Текст книги "Большой вальс"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 30 страниц)
Я полагал, что найду решение своих проблем в древних верованиях, религиях, перелистал кучу философского хлама – и все равно остался один, путешествуя из XV века в XIV или XVIII, как граф Калиостро. Только "понарошку" – меняю дома, дышу пылью разных эпох, придумываю забавные "игрушки". Но тоска путешествует со мной, не приручаясь и не поддаваясь дрессировке.
Я рассказываю все это потому, что однажды сделал выбор, позвав тебя с собой. Ты правильно поступила, отказав. Мечта не спутница тоски.
– Я постоянно вспоминаю тебя, Ингмар. Частично я твое изделие, как та "золотая девочка" на пленке. Ты – это фантазия, энергия, волшебство – все то, что люди ищут в светлом круге манежа по эту, парадную сторону сверкающего занавеса… Сейчас мне можно проговориться – я выросла "в опилках", так говорят у нас в России про цирковых ребят. – Приоткрыв свою тайну, Виктория ожидала удивления, но Ингмар спокойно сказал:
– А я – немного словак, немного немец, а ещё шотландец и фин. Гремучая смесь. Один мой дед из этих мест. Мать – словачка, загулявшая во время войны с фашистским офицериком. После русской победы инвалид вернулся к Зденке, родилась моя старшая сестра, а потом уже, в 56 – я. Сестра безумна от рождения. Я – по призванию. Мой старик был отъявленным бабником, обрюхатив пол округи, он сбежал в другие края… Вот, пожалуй, и все, что неизвестно прессе и можно знать тебе.
Здесь я один со своей тоской, причудами и мельницами. Я покажу тебе крылатую стаю – мне привезли их со всей Европы. Есть XIII, XIV век, конечно же, отреставрированные и приведенные в рабочее состояние… Пошли, я хочу посмотреть, как взметнутся под ветром эти золотые волосы. – Ингмар поднялся, галантным жестом придворного танцора приглашая к прогулке гостью.
Он хорошо знал каждую из своих питомиц – её особенности, характер, норов, ласково гладя ладонями старые камни.
– Работает, старушка, трудится, – прищурив глаза, Ингмар следил за вращением огромных лопастей и вдруг, стараясь перекричать скрип и свист ветра, спросил: "Как, по-твоему, их можно любить?"
– Их нельзя не любить, они как живые – гигантские трудолюбивые мотыльки…
– А почему ты решила помочь Антонии и называешь её сестрой? – Они сели на кучу подсохшего ароматного сена. (Ингмар подстелил Виктории край своего необъятного балахона. – "Здесь водятся маленькие кусачие жучки. У тебя слишком тонкие колготки для сельских увеселений".)
– Мы обе вышли из рук одного мастера. Тебе не надо объяснять, как?
– "Как" ты не знаешь сама. А про Пигмалиона я слышал… Жаль, не довелось встретиться, ведь я уже наметил паломничество в "Каштаны", когда догадался про тебя… Но не рассчитал время… Жаль. – Ингмар рассеянно обрывал листки с увядающего цикория.
– Ты знал? – Викторию больше всего поразило упоминание "Каштанов".
– Уж тебе-то не следует удивляться соей осведомленности… Хотя я не сумел предугадать гибель Динстлера… Он тоже был заражен тоской, как расплатой за Дар… Видишь ли, Дар – это такая штука, которая обязательно призовет к ответу: а как же ты, избранный, распорядился мной? Если у избранного есть совесть, то отчитаться он вряд ли сумеет… Но у Пигмалиона было чем крыть – ты и Антония стоите каких-то там страшных, по-видимому, жертв.
– Особого греха у Динстлера не было. Кроме того, который он считал неискупимым… Тони – его родная дочь. Если не сочтешь это бредом, считай строгой тайной.
– Значит, профессор Динстлер сделал Мечту из собственного дитя… не дурно! – восхитился Ингмар. Желтые глаза блеснули живым интересом. Он крепко взял Викторию за плечи и развернул к себе. – А ты, – ты дочь лесной феи?
– Я – внучка Остина Брауна. А все остальное – сплошное нагромождение фантастических случайностей… Еще девочкой я придумала себе волшебницу, выполняющую три моих желания… Конечно, с желаниями я все напутала. Но одно совпало – его осуществил Йохим Динстлер… Вначале я проклинала шутку судьбы и это как бы украденное лицо. А теперь… теперь я счастлива! Виктория откинулась в мягкое сено, забросив за голову руки. – Здесь и вправду невероятно торопливые облака. Они заражают своей целеустремленностью. Под таким небом – "и жить торопишься и чувствовать спешишь"… – процитировала она по-русски переиначенного Пушкина. Любимые слова часто выскальзывали из памяти сами собой, особенно, когда бояться было нечего.
– А ты торопишься перейти к делу? – хитро посмотрел Ингмар, намекая, что русский текст понял. – И ещё – вернуться к своему избраннику.
Виктория никак не могла привыкнуть к проницательности Мага и на этот раз просто не удержалась от вопроса:
– Ну скажи, скажи хоть одно, как ты угадал тогда, в Венеции, что он должен был появиться? – Виктория села, впившись в Ингмара серьезными, не терпящими уверток взглядом.
Он засмеялся и поднял руки:
– Сдаюсь! Один из самых головокружительных трюков сейчас будет разоблачен. Внимание: когда я заставил тебя летать над бальным залом во Дворце роз, пели скрипки, сыпались искры, валил, застилая глаза, дым… Ты винила во всем пиротехников? Увы. Ты сама, Мечта, была наэлектризована, как воздух перед грозой, искрилась бенгальским огнем! Для этого даже не надо было касаться тебя. А мне пришлось обнять…
Убедившись, что любопытство в глазах Виктории сменилось насмешливым разочарованием, Ингмар быстро, как репортер радионовостей, отчитался:
– Ты пылала. И немудрено – пять лет ледяного спокойствия, монашеского воздержания. Один мой дружок с кафедры философии вашего университета попробовал по моему совету занять тебя беседами о Достоевском и Эдике Лимонове, а потом пригласить на кофе. И получил решительный отпор. Узнав о невезении, ему сказали: туда не суйся, камень, лед… Между прочим, очень неплохой парень… И я понял – ты ждала. Ждала своего единственного. Кто он, Мечта, этот Дюваль?
– Он тоже немного волшебник и чудак. И замахнулся так высоко, аж голова кружится! Одержим наукой, – весело одержим.
– Хотелось бы верить, что мы с тобой не ошиблись, Мечта, – загадочно подвел итог Ингмар и вздохнул. – Ладно, так и быть, – ещё одно совершенно бесплатное приложение к разоблачению: я знаю русский с детства. Говорю совсем плохо, а почитываю основательно. До того, как пошел в маги, покопался в славянской литературе. Так что дискуссии о Булгакове, Пушкине, Достоевском и даже Довлетове можешь вести и со мной… О Дювале я узнал уже после того, как вы сбежали в Милан. Фантастический трюк вы тогда исполнили с горящей машиной – высший класс! – только для асов и дилетантов. Ну, вроде теперь все ясно? – Он явно любовался растерянностью Виктории и без всякого перехода продолжил:
– А то, что ты просишь, невозможно. Я не вернусь в шоу-бизнес. А здесь требуется мощное вооружение, детка. Ты же догадываешься, что воздушный шарик держится на веревочке. Мои маленькие чудеса требуют огромных средств, а главное – техники, команды настоящих профессионалов. Конечно, если следовать к твоей цели… Распилить красотку или выпустить голубей из статуи Свободы я могу задаром.
– Позволь и мне поколдовать? – Виктория приблизилась к Ингмару и заглянула в желтые глаза. – Я вижу, ты уже сейчас знаешь выход. И сумеешь сделать такое, что способно потрясти воображение миллионов, помнящих о чудесах лишь по детским снам… А знаешь, Маг, давным-давно в Нью-Йорке испуганная, совершенно ошарашенная своей ролью девчонка, а потом заколдованная тобой женщина была готова, совсем готова влюбиться в тебя. Ты творил невероятное, но так и не произнес самого простого заветного слова…
– Пароль нежных гимназисток романтического прошлого? Я и тогда, детка, не умел этого делать, да и после не научился. Не умею – и все тут! Ведь это как с музыкальным слухом – либо он есть, либо его нет… Только (он прижал палец к губам) – это мой единственный недостаток и страшный секрет. – Ингмар медленно провел тыльной стороной ладони по её щеке, коснулся кончиками пальцев губ.
– Прекрасная работа, прекрасный мастер… А, кстати, как тебя все же зовут, Мечта?
– Тори. Виктория. Я русская по рождению и американка по паспорту.
– Ну ладно, Тори, Торхен, Виктория… Победа… А я-то принимал тебя за Мечту… Так к делу – "Мисс Победа", считайте – я лежу на обеих лопатках! – Он рухнул в сено и по-мальчишески расхохотался.
– Ага, я же знала, что у тебя давно чешутся руки затеять что-нибудь этакое! – возликовала Виктория.
– Но не обольщайся, что переиграла меня, ухитрившись уговорить… Когда ты заявилась сюда, я кинул карты – пасьянс не сошелся. Ты не заметила, что я тяжело вздохнул? Жребий предрешил мою капитуляцию.
– А если я не поверю, – прищурившись, Виктория с вызовом посмотрела в желтые глаза.
– Ну тогда – ничья, – легко согласился Маг.
…На следующее утро Ингмар чуть свет ворвался в комнату гостьи.
– Можешь не прикрываться одеялом. Все равно придется покрутиться перед камерами голышом. Учитывая, конечно, американский пуританизм, мы сделаем так, что зрителям не останется и живого кусочка – только тень отражения, отражение тени… Я все придумал. Мы полазим по крышам небоскребов, но прежде установим на них ветряные мельницы. Устроим метель из розовых лепестков, превращающихся в стодолларовые купюры и заставим президента сыграть роль Бога!
– Заметив, как изумление на лице Виктории сменяется разочарованием, Ингмар фыркнул:
– Я не сбрендил. Реально оценил возможности и сроки. Моя секретная команда всегда в боевой готовности – стоит только свистнуть. И кое-кто из них додумался до такого, что пока ещё и не снилось ребятам Спилберга.
Он сел у ног Виктории и начал подсчеты:
– Три дня на экспедицию по небоскребам (конечно, без нас), два на работу здесь и неделю для монтажа… Это будет кино, детка, всего лишь кино. Компьютерные трюки. Но и отдельный ролик для демонстрации в специальных кинотеатрах. Объемное изображение – полная иллюзия собственного присутствия… Можешь поверить, мужская часть населения Штатов, подержавшая в руках это тело, да ещё над крышами Нью-Йорка с реющим во все небо американским флагом, будет у твоих ног. Вернее, у ног Антонии. Майклу О'Ралли придется раскошелиться, чтобы заполнить эфир своими старомодными ревю.
Виктория не стала спрашивать, о ком помянул Ингмар, это имя было ей совершенно неизвестно.
Рабочий план, намеченный Ингмаром, оказался на редкость точным. Уже к вечеру в приемном зале поместья, напоминавшем средневековую харчевню с грубыми деревянным столами для рыцарских пиршеств, с камином размером в деревенский дом и дубовыми массивными перекрытиями высокого потолка, собрались семеро мужчин. Викторию на тайное собрание не пригласили, и лишь на следующий день она узнала, что трое из побывавших здесь, вылетели в Нью-Йорк, а четверо готовы к натурным съемкам.
Ветер, мельницы, вихри мучной пыли, превращавшей её в мраморное изваяние, неуловимый, предельно сосредоточенный Шон, мощные софиты, выставивши тупые морды из амбаров и стогов, какие-то особые приборы, излучающие невидимый свет, загадочная арматура из черного металла, снабженная сетью тросов – все слилось для Виктории в поток чудесного сновидения, заполнившего эти дни. Снимали и ночью, кутая в перерывах озябшую "звезду" в меховые шкуры. Она ни о чем не спрашивала Шона, подчиняясь его командам беспрекословно, и прыгала от радости, когда, повинуясь распоряжению Мага, над крыльями мельницы взорвался огромный шар, а из него взвился в небо подгоняемый перепончатыми лопастями мельницы вихрь стодолларовых купюр. К обнаженному телу Виктории, опрыснутому каким-то составом и подвешенному в паутине стальных нитей, наэлектризованные купюры буквально примагничивались, так что через несколько минут Виктория покрылась второй кожей с бесчисленными портретами президента на зеленом фоне.
– Вот так, по-моему, должна выглядеть настоящая "Мисс Америка", для того, чтобы её возжелало многомиллионное население этого делового континента, – сказал Шон оператору. – Смонтируем со статуей Свободы.
– В тебе проснулся сатирик. Разве мы снимаем памфлет, Ингмар? заметила Виктория.
– Мы вообще ничего не снимаем. Мы просто валяем дурака!
– Дурака, обезумевшего от любви к родине… Как не позавидовать американцам… – серьезно сказала Виктория.
– Ты, я вижу, не слишком гордишься своими краями?
– Отвращение, смешанное с жалостью, может, наверно, даже породить какой-то вид жертвенной, уродливой любви. Но вот гордость… Увы… Американцы написали на своем гербе: Мы верим в Бога. Даже если это не так, они сформулировали то, чем могли бы гордиться.
– В официальных документах всегда фиксируют вещи, в которых меньше всего уверены. И чем важнее документ, тем менее надежно его содержимое.
– А как выглядел бы девиз на твоем гербе?
– "Не верю ничему из того, что знаю". Н самом деле это следовало бы понимать так: я не доверяю своим знаниям и слишком слаб для того, чтобы препоручить себя вере.
– Я бы назвала твой девиз формулой несчастья.
– Согласись, что разворачивать дискуссии о счастье женщине, столь прекрасной, как ты, было бы по меньшей мере пошло.
– Да к тому же и жестоко, если её оппонентом является столь обделенный достоинствами человек. – Виктория все чаще иронизировала над "вселенской тоской" Мага, казавшейся ей все более наигранной, по мере того, как в работе раскрывался прежний Шон – бурлящий энергией и задорной фантазией. Он даже не пытался парировать её выпады, смиренно уступая, как мудрый учитель неразумному дитя.
Через неделю, вернувшись к Жан-Полю, Виктория тщетно пыталась пересказать ему события этих дней.
– Ну, ты сам увидишь – в начале августа мы получим готовый материал.
– Виктория, я ревную. Еще в прошлом вашем фильме каждому олуху было видно, что этот Маг сотворил себе Мечту не для простого любования. Естественно, его можно понять, – горячился Жан-Поль, жалевший, что отпустил Тори одну.
– Увы, милый, талантливый Маг обделен одним очень важным даром даром любви… Хотя, кто знает, стал бы он волшебником, если бы умел влюбляться? Мне даже кажется, что Ингмар сознательно "ампутировал" в своей душе это чувство, решив, что расплатился им за другой Дар…
– В сущности, торг Мефистофеля с Фаустом свелся к тому же.
– И по всей вероятности, история Шона может иметь похожий финал. Виктория глубоко вздохнула, вспомнив последний разговор с магом.
Они стояли уже у машины Виктории, с трудом подбирая слова прощания.
– Ты сделал для меня очень много, спасибо, – сказала она.
– Ты для меня тоже. В эти дни я дышал полной грудью, прижав каблуком свою скуку.
– Мы увидимся еще, правда?
– Не думаю. – Он колебался и вдруг решился на что-то. – Пойдем, я покажу тебе мое будущее.
Виктория молча последовала за Ингмаром по темным подземным коридорам, потом поднималась по винтовой лестнице на вершину круглой башни, возвышавшейся над холмами. Наконец Ингмар сунул горящий факел, освещавший им путь, в ящик с песком и распахнул высокую дверь. Круглая комната с шестью узкими окнами-бойницами была совершенно пуста. Только в самом центре возвышалось нечто, задрапированное пыльной рогожей. Ингмар сдернул покрывало, открыв огромный, гладкий как стекло, черный овал. Он слегка отступил в сторону, давая возможность Виктории рассмотреть камень. Она заглянула в зеркальную гладь и покачнулась от внезапного головокружения. Холодная глубина дохнула колодезной сыростью, заманивая в бездонную пучину. Стены пошатнулись, уплывая, ватная слабость надломила колени. Ингмар подхватил её, едва не потерявшую сознание, и запахнул занавес.
– Это черное зеркало – провал во времени и пространстве. Коридор, в который я уйду, вслед за моей тоской.
…Он не стал провожать её до автомобиля, оставшись в своей театрально декорированной "лаборатории".
– Я хочу, чтобы ты запомнила меня таким. Прощай. – Голос был вял и тускл. Куда делся тот одержимый, властный человек, ещё вчера дирижировавший сложным оркестром съемочной площадки?!
– Прощай. Я сообщу тебе о наших успехах.
– Не стоит. Мне с самого начала было известно все… Да, постой.
Виктория обернулась уже в дверях, Ингмар встал, подошел к ней и протянул руку. На раскрытой ладони лежал черный агатовый шар.
– Узнаешь? Я нашел его в том подвале, в Венеции, а ещё – белый шелковый хитон в вокзальной камере хранения, и это, – он достал откуда-то крестик и положил рядом с шаром.
– Ты обронила его в гондоле, когда прибыла в Венецию и глазела на плавучие дворцы… Еще я обнаружил в твоем номере гостиницы двух джентльменов, показавшихся мне несимпатичными. Я поспешил за тобой, но Дюваль опередил меня. Это надежный человек, тебе повезло… – Ингмар вложил в её руку шар и крестик, сжав ладонь обеими руками. – Держи крепче, Победа. Больше не теряй. Помни: некоторые предметы значат в нашей жизни не меньше, че живые существа. Береги их, как бережешь друзей… Скоро к тебе явится ещё один, – лиловый, да, лиловый по вечерам. Вот это останется мне. По-моему, я заслужил, а?
Он показал низку коралловых бус, купленную Викторией в Венеции и оставленную вместе с вещами в гостинице:
– И если мы уже занялись раздачей призов и подарков, у меня к тебе одна просьба, Виктория. Обещай, что выполнишь её, ну, в благодарность, допустим, за эту работу? В день свадьбы пусть будут на твоей шее те самые подвески Мазарини. Я подарил их тебе, поняла? И не думай хитрить – я все равно узнаю. – Ингмар смотрел серьезно, черные точки его зрачков притягивали. Виктория чувствовала – ещё минута и она последует за ним как лунатик.
– Прощай, я буду беречь друзей, и не забуду о твоем условии, сказала она, зажав в кулаке дары и резко направившись к выходу…
…Жаклин Кастильо испытывала двойственное чувство, наблюдая за развалом предприятия Антонии. С одной стороны, ей было немного жаль, что заходы Майкла О'Ралли, обещавшего Жаклин приличное вознаграждение за содействие в уговорах Тони, не увенчались успехом. Обойдись А. Б. несколько любезнее с всесильным боссом, глядишь, Жаклин Кастильо сидела бы сегодня в кабинете менеджера Антонии – первой "звезды" континента. С другой же, чувство женской солидарности строптивой Жаклин торжествовало – Майклу дали пинка под зад – хороший урок для наглого "победителя". Тони, конечно, придется вернуться в Париж, оставив сотни тысяч долларов пущенными по нью-йоркскому ветру.
– Давай-ка немного отсидимся в засаде, – советовала Жаклин приунывшей Антонии. – Блеснем в Европе, где тебя ждут весьма выгодные предложения, а затем вновь подкатимся к этим берегам… К тому же брак с Картье может сделать хорошую рекламу и усмирить, наконец, завоевательский пыл Майкла.
Они сидели в роскошном номере Антонии, который теперь, без визитов настырных журналистов и толпы агентов-работодателей казался чересчур большим и безвкусным.
– Нет, Жаклин, нет. Что-то мы все-таки проглядели, упустили… Не все клавиши нажали.
– Уж это точно. Не мы одни хотели бы насолить Майклу. Можно было бы поискать союзников, ждущих момента, чтобы протянуть тебе руку помощи… она заговорщицки подмигнула.
– Только не это.
– Феликс настолько незаменим?
– Незаменимо мое упрямство. И поверь, для него есть серьезные основания…
…Каждый вечер, сняв макияж, Антония пристально изучала свое отражение в зеркале. И, как человек, страдающий опухолью, нащупывает у себя в животе клешни метастазов, Тони с ужасом находила мельчайшие отступления от канонического облика. О чем может идти речь, если знаменитой А. Б. осталось существовать, по-видимому, не более года, а там – тень, забытость, заурядность… Сегодня ей показалось, что кончик носа утолщился, а уголки глаз опустились – ужасно… Ужасно видеть, как в двадцать четыре умирает твоя красота…
Она механически плеснула в ванну мыльную пену и до отказа открыла кран. Чудесное изобретение дизайнеров – абсолютно прозрачный толстый пластик, отлитый в форме круглого вазона. Стены и пол комнаты отделаны плиткой цвета яркого малахита, по углам вьются целые заросли лиан, а под вознесенной на пьедестал ванной устроена специальная подсветка, так что погружаясь в бурлящую воздушными пузырьками воду, чувствуешь себя Дюймовочкой, собирающейся нырнуть в бокал с шампанским, или нимфой хрустального грота… Можно помечтать, если у тебя достаточно средств для оплаты апартаментов, стоящих в день больше месячного заработка среднего служащего. И не важно, сколько весит твое двадцатилетнее или восьмидесятилетнее тело – погружаясь в эту ванну, ты непременно почувствуешь себя нимфой.
Тони легла в воду и прикрыла глаза, ощущая себя несчастной и бедной. Капитал Тони Браун улетучился, красота исчезает, как тают весной выстроенные из снега дворцы…
В трубке специального телефона, спрятанного в мраморном изголовье, заворковал голос дежурной:
– К мисс Браун пожаловал журналист из "Нью-Йорк таймс".
– Пропустите. – Она даже не открыла глаза, к чему теперь эти сплетни – смаковать неудачи? И не поспешила покинуть ванну – пусть снимают совсем задаром, пусть знают, как выглядит отвергнутая ими А. Б.
Тони расслабилась, с наслаждением вытянув ноги, и привычным жестом фотомодели закинула руку под голову, распустив и взъерошив сколотые волосы. Кто-то осторожно прошел по комнатам, окликая её по имени.
– Сюда, сюда! Надеюсь, вы не намерены портить мой отдых ехидными вопросами? – спросила она, услышав затихшие рядом шаги. И открыла глаза.
Максим тяжело дышал, не в силах, казалось, перенести своего счастья: эта невероятная, фантастическая женщина, розовой жемчужиной светящаяся в серебристой пене, эта роскошная нимфа – его будущая жена!
Подобно Хосейну, выудившему некогда из бирюзовой ванны уснувшую Светлану, Бейлим без слов, не заботясь о состоянии вечернего костюма, запустил руки в искрящуюся пену и словно хрупкую драгоценность поднял из неё Тони.
– Я так ждала тебя, мой мальчик! – прошептала она, брошенная на атласные простыни необъятной кровати. С нарастающим волнением Антония наблюдала, как разлетаются стороны срываемые с себя Максимом вещи, радостно прозревая: "Да, именно так: ждала! Тосковала и ждала, бесилась и ждала. Его – бронзового, горячего, страстного…
Всего сутки назад принц "подал в отставку". Заменяя отца, пребывающего в деловых поездках, он два месяца "руководил государством подписывал приносимые советниками бумаги, слушал доклады министров, ставил печати, выписывал счета, посещал какие-то предприятия, выставки, школы. Ничего не понимая и не собираясь вникать. Антония пропала, отказываясь даже отвечать на его телефонные звонки, а Хосейн все откладывал возвращение.
К моменту встречи отца Бейлим уже точно знал – он никогда и ни за что не станет эмиром. Конечно, если это исключает возможность быть рядом с Антонией. Хосейн, рассчитывавший, что в его отсутствие сын почувствует вкус власти, оставив мысли о браке, застал полного решимости, взбунтовавшегося принца.
– Ваше величество, из меня не выйдет глава государства. Я мало думаю об экономических реформах и политических интригах…
– Понятно, мальчик. В девятнадцать все мысли – на женской половине… – он потрепал сына по плечу. – как успехи у наших дам? Гульчия, мне кажется, лакомый кусочек?..
Хосейн предусмотрительно собрал во дворце ансамбль красоток для удовлетворения "эстетических нужд" наследника. Отобранные им девушки прекрасно пели, играли на музыкальных инструментах и, конечно же, виртуозно исполняли танец живота.
– Отец, ты знаешь, что мне нужна другая, – твердо сказал принц.
Хосейн нахмурился.
– Я слышал, А. Б. в Америке и очень дружна с Майклом О'Ралли.
– Вранье. У меня отличные осведомители. Тони дала Майклу отпор. А он устроил ей полный провал. Она разорена.
– Да, обмануть тебя не трудно. Ты сам обманываться рад. – Вздохнул Хосейн, не ведая о том, что процитировал русского классика.
– Ты не собираешься бросать Сорбонну? В Париже твоя пассия, я надеюсь, будет более сговорчива. Купи ей дом, назначь содержание, – раз уж она так бедна…
– Я женюсь на ней, отец. И отказываюсь от наследования престола. Бейлим опустил олову, ожидая грома и молний. Но Хосейн спокойно сказал:
– Ты не удивил меня. Все же я немного знал твою мать. Похоже, это бунтарство в стиле Светланы. У русских аристократов, как известно, было принято жениться на цыганках или крепостных актрисах. Этакий инфантильный коммунизм, национальный менталитет, склонный к алогизмам.
– Причем здесь национальность или идеология? Я просто хочу быть с любимой женщиной. И если это несовместимо с моим общественным положением я отказываюсь от него.
– Ты не можешь сделать этого, мальчик. Тебя, кажется, учили хорошие специалисты. При отсутствии других наследников…
– …Управление государством переходит к ближайшим родственникам по мужской линии, – продолжил цитату из Шариата Бейлим.
– Но таковых нет. Среди наших сторонников и друзей. – Хосейн развел руками. – Увы…
– Отец, ни для кого не секрет, что Зухрия ждет ребенка. Долгожданное событие свершилось. Если это будет мальчик – я отрекусь от престола в его пользу.
– А если нет? Если вообще её роды окажутся неудачными?
– Ты прав. Я не могу доверять сою судьбу случаю. И должен все решить сейчас.
– Ни слова больше, чтобы не жалеть потом о сказанном. Мои условия… – Хосейн сел в высокое кресло, напоминающее трон, и продиктовал:
– Ты продолжаешь учебу в Сорбонне, не заикаясь о своих брачных намерениях. Я выделяю королевские средства на содержание А. Б. Покупай ей хоть Версаль. А после завершения образования ты женишься на той, которую выберу для тебя я. Можешь даже не разговаривать с женой – только изредка навещай и делай детей… А с правлением государством мы ещё посмотрим…
– Мои условия отец. Я жду три месяца до родов Зухреи. Если на свет появится здоровый мальчик, я тут же подписываю акт отречения. В случае препятствий с твоей стороны я пойду на крайние меры: разглашу правду о своем происхождении и спрошу твоих подданных, захотят ли они иметь господина со смешанной кровью?
– Ну а если Зухрея родит девочку?
– Я женюсь на Антонии и, если ты сочтешь это возможным, стану эмиром! Делать детей я намерен только с этой женщиной.
…"Глуп, глуп, как же он ещё глуп, – думал Хосейн, проводив сына и пригласив для разговора Амира, – но горяч и упрям…"
– Мудрецы говорят, что время решает самые сложные проблемы. Не стоит нажимать сейчас, чтобы не сломать. Спокойно выжидаем, а на всякий случай… – Хосейн обратился к Амиру, вошедшему по его звонку. – А на всякий случай, мой друг, присмотрите хорошенько за этой девушкой. Не слишком ли опасно крутиться ей на нашем пути? Боюсь, как бы не произошло какой-нибудь глупой случайности…
Это надо было понимать так – помеху убрать любыми способами, оставив эмиру право чистых рук. В знак послушания Амир опустил глаза и чуть кивнул, коснувшись лбом сжатых ладоней.
– Тони, это я. – Голос Жан-Поля искрился сюрпризной радостью. – На днях к тебе придет некто Горацио. Он передаст подарок от меня и Виктории. Кажется, вышло совсем неплохо. Кроме того, сама с кассетами не суетись это его дело. Позвони, как только получишь, о'кей?
Когда Виктория с Жан-Полем посмотрели смонтированный командой Мага материал, впечатление было несколько странным – уж не перемудрил ли на этот раз Шон? Технические эффекты потрясали, но это были успехи компьютерных умельцев. А сам Волшебник, выходивший ранее на публику с голыми руками, имея в запасе лишь одно – необъяснимую, невероятную магию, что делал здесь он? Выступал в роли киноактера, изображающего повелителя стихий?
– Да, совершенно очевидно – Маг пожертвовал собой ради Мечты, – чуть насмешливо прокомментировал фильм Жан-Поль. – Все это действо крутится вокруг тебя и что уж точно, он добился своего. Вряд ли кому-нибудь удастся увековечить образ А. Б. более удачно… Куда мне со своими плохонькими стихами, – вздохнул он, но Тори не поддержала тему.
– Один из вариантов фильма снят на голографической установке и рассчитан для специальных кинотеатров. Кроме того, Шон здорово просчитал психологию американцев – это чуть ли не эротическое слияние Старого и Нового Света, с ностальгией по старине и апофеозом американского патриотизма. Только Антонии придется очень постараться, чтобы обеспечить клипу удачный прокат. – Задумалась Виктория. – Имя Шона изрядно подзабыли, на её собственное наложено табу. Правда, Горацио намекнул на какие-то особые влиятельные каналы…
Горацио, посланник Шона, напоминал биржевого маклера диккенсовских времен. Боже, кто же теперь носит такие бакенбарды? Разве что в комедийных водевилях. А брюки в полосочку и бесформенный, мятый пиджак? Не хватает только цилиндры – и прямо на сцену.
– У меня слишком длинное и труднопроизносимое имя. К тому же оно фальшивое. Зовите меня Горацио. Как друга Гамлета. Маг поручил мне обеспечить доставку материала заказчику.
Тори неуверенно продиктовала смешному человечку адрес Антонии и пожелала удачи.
– Как бы там не сложилась судьба этой работы Шона, передайте ему огромную благодарность. Лично меня его фантастическая симфония просто потрясла.
– Да, надо сказать, А. Б. вышла на редкость впечатляюще. Не может быть и речи о каких-то сопоставлениях или конкуренции – единственная, неповторимая, невероятная, – пожилой джентльмен хитро посмотрел на грустную улыбку Виктории. – Мадемуазель зря беспокоится – эти ленты не заваляются в архивах и не станут достоянием третьесортных прокатных компаний… Ингмар Шон знает одно волшебное слово. – Он подмигнул. – Ну, типа "Сезам, откройся!"… Ведь Маэстро, если не ошибаюсь, рассказывал вам о своих родителях?
– Да. Кажется, ни отца, ни матери Ингмара нет в живых?
– Разве? – Горацио испуганно отшатнулся, изображая удивление. – У Мага своеобразное чувство юмора… Прощайте, мадемуазель, рад познакомиться. Завтра материалы будут у вашей сестры, а не позже чем через три дня ожидайте триумфальных колоколов.
Он растворился в сумраке, оставив у Виктории ощущение розыгрыша. Но дальнейшее превзошло все ожидания: видеофильм был показан самыми престижными каналами ведущих телевизионных компаний, знаменитые критики разразились хвалебными статьями, соревнуясь в подборе эпитетов, а у кинотеатров "Голограф" выстраивались очереди. Впереди мелькали призы разных фестивалей, к Ингмару Шону направились толпы журналистов в надежде получить аудиенцию или хотя бы одним глазком подсмотреть жизнь непредсказуемого Мага.
Антония, пассивно наблюдавшая за взрывом собственного успеха, недоумевала. Вначале, просмотрев полученные от некоего господина Горацио пленки, она вскипела от ярости – ко всем бедам не хватало ещё этого плевка! "Дублерша" нашла момент, чтобы побольнее ударить, продемонстрировав ей свое явное превосходство. "Низость! Эти кадры никогда не увидят свет", – решила она, заперев кассеты в сейф и позвонив Жан-Полю.
– Дюваль, я считала тебя своим другом. Объясни, пожалуйста, что значит "твой", вернее, "ваш подарок"? Я что, должна радоваться её успехам, а может, даже помочь публично растоптать меня ногами?
