Текст книги "Большой вальс"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Евгения выпрямилась, сняла очки и замерла, смотря на дочь округлившимися глазами.
– Только считай, мама, что тебе все это приснилось… А глаза у тебя потрясающие – зеленые, как трава и вот как этот дневной александрит.
Они расстались в спешке, стараясь пропустить, пробежать страшный момент разлуки. Говорили о чем-то, "голосуя" на шоссе. Остановилась "Волга", едущая с дачи – женщина и болонка на заднем сидении. Женщина подвинулась, давая место Виктории.
– Спасибо. А ты, мама?
– Мне удобнее на автобусе.
Виктория вышла из машины и они обнялись, захлебываясь подступившими рыданиями…Невозможно было смотреть на оставшуюся у дороги фигурку Евгении, становящуюся все меньше и меньше, – силуэтом, черточкой, точкой…
– Далеко уезжаете? – спросила женщина с болонкой, когда они уже проехали Солнечногорск и девушка успокоилась.
– Далеко и, кажется, надолго, – ответила та, поглаживая пристроившуюся у неё на коленях собаку. Болонка подняла глаза в желтовато-розовых подтеках на ватных космах. Черные бусины, присматривающиеся к Виктории, на мгновение блеснули любопытством и пониманием.
…Коллеги уже хватились исчезнувшей американки. – "Ни за ужином вас нет, ни за завтраком, вы бы хоть предупредили меня, милая – по-дружески укоряла Викторию шведка. – Я же все понимаю… А то волновались, думали даже сообщить в полицию. Статистика тут ужасная – иностранцы пропадают чуть не каждый день. И знаете, никого не находят".
Виктория выглядела уставшей и отрешенной. "Неудачное рандеву", смекнула шведка и радостно сообщила:
– Сегодня прощальный ужин в "Метрополе". Это здесь, совсем рядом. Старинный отель, восстановлен финнами, они и настояли через нашего босса, своего соотечественника, чтобы непременно сняли зал в их ресторане. Айрин наша австралийка, уже побывала там. По всему зданию старинная мозаика "Пролетарии всех стран, соединяйтесь", а внутри – сплошная буржуазная роскошь. Надеюсь, вы прихватили вечернее платье. Очень кстати – в России, я бы сказала, повседневный банкетный стиль.
Были ещё какие-то заседания и экскурсия в Кремль. Обед с холодной ботвиньей и медовым квасом, поход в Библиотеку им. Ленина и час на отдых перед ужином. Виктория двигалась, как во сне. Сумасшедшая мысль – остаться тут, попросить российского гражданства, преследовала её с навязчивостью бреда.
Она машинально одела платье Антонии, равнодушно отметив, что выглядит слишком роскошно – бледно-голубой шифон с рисунком из атласно-медных листьев служил прекрасным колористическим дополнением к её собственной золотисто-медной гамме. Открытые плечи и спина – лишь широкое полотно завернуто за шею и прихвачено у талии – будто и не старался никто вычерчивать этот изысканно-летящий, небрежный силуэт – просто обмотали фигурку как попало и в нужном месте подвязали. "Нино Риччи" – поняла Виктория, не глядя на этикетку. А сверху плащ голубого шелка с капюшоном ну совершенно из эпохи "Трех мушкетеров". Конечно же, её заметят, и Мейсон Хартли узнает подробно о всех приключениях сбежавшей подопечной. Увы слишком поздно. Она сделала то, что хотела.
У деда тоже придется просить прощения, но он поймет и обрадуется, услышав отчет о семейных встречах. Подумав об этом, Виктория приободрилась – какая-то тяжесть покинула её плечи и легким крылом подхватила удовлетворенность выполненного долга. "Все устроится, обязательно устроится. Хеппи энд неизбежен – убеждала она себя заповедями неунывающей Августы… Увы, уже три года прошло с тех пор, как "засушенная маргаритка" покинула этот мир. "Все-таки, невероятно грустно, как не гипнотизируй себя оптимистическими заклинаниями", – Виктория тяжело вздохнула и с усилие встряхнулась: "Вперед! Ваш выход, артист! Ваш выход!"
"Ваш выход, артист, ваш выход, забудьте усталость и робость. Хотя не для вас ли вырыт зал, бездонный как пропасть? И вам по краю, по краю, по самой опасной грани, по краю – как по канату, с улыбкой двигаться надо", сами собой прозвучали в памяти любимые стихи отца, которые Евтушенко посвятил Аркадию Райкину, а вообще – всем, кто является из кулисной темноты в пристальный свет прожекторов.
…В ресторане "Метрополь" по-видимому собралась на какой-то праздник самая изысканная публика столицы. Виктория не выглядела разряженной – в центральном зале блистал вечерними туалетами цветник юных леди, одетых парижскими и итальянскими модельерами. Даже за столом ученых, накрытом на двадцать персон, три-четыре дамы рискнули обнажить плечи. Россия – страна контрастов. А если так, почему бы не отличиться и иностранным гостям? Тоже ведь, не из Албании прибыли.
– Вам кто-нибудь уже говорил, что вы – вылитая А. Б. – сияя от своего открытия доложил Виктории её сосед по столу – пятидесятилетний грузный аргентинец с внешностью провинциального тенора и кучей научных степеней, дипломов и премий.
– Да, кажется. Но у нас, в Америке, А. Б. не очень популярна, мимоходом заметила Вика.
– Ну что вы, милая! Такой фурор с этим магическим фильмом. В Аргентине все уши прожужжали! Я не слишком часто засиживаюсь у телевизора, но мои сыновья облепили комнаты её портретами… Чудо, честное слово, чудо! Вот если бы вас познакомить с хорошим профессионалами – могли бы сделать карьеру фотомодели! – он засмеялся шутке.
– Благодарю вас. Но у меня совсем другие интересы… – Виктория вспомнила, что забыла одеть затемненные очки и потянулась к сумочке. Вот так-то спокойнее.
– Минус три с половиной – близорукость, – объяснила она соседу.
– Отличная оптика – совершенно незаметно диоптрий, – оценил он.
"Завтра, завтра я буду дома! Привезу Жан-Полю темы для целого поэтического сборника. Правда, он весь поглощен своими дождевым червями и обезьянами. А ещё – подбором единомышленников. Уже решено – с нового года молодая семья будет жить в "Каштанах". Лабораторию Динстлера, полностью переоборудованную, согласно его последней воле возглавит Жан-Поль. Мейсон Хартли, скрепя сердце, отпускает любимого ученика. Ни слова не сказал против. Даже наоборот, поддержал и помогает с устройством экспериментальной базы. "Йохим лучше знал, о чем просил. Ведь это он свел всех нас и вроде не зря. Послушаемся дальновидного Пигмалиона и на этот раз, – сказал он, напутствуя Жан-Поля…"
– Можно пригласить вашу даму, мсье? – Аргентинец вопросительно посмотрел на ошарашенную Викторию и согласно кивнул. "Боже, в этом ресторане танцуют и ещё завязывают знакомства!" – сообразила Виктория, возвращаясь к реальности. Она хотела отказаться, но было поздно – молодой мужчина, обращавшийся по-французски, бережно вел её в центр зала в круг танцующих. Кто он – русский, иностранец? Виктория не могла определить, решив на всякий случай отмалчиваться. Но её спутник и не стремился к общению. Серьезно и ловко он вел свою даму по волнам старомодного танго.
Высокий, элегантный шатен – выставочный образец платного партнера из хорошего дансинга. В глаза не заглядывает и рука, лежащая на талии, ведет себя строго, без всяких намеков и попыток разведать ситуацию. Заметив, что Виктория двигается легко, он попробовал более сложные движения, и ненавязчиво перешел на "высший пилотаж".
– Вы, конечно, посещали школу бальных танцев? – серьезно спросил он.
– Конечно, и принимала участие в европейских конкурсах, – шутливо ответила Виктория.
– Ну, тогда вот так! – партнер перехватил кисть Виктории за спиной, раскрутил её и поймал в пружинистые объятия. "Как Великовский тогда, в Новый год", – вспомнила Виктория, с симпатией глянув на танцора.
– Благодарю вас, мадемуазель, о всей широкой русской души. – Он улыбнулся, возвратив её на место и простодушно объяснил аргентинцу. – Мы отмечаем сегодня юбилей нашего уважаемого коллеги. Цирковое братство! Манеж – школа мужества. Еще раз – спасибо!
Виктория оторопело посмотрела на столик, за которым сидел её партнер. Заветные слова были произнесены – "русский", "цирк", "манеж". Поразительное совпадение, подарок судьбы! Она ждала, что парень пригласит её на следующий танец, но он пропустил его, а потом все же подошел, обращаясь опять-таки к аргентинцу:
– Мои друзья просят вас и вашу даму оказать нам честь провести пять минут за нашим столиком, бокал шампанского за дружбу, цирковое искусство и процветание России!
Аргентинец вопросительно посмотрел на Викторию и она согласно кивнула.
– Меня зовут Павел, – представился новый знакомый.
– Тори, – коротко ответила девушка.
Русских было всего трое – крепкие ребята, сразу видно, цирковые. Акробаты-прыгуны, скромняги, не желавшие распространяться о своих заслугах. Правда, по-французски говорил только Павел, а другие предпочитали смущенно улыбаться и подхваливать произносимые Павлом тосты.
– Лауреаты, "звезды" манежа, профессионалы высокой квалификации, а в присутствии иностранцев теряются, – незаметно шепнул он Виктории.
"И правда же – очень, очень милые… Но совсем другие – вылощенные, богатые, не то что прежние "цирковые", – думала Виктория, – тем "Метрополь и не снился". Ей стало весело и необыкновенно легко. Будто с этими ребятами выросла она в "опилках"… Вот так и подмывало спросить про Караевых или сказать вдруг по-русски "Я тоже ваша – российская, манежная!" Но срабатывала, ставшая привычкой за эти годы "страховка". Только странной показалась Виктории оброненная одним из "цирковых" фраза – "Пора, шеф. Готова". Голова кружилась и немного мутило. Виктория направилась в дамскую комнату, деликатно сопровождаемая Павлом. Загадочно устроены русские рестораны – к туалету надо спускаться по лестнице, а потом ещё блуждать по каким-то коридорам… темным, холодным коридорам.
…Она пришла в себя в машине, ясно услышав голос "циркового": "Соблазнительная, стерва! Может, мы её вначале трахнем? На "жмуриков" меня не тянет, хоть на саму Мерилин Монро". – "Можно. Она все равно в отрубе. Только в сумочку не забудь бумаги сунуть. Ограбление, да ещё с изнасилованием – заурядный случай. А чернявый мудак из её компании подробно изложит, что куколка укатила с русскими… Вовремя я про цирк вспомнил", сказал сидящий за рулем "Павел". – "Еще с десяток километров отмахаем – и в ельничек. Все по инструкции".
Диалог доносился издалека – точно "радиопьеса" из соседней квартиры. Не страшно и совершенно тебя не касается. Только вот почему-то совсем не чувствуется тело – ни ногой, ни рукой не пошевелишь. Сон. Гадкий сон.
– Смотри, у нас кажется появился "хвост". Мощно идет, падла. Шесть цилиндров… Не обгоняет, висит. Про нашу душу… Что будем делать, шеф?
– Боюсь, Лапушка, трахнуть ты её не успеешь. Значит так, – я разгоняюсь, хвост за нами. Отворяй дверцу и выкидывай куколку на шоссе. Только мигом, чтобы прямо под колеса… Она сопротивляться не будет, "Павел" хихикнул. – Если успеешь, попробуй попользоваться на лету – ты же воздушный гимнаст!
Но у "гимнаста" от страха дрожали руки, пока он торопливо подталкивал тело повалившейся на него девушки к дверце.
– Чертово платье – так и путается!
– Да оборви его.
– Крепкое!
Тогда обмотай подолом покрепче и приткни к дверце, чтобы сразу вытолкнуть… Готово? Набираю скорость. На счет "три" – действуй!
Водитель нажал на газ и с удовлетворением отметив приклеившийся метрах в 10 "хвост", начал выписывать зигзаги, проверяя реакцию преследователей. "Хвост" притормозил, а затем начал быстро сокращать расстояние.
– Раз… два… три! – словно повинуясь команде шефа оглушительно рванула покрышка, машину бросило влево, захлопнулась уже отворенная "циркачом" дверца, прищемив подол голубого шифона.
Взвизгнули шины, голова Виктории с тупым звуком ударилась о стекло и наступила мертвая тишина. Но только для неё и "Павла", уронившего на руль простреленную голову. "Циркач" же, повинуясь команде преследователей, вылез из завалившейся на обочине машины с поднятыми руками. Его схватила за шиворот крепкая рука и ткнула носом в прыснувший обжигающим газом баллончик. Силач мешком повалился в канаву. Виктория была осторожно извлечена и положена в траву. Чье-то ухо прижалось к её груди.
– Жива. Осторожней, пожалуйста. И поскорее – она умирает!
– Благодарение Аллаху, вы успели вовремя! – доктор сделал Виктории внутривенную инъекцию и снял показатели кардиографа. – А также господина Амира, настоявшего, чтобы в сопровождающей Ваше высочество свите был врач… Еще десять минут – и мадемуазель впала бы в кому, из которой редко кого удается вытащить без специальной аппаратуры… Она получила сильную дозу паралитического препарата… Но сейчас мы подстегнули её сердечко и оно рванулось к жизни… Я думаю, можно взлетать!
– Командир, мы взлетаем. Запросите ещё раз дорожку и немедленно! скомандовал Бейлим в микрофон. – Как куда? Домой! – Он стиснул зубы так, что на скулах заиграли твердые желваки.
Это уже не шутки. Не ворчливые угрозы заботливого отца. Принц сел возле кровати лежащей в беспамятстве девушки, осторожно взяв в ладони и прижал к губам её безжизненную руку. – "Антония, любимая, больше никогда, ни на минуту, я не оставлю тебя одну". Как ж невероятно прекрасна она сейчас – бледные, четкие, словно высеченные из мрамора черты, опущенные на лиловые тени ресницы, и алая ссадина на скуле, ещё сочащаяся бисеринками крови. Чудесное, загубленное дитя! Бейлим сжал кулаки. Рядом с ней он чувствовал себя то мальчишкой, подчиняющимся властной, опытной и загадочной женщины, то воином и защитником, оберегающем трогательную в своей наивности девочку. Сейчас, склоненного над спасенной возлюбленной юношу переполняла нежность и гордость – сумел, он сумел вырвать её у смерти!
Всего двое суток назад Амиру сообщили, что в Россию, по следам подменившей свою подругу Антонии, двинулся посланный Хосейном человек. Ему надлежало указать местным килерам "объект" и оплатить работу. Третьим в компании "Павлика" был прибывший из восточной столицы агент, выследивший девушку ещё в Шереметьево о давший окончательное "добро" на осуществление операции в "Метрополе". Советнику принца стало ясно – спасти девушку может только Бейлим – лишь ему под силу осуществить перелет в Москву в обход Хосейна. Амир не колеблясь предупредил Бейлима, не упоминая о том, откуда получена информация и с какой стороны грозит опасность Антонии.
Принц пришел в крайнее негодование, намереваясь немедля пойти на открытый разговор с отцом.
– Поздно, – сказал Амир. – Возможно, Ваше высочество ошиблось в определении виновника, возможно, все обстоит иначе. В любом случае – для выяснения понадобится время. У нас же его нет. Ме удалось получить разрешение у российских властей на Ваш кратковременный визит. Я дал позывные вашего "Боинга". Если позволите, я доложу эмиру, что отправляюсь вместе с Вами в Европу, не называя страны. Ведь она мне неизвестна. Я дал распоряжение вашему личному врачу и двум телохранителям следовать за нами. Но выйти из самолета в город сможем только мы. Так что, – помолитесь и вспомните уроки борьбы.
– Не знаю, чем обязан такой преданности… И такой дружбе… Я никогда не забуду этого поступка, Амир, как и того, что сделали вы для меня в Венеции.
Они оказались в Москве в самый канун симпозиума, узнав, что некая Виктория Меньшова вместе с остальными участниками съезда ужинает в "Метрополе". "Это имя, под которым скрывается Антония – счастливый знак. Я выиграю сражение", – думал Бейлим, наблюдая из бокового кабинета центрального зала ресторана за танцующей девушкой.
О если бы в летучем воздухе "сегодня" могли проявляться тени былого… Как на старой полузасвеченной пленке выплыла бы в круг танцующих веселая Светлана под руку с молоденьким смуглым кавалером, а из-за бархатной портьеры им благосклонно кивал бы улыбающийся Хосейн… Амир живо вспомнил прошлое, поражаясь тому, что видит сейчас перед собой дочь Ванды и взрослого юношу, зачатого, возможно, Светланой в ту самую ночь… Его Светланой… Вандой. Он зябко поежился от потустороннего холодка, пробежавшего по спине из глухого неведения – тех тайных глубин бытия, куда не надлежит заглядывать смертному.
Нет, Амир не интриговал, предавая хозяина, он просто исполнил долг, веление могущественной десницы. Возможно, спасая девушку, помогал тем самым Хосейну остаться в мире со своей совестью и со своим сыном.
"Да не разлучит вас смерть, – думал Амир, выпуская пули по уносящей Антонию машине. – Бейлим и Антония. Бейлим и Хосейн – живите в мире, ведь он так короток – этот земной путь. Не стоит омрачать его враждой".
Вот и ещё раз спасли они Антонию. От сумасшедшего наркомана, а теперь – от чрезмерно заботящегося о своем наследнике эмира.
"Э, да здесь заметна рука "помощников"! – подумал Амир, обнаружив подброшенные в сумочку девушки документы, из которых следовало, что она российская шпионка, находящаяся в родстве с полукровкой-"принцем", Виктория Козловская. – Любопытно будет разобраться во всем этом". Прихватив бумаги, советник направился в салон принца, но решил повременить с докладом, застыв на пороге.
"А этот мальчик не умеет уступать… – подумал он, глядя на сидящего у постели возлюбленной принца. – Жаль, не судьба ему стать эмиром, хороший получился бы Хозяин.
"Пропадай они пропадом, все престолы мира, короны, скипетры, державы… Не помню из истории, чтобы кому-то трон принес счастье. По крайней мере, в любви. Все дровосеки, поэты да пахари доживали как голубки до последнего часа со своей милой… Раз так – стану дровосеком. Теперь-то отец не отвертится!" – Бейлим не мог успокоиться, переживая предательство Хосейна и с мстительной радостью придумывая болезненные удары: отказаться от престола, от фамилии вообще, уехать из страны и начать все сначала… Кто он? Максим Козловский. Отлично – станет российским эмигрантом, отправившись на московскую биржу труда. И ни копейки не возьмет от кровожадных Дали Шахов! Или пойдет в конный цирк – вместе с Антонией! "Максим и Тони – сказки Венского леса" – прекрасный номер!
– Максим! – девушка открыла глаза, переполненные нежностью. – Я знаю – это ты. И в Венеции знала, но боялась навредить тебе… Да что с тобой?!
Юноша посмотрел на больную как на призрак, отпрянув от кровати и бросил её руку, словно змею. Она приподнялась, зажмурилась. Окружающее поплыло, замелькало, подкатил к горлу ком тошноты. Виктория опустилась на подушку.
– Тебе плохо, Антония? Ты понимаешь, кто я? Бейлим. Это мой "Боинг", мы летим домой. В наш дом на берегу – ведь тебе понравилось у меня… А это Делия – узнаешь?
Он за ошейник притянул собаку, всегда следовавшую за ним. Делия уперлась и ощетинилась, не желая приближаться к девушке.
– Ты же лизала ей руки, глупая псина! – настаивал Бейлим. – У тебя испортился нюх или пропала память?
Принц был удивлен поведению борзой – таких ошибок она ещё не совершала, держа в своей собачьей памяти обширнейшее досье знакомых запахов.
– Это у тебя плохо с памятью, Максим… – прошептала Виктория, не открывая глаз. – Я – Виктория. Виктория Меньшова, прежде – Козловская. Я дочка Жени, Алексея, Кати… – Ей было тяжело говорить, преодолевая головокружение и тошноту…
– Мы, действительно, очень похожи с А. Б. И мы друзья. Потом… потом расскажу все. Только мы поменялись временно ролями. Она спокойно ждет в Вирджинии… Потому что я так хотела увидеть маму.
– Вика?.. А как же… как же?.. – Бейлим, рассматривая заново её лицо, не находил никакого сходства со своей сестрой. Разве только голос.
– Так же, как и ты. Но мама и бабушка в Москве меня узнали. – Она заговорила по-русски. – И ещё я была на могиле отца… Он фотографирован в черкеске… А дедушка рядом И ещё рябина… – Виктория засыпала, на бледных губах остались догорать отблески счастливой улыбки.
А юноша сидел рядом, думая о том, что не так-то все просто в этом мире и благодаря высшие силы за неожиданный подарок. Разве тогда еще, в Венеции, он не почувствовал нечто, что можно было бы назвать голосом крови, будь Виктория ему родней, – загадочное, нежное притяжение? А страсть к Антонии, такая жаркая и в то же время – ответственная, не несла ли она в самой своей сердцевине зерно братского, родственной любви, связывающей людей изначально близких, созданных для содружества в этом мире? Как фантастически прекрасно, что две самые дорогие ему женщины на свете воплощены в едином, столь невероятно прекрасном облике! Слава тебе, Аллах, и великий волшебник Динстлер!
Принц осторожно взял руку девушки и поднес к губам, счастливый от того, что так чудесно, сказочно отвоевал только что её жизнь у настоящих беспощадных головорезов.
– Макс, а ведь меня опять хотели убить. Как тогда, в Москве… прошептала Виктория сквозь сон. – А я опять выжила. Наверно, у меня, как у кошки, – семь жизней…
– Нет, дорогая моя, достаточно и двух таких приключений. Страшно подумать – ведь я мог не успеть…
– А я знала – успеешь. И ни чуточки не боялась… Только потихоньку застывала… как сосулька мартовским вечером.
– Ты умирала, глупышка… Но теперь будешь жить долго, очень долго… Как тетя Августа…
– Ее нет больше, Макс… А может быть, она следит за нами вон с той звезды, что висит в левом окошке, и машет розовым кружевным платком…
Виктория радостно кивнула звездному небу и Максим понял, что она ещё находится под воздействием препаратов, то проваливаясь в сон, то возвращаясь к некой полубредовой реальности. Сейчас она казалась ему особенно хрупкой и маленькой, как та робкая девчонка, которую он защищал во дворе. И эту девочку, это чудесное юное существо обрекли на смерть! Сжав зубы и нахмурив брови, Максим смотрел на возвращенную сестру. Он изо всех сил сдерживал слезы, но на черных ресницах нависли тяжелые капли. И прежде чем он успел отвернуться, скрывая мужской позор, на его локте повисла Виктория и к влажной щеке прильнули её горячие губы: "Просто невероятно, Макс, у тебя совершенно алмазные слезы!"
Встревоженный принц позвал врача.
– Нет, нет, Ваше высочество. Мозгу девушки ничего не угрожает. Через пару часов она окончательно придет в себя и вы сможете в этом убедиться.
Он не отходил все это время от постели больной, обдумывая план мести. И к тому моменту, когда Виктория открыла ясные, радостные глаза, принц уже знал, что станет делать дальше.
– Вика, у меня к тебе просьба – продержись в роли Антонии ещё один день. Я покажу тебя отцу как улику, как доказательство подлости его поступка. Или даже намерений – в данном случае все равно. Мне необходимо получить его согласие на брак или вырвать свободу.
Так Виктория второй раз попала во дворец эмира – вновь с забинтованной головой и смятением в мыслях. Не уяснив всех тонкостей отношений Антонии и Хосейна, она предпочла помалкивать, выступая живым укором при разговоре отца и сына.
– Садитесь, мадемуазель Браун. Я рад, что вы вновь оказали нам честь своим присутствием, – сказал Хосейн металлическим голосом, предложив Виктории кресло и обратившись к Максиму по-арабски.
– Отец, мы будем говорить на языке гостьи. Мадемуазель Антония жертва и свидетель обвинения. Она должна знать все… Те, кто напал на неё Москве признались, что работали на тебя. Антонию хотели убить, я чудом спас её. И теперь – требую объяснений.
– Ты требуешь? – Хосейн усмехнулся и сел за свой рабочий стол, откинувшись на спинку кресла и положив ногу на ногу. Элегантный европейский костюм делал его похожим на голливудского актера, играющего восточного магната. – По праву сына, надеюсь? Ведь никаких других прав для требований у тебя нет, мальчик. Хорошо, я отвечу, как отец и как государь. Потому что, уж прости, не в силах разрубить себя пополам. – Хосейн взял со стола государственную печать с золоченой ручкой и задумчиво стал рассматривать её.
– Видимо, в наш герб придется внести изменения. Интересно, чем символизируется безответственность и легкомыслие? – Мадемуазель, – Хосейн повернулся к Виктории. – Мне известно о чувствах Бейлима к вам и я отнесся к ним со всем уважением и щедростью. Я предлагал сыну любые условия, на которых вы могли бы оставаться рядом с ним, не вступая в брак. Ведь Бейлим – единственный наследник консервативного восточного престола, основанного на мусульманской вере и древних культурных традициях… Мадемуазель, будь вы самой преданной и самой прекрасной женщиной мира, вы не могли бы стать мусульманкой и особой арабской крови. А следовательно законной женой эмира… Откровенно говоря, мне непонятна ваша настойчивость – что значит какая-то бумажная формальность и брачный контракт при вашей популярности и тех условиях финансового обеспечения, которые предлагал я…
Виктория жалобно посмотрела на Максима, не зная своей роли.
– Отец, Тони ранена. Она не способна защитить себя. Но поверь, – не она, а я настаивал на законности наших отношений…
Хосейн пожал плечами:
– Значит, из вас двоих женщина оказалась намного мудрее…
– Насколько я помню, мы условились о компромиссе – мы ждем рождения ребенка Зухреи, и если это окажется мальчик, – ты дашь мне свободу. Почему же ты нарушил уговор, решив убрать Тони?
– Я очень дорожу тобой, мальчик, чтобы рисковать лишиться тебя. И я не нанимал убийц.
– Конечно, ты просто, как это здесь принято, вслух выразил надежду, что Аллах уберет с пути наследника досадную помеху.
Хосейн бросил короткий настороженный взгляд, мгновенно сообразив: "Амир!" и спокойно сказал:
– Не стану отпираться – я молился о том, чтобы мой сын образумился и выполнил волю предков. Но я не желал зла вам, мадемуазель… Досадное недоразумение, вследствие которого вы стали жертвой нападения, я надеюсь, помогут исправить мои врачи… А сын, я вижу, оказался просто героем… Отдохните, придите в себя и мы ещё раз поговорим обо всем этом…
Ночью они шептались по-русски в отведенных гостье "английских" апартаментах
– В этом доме останавливалась Антония, когда навещала меня. А я заполнил всю эту спальню ирисами! – радость воспоминаний так и светилась в глазах принца. – А потом, потом… ах! Ты не представляешь, как хитер мой отец! Знаешь, что он предложит тебе завтра? Грандиозное содержание в Париже в обмен на документ с отказом от меня в качестве мужа… Это нас с Антонией не устраивает…
– Что же ты задумал? Мне кажется, Максюта, не стоит враждовать с отцом. Во-первых, это лишь осложнит твои отношения с Антонией, а, во-вторых, он, в сущности, отличный отец – любит тебя, хочет сделать наследником всего состояния, а главное – дела. Дела реформирования страны, к которому он относится чрезвычайно ответственно, – горячо убеждала брата Виктория, которой Хосейн почему-то понравился. Может, оттого что слегка напоминал Омара Шарифа, а может потому, что так смотрел на сына – с горячим беспокойством, скрываемым "протокольной" выдержкой.
– Викошка, я не могу жить без Тони и не стану ждать два месяца, если она через двадцать дней выходит замуж! Я убежден – Антония не любит этого Картье и просто не хочет портить мое будущее!
– У тебя такой смешной акцент появился, как у грузина. – Виктория нежно посмотрела на брата, припоминая его расквашенный в драке нос и бесконечные конфликты с французской "училкой" и гордое заступничество за неё во дворе.
– А помнишь, как я была влюблена в Аркашу? Да нет, ты совсем маленький был…
– Ну да! Как не помнить – ты даже заболела тогда, а у меня руки чесались рожу ему намылить… Длиннющий был, дылда, и тупой – такой алмаз проглядел!
Они лежали на огромной кровати перед распахнутым окном, в котором белели среди глянцевой листвы огромные цветы магнолий. На голубом атласном покрывале в беспорядке покачивалась флотилия хрустальных с золотом ваз, груженых фруктами и сладостями.
– А катино печенье из геркулеса помнишь? А занавески Августы, её коронный "наполеон" и салат из крабных палочек?
– А отцовских лошадей – Ваську и Персиля Второго? Представляешь, Викошка, его уроки так сильно помогли мне в новой жизни… Знаешь, отец совершенно не обязательно должен быть один. Да, да! Дело в том, сколько у тебя любви. Во мне – очень много, – принц похлопал ладонью выпяченную грудь. – Я всегда буду называть папу-Лешу отцом. А Женя и Катя останутся мамами.
– А я всегда буду звать тебя братом, любить домашний "наполеон" и цитировать Августу. Ты зря испугался там, в самолете – "алмазные слезы" это из её заповедей. Примета подлинного аристократизма… И как только вы грызете эти твердокаменные штуки? – Виктория с хрустом откусила кусочек орехового козинаки.
– Грызи, грызи, – очень развивает челюстные мышцы. Сможешь врагу горло перекусить. Вот так! – Максим изобразил тигровый оскал. – А я ведь пять лет считал тебя погибшей. Наврали мне, значит, специально, чтобы от всяких мыслей о прошлом отвадить. Но я не верил! Глупо, конечно. Не хотелось верить в плохое… И до сегодняшнего дня все надеялся, что и папа-Леша найдется… Завтра я покажу тебе усыпальницу матери. Хосейн велел доставить её прах прямо с солнечногорского кладбища.
– Ах, вот откуда эта страшная история! Твой отец поступил очень смело. И романтично… Почему-то мне не кажется, что он способен на подлость… Послушай, милый, я постараюсь уговорить Тони подождать до октября. А пока, чтобы не разжигать страсти, скажем Хосейну, что согласны на его условия без всяких "выкупов" и документов.
Думаю, Тони и сама не торопится стать мадам Картье. Ведь ты такой красавец вымахал – обалденный жених! Да ещё – герой. – Виктория за уши притянула Максима и чмокнула его в лоб. Хохоча, они повалились на весело взвизгнувшую постель, скинув на пол хрустальную ладью.
…Под окнами виллы, в благоухающих зарослях покой "влюбленных" охранял усатый офицер внутренней стражи. С невозмутимым лицом он прислушивался к визгам и возне, доносившимся из раскрытого окна, шепча сочиненное только что заклинание: "Да продлит Аллах дни светлейшего государя Хосейна, славного отпрыска его Бейлима, да укрепит мужскую мощь, данную сим властителям со всей божественной щедростью".
