Текст книги "Большой вальс"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)
– А что же произошло в Москве? Как ты догадался направить туда принца?
– Я не указывал дорогу принцу, но я догадался, что это непременно сделает другой человек. Потому что я знал, кто настоящая мать Антонии.
– Что? Кажется, ты научился фантазировать? – Альконе напрягся, уже подозревая, что сейчас услышит от сына самое страшное – перечень допущенных ошибок.
– Ошибки, ошибки, стареешь, Кассио. Но не мудреешь. Никак не хочешь признать, что миром правят другие силы – преданность, бескорыстие, жертвенность, любовь. Да, да – любовь. Она-то и спасла от твоих злых чар моих актеров. Завтра об этом будет сообщено во всех газетах! Виктория родная внучка Остапа Гульбы, ставшего после войны Остином Брауном. Антония – дочь Ванды и Йохима Динстлера, выросшая как родной любимый ребенок в семье Браунов. Да тебе не понять, что все они, втянутые в этот сложный сюжет, любили и оберегали друг друга.
Кассио молчал, осмысливая информацию. Одно он понял точно – в лице сына Альконе получил опасного противника, способного разрушить его империю. И тогда Кассио изобразил улыбку примирения.
– У меня вырос достойный сын, о котором я мог только мечтать. Поздравляю, искренне рад за тебя… Спасибо, Ингмар, ты преподал мне достойный урок… А теперь, может быть, сыграем вместе? Подумай, в мире столько забавных сюжетов, только и ждущих своего автора, – он обвел рукой стеллажи с фигурками, разделенные на секции по странам и регионам. – Здесь деньги, могущество, власть. Я предлагаю тебе честное партнерство "полька-галоп в четыре руки"!
– Никогда! – Широким взмахом кисти, подобным тому, которым когда-то выпускал из рукава голубей, Ингмар смахнул со стола пластилиновые фигурки. – Ты разве не понял, что мы работаем на разных хозяев? За твоей спиной сатана, не верящий в счастливый конец.
– Конец чего – бытия? – Альконе усмехнулся. – Жизнь изначально трагична, с первого же её мгновения известен конец! Или ты называешь счастьем смерть? Ну, тогда мы практически столковались, вопрос лишь в терминологии… Помнится, ты только пискнул в руках акушерки, а я уже воображал похороны. Торжественные, пышные, с горами венков! "Этому пачкуну предстоит лежать в фамильном склепе Кассио!" – думал я, глядя на колыбельку. Законный сын, единственный наследник дела и состояния – Андриус Кассио!
– Ошибка, опять ошибка! Небытие – тайна, равно прекрасная и ужасная пустота. Но то, что заключено в его кольце, то, что между "до" и "после" между явлением и уходом – неизбежно должно наполняться светом! Светом любви, если угодно.
Взяв с полки кусок пластилина, Ингмар разминал его длинными, ловкими пальцами.
– Я осенил их праздник цветочными лепестками, которые оказались сильнее твоих пуль… Ошибка, непобедимый Альконе. Сколько же ты сделал промахов, "безупречный стрелок", и в скольких позволил себе признаться?
– Я нагрузил на себя ровно столько, чтобы не потопить в покаянных слезах мое самолюбие, – жестко ответил Кассио, презирающий себя за мимолетную вспышку отеческой сентиментальности.
– А как отнесется твое непотопляемое самолюбие к этом пустяку? Ингмар вытащил какую-то бумагу, положил её в цент опустевшего стола и придавил вылепленной статуэткой. Потом летучим движением фокусника выхватил из воздуха нечто, добавил к своему посланию и не оглядываясь, покинул бункер.
Альконе присмотрелся: в красном шестиграннике победы, на листе с подписью Ингмара стояла длинная девичья фигурка с белой розой на груди. Несколько раз пробежали выпученные глаза Альконе заверенную нотариусом копию завещания сына. Его губы, судорожно ловя воздух, посинели, трясущаяся рука пыталась нащупать кнопку звонка. Но не успела. Еще несколько минут продолжалась агония и вскоре затихла. Обмякшее тело осело на пол. Кассио лежал среди своих игрушек, а в дюйме от его щеки упрямо стояла кряжистая смолянисто-черная фигурка.
Камердинер, обеспокоенный опозданием хозяина к столу, уже десятый раз поглядывал на массивные часы резного дуба и на растворяющуюся в бокале шипучую таблетку. Это тонизирующее средство, регулярно доставляемое с Гималаев, господин Кассио необходимо было принимать непосредственно перед едой и ни минутой позже.
Эпилог
В мае Алисе исполнилось шестьдесят, а Остин отметил пятидесятилетие Победы той большой войны, на полях которой навсегда остался гарный хлопчик лейтенант Остап Гульба. Он вспоминал своих сталинградцев – отца, брата, Марика-очкарика, майора Сергачева, которого возил под обстрелом на союзническом «виллисе», и всех тех, кого помнил живыми – имена, голоса, лица, да и просто – чью-то руку, передавшую кружку с водой, поделившуюся махоркой. Вспоминал и потихоньку плакал у телеэкрана, на котором гремел маршами проходящий в Москве праздник.
Эти дни они провели с Алисой скромно, не собирая "большой съезд", традиционно приуроченный к шестнадцатому июня. Собраться всей большой семьей теперь было нелегко – разлетелись по разным странам дети и внуки, отяжелели друзья. Но вот уже тридцать семь лет с того самого дня, как случай занес на Остров Йохима Динстлера и Дани Дюваля, 16 июня стало днем "Большого съезда", самым большим общим праздником, подводящим итоги и намечающим перспективу. Как и положено "этапному мероприятию".
Алиса заботливо готовила комнаты для гостей, состоящих, в основном, из членов заметно разросшегося семейства. Виктории с Жан-Полем теперь нужна отдельная детская. Дочке исполнилось три, сын Алекс – совсем малышка, только-только начал сидеть. Они-то заезжают на остров чаще других – от "Каштанов" всего несколько часов езды, так что и Брауны порой не вытерпят и нанесут внеочередной визит просто так – "по пути".
Последний раз они были в "Каштанах" в конце мая, когда четырехмесячный Алекс заболел крапивницей. Ничего серьезного, конечно, не было, да и не могло быть при таком отце. Лауреат множества премий, мировая знаменитость, профессор нескольких университетов, почетный председатель научных обществ – а ведь ещё нет и тридцати. На лабораторию Дюваля с надеждой смотрит весь мир – ещё совсем немного, и выделенный здесь ген "молодости" станет достоянием человечества, давая возможность каждому легко преодолеть столетний барьер.
Но молодой профессор застенчив и строг, не позволяя себе хвастаться успехами даже в присутствии любящей тещи. Еще бы – он уже наобещал чудес, заранее предопределив имя будущей дочери. Курс инъекций, сделанный Виктории в период беременности по специально разработанной методе, должен был обеспечить девочке черты наследственного сходства с "генным донором". Когда Виктория родила Алису, члены семьи с любопытством заглядывали в пеленки, где сучило ножками крошечное существо, багровеющее от надсадного ора, и в недоумении переглянулись: никто не мог допустить, что новорожденная Алиса-старшая могла выглядеть так обыковенно.
Шли месяцы, малышка росла, не ведая о захватывающих генных баталиях, разыгрывавшихся в ядре воспроизведшей её клетки и горячем интересе семейной и научной общественности к каждой черточке её крошечного тела. Жан-Поль вел специальный дневник, фиксируя изо дня в день перемены в блике Алисы, подкрепленные фотографиями. А потом развивал пространные научные дискуссии с привлечением экспертов своей лаборатории. Они спорили, а дочка росла.
И посмотрите – вот она, Алиса! Распахнув ручки, малышка бросилась навстречу приехавшей бабушке: толстые ножки в "перевязочках", забавно косолапя, торопятся по зеленому ковру, усыпанному маргаритками, карие глаза щурятся от смеха, а на круглых щечках чуть заметны пометки "дювалевских" родинок. Бабушка прижимает к груди маленькое тельце, с удовлетворением отмечая густые светлые завитушки на плечах и рисунок пухлых губ, уже обещающий точно повторить материнский, тот, что по алисиному образцу "вылепил" Йохим.
– Но ведь получилось же, получилось? – как всегда Жан-Поль вопросительно всматривался в лаза Браунов, ожидая услышать то, что казалось ему несомненным: девочка унаследовала подавляющее большинство черт "бабушки", именно те, что никак не могла бы передать ей собственная мать.
– В понимаете, – теперь эти волосы, эти губы, этот лоб – уже наша фамильное достояние, запечатлевшееся на века в банке данных каждой её клетки! Ничего, что родинки и цвет глаз мои. Эти признаки могут пропасть в следующих поколениях! – горячился Дюваль, которому уж очень хотелось довершить то, что не удалось Пигмалиону, – сделать нетленным столь дорогой всем облик.
– Почему вы все же не допускаете, что наше с Сильвией "фамильное достояние" – я имею в виду носы и лбы, – присовокупившись к вашему (Даниэль поклонился в сторону Браунов) не может дать некий неожиданный великолепный эффект? Ведь неожиданность, если и не всегда лучше запрограммированности, то, во всяком случае, – интереснее.
– Достаточно с вас, Дювали, Алекса. Насколько помню, маленький Ален Дело выглядел точно так же, а значит внук – весь в деда, – шутливо запротестовал Остин. – Он ведь мог унаследовать что-то и от русского деда, имя которого носит.
– Конечно, уже унаследовал. – Виктория взяла сына на руки и сняла панамку. – У Лешеньки совершенно черные и уже густые кудри! К тому же прекрасный русский язык! А ну-ка, покричи на них на всех, сынок!.. И вообще, довольно разбирательств. На территории лаборатории генетических исследований только и разговору, что о наследовании доминантных признаков, прямо как на научном симпозиуме. Кроме того… чтобы подтвердить все гипотезы мужа, мне придется рожать каждый год.
…Алиса всегда улыбалась, думая о детях. Она давно уже перестала блуждать в лабиринтах кровного и духовного родства, считая их всех – и Дювалей и Дали Шахов – своими детьми. Да разве можно сказать, кого любишь больше – эту золотистую девчушку Виктории или девятилетнего Готтла, серьезного, застенчивого, каждым жестом и интонацией напоминающим об Йохиме?
Во всяком случае, в доме Дали Шахов вопросам генетики не уделяли должного внимания. Значительно чаще здесь разгорались дискуссии по международному праву и проблемам мирового сообщества. Максиму – так дома звала мужа Антония, удалось экстерном защитить диссертацию на степень магистра и он не стеснялся занимать домашних своими проблемами.
Зачастую Антония с Амиром, ставшим уже членом семьи, проводили вечера у политической карты мира, обсуждая перспективы заключавшихся и рушившихся союзов.
Никто не знал, что брачный ультиматум, предъявленный принцем 31 августа накануне двойной свадьбы, был удовлетворен Хосейном во многом благодаря Амиру. Ему было не легко, взывая к мудрости Аллаха и человечности своего господина, убедить его, что Антония Браун в качестве дочери Ванды Динстлер не только мезальянс для принца, с которым можно, скрепя сердце, смириться, но и некий знак свыше, путь к искуплению грехов, открытый эмиру Высшим доброжелателем. И, конечно же, – символический подарок к рождению долгожданного сына. Осчастливленный уступчивостью отца, Бейлим торжественно подписал акт отречения от наследования престола в пользу младшего брата, сына Зухреи, и срочно умчался на остров, чтобы прямо на подступах к месту совершения брачной церемонии вырвать у Картье свою Антонию.
Большую часть года семья жила в парижском доме Грави-Меньшовых. Однако уже в начале мая Антония с детьми перебиралась на флорентийскую виллу под покровительство Доры, души не чаявшей в крошечном Максимилиане. Когда Максу-младшему исполнился год, семья в полном составе нанесла визит эмиру. Теперь Антония с детьми и мужем жила в "английском" особняке на правах хозяйки, не переставая побаиваться тестя.
Подержав на руках годовалого внука, бывшего всего лишь на год младше сына Зухреи, Хосейн понял, что все его затеи с усыновлением Бейлима не так уж и тщетны: этот плотненький смуглый силач – хороший росток на семейном древе. И даже предложил Бейлиму оставить сына на родине, под присмотром Зухреи – пусть племянник и дядя растут вместе. Но не тут-то было двадцатидвухлетний Бейлим проявил основательность зрелого отца семейства, пекущегося о своем потомстве: "Готтлиб слишком замкнут и застенчив, ему нужен жизнерадостный, крепкий брат. Вот каким я, например, был у Виктории". Хосейн довольно улыбнулся и подарил Готтлибу чистокровного арабского жеребенка – "для храбрости".
Вид Антонии заставил Хосейна задуматься. Он не сдержал удивленного возгласа, но заметив предостерегающий жест сына, вовремя удержался от вопросов. Во-первых, Тони стала светловолосой, с тем легким венчиком воздушных прядей, который чаще всего свойственен натуральным блондинкам. Во-вторых, в её ранее рельефно-четком, прекрасно вылепленном лице появилась удивительно милая мягкость, размягченная простота, что-то напоминавшая Хосейну. Он даже недоуменно пожал плечами, когда спыхнуло неожданное узнавание: Светлана! Не может быть…
Хосейн опустил ресницы и пошептьал молитву. А когда поднял глаза, в них теплело новое, вдохновленное тайным смыслом, понимание.
– Подойди ко мне, детка! – позвал он Антонию, и прижав к груди, поцеловал в лоб. – Прости меня, если я бьыл плохим отцом. И будь хорошей матерью моим внукам.
Покидая отца, Бейлим увез с собой документ, делавшийц его нследником половины состояния днасти Дали Шахов.
…Антония начала резко изменяться после родов Максима. Выпадали волосы, расплывались черты, утрачивая прежнюю чистоту линий знаменитого облика А. Б.
– Все, милый, началось! – обреченно посмотрела она на Бейлима, держащего руку на её семимесячном жвоте. – Этот малыш сведет на нет все старания Пигмалиона. Он убъет А. Б.
В глазах Антонии, мотрящей на мужа, стояли слезы.
– Прости!
– Ты что? – искренне удивился муж. – Сумасшедшая! Ты никогда ещё не была так прекрасна. Клянусь Богом и будущим сыном!
Когда специалисты пластической хирургии в бывшей клинике Динстлера пересадили Антонии волосяной покров и она стала, наконец, такой, как задумала её при рождении не смущенная генетическими экспериментами природа, Амир понял все. Ему стало ясно, откуда взялся восторженный блеск в глазах Бейлима и даже некоторая торжественность, появившаяся в его отношении к жене. Он показал ем фотографии Светланы, выбьрав те, где молодая женщина была представлена в подобающем для представления сыну, виде.
– Это твоя мать, мальчик!
– Амир, мне кажется, – или я схожу с ума, что в лице Антонии появилось что-то такое…
– Это действительно так. Щедрость Всевышнего безгранична, – Антония действительно становится очень похожей на Светлану, – ответил Аир, понимая, что никому не сможет объяснить шутку судьбы, сделавшую Ванду копией российской девушки.
– Я давно уже понял, что мне сопутствует какое-то невероятное везение. Даже страшно становится – судьба дает все, о чем я только могу пжелать, и даже то, что мне никогда не пришло бы в голову, – поразился Бейлим. – Недавно я подумал, что хорошо бы стать консультантом в ООН по делам Востока… Ка ты думаешь, это не слишком?
– В самый раз, – успокоил его Амир. – Тем более, что исполняющему сейчас эту обязаность господину Шарпи как раз нужен помощник.
…Шестнадцатого июня стол в доме Браунов был накрыт на двенадцать персон. "Дани, Сильвия, Мэри и, конечно, Кристофер", – в десятый раз пересчитывала Алиса, машинально причисляя младшего ДЖинстлера к семейству Дювалей. Никто не знал, сколь серьезны нечастые встречи Мэри и Критофера, но увидев их вместе, все непременно начинали подшучивать – уж очень они были похожи по характеру, не уступая друг-другу ни в спорах, ни в делах. Окончив гимназию, Мэри отправилась в долгосрочную археологическую экспедицию, с увлечением описывая Крису свои далеко не безобидные приключения.
"Так значит, – Дювали – четверо, Дювали-младшие – двое (не считая малышей в детской), и Антония с Максом-старшим – ещё двое (плюс дети) итак ввсего, с учетом "стариков" – десять. Почему же остин настаивает на двенадцати приглашенных?" – раздумывала Алиса.
Когда за ужином все расселись по своим местам и да прибора остались свободными, Алиса с недоумением посмотрела на мужа – что-то раньше не замечала за ним привеженность к патриархальным традициям, оставлявшим за праздничным столом места для ушедших. К тому же близких, покинувших этот мир, куда больше – Йохим, Алексей, Августа, Александра Сергеевна и уже два года – Елизавета Григорьевна и… ох, – Алиса прекратила печальные подсчеты.
– Не тревожься, Лизаньа, они опаздывают, только и всего, – успокоил её Остин, пригласив всех после ужина перебраться на террасу.
– Пожалуйте в исповедальню, господин профессор, вам есть чем блеснуть, – подтолкнул Максим вперед Жан-Поля. – А мне только показать диплом доктора международного права и прихвастнуть кой-какими планами.
– Вот и отлично. Декорации, как всегда, на высоте. Осветители не подкачали, – сказал Остин, усаживаясь на свое кресло и кивнув на распахнувшийся звездный купол. – В ебесной машинерии ничего не изменилось за ничтожную крупицу времени, которая была нашей жизнью, Лиза.
– Мы позвали сюда детей не для того, чтобы они оплакивали наши немощи, Остин… Старики ещё хоть куда. И мы хотим, чтобы те, кто следует за нами, всегда помнили этот день, и находили время посмотреть звездное небо.
Всего лишь двадцать лет назад мы сидели здесь, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить вас, спавших в детской. Вы набегались и утали. Из-за шиворота Жан-Поля извлекли лягушку, брошенную Антонией, Сильвия прислушивалась к своему животу, где уже началась жизнь Мэри, а Йохим и Ванда…
– Их нет, зато есть я и Максим. А ведь мы росли так далеко, даже не подозревали, что вы уже здесь и мечтали о нас… – сказала Виктория. И добавила грустно – Мы нашлись здесь, но потерялись там.
– А знаете, где мы были недавно с Антонией? – поспешил переменить грустную тему максим. – В ресторане под названием "Сувенир из России". Тони теперь не очень любит злачные места и богатые тусовки. Ее все ещё преследуют поклонники и менеджеры, пытаясь вытащить на подиум. Но она держит оборону, хотя стала после замужества ещё прекрасней. Вы слышали? Уже несколько раз мне попадались в прессе намеки, что А. Б. сдлала пластическую операцию под нажимом арабского мужа…
– А разхве не так? Ведь тебе нравятся пухленькие блондинки. – Антония кокетливо поправила кудряшки и позволила мужу продемонстрировать страстный поцелуй.
– Ладно. – Максим решительно продолжил свой рассказ. – Приходим мы в тихое место, надеясь не встретить ни одного знакомого лица (я ведь не заставляю жену носить паранджу). Нам приносят борщ и запеченого поросенка с хреном. А потом выходит "хозяйка" приветствовать гостей, как это у них, у русских, оказывается, принято. Выходит она в чем-то нарядном, как из оперы "Хованщина" в Ла Скала, улыбка радушная так и светится. "Рада, говорит, встретить здесь наших юных гостей!" А я раздумывать не стал – прямо на шею ей бросился. Это потом уже засомневался, а вдруг ошибка? Тем более, что "хозяин", тот, что за пианино сидел и тихонечко "Гори, гори, моя звезда" наигрывал, уже всчкочил и направился к нам. Русская красавица бормочет что-то в ужасе, её сережка за мой свитер зацепилась и никак не отцепится. А я быстренько говорю по-русски: "Катя, ты что, своих не признаешь? Я Максим. А это – моя жена".
Виктория даже вскочила:
– Что-же ты мне об этом раньше не сказал?
– А когда? Мы же с Тони были там в пятницу… Так вот, они уже, оказывается, пять лет, как в Париж из Вены перебрались. Катя и её муж Костя.
– Костя? Великовский?
– Да, кажется, он. Они ещё в Куйбышеве поженились. А потом Августа их в Америку пригласила. Но это длинный рассказ.
– Вот видите, одна чудесная история у нас уже в кармане, – сказал Остин, все время к чему-то прислушивавшийся.
– Конечно, я пообещал, что в ближайшее время мы нагрянем к ним всей огромной семьей, – радостно сообщил Максим и добавил с тщательно скрываемой гордостью. – Только надо поторопиться. В сентябре переезжаем в Вашингтон. Я получитл "добро" на консультанта при ООН… – И смущенно потупился, зная, что до красна – Ох, и люблю же я прихвастнуть!
– Это правда! Но ведь не на пустом же месте! – Виктория обняла Макса. – Подумать только, у меня брат – советник в ООН! И Хосейн порадуется…
– Да и ам, сестра, пора перебираться в свой дом. Лемарти принадлежит Грави-Меньшовым. И, конечно, Дювалям, – сказала Антония. – Ведь мы уже слышали, что тебе дают кафедру в университете и придется часто навещать Париж. Так что, давайте, Дювали, завоевывайте Францию. А мне опять предстоит покорять Америку. – Антония обвела всех загадочным взглядом. – Ну ладно, проболтаюсь, хотела сделать сюрприз. Я прошла конкурс на телестудии КМ. Знаете, кем теперь будет бывшая А. Б.? Комментатором международных новостей. И мой опыт, и русский язык очень пригодились. А главное – школа мужа. Но вы не пугайтесь, дом я не заброшу, у меня эфир раз в месяц – так, для разминки.
– Ну что ты молчишь, сынок? Дали Шахи здесь так расхвастались. Пора поставить их на место, – подал голос Даниэль Дюваль. – Вы с Викторией что-то очень скромничаете.
– Ну, мы больше на виду и чаще отчитываемся, – сказала Виктория. Так сказать, наличными – Алисой и Алексом. Но, конечно, же, под этими звездами хочется вспомнить что-нибудь менее прозаическое, чем "дневник генофонда" Жан-Поля. – Виктория задумалась. – Немного загадочного. Может быть, кто-нибудь помнит Ингмара Шона?
Тони насмешливо улыбнулась:
– Еще бы! Мы все и вся Америка!
– Недавно в "Каштаны" приезжал его адвокат. Ингмар оставил мне плантацию белых роз в Провансе, коллекцию старых ветряных мельниц и некую бумагу, удостоверяющую мою собственность на "двенадцать Мазарини".
– А зачем удостоверять владение копией? – удивился Даниэль Дюваль. Будь внимательней, девочка, этим фокусникам всегда надо смотреть в рукав.
Виктория вздохнула, она так и не решалась сообщить своего открытия, сделанного в день свадьбы. Взяв футляр с ожерельем, она несколько секунд недоуменно моргала глазами – на гладком черном сафьяне появилась маленькая золотая монограмма VD. Не надо было обращаться к экспертам, чтобы понять бриллианты на её шее играли подлинные. Неспроста же Ингмар так многозначительно настаивал на том, чтобы эти камни оказались во владении Виктории. Неспроста, особенно, если иметь в виду последующее…
– А куда же делся сам Маг? – прервала размышления Виктории Алиса. Его имя уже давно не выплывает на свет. Где-то писали, что он скрывается в Гималаях…
– Ингмар ушел в "черное зерало". Я знаю, я это видела, – нахмурилась Виктория, ожидая насмешливых вопросов.
Но на террасе повисла тишина, которую с наслаждением заполнил стрекот цикад. Минутный провал в могозначительность, которую можно было лишь ощутить, не пытаясь понять. И лишь крупицы в её темной бездне – бесценный пдарок Мага, убившего злодея. Кассио не пережил строки завещания сына, предназначавшие "les deuz Masarini" Виктории Дюваль.
– Я благодарна Шону и всегда буду помнить его участие в моей судьбе. – Антония вздохнула и резко переменила тональность. – Зато с моим Шнайдером се обстоит куда веселее. Помните мальчика, с коорым он был на свадьбе? Ну, так вот, это его сын, Ромуальдос. А теперь есть и жена Люсия, на которой он женился, спустя семнадцать лет поле пылкого романа. И знаете, прислал семейное фото – в садике, под абрикосами сын, собака и, кажется, кот. Люсия толстая, а сотрит не в объектив, а на мужа такими глазами…
– Ну вот как я на тебя! – Максим, подперев рукой подбородок, изобразил пылкий взгляд. – Зато мой Амир оказался отличной нянькой. Все клеветали про восточных мужчин: воины, охотники, головорезы. Ан-нет нежный, заботливый, преданный, за Максимилана – всю кровь по капле отдаст, и уже пытается его к лошадям привадить.
– Это муж хвастается своей конюшней, которую завел во Форенции, пояснила Антония. – И вы не поверите, кто к нам зачастил – Лучано, – сын Виченце и внук Лукки Бенцони! Он не унаследовал отцовской страсти к мотоциклам, и Лукка просто в восторге от этого факта. Собирается тоже лошадьми обзавестись – представляете, – фиалки и конюшни, – так аристократично!
– А не съездить ли нам всем осенью во Флоренцию? – радостно предложила Алиса. Я так люблю этот дом… Там со мной приключилось столько невероятного… К тому же Дора скучает и доктор Жулюнас давно зовет. Так решено?
– Отличная идея, Лиза. Тряхнем молодостью, а? Там ты нашла меня в больнице с пластырем на руке, до безумия влюбленного. На нашей вилле состоялась свадьба. А потом… потом появилась Тони…
– В это самое время, мне кажется, родился Крис, – напомнил Жан-Поль. – Ну что ты сам-то притих, каскадер?
– Значит, родился, учился, познакомился с Максимом, ну тогда, однажды летом… Потом стал каскадером. – Лаконично доложил он.
– Чрезвычайно занимательная история, – прокомментировала Мэри. Лучше я скажу. Крис не только замечательный профессионал, – уже два фильма с его участием получили Оскара за постаовочные эффекты. Он ещё добрый и мужественный парень… Когда на съемках в Багдаде рухнула декорация, грозя придавить массовку, он ринулся туда и успел подставить спину… Вот. Теперь он не будет больше каскадером, он начнет сам ставить трюки. У Криса уже есть своя группа…
Мэри выпалила все это на одном дыхании, не давая и слова вставить скромно потупившемуся парню.
– Вообще-то я, конечно, хотел сказать. Только не про себя. Я всегда любил потолкаться, побороться, пошкодить… Родители волновались за мои локти и колени… Они были замечательные. Я слишком поздно понял, каким человеком был отец… Если бы я тогда, вдетстве, уже знал… я бы стал как он. Это, наверно, самое интересное…
– Договорились, старик. По первому свисту беру тебя в мою команду, обрадовался Жан-Поль. – Начнешь, конечно, как отец – с клистиров и поильничков… А дальше… кто знает, что расскажет нам Кристофер через 10-15 лет на этой вот террасе?
– А я не сомневаюсь, что у меня необыкновеный брат. Только немножко заигрался в детство. Ладно, ладно, Крис, мне на правах старшей сестры можно покритиковать. Вот ещё лет через десять затмишь Жан-Поля! А то он теперь почти так же популярен, как неогда А. Б. "Метод Дюваля", "теория Дюваля", "симптом Ж. – П," и так далее. Такое впечатление, что человечество вымрет или мутирует в монстров, если Жан-Поль Дюваль вдруг передумает и станет каскадером, – сказала Антония и добавила – Это я от зависти.
– И очень точно меня поймала. Каскадер, конечно, из меня никудышний. Да и поэт – плохонький. Но что-то так потянуло опять бумагу пачкать. Вы не поверите: опыты-опытами, наука-наукой, а в голове будто что-то поет, самое собой складывается и наружу прочится. – Жан-Поль пднял лицо к звездному небу. – Ну вот как это все не зщаметить? "Выхожу один я на дорогу – предо мной кремнистый путь блестит… Ночь тиха, пустыня внемлет Богу и звезда с звездою говорит", – прочитал он Лермонтова по-русски. – Это меня жена научила. Смысл здесь доходит до меня через звучание – и это так красиво!
– Если бы ты ещё слышал свой акцент! – всплеснула руками Виктория. Нет, честное, слово я восторге от этого акцента. Он придает оттенок какой-то чужеродной тоски. Чужеродной – в смысле всеобщей.
– Как ты догадалась, девочка? Ведь эти стихи забрели сюда чуть ли не четыре десятилетия назад, – задумалась Алиса. – Йохима тогда ещё удивило, что "кремнистый путь – блестит". Наверно тогда он понял, что сумеет быть дерзким, сумеет прорваться сквозь личные "тернии" – сентиметальность, деликатность, закомплексованность.
– У Виктории вообще мощная интуиция. Она не только видит меня насквозь, но иногда и по науке такое завернет – весь мой ученый Совет за голову хватается. Уж, думаю, а не присудить ли ей ученое звание? Жан-Поль, все это время державший жену за руку, нежно поцеловал её ладонб.
Больше всего он боялся признаться кому-то, что вспоминая печальную статистику Динстлера, все больше тревожится о своей жене. Виктория последнее творение Пигмалиона, возможно, по уже несколько измененной методе. Она мать двоих детей, но канонический облик юной Алисы не претерпел изменения ни на йоту. Что это – везение? Временная уступка законам природы, либо, в самом деле, Пигмалион сумел достичь совершенства… Эти вопросы будут неотступно преследовать Дюваля, как бы не был занят его ум наукой. Он знал, что обречен на муку сомнений и поэтому чувстовал потребность уйти опять в поэзию. Почем-то Жан-Поль был уверен, что теперь сумеет писать хорошо.
– Ну что ты загрустил, милый? Твоя жена далеко не фанатик генной инженерии. Так и быть – пиши. Я буду печатать твои сборники за свой счет, тогда начну снова работать. Все-таки я – "обещающий социолог". Но вначале выращу Алекса, – сказала Виктория, подмигнув Тони. – Нам с сестрой что-то очень понравилось быть домашними хозяйками.
– Это верно. Особенно, когда у тебя – прекрасный дом, удивительный муж и необыкновенные дети… Вот, кажется, кто-то уже пищит! – поднялась Антония. – Пора наведаться в детскую.
– А мне показалось, это катер в бухте. Пошли-ка, Лизанька, кого-нибудь на причал. Пора гостей встречать.
…Преемник Малло по водному гаражу уже помог высадиться на берег двоим – изящной женщине и немолодому, плотному господину. Они, очевидно, были незнакомы, встретившись в салоне катера в Каннской гавани и промолчали всю дорогу. Мадам деликатн удалилась на нос катера, не мешая мсье погрузиться в какую-то растрепанную рукопись. Она явно нервничала, всматриваясь в очертания Острова, обозначившегося на темном горизщонте гирляндами парковых фонарей. Потом стал различим отсвещенный прожекторами причал и большой дом в вышине с опоясывающей верхний этаж террасой.
Когда мотор заглох и гости очутились на бетонном молу, тишина казалась особенно звонкой, то ли от трелей цикад в темных кустах, то ли от запахов цветения, нежных и сладких, какие бывают только на юге. Женщина с довольствием вдохнула ночной оздух и насторожилась – вместе с тишиной, темнотой и благоханием откуда-то сверху (или это лишь показалось?) донеслись знакомые звуки…
– Это, кажется "Сказки венского леса", – сказала она на хорошем французском своему хмурому спутнику.
– Да, мадам, – ответил он по-русски с сильным американским акцентом. – Это наш Большой вальс.
– Прошу вас, господа, лифт ждет, – окликул прибывших слуга, и Бенджамен Уилис, взяв под руку Евгению, шагнув в освещенный квадрат.
P.S. Первым, кого увидела Евгения в доме на Острове, была молодая женщина, держащая в руках двухлетнего смуглеького малыша. Ошеломленная иллюзией вернувшегося пршлого, она застыла, как тогда в коридоре полуподвала от голоса Ланки. – «Эй, кто там! Дверь закройте, ребенка простудите!» – рявкнула Светлана, но увидев подругу, с гордой улыбкой сообщила, – «Это мой Макс».
Элегантная молодая женщина в устланном коврами холле улыбнулась гостье светланкиным лицом и любезно представилась: "Антония. А это мой Макс".
