Текст книги "Большой вальс"

Автор книги: Людмила Бояджиева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Последняя фраза Алисы заставила Тони насторожиться. Молнией мелькнула догадка, поражающая абсурдностью дурной шутки.

– Мама, три дня назад, перед тем, как приехать сюда, я побывала у доктора Динстлера. Он признался о всех своих авантюрах, ничтожество… Я ненавижу его… – она спешила рассказать о признаниях Йохима, пытаясь опровергнуть страшное предположение.

– Он сказал тебе все?!

– Да-а… – неуверенно протянула Тони.

– А вот это? – Алиса достала старую библию на славянском языке и раскрыв страницу с посвящением, протянула дочери. "Йохим-Готтлиб Динстлер. Тебе. Апрель 1973 года."

– Что это значит? В 1973 мне было три года. Чья эта книга?

– Эту библию подарила моя бабушка доктору Динстлеру после того, как он спас меня от уродства. А весной 1973 года Йохим Динстлер отдал мне свою дочь. Дочь, которую он безумно любил.

– Мама, мамочка, так нельзя! – взмолилась Тони. – Я предполагала какой-то авантюрный сюжет, а открыла целую шекспировскую трагедию. За полчаса разрушилась вся моя сказочно счастливая семья.

– Давай уж закончим все сразу, Тони… Сядь – ведь самое невероятное в моем рассказе ещё впереди…

Они проговорили до утра, встречая рассвет с ощущением тяжкого сна, гнетущего фантастическими образами, от которых хотелось избавиться.

– Знаешь, мама, может быть, сделаем вид, что никакого разговора не было? Пусть все останется как было. А если и замечу, что превращаюсь в мадам Ванду, то как-нибудь переживу это. Или снова обращусь к Пигмалиону… Видишь ли, я, наверно, так никогда уже не смогу почувствовать этих чужих людей своими родными… Мне очень жаль их, но любить… Я устала, мама, еле ворочаю языком… Много, слишком много событий для одного дня.

– Иди, отдохни, детка. Утром мы поедем к Остину. Ты только скажешь ему то, что сегодня сказала мне. И я верю – он сразу почувствует себя лучше. Потерять тебя сейчас он бы не смог. Не вынес. – Под глазами Алисы лежали глубокие тени, а на самом донышке зрачков притаилась тревога. Она обняла Тони и прошептала: – Все-таки мы с тобой очень сильные, дочка, пережили такое землетрясение… Попробуй поспать. Завтра нам предстоит ещё одно дело. Мы обязательно навестим Йохима. Боже, ведь он всегда тайно мечтал об этом дне, надеялся, ждал и молчал!

– Что же я скажу ему, мама?

– Просто то, что поняла. И ни в чем не винишь. Он так хотел сделать свою дочь прекрасной… И ты – чудо, Тони.

Антония вспомнила горящие восхищением глаза Бейлима и его, похожие на молитву, арабские заклинания: "Ты чудо из чудес, Тони".

– Я благодарна Йохиму за все. Что бы там ни произошло со мой после, сказала она и впервые за всю эту ночь увидела, как на лице Алисы промелькнула радость…

…"Мадемуазель Антония, господин Шнайдер настойчиво проси разбудить вас", – у постели Тони стояла горничная, протягивая телефонную трубку. Часы показывали 10.30. Тони сразу вспомнила минувшую ночь и голова закружилась от неразберихи беспокойных мыслей.

– Антония, голубка! Приятного утра тебе, Карменсита, и маленький подарок. – Шнайдер был явно пьян. – Я уже успел отметить это событие, грех было не напиться. Детка, детка! Не вешай трубку и держись за потолок: твой верный пес сделал то, что хотела сделать ты!

– Прекрати паясничать, Артур, у меня слишком много проблем без тебя. Спасением алкоголиков я сегодня не занимаюсь, прости.

– Тони, девочка! Наконец мне удалось избавить тебя от беды, милая…

– Что? Что случилось?

Вместо ответа Артур напел похоронный марш и голосом радиодиктора сообщил: "Читайте прессу!". Тони повесила трубку. Вникать в смысл пьяного бормотания Шнайдера ей не хотелось. Вернее, было вовсе не до него. Предстояла встреча с отцом, вернее теми двумя, которых она должна была теперь называть "папа"!

У Остина, лежащего с капельницей в отдельной палате частной клиники было странное выражение лица, когда в дверях появились две золотистые головы.

– Как же я ждал вас, девочки! – он устало опустил веки, из сомкнутых губ вырвался стон.

Милый, милый Остин! Только сейчас, на белой подушке, под прицелом больничных приборов, в безжалостном свете боли и слабости, обнаружила себя и восторжествовала победу беспощадная старость. Семьдесят три, второй инфаркт, а сколько ещё – огнестрельных, колотых, резаных и, куда страшнее, – душевных ран!. Сколько погребенных секретов, мучительных тайн, тяжелых потерь…

Алиса присела рядом, положив ладонь на лоб мужа и сразу ощутила холодную испарину немощи. "Дорогой мой Монте-Кристо, "миссионер справедливости", ты победил и на этот раз. Тони осталась нашей дочерью…" Остин открыл глаза, с мольбой и ожиданием вглядываясь в лицо стоящей в дверях Антонии.

– Папочка! – она бросилась к нему, присела у кровати и прижалась губами к колючей щеке, пахнущей как всегда, как полагалось с самого детства, лавандовой свежестью. – Я люблю тебя, папа! Вот, смотри! – Тони показала ему висящий на шее медальон. На этих фотографиях и мама, и ты улыбаетесь – такими вы нужны мне всегда!

– Я люблю тебя, детка! – Остин судорожно вздохнул и с хрипом выдохнул воздух. Глаза закрылись, пальцы стиснули край одеяла. – Алиса, пожалуйста, вон те капли…

– Может быть, позвать врача? – она протянула мужу лекарства и поднялась, но рука Остина остановила её. – Постой, Лизанька. Это должен сделать я… – Он перевел дыхание и скрипнув зубами, поднял к Алисе виноватые глаза. – Помнишь твой давний сон на площади Рыцаря в Сен Антуане, в ту февральскую ночь, когда я поймал тебя над пропастью?.. Он сбылся сегодня утром…

Алиса отпрянула, зажав рот ладонью, чтобы не закричать. Она никогда не забывала ужасное предсказание, уговаривая себя поверить в его лживость. Но не могла, как не смогла забыть ни одной детали, навсегда запечатлевшейся в памяти.

* * *

В веселой россыпи бестолково глазеющих желтых лютиков виднелись высокий лоб, локоть, кисть руки, дерижерски чуткая, длиннопалая, далеко высунувшаяся из шелкового манжета. А затем и все вольно раскинувшееся на зеленом ковре, тело, с ещё витающем над ним азартным ветром – спутником стремительного полета. Правая рука заломлена высоко за голову, салютуя кому-то незримому,зовущему,подбородок гордо вздернут, очерчивая на светлой ткани рукава барельеф носатого профиля, в уголке улыбающегося рта тонкая алая струйка, проворно сбегающая куда-то в весеннюю землю.

– Тони, – Остин взял её за руки и торжественно посмотрел в глаза, словно собирался произнести присягу. – Девочка, я очень хочу, чтобы ты никогда, слышишь, никогда ни в чем не винила своего отца. Йохим Динстлер великий Мастер и необыкновенный человек. С большой буквы… Царство ему небесное…

Согласно последней воле покойного, похороны состоялись на маленьком кладбище его родного города N. Он также пожелал, чтобы личные владения и усадьба "Каштаны" перешли к сыну, больницу для детей-уродов возглавил Вольфи Штеллерман, а все научные подразделения – Жан-Поль Дюваль.

Листок завещания, исписанный мелким почерком, перечислял коллег-врачей, должны перехватить эстафету в области лицевой хирургии, а также слуг, получавших вознаграждение. "Всех, кому причинил боль, прошу простить меня, даже если это не просто. Я не хотел. Й. – Г. Динстлер" приписал он в самом низу, а ещё оставил фотографию незнакомой девочки с надписью: "Антония Динстлер. 1971 год. Будь счастлива. Отец". "И чего это хозяину вздумалось вспомнить покойную малышку, так и не вернувшуюся тогда из какого-то санатория?" – подумал старик Гуго, приплюсовав этот безответный вопрос к уже имеющемуся неразрешимому списку, отдавая карточку мадам Алисе.

Липы и каштаны в аллеях кладбища стояли в полном цвету. Надгробия преподобного отца Франциска, Корнелии и Ванды Динстлер, свежевымытые и украшенные цветами, сияли парадным блеском рядом с вырытой в глинистой рыжеватой земле ямой. Провожать в последний путь профессора Динстлера пришли немногие. Вольфи Штеллерман позаботился о том, чтобы похороны были скромными – ни журналистов, ни толпы зевак. И, конечно же, никого из тех, кому было бы небезынтересно наблюдать за страданиям близких, вычисляя степень их приближенности к усопшему. Собственно, кроме сына, самой близкой родственницей покойного оказалась сестра Изабелла – пожилая настоятельница монастыря, прибывшая с тремя послушницами, певшими над гробом такими серебристо-светлыми, нежными голосами, что даже растрогали из любопытства забредшего сюда кладбищенского сторожа.

Причины смерти доктора вызвали недоумение. Оставленное завещание и предусмотрительная ликвидация экспериментальной лаборатории свидетельствовали о самоубийстве, в то время, как полиция, прибывшая на место происшествия, засвидетельствовала аварию, а последующее расследование установило неисправности в тормозной системе. Неисправности предумышленного характера, что можно было расценить как оружие самоубийства и как следствие вмешательства извне. Для церковных чинов города решающим стал голос матушки Стефании, присягнувшей в том, что её брат, если и помышлял о злодеянии, то после посещения возглавляемого ею монастыря раскаялся и вверил себя воле Божией.

Над гробом Йохима матушка Стефания сказала: "Я не знаю всей истины, она известна лишь Господу нашему. Мне довелось видеть Йохима последней. С легкой душой, не лукавя перед Отцом нашим, беру на себя решимость утверждать: он ушел из обители просветленным. Йохима в тот последний час окрыляли Смирение и Вера… А посему – покойся с миром, брат мой…

Никто не знал, какого мужества потребовал от Изабеллы этот поступок. Но она никогда не была трусихой в тех делах, которым покровительствовала её вера, вера в справедливость, божественную или людскую. И на этот раз душевное чутье не обмануло матушку Стефанию. Поэтому так звонко пели голоса послушниц, так радостно лег солнечный луч на свежий холмик и какая-то птичка с синей грудью, не страшась людей, покачивалась на ветке каштана, выводя нежно и тонко вопросительное "Жить? Жить?.."

Алиса, Тони и Дюваль держались вместе. "Здорово же надул ты нас всех, Ехи. Мы думали – ты парень крепкий. Но что-то, видать, сильно ударило, больно". – Пробормотал Дани, когда с торжественной церемонией было покончено. Тони сверкнула глазами под черной вуалью и вцепилась в локоть Жан-Поля. Всю вину самоубийства Динстлера она взяла на себя и была уверена, что никогда не сможет смириться с ней. Этот чужой человек, жестоко обиженный ею,, навсегда ушедший в какое-то иное, умиротворенно-кладбищенское бытие, стал вдруг невероятно интересен и дорог ей. Казалось, не пожалела бы и половины жизни, только бы посидеть вдвоем и сказать что-то мучительно-важное, гнетущее душу запоздалым раскаянием. "Поздно", – разве можно смириться с твоей холодной необратимостью?!

А ведь были же совсем рядом! Сколько раз Тони небрежно принимала его заботу, его неизменное участие, не согрев даже словом благодарности. "Боже, ведь мой сын, мой заброшенный Готтл – его внук. Единственный внук, которого Пигмалион не смел даже приласкать!" – думала Тони. "Каким это чудом – от безразличия или подсказки матушки Стефании я выбрала это имя единственный, неосознанный дар Динстлеру. И как же похож мальчик на меня настоящую – на ту фотографию девчушки, которой когда-то была я". Она смотрела на могильные камни, пытаясь понять, что под ними погребены бабушка, дед, мать, которых она никогда не знала, а рядом отец, убитый ею. Душа разрывалась от боли, хотелось выть по-собачьи, разбрасывать землю на свежем холмике, умолять простить…

– Тони, Антония! – встряхнул её Жан-Поль. – Пора, дорогая, се уже ушли.

Он смотрел на профиль девушки в тумане черного газа, проваливаясь в бездну обманчивого сходства. Тори-Тони, – эхо великой любви Пигмалиона, единая, вечная любовь Дюваля…

Кристофер, прибывший на похороны отца, выглядел растерянно. Он совершенно не знал, как следует себя вести в подобных случаях и держался поближе к Мэри.

Ритуал погребения завершился к полудню. Только что столь многолюдное место опустело. Тихо шелестели над покрытой венками могилой ветви деревьев. Ветерок перебирал траурные ленты, в букетах лилий сновали полосатые шмели. Печальные фигуры скрылись в аллее и лишь тогда из-за кустов вышла старушка, прихрамывающая на подагрических ногах. Маленькая, круглолицая, в светлой панаме, прикрывающей седые кудельки. Присев на каменную скамеечку, она тупо смотрела на четыре могилы сквозь толстые линзы очков. Букетик мелких желтых роз лежал на коленях, перебираемый беспомощными пальцами.

Лиз Вилсон, в девичестве Динстлер, прибыла из Америки, продав свое имущество в Миннесоте. Лизхен вернулась на родную землю, чтобы вновь зажечь свет в опустевшем доме. Только поздно. Ох, поздно. Девушка-гимназистка с косой и георгином в руке, согрешившая с немецким солдатиком, пухлая миссис Вилсон, кормящая чаек с борта теплохода, подагрическая старушка, по случайному совпадению проводившая в путь своего незнакомого сына, Элизабет Динстлер прожила свою жизнь впустую.

Суетилась, что-то делала, кого-то любила, немного врала, капельку завидовала, пекла, жарила, убирала дом, заботилась о Гарри, сидела с ним по вечерам у телевизора, перекидываясь в карты или поглаживая дремлющего пекинеса… И все? Ну, конечно, путешествовала, выиграла в лотерею микроволновую печь, ходила на проповеди евангелиста, разводила в садике ирисы… Пустяки… все – прах… Глаза стареющей женщины слезились, но не было в них ни обиды, ни грусти. Лизхен присмотрела рядом с могилкой преподобного Франциска – своего непримиримого отца, свободный уголок. "Вот и для меня место осталось", – подумала она с удовлетворением и поднялась, не заметив, как упали с колен поникшие желтые розы.

…Уже почти у ворот кладбища Дани тихо подошел к Жан-Полю.

– Я бы хотел показать всем вам – Тони и мадам Алисе, с чего все началось. Вы должны увидеть это своими глазами Он просто-напросто попал в таинственное кольцо – в зеркальный коридор, уходящий в Вечность.

Они прошли в старую часть кладбища, остановившись у черного мраморного камня. С фарфорового овальчика смотрело в майский день смеющееся девичье лицо. "Юлия Шнайдер. 1941-1954. Попала под грузовик, катаясь на велосипеде".

– Мама! – прочтя надпись, Тони прижалась к Алисе. – Мне известно, кто она!

– Я готов дать подробное объяснение этому факту. – Из-за ствола липы появился Артур, исчезнувший куда-то ещё в начале погребения. Нетвердой походкой он подошел к надгробию и обнял его, поглаживая ладонями камень. Извольте видеть – моя сестра Юлия. Я убил её сорок лет назад…

– Не надо, Артур! Прекрати сейчас же, пойдем! Уведите его, пожалуйста! – обратилась Тони к Даниэлю.

– Постой, Антония! – Жан-Поль подошел к черному граниту. – Неужели вы не видите, что эта Юлия, мадам Алиса и ты – одно лицо?! Во всяком случае, эта связь была важна для Йохима. Она сделала его Пигмалионом, а вас родными. – Сдвинув брови, Жан-Поль с вызовом смотрел на растерянных женщин.

Об Артуре забыли.

– Я знал о клятве Ехи, когда нам было по пятнадцать лет, – сказал Даниэль. – Он был романтичным, книжным мальчиком, очарованным соседской девчушкой. Ехи вздыхал, наблюдая за ней из-за кустов, и не решаясь приблизиться, в то время как я уже вовсю крутил романы. Узнав о гибели девочки, мой друг поклялся посвятить свою жизнь её памяти. Не известно, как он предполагал осуществить это, но просто рвался в бой. Худенький, длиннорукий, ненавидящий свою угловатость, Йохим решил, что призван дать Красоте вечную жизнь… Не знаю, какие силы помогали ему: появилась изувеченная Алиса, потом Тони, потом Виктория… Я ни за что не поверил бы всему этому, если бы не видел собственными глазами! – Дани ладонью смахнул пыль с фотографии. – Да посмотрите же сами – эта девочка не умерла!

– Дани, успокойся. – Алиса присела на скамеечку. – Я знала обо сем давно, задолго до появления на свет Антонии и, конечно, до того, как в нашу жизнь вошла Тори… Помнишь то Рождество, когда я вернулась из клиники и доктор Динстлер впервые попал в наш дом? Да, да, тот самый дом в Лемарти, где сейчас живет Тони. Уже тогда я знала про Юлию и то, как Йохим "узнал" её во мне… Благодаря Йохиму моя жизнь наполнилась чудесами, которые я не всегда могла объяснить – они были рождены любовью… Увы, и Любовь способна порой причинять зло… Не разберешь, кто прав, кто виноват, а главное – кто устроил все это и зачем? Как произошло, например, что занесенная случаем из России девушка оказалась внучкой Остина, а Йохим – в забытьи, в бреду, во власти каких-то неведомых сил, чудом своего волшебного дара вновь воскресил в ней эту вот смеющуюся, давно ушедшую из мира девочку. Повторив меня и Тони…

– Послушайте, послушайте, умоляю! – Артур встал у надгробия, растопырив руки и заслоняя его своим телом. – Послушайте меня, это очень важно! Я никогда не догадывался, что за сила привязывала меня к Тони. Мне хотелось стать её другом, защитником… я… я не подозревал, что погубив Юлию, посвящу свою жизнь её наследнице – её живому продолжению… – Шнайдер упал на колени и прижался щекой к черному камню. По его лицу катились слезы, а шепот был еле слышен:

– Динстлер не убивал себя. Я уничтожил его, чтобы спасти Тони, я убил того, кто дал ей жизнь.

– Что ты сказал, Артур? – Тони опустилась рядом с ним. – Ты придумал это, ты пьян? Ты взвалил на себя гибель сестры, которая мчалась за тобой на велосипеде, а теперь винишь в том, что подозревал Динстлера в подлости?

– О нет, милая, нет. Я нанял человека, который сломал тормоза, пока Йохим Динстлер был у сестры. Эта монашка не ошиблась – он покинул её в просветлении. Вы понимаете – Пигмалион, приговоривший себя к гибели, оставивший завещание, – передумал! Он выбрал жизнь! А я убил его…

Никто не утешал Шнайдера и никто не заметил, как по аллее просеменила маленькая старушка. Она слышала все, но ничего не поняла, словно подсмотрела сцену из незнакомого спектакля. Только с невероятной ясностью стоял перед глазами давний июньский день с голосом Мирей Матье в репродукторе, французской Ривьерой за кормой, с криками чаек над пенными бурунами, плешивым Гарри и долговязым близоруким парнем, подхватившим упавший у неё свитер.

– Святая Мария! Богородица, помолись за нас, грешных. Да простятся грехи наши, аминь! – пробормотала она давно забытую словацкую молитву и трижды перекрестилась на глядящий с кладбищенских ворот лик Богоматери.

Глава 2
Сестры

Как всякий прирожденный злодей, инстинктивно стремящийся компенсировать свою аномальность, Альконе Кассио имел нежную причуду. Он не выращивал орхидей, не жертвовал деньги на лепрозории и был абсолютно равнодушен к серьезной музыке. Беспощадный Кассио по меньшей мере пару вечеров в неделю забавлялся куклами.

О небольшой комнате бункерного типа, располагавшейся на минус втором этаже высокогорной виллы знали немногие, подозревая о сокрытии в ней самых страшных тайн. Как бы был удивлен некий суперпронырливый Джеймс Бонд, обнаружив в подземном убежище Синей Бороды длинные стеллажи, уставленные безобидными пластилиновыми фигурками, и большой, наподобие бильярдного, стол, расчерченный цветными красками. как в игре "горячо – холодно" тона густели по мере приближения к центру – белой мишени с девятью концентрическими окружностями вокруг верного глазка.

Альконе не слишком изощрялся в изготовлении "актеров" для очередного спектакля, где важнее были сами правила ведения боя: никаких прямых ходов, открыто предъявленных вызовов, брошенных противнику перчаток. Никакого заметного вмешательства – лишь легкое манипулирование фигурками, изобретение такой композиции, в которой игроки неизбежно забивали бы гол в свои ворота. "Вариации самопожирания", изобретаемые Кассио, развлекали его, подобно кроссвордам на последних страницах семейных журналов.

Много лет назад юный Алькончито лепил фигурки из хлебного мякиша, двигая их по краю стола в то время, как семья чинно поглощала обед. Это приводило в бешенство его набожную мать, уверенную в том, что игры с хлебом являются прямым надругательством над телом Христовым. Повзрослевший Альконе перешел на пластилин, более безопасный с точки зрения богохульства и позволяющий разнообразить окраску, и стал прятать свои забавы от окружающих. В уединении было проще сосредоточиться, разыгрывая затяжные, иногда многомесячные партии. А кроме того Кассио просто-напросто стеснялся своего пристрастия, поскольку пластилиновые бои были единственным уязвимым местом хладнокровного игрока: именно здесь, в мире самых причудливых фантазий Кассио случались обидные проигрыши.

Узнав о самоубийстве Динстлера, Альконе спустился в бункер и взял с поля зеленую крупную фигурку, располагавшуюся в интенсивно красном секторе в центре сложной многофигурной композиции. Кассио повертел в руке странную статуэтку и поставил на край стола, погрузившись в мрачное созерцание. Увы, изящный план операции не сработал – где-то сорвался совсем маленький крючочек, разрушив хрупкий механизм. Антония, подготовленная Артуром, послушно сыграла свою роль, нанеся удары по самому больному месту отчаявшегося Пигмалиона, а визитер-Мефистофель окончательно загнал Динстлера в угол. И что же? Вместо того, чтобы принять из рук Кассио титул тайного "Властелина мира", разоблаченный профессор сумел улизнуть, испортив игру. "Слабак, сентиментальный выродок!" – презрительно пробормотал Кассио и сильным ударом кулака расплющил зеленую фигурку. Ничто не вызывало в нем такого отвращения, как кодекс обывательской нравственности, взывающей к совести и добродетели.

На пестром поле в растерянности стояли ненужные теперь игроки. Кассио обошел стол вокруг, как бильярдист с кием наизготовку, намечающий позицию для удара, и кисло наморщился – комбинация выстраивалась малопривлекательная. Правда, все ещё торчал у края мишени намозоливший глаза Браун. Передвинуть его в "яблочко" не составляло труда – не требовалось ни фантазии, ни мастерства – всего один опытный и не слишком дорогой килер. Кассио хотел было очистить стол, смахнув ненужных игроков в корзину и заняться чем-нибудь более интересным – благо события на мировой арене не оставляли время для скуки. Какие перспективы творческому уму открывали, к примеру, одни лишь гражданские войны, вспыхивающие на территории бывшего СССР! Но что-то привлекало внимание блеклых выпуклых глаз – черный угловатый кусок пластилина, плотно прильнувший к белому полю мишени. Помнится, Кассио вылепил этого "игрока" совсем просто – размял в пятерне кусок смолянистой массы и с силой сжал кулак, словно выдавливал из него соки. Потом кинул получившийся ребристый шматок на стол. Он крепко встал "на ноги", прилипнув к белому полю, и с тех пор оставался там, недосягаемый, надоевший, притянув к себе две почти идентичные оранжевые фигурки. Это сочетание угольного и оранжевого, полная схожесть двух пешек, равно приближенных к черной, намекали на возможность какого-то розыгрыша…

– Пусть постоят, – решил Альконе, прервав неинтересную игру и обратившись к сводкам.

Среди донесений, поступивших в этот день с разных концов планеты, было одно, заставившее губы Кассио растянуться в улыбке. "Дебил, – сказал он почти ласково. – Ты сразу не понравился мне, ублюдок. Полторы извилины и навозная куча добродетелей… Ну и влип же ты, милый! За непокорность и глупость дядюшка Кассио наказывает очень больно…"

По заключению полицейских экспертов автомобиль погибшего Динстлера имел испорченные тормоза. Людям Кассио не составило труда обнаружить человека, устроившего аварию по заданию некоего господина, по всем параметрам соответствовавшего "информ-портрету" Шнайдера, хранящемуся в картотеке. Кассио спустился в бункер и осторожно передвинул желто-синюю приплюснутую фигурку с периферии поля в центр на красный квадрат между двумя оранжевыми столбиками. – "Увы, любезный Шнайдер, вы не дали отдохнуть всей труппе. Да и самому придется пошустрить. Представление продолжается. А красный цвет – это, конечно, кровь!"

Затем Альконе достал маленький, в перламутровом окладе, перочинный ножичек, не без удовольствия вырезал на груди одной из одинаковых фигурок глубокий крест и поставил её на место – в красный, поближе к Шнайдеру: "Пожалуй, вам лучше не слишком удаляться от своего партнера, мадемуазель Виктория".

Виктория Меньшова благополучно прошла конкурс на должность консультанта по вопросам контактов с Восточной Европой в отделе социологических исследований фирмы SMR.

Мейсон Хартли как по волшебству уладил вопрос с её документами и через неделю после возвращения из Италии Виктория уже подала необходимые анкеты для вступительного интервью.

Собеседование прошло успешно – скромная, но уверенная в себе, девушка с отличным университетским дипломом понравилась представителю фирмы, возглавляющему подразделение социологической службы. Умная, серьезная, ни тени русского разгильдяйства или закомплексованности. Правда, судя по анкете, её бабка покинула Россию ещё накануне октябрьской революции, а девушка из чувства патриотизма оставила фамилию русских предков, не скрывая своей заинтересованности в перспективах работы в Восточном регионе. К тому же она была вполне хорошенькой, несмотря на крупные очки и старушечий стиль в прическе и одежде.

В соответствии с условиями контракта мисс Меньшова получила собственную квартиру, арендуемую фирмой для молодых сотрудников, которую и заняла с помощью двух милых дам – социологинь, добродушно принявших новенькую в свой небольшой коллектив.

Дни, проводимые Викторией в изучении тяжелых папок с анкетами о работе её отдела за предыдущий год, летели незаметно. Она мило болтала с новыми приятельницами во время ланча в кафе, рассказывая о придуманном доме и даже некоем, сконструированном из черт Жан-Поля, женихе, работающем в Принстонском университете. Но выходя после работы на шумную улицу чужого города, чувствовала себя опустошенной. Разъезжались со служебной стоянки цветные автомобили, унося к семьям её коллег. Воздушный поцелуй, посланный из-за опущенного стекла – и вот она уже одна, машинально шагает в знакомом направлении, погрузившись в невеселые думы.

Барьер взят, будущее устроено. Но этого ли хотела она? Мечты о возвращении на родину с каждым годом становились все менее реальны. Связь с матерью поддерживалась редкими письмами, передаваемыми по каналу Брауна. И что-то уходило из писем, как исчезает аромат увядающего цветка. Но иногда ныло сердце, ох как ныло, выуживая из памяти до сумасшествия яркие картинки прежней жизни – маму, отца, Максима, Катю… Каким же прочным казалось все это пятнадцатилетней Вике и как легко разрушилось, исчезнув за крутым поворотом. Жизнь выделывала сложнейшие кульбиты, возводя на пути Виктории препятствия и готовя невероятные сюрпризы. Она научилась быть стойкой, принимая потери и находки без жалобных девичьих истерик. Она изведала вкус победы и горечь поражений, не разучившись любить и помнить. Но счастья не было…

Виктория понуро шла по тихой зеленой улице к многоэтажному дому, где находилась её квартирка. Скромная по американским понятиям и роскошная – по российским. Многонаселенный дом (низкий сорт) с холлом, уставленным цветами в кадках и темнокожим любезным портье, не забывающим улыбнуться, вызывая лифт. При входе, коридорах и на лестницах, естественно, ковролин (дешевая синтетика), регулярно вычищаемый уборщицей мощным агрегатом (шум и сплошная аллергия от порошка). Гостиная, она же столовая, соединена с кухней. А в кухне обязательный набор: посудомоечная машина, микроволновая печь, холодильник и комбайн, умеющий готовить почти без вмешательства хозяйки (стандартный минимум комфорта). Спальня крошечная, пестренькая с широкой жесткой кроватью, стеллажами для книг и хозяйственной кладовкой для одежды и вещей. Естественно, два туалета. Один при входе, с маленькой раковиной для гостей. Другой – прямо из спальни с душевой кабиной и биде. В общем студенческая квартирка – на годик, не больше. Но Виктория думала о своем доме с теплом. Это был её первый собственный угол, где можно было закрыться от всего мира, расставить по столам и окнам свои любимые цветы и, главное, водрузить у кровати карандашный портрет Жан-Поля, сделанный ею в каком-то наитии.

Воспоминания об итальянском путешествии были постоянной темой углубленных самокопаний. И чем больше размышляла Виктория, тем сильнее винила себя за допущенные ошибки, казавшиеся непоправимыми. Все, решительно все сделала она не так, приложила максимум усилий, чтобы потерять его навсегда. Ведь знала же, что любовь этого парня не приемлет лжи, но не смела сказать правду, не сумела довериться, унизив его и себя. Жан-Поль провел ночь с обожествляемой Антонией, а, утром оказалось, что он держал в объятиях оборотня… Вика не могла забыть выражение брезгливого ужаса с которым выслушивал он её невнятные запоздалые признания…"Ну почему же, почему я рассказала ему все после? Боялась, что любимый отвергнет, что никогда не узнаю, каков вкус его губ?" – Который раз Виктория задавала себе эти вопросы, не замечая, что бормочет вслух.

– Мисс что-то сказала? Простите, я не расслышал, – любезно улыбался ей портье Джордж, открывая парадную дверь. – Я увидел вас через стекло и решил встретить. Дело в том, что мне передали для мисс Меньшовой письмо. Просили передать лично.

– Мне? – Виктория удивленно подняла брови – она никому ещё не успела сообщить свой новый адрес. Но на конверте было написано её имя.

– Благодарю. – Она поспешно спрятала письмо в сумочку, догадавшись, что это срочное известие от Мейсона, скорее всего, весьма неприятного свойства.

Захлопнув за собой квартирную дверь Виктория с упавшим сердцем вскрыла конверт. На сложенном вдвое листке обычной тетрадной бумаги, широко распахнулись лиловые строчки.

"Ну вспомни, вспомни: это было

Лишь ты да я.

Как из брандсбойта колотила

В стекло вода.

Как-будто не было, ей, льющей

Важнее дел,

Чем охранять покой двух льнущих

Друг к другу тел.

И помню я со странной силой,

Вот как сейчас:

Меня влечет сквозь сумрак лживый

Свет милых глаз.

И словно воздух, что напоследок

Вздохнуть дано

Вбираю я всей зябкой кожей твое тепло.

Описан в Высшем протоколе

Сей чудный факт.

Тебя любил и ты любила

Да будет так!

Жан-Поль. Тебе.

17 марта и всегда.

Виктория читала снова и снова, не решалась понять, что означали эти стихи. От растерянности и волнения ей захотелось плакать – бурными, некрасивыми, отнюдь не алмазными слезами. Нос набряк и глаза переполнились горячей влагой, готовой хлынуть ручьями. Когда зазвонил телефон, она долго в недоумении смотрела на него, прежде чем поднять трубку.

– Тори? Это Жан-Поль. Я здесь, внизу. Ты меня пустишь? Тогда скажи это своему стражу.

Так вот оно какое – счастье! Вместе ужинать, завтракать, чинить душ, потом плескаться под чуть теплой, перемежаемой кипятком водой, вместе засыпать и просыпаться, вместе дышать и понимать друг-друга так, что не ясно – ты ли сам так великолепно красноречив, чуток и тонок, или же просто читаешь мысли другого. А другой – это и есть ты, – лучшая часть тебя, расцветшая роскошная сердцевина души… Как же кстати пришелся этот утомительно-ненужный до сих пор уик-энд. Как много они успели узнать друг о друге и как многое решить!