Текст книги "Большой вальс"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)
Последнее время Жан-Поль стал бояться этого момента, пытаясь представить, как необходимо себя вести с женщиной. Теоретически, конечно же, все было предельно ясно даже на уровне "высшего пилотажа" специальных порнушек. А вот на практике… – Ведь с ним будет Антония… Но все произошло само собой, на цветастом ковре Сандры, пахнущем её волосами, её телом, её чудесной, пушистой как кожура персика, кожей.
– Фу, глупости! Какая дребедень… – с отвращением сказл Жан-Поль, когда страсти утихли. Сандра, блаженно прильнувшая к его плечу, в едоумении привстала. А Жан-Поль захохотал, целуя в переливах смешливых заходов её грудь и живот. – Глупости я писал об этом. Лепет школьника, возомнившего себя професором… Больше не буду, не буду. Так не буду.
Он прижал к полу девушку, любуясь её новым лицом.
– Оказывается, после этого у женщины совсем другое лицо. И другое тело, другой запах и голос… Ну, скажи что-нибудь!
– Ты просто великолепен, мой малыш, – просипела басом Сандра и они захохотали, сжимая друг-друга в объятиях, катаясь по полу и сшибая в углы застеснявшуюся мебель…
А потом коллеги долго были вместе, совмещая тесное профессиональное товарищество с увлеченными сексуальными разминками. Пару месяцев Жан-Поль не писал на Остров. А когда возобновил свое занятие, то все больше вспоминал про подопытных крыс и научные неурядицы. Не раз ему приходила в голову мысль, что жизнь, собственно, уже сложилась. Сюжет перевалил кульминацию и движется к счастливой развязке. Сандра рядом – это здорово! Но как жить без Антонии, с ощущением невосполнимой потери, неиспользованного, может быть самого главного шанса?..
Жан-Поль собрал свои поэтические опусы в толстую папку, перевязал её и заклеил поверху липкой лентой, словно боялся, что слова расползутся, как тараканы, или выпорхнут, как бабочки… Но настал такой день, когда он сам выпустил их на волю, нетерпеливо разорвав картон и погрузившись в перечитывание. На лестнице, ведущей из подвала препараторской в лабораторию, Жан-Поль натолкнулся на обнимающуюся пару: Мейсон Хартли, прижав к стене Сандру, целовал её обнаженную распахнувшейся блузкой грудь.
Вот здесь бы и надорваться нежной поэтической душе, уйти в печаль, может быть, задуматься о самоубийстве. Но Жан-Поль вздохнул с облегчением. Вначале, конечно, обиделся, затем с пониманием принял объяснения Сандры, толковавшей о современных зглядах на половое партнерство, а потом воспарил, вернув себе утраченую империю, в которой царила Антония.
Он снова увлекся стихами, горящими более плотским и жарким пламенем. "Любить тебя и не любить – мед "да" и "нет" вбреду метаться. И быть как-будто и не быть, и в том себе не признаваться. И потихоньку умирать. Таков мой путь к твоим наукам. Но крест – не крест, а благодать, когда любовно предан мукам!"
…Глядя в спящее лицо, он шепотом читал свои новые, крамольные стихи, словно принося последний, прощальный дар. "Вероятно, мы скоро простимся, Тони. Расстанемся навсегда. Я стану жить по-другому, стану свободней, сильнее. Возможно, даже постараюсь стать счастливым… Но все мои победы – маленькие, большие, настоящее и будущее принадлежит тебе. Да будет радостен путь твой, Тони…" Жан-Поль поправил куртку на плечах девушки, подкинул дрова и плотно закрыл дверцу печки. Машинально взглянув на слепой циферблат ходиков, он вышел из комнаты, стараясь не скрипеть половицами…
Проснувшись, Виктория увидела незнакомую комнату с закрытыми ставнями, сквозь щели в которых пробивался свет пасмурного дня. Она лежала на узком, провалившемся диване, пахнущем пылью и плесенью, укрытая курткой, в соседстве с покрытой облупившейся известью, источающей тепло печью. А на стене деловито сновал маятник старых часов, изображающих кукушкин дом, но без стрелок на потрескавшемся циферблате.
Мгновенно вспомнив все случившееся, Виктория в ужасе села: сон, показавший ей майский день на Острове и прогулку на Шерри в волнующей компании Жан-Поля, оказался ложью, а жуткий бред с убийцами, взрывами удручающей реальностью. "Что же делать? Что-же все-таки делать?" – Виктория попыталась собраться с мыслями и придумать хоть какой-то выход. Очевидно одно – необходимо добраться до телефона, отправить SOS деду. Но как? Угнанный автомобиль и неведомые, отнюдь не сентиментальные враги не позволяли забыть об опасности, заставляя прятаться и от убийц и от представителей закона.
Какими же судьбами оказался рядом с ней в этой жуткой истории Жан-Поль? Как рассказать ему правду, не навредив Антонии, не запутать чужие секреты, связанные в один клубок незримой нитью?
Жар после аспирина спал, Виктория чувствовала себя лучше, но вместе с ясностью мыслей пришло и беспокойство. Этот заброшенный дом, полные неведения, отсутствие Жан-Поля… Время шло и становилось очевидно, что он не просто бродит по саду… Живо вообразив страшную картину, Виктория сжала на груди руки, с мольбой глядя в тот угол комнаты, где по православной традиции полагалось находиться иконе. "Только бы он вернулся, только бы остался жив!" – шептала она, обращаясь к старательным ходикам.
А в это время в придорожном магазине у ближайшего поселка бойкий молодой человек с плохим итальянским закупал продукты для интимного пикника. Это сразу понял продавец, посоветовавший юноше взять бутылку "кьянти" и все необходимое для приготовления глинтвейна.
– Сегодня будет сильный дождь! – он говорил громко, усиленно жестикулируя. – Италия – горячая страна, когда двое вместе! – Старик подмигнул, выразительно сжав ладони.
Жан-Поль поблагодарил по-итальянски и живо пришпорил свой автомобиль, номера которого предусмотрительно замазал грязью.
Он был очень доволен собой, совершив за этот день целый каскад немыслимых поступков: угнал автомобиль, нашел пристанище, затопил печь, а потом, не думая об опасности, посетил пустую лавчонку, накупив разной снеди для спящей Антонии. Дождь все усиливался и странно было думать, что они вместе всего двенадцать часов – так много всего произошло. Кто-то, должно быть, успел лишь вздремнуть и прочитать газету – а у них с Тони целая общая история, какую они никогда не смогут забыть! Хлопнув себя по лбу за несообразительность, Жан-Поль включил радио, пытаясь поймать какие-нибудь сообщения об утреннем взрыве на шоссе.
– Вот, пожалуй, все наши новости на этот час, – завершил рассказ знакомый голос комментатора "парижской" волны. – Да, несколько штрихов к светской хронике. Нам удалось узнать, что Феликс Картье не встретил свою невесту после удачного выступления в Венеции. Не объявив причины, он срочно умчался на Аляску, в то время как Антония Браун вернулась в свой парижский дом в сопровождении Артура Шнайдера. "Без комментариев", с этой фразой менеджер выпроводил за дверь нашего корреспондента.
Жан-Поль несколько секунд оторопело смотрел на щиток радио, даже не заметив, что автомобиль остановился и мотор заглох. Он лихорадочно шарил в эфире, переключая диапазоны, но ничего интересного оттуда не выудил, оставшись в полном недоумении. "Бред! Ложь!.. Но что бы все это могло значить – исчезновение Шнайдера из отеля в Венеции, погоня, страхи Антонии и теперь эта журналистская "утка"?.. В какую переделку попала Тони?"
Вернувшись в дом с решением немедля прояснить ситуацию, Жан-Поль тут же бросился к Антонии.
– Слава Богу! Еще полчаса – и я просто сошла бы с ума от страха! Зачем ты оставил меня тут, бросил… – девушка вцепилась в его промокший от дождя свитер, захлебываясь слезами. Она казалась такой маленькой и беззащитной, что сострадание вмиг утопило в теплой волне невнятный гнев.
– Успокойся, я привез нам еду – ведь уже давно время беда! Тебе же надо подкрепиться, – он погладил её по голове, не решаясь оторвать от себя. В конце концов – Феликс сбежал на Аляску. Уж это то, что наверное, правда. Лишь бы не разлучаться. И пусть она всегда стоит так, прильнув к нему беспомощная, испуганная девочка, пусть льет этот бесконечный дождь и стучат слепые ходики.
– Ты выглядишь получше. Слава Богу, хоть за врачом бегать не придется, – сказал Жан-Поль Виктории, помогавшей разложить на столе принесенные продукты.
– Я выспалась и чувствую себя значительно лучше… А это что, вино? – вытащила она из пакета бутылку "Кьянти".
– Обязательно и непременно все простуженные итальянские девочки пьют целебный глинтвейн, мне удалось получить консультацию профессионала. Смотри – тут ещё и апельсины для него, немного корицы, сухарики с перцем, ром и сыр.
– Ты невероятно практичный и находчивый парень – опытный угонщик, утонченный кулинар и целитель. Здорово заполучить в переделке такого друга. Вот только есть мне пока не хочется…
– А я с удовольствием перекушу и послушаю твою версию случившегося. Чтобы не заставлять тебя изобретать лишнего, сообщаю: я только что слышал по радио, что Артур вместе с Антонией вернулись в парижский дом. А Феликс Картье уехал прогуляться на Аляску. Видимо, готовит цикл картин из жизни тюленей. – Жан-Поль делал вид, что увлечен едой. Краем глаза он отметил, какое впечатление произвели на девушку его слова. Она схватилась за виски так, словно собиралась упасть в обморок.
– Мне лучше прилечь. У мня давно уже, после той травмы, так не кружилась голоса. И не шумела. Словно за окнами – паровоз.
– За окнами затопленная дождем итальянская провинция, округ Вероны города шекспировских влюбленных. А рядом со мной человек, лживо называющий меня другом, – грустно подвел итоги Жан-Поль.
– Нет-нет, только не это. Ты не просто друг, – ты мой единственный друг. А еще – спаситель, защитник… и… я бы отдала полжизни, чтобы все вышло по-другому.
– Не надо, Тони. Друг предпочел бы знать правду. Или хотя бы то, что мы будем делать дальше и как должен вести себя я, если сюда нагрянет полиция или твои страшные мафиози.
– А ты уверен, что правда не заставит тебя бежать отсюда, проклиная мое имя? – потемневшие глаза Антонии отражали отблески пламени. В красноватых отсветах распущенные волосы казались огненными. Она выпрямилась, гордо вскинув голову и стала похожа на пифию, пророчествующую о страшных бедствиях. Или на египетскую богиню страсти Изиду. Сердце Жан-Поля оборвалось.
"Что я делаю? Что за бес толкает меня превратить чудесную, вымоленную встречу в судебное разбирательство, – подумал он. – Да имею ли я право на это дознание? Эх, Дюваль, не этого ты ждал, отправляясь в Венецию…"
Виктория забилась в угол дивана и жалобно прошептала:
– Я не имею права. Я просто не имею права…
Жан-Поль широким жестом пододвинул к дивану стол с разложенной снедью и разлил в граненые зеленые стаканы разогретое в печи вино. Запахло апельсинами и корицей, навевая мысли о празднике. Он сел рядом и протянул Виктории стакан:
– Ты права, девочка. Сейчас ничего не имеет значения, кроме этого хрусталя в нашем фамильном замке и торжественной трапезы, приготовленной расторопными слугами.
– Прокурор меняет мантию, становясь факиром. Что это там за сундук у нас в углу, а этот черный ящик? Ты ещё не поняла? А я сразу смекнул – патефон! Знаешь, это такое устройство для прослушивания музыки, которое заводится ручной пружиной.
– Ну что ты мне объясняешь – я же не с Луны свалилась. Этот граммофон несколько проржавел, но не утратил сходства с музейным образцами… Да посмотри, здесь целый ящик пластинок – толстые и тяжелые, – она пыталась прочесть вытесненные золотом на глянцевом черном круге название. "Дина Дурби исполняет аш любимые песни из кинофильмов". – Вот здорово! Жалко, если ящик не заведется… Здесь ещё и Франческа Галь, и Марлен Дитрих!
Патефон завелся. Жан-Полю удалось извлечь из него долгое шуршание, в котором вдруг прорвались звуки оркестра, а вслед за оркестром знакомый женский голос, поющий по-русски с заметным акцентом: "Отчего, да почему на глазах слезинки, это вовсе не слеза, а любви морщинки…"
Виктория перевела, зная, что это запросто могла бы делать и Антония. И пояснила:
– Очень трогательный старый русский любовный романс. Двое любят друг друга, но должны расстаться… – она опустила голову.
Жан-Поль взял её за руки и сказал:
– Это не про нас.
– Конечно, – вздохнула она. – Мы расстанемся, не успев… Ах, ладно, давай веселиться! За окном дождь, грязь, мрак, подкрадывающиеся с бомбами душегубы… Рядом с тобой сомнительная особа – то ли шпионка, то ли авантюристка, обобравшая галерею Флио Скартини во время банкета… Что, не веришь? – она с вызовом посмотрена на жан-Поля и засмеялась от удовольствия – растрепанный, в мокром свитере, с какой-то новой решимостью в глазах он выглядел просто потрясающе!
– Верно. Я обожаю авантюристок. Но не бескорыстно – тридцать процентов мои. Ведь у него там, кажется, и Рафаэль, и Веласкс?
– И ещё хватило бы на целый национальный музей. Обидно, самые ценные хосты не поместились в моем белье.
– Не надо надувать пайщика, душка! Когда я нашел грабительницу у подъезда отеля, белья на ней вообще не было. Как и полотен Веласкеса. Даже очень миниатюрных.
– Увы, такова участь самонадеянных дилетанток – их обчищают до нитки. Поздно, Жан-Поль, ты опоздал и даже не в состоянии предложить мне совершить прогулку по галерее Лафайет с целью приобретения гардероба. Если честно, я сильно вспотела от аспирина, зато температура спала.
– Ах так. А это? – распахнув старый сундук, Жан-Поль извлек из него нечто меховое, пахнувшее старой овчиной и плесенью. – Чем не соболиное манто?
– Прекрати! Сейчас вылетят тучи столетней моли! Я не надену этого, даже если там стоит клеймо королевского меховщика.
– Уж нет! Я теперь обязательно докопаюсь до клада. Обожаю блошиные рынки! – Жан-Поль, став на колени возле ларя, перебирал содержимое и, наконец, удовлетворенно поднялся, вытаскивая на свет кипу пожелтевшего кружева.
Виктория с любопытством потянула ткань и вскоре они рассматривали настоящую музейную реликвию – свадебный туалет крестьянки неизвестной провинции неведомого года. Лишь остатки увядшего букетика флордоранжа, приколотого к лифу, могли бы сообщить подробности того, давно отгремевшего праздника.
– Чудесно, правда? – Виктория расправляла оборки, отороченные широким кружевом ручной работы. – Наверно, эта девушка просидела всю зиму, вывязывая такую красоту и мечтая о майском или сентябрьском дне…
– Скорее всего, сентябрьском. В деревнях свадьбы празднуют после уборки урожая… Как ты думаешь, они жили счастливо, эти двое?
– Конечно. В рамочках, что украшали эти стены, были фотографии внуков и правнуков, которые, наверняка, давно перебрались в город, получили образование…
– И тоже поженились, – добавил Жан-Поль, которому совершенно не хотелось грустить. Напротив, его охватила странная жалость – вот так, за одну ночь, хотелось проиграть, прожить вместе с Антонией сотни сюжетов. Обязательно любовных и счастливых – сельских, городских, старинных, современных – любых, но только с ней и с неизбежным хэппи эндом – долгим пиршеством на брачной постели.
– Я уверен, это платье сшито по тоим меркам. Просто в небесном ателье спутали адрес и век. Проверь – все равно мне больше нечего тебе предложить пока подсохнут свитер и брюки.
Виктория взяла платье и направилась к шкафу.
– Отвернись. Я не могу упускать возможность побыть невестой. Похоже, это единственный шанс в моей жизни. – Она переоделась за открытой дверцей и пятясь вышла к Жан-Полю. – Не пойму, как там застегивается на спине? Какая-то древняя система.
– Вот для этого держали горничных и покладистых мужей. Здесь шнурки!
С дрожью в пальцах Жан-Поль стал протягивать в петли кончики тесемок. Но перед глазами была только выгнутая спина с уходящими вниз бугорками позвонков. Нежная вереница холмиков, которым невыносимо хотелось прикоснуться. Борясь с искушением, Жан-Поль стянул тесемки и они с треском оборвались, оставляя теперь уже ничем не защищенную от его губ спину Антонии.
Она быстро повернулась и в ужасе отпрянула: "Нет!"
Так вот чего всегда боялся он, мечтая об этом мгновении – ее отказа, пронизанного холодком отвращения. Трезвея и приходя в себя, он отступил, словно рухнул в глубокую яму отчаяния. Он ненавидел себя – свое разгулявшееся гусарство, воровскую прыть… Распахнув дверцу печи, Жан-Поль подбросил дров и приблизил лицо к занявшемуся пламени – до обжигающей боли, до искристого треска в выбившейся пряди. Исчезнуть в огне, рассыпаться на атомы в этой жаркой неистовой пряске… Всего лишь утром они могли сгореть вместе в гигантском костре пылающего автомобиля. Но огонь, страшный, как разбушевавшийся зверь, пощадил их и теперь поселился в печи, забился в клетку, согревая, вдохновляя своей бесстрашной яркостью… Закрыв глаза, стоя на коленях у распахнутой печи, Жан-Поль молился огню.
Он не шелохнулся, когда на его лоб легли прохладные ладони, потом соскользнули к затылку, развязав шнурок и отпустив на свободу волосы. В патефоне зашуршало, протяжно заныли сквозь пургу помутившихся звуков скрипки и голос Антонии прошептал: "Пригласи меня, пожалуйста, потанцевать. Я так давно не танцевала". Он открыл глаза, увидев её всю сразу: снизу от босых ступней под кружевным подолом до голых плечей над ниспадающей оборкой и виноватых жалобных глаз. Тогда он обнял её колени и, уткнувшись лбом в пахнущий пылью и плесенью холст, прошептал: "Я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Всегда – что бы ты ни делала со мной!"
Виктория опустилась на колени рядом, взяв его за руки и глядя странным, необъяснимым взглядом, в котором были и отчаяние, и мука, и решимость, и страх … и рвущаяся к Жан-Полю неистребимая преданность. Так они стояли на коленях перед торжествующим огнем, держась за руки, словно жених и невеста, а уходящий за границы сущего, выцветший и все же живой голос Дины Дурбин пел о слезах и страсти…
Сумасшедшая, дьявольская, божественная ночь! Мудрое столетнее платье само упало к ногам Виктории, завывал в трубе ветер и в стекла колотились потоки фантастического ливня, толкая друг к дргу юные, измученные разлукой тела. Они наконец-то нашли друг-друга, преодолев сотни испытаний, реальных и вымышленных преград, тех, что от века к веку выпадают влюбленным. Теперь, в эту ночь, они торжествовали за всех, кто жил и любил на этой земле, преодолевая разлученность, пытку непониманием, неведением, неверием.
– Мне страшно, я слишком счастлива. От этого, наверно, умирают… приподнявшись на локтях, Виктория рассматривала лицо своего возлюбленного, озаренного отсветами угасающего пламени. – Мы завтра простимся, но ты останешься навсегда единственным в моей жизни… – Она усмехнулась. Сомнительные клятвы для той, чья жизнь висит на волоске…
Жан-Поль с силой сгреб в охапку, прижав к себе.
– Кто тут хнычет под боком самого пылкого, самого преданного, самого сильного влюбленного в мире?! – Он встряхнул её и серьезно посмотрел в глаза. – Запомни, Тони, запомни на всю жизнь – а она будет очень долгой это я как генетик обещаю, – ты всегда будешь счастливой, потому что с этого дня и навсегда эту задачу беру на себя Я! Я – Жан-Поль Дюваль беру на свою ответственность, на свою честь и совесть счастье Антони Браун!
Виктория не бросилась ему на шею, но осторожно отстранилась, став чужой и далекой. Под недоумевающим взглядом Жан-Поля она молча натянула свитер и брюки, принесла из сеней стопку поленьев и положила на железный щиток у печи. Все это бесшумно и невесомо, как тень, ушедшая за грань реальности.
– Разожги, пожалуйста, сильный огонь и выслушай меня, не перебивая… А потом решай сам – про счастье и все остальное…
Виктория села на диван и уставившись в огонь, как загипнотизированная, начала свой рассказ. Он был настолько сбивчивым и фантастичным, что Жан-Поль не знал, принимать ли признания девушки всерьез или отнести их к болезненному бреду. Одно было ясно – она не лгала.
– Значит, та русская девушка в саду Динстлера, на Рождественском вечере у Браунов и ты – одно лицо? Вернее – один человек? – поправился Жан-Поль, жадно всматриваясь в свою собеседницу и не веря своим глазам. Нет, это невозможно…
– Увы, я не Тони. И все, что досталось мне от тебя – стихи и письма попало ко мне по ошибке… Но я не хотела присваивать их… Вернее, хотела… Вернее… Я очень люблю твои стихи, начиная с того первого, про бабочку, который я пыталась перевести на русский язык… А ты хотел порвать – там, у бассейна в "Каштанах"… Помнишь, панама на бритой голове?
– А на Рождество, значит, не тебя укачало на катере и не ты танцевала с Алисой вальс в венке и ситцевом сарафане?
– Я встречала тебя на причале, мокрая и жалкая, поспешив сообщить, что потеряла отца. Тогда я плохо ещё оценивала ситуацию… Да и теперь…
– Значит, я должен звать тебя Тори? – с сомнением спросил Жан-Поль, которого не покидало ощущение какого-то дьявольского розыгрыша.
– Зови меня, как хочешь. Это не важно, ведь совсем скоро мы расстанемся… И знаешь, если я все же выкарабкаюсь из этой истории… я постараюсь вернуть себе свое лицо, – с вызовом заявила Виктория. – Мне нечего стыдиться, нечего скрывать и мне надоело пользоваться чужим капиталом!
Виктории было нестерпимо больно видеть разочарованного, сникшего и даже обиженного Жан-Поля. Еще бы! Его провели, надули, подсунув вместо обожаемого полиника фальшивку… Вряд ли он даже стал бы оберегать её, знай ещё вчера всю правду… О, если бы она могла – то прямо сейчас сорвала бы как маску это ненавистное лицо! Она сама – Виктория – с е душой, чувствами, с её любовью, никому не нужна. Даже этому чуткому, необыкновенному парню! Все дело в упаковке, во внешнем блеске… А ведь Антония даже не удосужилась прочесть ни одного его письма, да и вряд ли вспоминала вообще о романтическом, робком Дювале…
– У меня к тебе единственная просьба, Жан-Поль, я не сомневаюсь, что ты её выполнишь: сохрани все услышанное здесь в тайне. Как бы ты к этому ни относился. Ведь это не мои секреты… А сейчас – ты должен ехать. Постарайся не слишком осложнять отношения с полицией и если сможешь, сообщи обо мне Брауну. Я не хочу подвергать тебя опасности своим присутствием и лучше подожду здесь… Честное слово, мне неизвестно, кто охотится за моей тайной, но, видишь, – это далеко не игра. Тебе пора.
– А кто-то недавно сказал, что читает меня другом… Это в России так поступают с друзьями? Нет уж, дорогая моя, кем бы ты себя не считала, хоть генералом спецслужб,обыкновенный французский парень не удерет с поля боя и не оставит в беде даму. Особенно, если она так очаровательна, а парень уже пять лет считает себя безнадежно в неё влюбленным.
– Та, кто тебе нужен, сейчас в Париже и никто не устраивает на неё облаву.
– Хорошо, я постараюсь разобраться в этой головоломке. А пока ты сядешь со мной в машину и не будешь задавать лишних вопросов. Договорились, подружка? – Жан-Поль подошел к Виктории и шепнул: "У тебя есть неоспоримое преимущество перед Антонией… Ни Уорни, ни Картье не имеют к тебе никакого отношения!"
– Зато у меня масса других поклонников, – нахмурилась Вика, сопротивляясь попытке Жан-Поля выпроводить её из комнаты:
– Я никогда не прощу себе, если из-за меня пострадаешь ты. Это было бы уже значительно хуже, чем присвоение чужих писем.
– Но лучше, чем оставить меня на всю жизнь с ощущением совершенной подлости… Быстрее, в машину. Если все так, как ты рассказала – нам лучше поскорее носить отсюда ноги…
Жан-Полю было над чем задуматься. В лабораторию биологических исследований, руководимую Мейсоном Хартли, как оказалось, он попал по протекции Динстлера. Толькуо убедившись в том, что юный Дюваль – достойный ученик, Хартли признался, что уступил просьбе давнишнего друга обратить внимание на способного студента. – "Если бы ты не оправдал моих ожиданий, поверь, никакие ходатайства не помогли бы. Мы расстались бы уже давно… Но я очень доволен тобой, мальчик, хотя и боюсь, что лет через пять ученик без зазрения совести обскачет учителя", – сказал знаменитый ученый, возглавляющий одно из самых перспективных подразделений в области генной инженерии.
Они работали над выделением гена старения у земляного червя задачей, сенсационной по своей сути. В случае удачи путь к продлению человеческой жизни мог оказаться совсем коротким. И сам Мейсон, и трое ребят его "команды" потеряли свет времени, проводя дни и ночи в лаборатории. Оставаясь вдвоем с Жан-Полем, Мейсон Хартли рассказывал ему удивительную притчу про некого одержимого совершенством профессора, заблудившегося на запутанной тропинке, принятой им за широкую стезю научного прогресса. Дюваль понял, что речь идет о Пигмалионе и неком, открытом им направлении, позволяющем изменять облик человека неоперативным путем.
Теперь, сопоставив услышанное от шефа с рассказом девушки, Жан-Поль наверняка понял одно – именно Хартли может помочь им в этой ситуации. Поэтому, не щадя старенького фиата, он гнал машину к Милану. То ли владелец угнанного автомобиля ещё не хватился потери и не заявил в полицию, то ли им просто везло, но ни посты дорожной службы, ни дежурный на автозаправке не заинтересовались их номером.
К вечеру беглецы были в Милане. Всю дорогу они предпочитали отмалчиваться, сосредоточившись каждый на своих мыслях. Виктория так ни разу и не задала вопроса относительно планов Жан-Поля. Она доверила ему свое будущее, ставшее вдруг совсем безразличным. Гадкое ощущение позорного поступка лишало её интереса к жизни и к ожидавшей участи.
Нет, не присвоение чужой внешности угнетало её – в этом она не чувствовала своей вины. Викторию мучал стыд за чтение любовных признаний, принадлежащих другой. Мало того, она ещё и вообразила, что может подменить Антонию в душе Дюваля! Она молчала, понурившись, и стараясь не смотреть на своего спутника, который упорно, с отрешенностью камикадзе гнал вперед украденный автомобиль.
В миланской гостиницы, где расположились участники симпозиума, Дювалю доложили, что синьор Хартли находится на торжественном банкете, даваемом международной ассоциацией биофизиков по случаю завершения рабочей программы.
– Может, зайдем в ресторан или какое-нибудь кафе, выпьем чего-нибудь горячего? – предложил Жан-Поль, отметив болезненный румянец Виктории. – Мне кажется, ты ещё не избавилась от своей простуды.
– Пойди один. У меня совершенно нет аппетита. Я подожду тебя в машине.
– Нет уж, второй раз я не оставлю тебя в машине одну.
– Думаешь, лучше, если мы взлетим на воздух вместе?
– Взрыв отменяется. Насколько я заметил – никто не приближался к этому автомобилю. А вот другие эксцессы не исключены. – Жан-Поль строго посмотрел на свою спутницу и сердце его сжалось: свернувшаяся на сидении как затравленный зверек, укутанная по уши в подаренный шарф, осунувшаяся и подавленная, она была все же невероятно желанной.
– Ты же дважды спас меня – от бандитов и от простуды. Можешь считать себя героем. Я этого никогда не забуду.
Жан-Поль улыбнулся, подметив рифму:
– Ты заговорила стихами… – "простуду-забуду". Вот, смотри: "Заслонивши тебя от простуды, я подумаю, Боже всевышний…
– "Я тебя никогда не забуду. И теперь никогда не увижу", – продолжила Виктория. – Опоздал, один русский поэт уже написал такие стихи. Только у меня французский перевод получился нескладно. А по-русски, особенно в пьесе, звучит очень трогательно. Только немного смешно.
– Чего тут смешного? "Я тебя никогда не забуду, и теперь никогда не увижу" – повторил о, выстроив ритмическое четверостишие. Действительно, очень грустно…
– Да, у тебя получилось грустно… Твои стихи вообще чаще всего печальные и такие точные, что мне казалось, будто написаны про меня. Прости, что запутала тебя. Я и сама непоправимо запуталась. – В переулке зажглись фонари, рекламы и витрины сияли праздничным, беззаботным блеском. Из машин, подъезжавших к отелю, выходили нарядные, веселые люди, казавшиеся особенно счастливыми и беспечными со стороны затаившихся в темном "фиате" беглецов.
Жан-Поль снял очки и, закрыв глаза, устало опустил голову на руль. "Скорей бы завершился этот сумасшедший день… А ведь ещё утром я молил Бога, чтобы он никогда не кончался…"
– Если бы вчера нас убили, ты бы никогда так и не узнал, что отдал жизнь зря. Не ради Антонии. А мне бы не пришлось испытывать этого унижения.
– Наверно, это было бы лучше… исчезнуть в пламени… Прости меня, Тори, я м сам ничего не могу понять…
Поздно вечером в номере Хартли Жан-Поль попытался коротко объяснить шефу ситуацию, ожидая, что придется отвечать на поток вопросов,
– Кажется, я все понял, Жан-Поль. Мадемуазель, исполнявшая роль Антонии Браун, находится в опасности. В историю замешан как Остин Браун, так и Йохим Динстлер.Не перегружай меня пока лишней информацией…
Мейсон посмотрел на поникшую девушку и сказал:
– Мадемуазель, по-моему, надо принять горячую ванну. А ты посиди на страже, пока я немного прогуляюсь. Минут двадцать, не больше.
Хартли снял трубку телефона и распорядился:
– Пожалуйста, горячий ужин на двоих в 324 номер. Да, на ваше усмотрение. Главное – побольше мяса.
Когда за Мейсоном захлопнулась дверь,беглецы посмотрели друг на друга с облегчением – у обоих было такое чувство, будто с плеч свалилась огромная тяжесть.
Когда Мейсон вернулся, официант только что доставил горячие бифштексы с разнообразным гарниром и целое блюдо спагетти, приправленных "пастой" горячим соусом из всевозможных овощей.
– Спокойно, продолжайте жевать, – остановил он движения настороженно замерших сотрапезников. – Я только что говорил с Брауном. Можешь е беспокоиться, Тори, у тебя дома все благополучно.
– Значит, я могу вернуться на Остров?
– Ты полетишь с нами, девочка. Похоже, что некий страшный дядя, давно охотившийся за Брауном и Динстлером, узнал слишком многое… Придется хорошенько присмотреть за тобой и Антонией.
– А что грозит Антонии? – насторожился Жан-Поль.
– Боюсь, именно с ней сейчас могут произойти самые неожиданные вещи, – уклончиво ответил Мейсон и внимательно посмотрел на Викторию. – У тебя надежный ангел-хранитель, девочка. Будем считать, что нам всем повезло… О документах можешь не беспокоиться. Завтра утром мы вылетаем в Калифорнию. А там я постараюсь все уладить. Ну, что загрустили?
– К сожалению, мне надо задержаться на пару дней в Европе. – Жан-Поль отложил прибор, забыв про бифштекс. – Поверь, это очень важно, Мейсон.
– Договорились. Надеюсь встретиться с тобой в университете не позже вторника. У меня прекрасные новости – мы здорово обскакали Колорадский Центр! Ну, это после. – Мейсон посмотрел на часы и достал кошелек – Здесь в холле продается все необходимое для путешествия юной леди. На первое время, конечно… Мне кажется, тебе надо позаботиться о плаще и хорошей обуви.
Он многозначительно покосился на мужские ботинки Виктории. Это была единственная обувь, обнаруженная ею в прихожей дома Максима, и Виктория, впервые ужаснувшись нелепости своего вида, засунула ноги под кресло.
