно. Света! Необходимо побольше света…» Мне казалось, поблескивающие чернотой стекла пенсне «смотрят» прямо в мои глаза. «Откройте окно, деточка, утреннее солнце такое розовое!.. Оно помогает выжить». Баронесса загадочно улыбнулась, словно сказала нечто, понятное лишь нам двоим.
На следующий день, забрав свой чемоданчик, я села в сани фермера Пауля и уехала в городок Алкен. До Вены меня довезла электричка. Когда я прошла осмотр в клинике, оказалось, что с гемоглобином все в порядке. В марте я благополучно родила Антонию.
– Да у тебя и сейчас кровь как у девушки. Не то, что у меня сплошные??????????
– Ты аллергична, Ди. После цветущей Испании трудно дышать северной пылью.
– Ты когда-нибудь изменяла Родриго?
Да замялась: – Пару раз…
– А если точнее?
– Не помню. Это было совсем не важно… Подумаешь – такой стиль. Все вокруг творят высокое искусство и постоянно флиртуют. Соблазн разит в воздухе – стихи, полотно, музыка – все о любви.
– Родриго знал?
– Ты что?! Он убил бы меня. – Ди положила в рот целую ложку джема и поморщилась. – Пора навестить дантиста.
– Сломался протез? Действительно, джем густоват.
– У меня больше половины своих зубов. И между прочим – два зуба мудрости.
– А у меня – три, – Эн ощерилась. – Все три оставшихся – зубы мудрости.
– Не заметно. Шутишь ты странно. Не надо стесняться своего превосходства – зубов у тебя полно и Ханкеру ты не изменяла.
– Еще как! Ты флиртовала, забывая подсчитать случайных партнеров «стиля жизни». А у меня был только один настоящий возлюбленный. За это действительно следовало бы придумать. Увы, Ханкер отличался редким терпением и благородством. Знаешь, что он сказал, когда я заявила, что хочу уйти к другому? – Эн нахмурилась… – Не знаешь…
– Что-то очень умное, но ты не ушла.
– Вероятно. Но я осталась с ним потому, что поняла – не стоит гоняться за призраками. То, что было с Грегом не повторится. Я стремилась к такому же накалу чувств, к той же безоглядной радости и лишь смутно догадывалась, нельзя дважды войти в одну реку. К несчастью, это понимаешь, когда тебя вытаскивает на берег спасательная команда, чтобы сделать искусственное дыхание. Мне попался удивительный мужчина. Думаю, его главный недостаток состоял в том, что первым все же был Грег. Это ведь потом понимаешь, что первое – не означает единственное… А может все же – означает? А, Ди?
– Разумеется. Цифры для того и придумали, чтобы отличать предметы одни от других. Первое – есть первое. И никакое другое… Хотя… – Ди с сомнением подняла брови. – Чем хуже остальные цифры?
– Вероятно, я сама сделала глупость, решив написать новое полотно поверх шедевра.
– Имела глупость уехать с Максимом на взморье, где провела первые дни любви с Грегом. «Никогда не возвращайтесь в места, где были счастливы. Время обманет вас под маской пространства», – заклинал Набоков. Тогда я не понимала это. Все было точно так же – те же сосны и те же сыроежки в бархатном мху. Муравьи, земляника, белый песок пустынного пляжа порождали галлюцинацию – Грег появлялся то тут, то там, как проявляются на фотографии призраки. И становилось физически больно от необратимости ушедшего времени. Мне уже перевалило за сорок. Меня не давил груз лет – я ощущала себя той же????????? девчонкой, готовой все начать сначала. – О нет, Ди, дело заключалось далеко не в сексе. Это было бы совсем просто. Я ощущала любовь – мое призвание. Только она может реализовать какие-то сокрытые во мне сокровища, делает возможность стать талантливой, блестящей, единственно неотразимой. Знаешь это поразительное ощущение – ты словно бутылка шампанского – вся искришься, пенишься, опьяняешь…
Я играла в великие чувства и мне нужен был достойный партнер. Я нашла его на улице.
Максим затормозил в луже, обдав мое новое платье брызгами. Дождь едва кончился, это напоминало о Греге. А мужчина, выскочивший с извинениями из машины, оказался тоже русским – из семьи эмигрантов. Порода была видна сразу. А после оказалось, что Максим – умница, удивлявший меня разнообразием познаний, интересов, привязанностей, тонкий, чувствовавший нюансы моих душевных движений, талант, равно щедро проявлявший себя в науке, музыке, живописи… К тому же смотреть на него было наслаждением этот человек заключил тайный договор с материальным лицом. Вещи подобострастно подчинялись ему – книга разворачивалась на нужной странице, огонь сам вспыхивал в сигарете, а бутерброд вопреки закону, падал маслом кверху – и не на пол – на колено, застеленное салфеткой. Он был состоятелен, свободен, неотразим. Очень нравился женщинам и умел завораживать их. Боже, как Макс играл Шопена!
Я влюбилась, прогоняя маячившую за спиной Максима тень Грега и старалась не думать об ушедшем в науку муже. Вернувшись домой с побережья, я сказала Хантеру: «Прости, я должна уйти. Он необходим мне, а я нужна ему». Конечно, рыдала, поливая слезами атласную китайскую подушку с вышитым попугаем. Хантер осторожно погладил меня по голове деликатно как чужую. «Ты не можешь уйти. Я слабее его.»
Так????????? признаться в беременности тому, кого хотят удержать виновато, пристыженно, и все же – победно. Я осталась с мужем. Дочь училась в пансионе. Ей шел тринадцатый год.
– Ты поступила правильно, Эн. Нельзя потерять того, что никогда не имел. Вы жили с Хантером без надрыва чувств и особой духовной близости. Вы не были страстными, сгорающими от противоречивых желаний, любовниками. То есть – ничего огнеопасного и скоропортящегося в ваших отношениях не было. С Хантером можно было, не опасаясь, вступать в осеннюю пору. С ним ты благополучно встретила зиму.. – Ди осторожно обошла тему болезни Эн и быстро вырулила к главному: – С Максимом ты испытала бы много боли. Поверь… так страшно сдавать королевские позиции. Только что вокруг тебя вращалась Вселенная – и вот, его взгляд уже задерживается на другой. Просто так – ведь он художник… Ты говоришь с ним о поэзии, проявляя тонкость изощренного знатока, а он – не слышит. Ты видишь насквозь каждое движение его души, ты знаешь, за каким персиком потянется его рука. Ты – незаменима. И вдруг оказывается, что чужая женщина – глупая, напыщенная, манерная кажется ему недосягаемо прекрасной, загадочной, полной чарующих обещаний. Ее волшебно преображает новизна, а ты удобна и незаметна как заношенное домашнее платье… – Ди прервала свой пылкий монолог и пожала плечами. Банальность ситуации не делает меня печальной для каждой из нас… Не забуду, сколько черных дней выпало для меня в том цветущем, солнечном мае, когда Родриго стал исчезать из дома. Он весь светился какой-то неведомой мне радостью, хитрил или просто отмалчивался… Мне хотелось уйти – все равно как и куда, лишь бы не видеть его лживых глаз, не сгорать от унижения… Я думала, что загубила, не смогла уберечь нашу неповторимую, такую пылкую, такую возвышенную любовь… И лишь потом догадалась случилось то, что не могло не случиться. Родриго – творец, поэт, мастер! Ему необходимы свежие чувства для вдохновения. Он привык к звуку моего голоса, привык ко мне, к отыгранным полям в нашем спектакле. И я поняла репертуар надо менять, пока от тоски и злости мы не превратились в ярых врагов.
– Все так, дорогая… – Эн сжала руку сестры, державшую остановившийся крючок. – Ты признала победу житейской логики, скучнейшего реализма… Но иллюзии? Иллюзии, Ди. Как часто они бывают сильнее. Очевидности, спасая нас… В отличие от снов, в вымыслах не живут кошмары. Их рождает лучшая, не примирившаяся с тлением и смертью, часть нашего сознания. Та, что устремлена ввысь… Как ты сказала сегодня в ванной? – В бесконечность небес? Да, в бесконечность… Вспомни о мечтах, Ди. Они всегда ароматны и розовы, как утренние лучи над покрытым алмазной рекой лугом… Старая баронесса говорила об этом. Таинственным чутьем слепца она угадала когда-нибудь я пойму её, – приблизившись к сестре, Эн шепнула: – Я заметила, скептики и сухие рационалисты вообще не живучи.
