Текст книги "Умереть, чтобы жить"
Автор книги: Людмила Бояджиева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
И начался новый 1995 год. Самый лучший, необыкновенный, сказочный. Они танцевали на сцене, потом мчались в красном автомобиле в уже привычную Ане мастерскую, спешно бросались на ковер у печки… Просыпались, снова занимались любовью и снова танцевали. Второе, третье, четвертое января…
Четвертого Карлос пропал. До начала представления оставались считанные минуты. Аня ежеминутно поглядывала на часы, прислушивалась к шагам в коридоре.
– Чего трепещешь? Фил не хуже Ларсика станцует. Вы ж с ним репетировали, – заметила Лида её беспокойство.
– Фил? А разве… Разве Ларсена сегодня не будет?
– Ты что, не в курсе? Да он отгул взял. На три дня. Пушкарь сообщил нам, что господин Ларсен отбыл в творческую командировку за рубеж. В Таллинский мюзик-холл… А тебе что сказал? – Заинтересовалась Лида, удивленная растерянностью Ани.
– Мне?! – Аня приподнялась и снова опустилась в кресле. – Я неважно себя чувствую. Честно…
Программу она отработала кое-как. К ночи поднялась высокая температура. Аня металась в жару, впадая временами в тяжелый сон.
И снилось одно: она спит на своем диване, неслышно входит Карлос, берет стул, ставит его возле дивана и тихо сидит, глядя на спящую. Час, два, три – до утра. Открыв глаза, она увидела сидящего рядом Карлоса. В комнате синели густые сумерки. Аня протянула руку, коснулась его колена и, оторопев, села.
– Давно пришел?
– Нет. Не хотел будить. Вера Владимировна ушла в гости. Велела напоить тебя чаем. У меня уже все готово. Вносить?
– Постой… – Включив лампу на тумбочке, Аня сжала виски. – Не пойму, – ты настоящий? Мне здесь всякая бредятина мерещилась… Например, что ты уехал в Таллин… – Аня вопросительно посмотрела на Карлоса, он поймал и сжал её руки в своих ладонях.
– Я здесь. Это хорошо. А все остальное плохо. – Он достал из кармана джинсового пиджака плейер и протянул Ане. – Помнишь, ты застала меня в гримерке – я что-то бормотал и засуетился как воришка? Это моя исповедь – я не пишу дневник, а беседую с магнитофоном. Запись легко уничтожить. Три дня назад я разделался со всем своим архивом. Осталась вот эта кассета, она торчала в плейере. Здесь совсем немного. Послушай, – я принесу тебе ужин.
«… Если б знать, если б быть сильнее… – голос Карлоса на пленке казался чужим. – Я смотрел на неё и чувствовал всеми своими потрохами, как возвращаюсь к себе. Прощай, Ларсик, – Карлос плюет в твою мерзкую, свиную харю…
…Кто говорит сейчас? Кто? – Ты – недоумок, вконец раздрызганный, загнанный в тупик тип? Ты сладострастно засматриваешься на булыжник в дворовом колодце и думаешь – как просто все кончить… Она спит. В мастерской чахлый зимний рассвет. Год кончается. Кончается мой год… Я встал перед листом бумаги и мои руки сами взялись изображать ЕГО – дьявола, погибель. Черным углем, коряво, убийственно… А потом, появились цветные мелки, его наглая, манящая нагота начала оживать. Я не хотел этого… Но он оживал, он смотрел на меня, звал… Я уничтожил его. Кисть, пропитанная алой тушью. Я утопил его в крови… Кончено… Свободен… Свободен?
…Люблю её. Да, – люблю. Хочу. Хочу принадлежать ей. Хочу растворить её в себе. Присвоить. Хочу кормить, одевать, укутывать, видеть её радость, её жаждущее тело, слышать смех, крики. Хочу солнечный дом и лохматого пса. А она, – пусть ходит переваливаясь, поглаживая живот с нашим ребенком… Пусть, пусть, пусть… Кого молить помочь нам? Молю тебя – не оставляй меня, девочка…
…Кончено? Кончено. Пора ставить точку, пора утереть сопли. И признайся себе честно – ты дерьмо, Ларсик. Наслаждайся своей дерьмовой жизнью. И оставь её в покое… Гуд бай, Энн… Забудь, забудь, забудь все… Прости.»
Аня выключила магнитофон. В дверях появился Карлос с чайником и подносом.
– Уйти сразу или будешь бить?
– Уходи. – Она бросила на тумбочку плейер. – Гуд бай, Ларсик.
– Ты поняла?..
– Гуд бай, в пределах моего знания английского. Я училась в спецшколе. Попрощался – уходи.
– И нет никаких вопросов?
– Мама говорит: понять, значит простить. Я поняла, что не нужна тебе. Это главное. А кто мой соперник – волнующая эстонка, ЦРУ или сам дьявол не имеет значения. Он победил. Не верю, что смогу когда-нибудь полюбить кого-то сильнее… Очевидно, этого мало. Ты не виноват.
Карлос закрыл глаза и стиснул зубы. На скулах выступили желваки.
– Я маленький и трусливый. Гнусный вампир. Я не должен был прикасаться к тебе… Но жутко хотелось спастись…
– Ты схватился за меня, надеялся – берег. Оказалось, соломинка. Мы оба слабаки, Карлито.
Он упал на колени возле дивана и спрятал лицо в её протянутых ладонях. Склонившись, Аня прижала лохматую голову к своей груди и поняла, что плачет – в черные волосы Карлоса падали частые-частые, крупные-крупные слезы.
– Выслушай меня. Тебе будет противно, гадко – не выгоняй. Мне необходимо объяснить.
Я был поздним вымоленным ребенком. Хилым, капризным, упрямым. Понимаешь, – я многого боялся, – темноты, насекомых, старших ребят и даже отца. Но при этом был странно, болезненно честолюбив. Везде и во всем я должен был стать лучшим, а свои страхи сумел возненавидеть. Даже отца. Всю свою жизнь я знал, что должен поступать наоборот: не зажигать свет в пустом доме, засовывать под рубашку мерзких пауков, стать музыкантом, развратником, бабником… Ведь я был нежен, ох, как отвратительно нежен я был! Мама любовалась моими локонами, а мои толстые детские губы так и лезли целоваться – с едва знакомыми улыбавшимися мне тетями, смазливыми детьми, собаками. Взрослея, я старался стать циничным и жестким… Хорошо, что тексты моих «баллад» были на английском, а голос слаб. Чего там только не было!.. Крутая блевотина вконец опустившегося типа – наркота, свальный секс, заигрывания с адом и смертью… Юношеские, в общем-то, шалости, желание быть дерьмее дерьма. Но именно тогда мне растолковали понятие «бисексуал». На практике. Практика меня увлекла меньше, но собственная смелость восхищала. Вокруг меня крутились очаровашки-девочки – с ними все было просто, тошнотворно просто. Я чувствовал: должно, ну, обязательно должно быть в этом мире что-то ещё – могучее, захватывающее, нежное… Очевидно, очень глубоко в моем угнетенном, трансформированном Я теплилась идея любви. Литературной, дантовой, пушкинской… «Любовь, что движет солнце и светила…» Но в реальности её не существовало. Фикция, иллюзия, миражи… Знаешь, что-то такое было в тебе – шестнадцатилетней невинной девчонке. Я не понял что именно привлекало меня, но потянулся… Эх… конечно, тогда я блуждал во мраке на ощупь. Я не был готов изменить себя.
– Да и я мечтала о другом… Мне нужен был Денис… Мы оба искали не там.
– Он нужен был тебе даже тогда, когда стал мужем Алины. Помнишь свадьбу? Что за чудесные дни пережили мои предки – блудный сын вернулся! Произошел разговор с отцом, трудный, долгий – до утра. Я пожалел его, мне захотелось стать другим. Это было похоже на новую роль – университет, солидные шмотки, «Жигули». Естественно, я стал звездой курса – отличник, спортсмен, шансонье… Карьера, перспектива, наследство, семья, дом… Все это уже мерещилось в розовом свете будущего…
Вилли делал портрет моей подружки, дочки голландского посла. В той самой мастерской… Там все и произошло. Но позже, много позже. Помнишь фильм «Кабаре» с Лайзой Минелли и Хельмутом Бергером?
– Любовь втроем?! – Аня распахнула глаза, сообразив наконец, кто такой Вилли. – Это ты его замазал красной тушью?
– Я все время хотел сбежать. С самого начала, даже не зная, почему. Ведь все было хорошо. Вилли стал моим демоном-искусителем… О, это незаурядный человек! Интеллект, воля, талант – и все брызжущее, недюжинное, завораживающее… как он умел делать сюрпризы, каким непредсказуемым, широким, щедрым жестом!.. Однажды я понял, что такое настоящая любовь, ревность, тоска. Но я любил мужчину…
Вилли превратил меня в Ларсика. Он понимал – Карлос должен перевоплотиться, стать этаким сверхчеловеком – вне пола, вне морали, вне обыденных забот. Я стал брать уроки танца и пантомимы, стал дерзким, уверенным в себе… Знаешь, Энн, Вилли умеет вдохновлять, заражать своей мечтой… Он очень сильный, потому что всегда видит цель.
– Ты был счастлив… Помню, когда увидела тебя в «Вестерне» возмужавшего, полного сил, – Аня закусила губу и покачала головой, – это и в самом деле казалось чудесным преображением. А я ничего не поняла.
– Да и я тогда ещё плохо разбирался в своих ощущениях. Не думал, что женщина способна так увлечь меня. В мюзик-холле были, конечно, короткие интрижки, но это не мешало отношениям с Вилли. Мы смеялись, обнаружив сходство между нами и героями старого фильма Клода Лелюша. Он назывался «Мужчина и женщина»… Вилли так же мог нестись на своем «порше» день и ночь, чтобы встретиться со мной в маленькой эстонской гостинице. И мы не могли расстаться, будто и вправду жизнь друг без друга теряла смысл… «Мужчина и мужчина»…
Но вот появилась ты. Подружка, отличная партнерша. Женщина, которая не старалась завоевать меня. И я подумал, как могла бы сложиться жизнь, если бы я был свободен, если б я выбрал другой путь. Понимаешь? У меня появилось желание освободиться, и оно стало неотвязным, мучительным. Я позволил бы себе стать таким, каким был в детстве: ласковым, нежным и даже трусливым, прислушиваясь по ночам к каждому твоему вздоху… Я освободился!
Накануне нашей премьеры я рассказал о тебе Вилли. Он молча положил передо мной ключи от мастерской. Вил уехал в Таллин, где оформлял спектакль. Мы предполагали провести это время вместе… Я вернул волосам натуральный цвет и сжег в печи портрет Ларсика, который так любил Вилли. Я сделал выбор – мне нужна была ты!
– Ты привез меня в ваш опустевший дом… В дом Вилли. Печально… Если б я знала…
– Ну пойми же, мне хотелось спастись! Утром, открыв окно, я смотрел на камни внизу и думал, что разрешение всех проблем – там, – стоит лишь сделать шаг.
– В то время, как я ждала в чужой кровати… И ненавидела себя за то, что не сумела приворожить любимого. Я понимала – кто-то стоит между нами…
– Лежит… – криво усмехнулся Карлос. – Мне нельзя было привозить тебя в мастерскую, нельзя было предаваться любви у огня… Это был ритуал Вилли…
– Обнимая меня, ты думал о нем… Какая же я дура! – Аня истерически расхохоталась. – А собственно, чем Вилли хуже какой-нибудь шлюшки, к которой я ревновала?..
– Потом я все время хотел тебя, но боялся, что фиаско повторится – я вновь сорвусь. В твоем доме… на этом твоем скрипучем диване, я стал тем мужчиной, которого хотел вернуть.
– Да, Карлос. Ты подарил мне чудные дни нового года – первое, второе, третье… Три дня. Королевская щедрость. Не дом в Андалузии, но все же счастье… Я была счастлива, Карлито.
– Утром четвертого зазвонил телефон. Мне сразу стало ясно, кто это. Я не хотел брать трубку, стоял и смотрел на черный аппарат, слыша, как ухает в груди сердце.
– Послушай, Ларри, – сказал он. – Я в Таллинском аэропорту. Через тридцать минут вылетаю. Мне надо попасть в мастерскую. Положи ключи под коврик. Как всегда.
Больше он ничего не произнес, честное слово! Не смейся, пожалуйста, такие честные люди, как Вил, попадаются редко. Такие сдержанные и мужественные, как это ни смешно звучит. И еще, – жалостливые. Я помчался в аэропорт, чтобы вернуть ему машину. Нашел его на стоянке «такси» – с чемоданом и огромной дворнягой, заискивающе заглядывающей ему в глаза. Собака без поводка и намордника, таксисты не хотят сажать таких пассажиров. Оба худые, заброшенные… Ушастая, грязная псина жмется к Вилли и ни на шаг не отходит. «Знакомься, Лар, – сказал он дворняге, – это Карлос».
Я понял, что Ларсика больше не будет.
Вилли постарел за эти несколько дней. Стал черным и сухим, как индус. И даже не взглянул на краски.
«Что станешь делать?» – зачем-то спросил я, заслоняя спиной тот портрет Нижинского, для которого позировал.
«Попробую пить. Может выйдет работать. В общем – постараюсь выжить… И, наверно, все-таки, буду ждать. У меня теперь есть компания – Лара».
– Понимаю. Ты не смог уйти. Ты пожалел его. – Аня кивнула. – Я, действительно, понимаю.
– Не смог! И сбежал от тебя… Вот… – Карлос развел руками. – Такая вышла исповедь…
– Спасибо, что счел возможным рассказать мне… Даже не знаю, как поступить, не пойму, что чувствую. – Аня серьезно посмотрела в темные глаза. – Наверно, мне не удастся сразу разлюбить тебя. Но я буду стараться. И попытаюсь быть счастливой.
Карлос поднялся и отошел к окну.
– Самое смешное и, увы, абсолютно очевидное в этой ситуации, что я люблю тебя… И совершенно не представляю, куда девать эту идиотскую любовь!
– Все пройдет… Завтра я пойду к Пушкарю и подам заявление об уходе. Ресторан – не придел моей мечты, ты был прав… А Ларсик станет знаменитостью, как и хотел. Он добьется, он все сможет, – ведь его будет поддерживать и вдохновлять могущественный Вилли.
А я пока стану помогать маме – как никак шью и вяжу с пяти лет. Буду делать смешных кукол и продавать на Арбате… Там, видно, и познакомлюсь с арабским шейхом. – Аня расхохоталась, давясь слезами и закрыла лицо руками. – Уходи скорее. Уходи! Нельзя же так, – тянуть больной зуб за веревочку…
Карлос не мог сдвинуться с места, мучимый противоречивыми чувствами.
– Да уходи же ты! Умоляю…
Она убрала руки лишь услышав щелчок входной двери. В комнате стало тихо, на подносе давно остыл кофе. Аня бросилась на подушку и впервые за этот день по-настоящему разрыдалась: громко и безутешно.
…В понедельник она сидела в кабинете Пушкаря, объясняя, что должна срочно уехать с матерью в Тулу. Плела что-то про личные обстоятельства, осложнения после болезни. Он качал головой, набавлял ставку. А потом взмолился:
– Дай мне хотя бы неделю на поиски замены, передай заместительнице свой опыт и считай себя свободной… Ох Венцова, Венцова! Что ж вы разбегаетесь – так хорошо начали, у меня грандиозные проекты… – Он скривился и прижал левую ладонь к сердцу. – Предынфарктное состояние… Будь другом, Анна, не подводи… Я уж молчу, что по условиям контракта могу взыскать с тебя приличную неустойку… Но по-человечески, по-братски прошу…
– Если по человечески, я постараюсь. – Пробормотала Аня, презирая себя за уступчивость
17В конце апреля термометр в Москве показал максимальную за последние триста лет температуру. Зелень ещё не успела пробиться, но асфальт плавился на солнце, а все вокруг казалось тусклым и пыльным – прошлогодняя трава газонов, голые ветки деревьев, немытые окна домов, с годовыми следами экологического неблагополучия. На улицах люди в теплых пальто и куртках даже не оборачивались на тех, кто уже щеголял в босоножках, сарафанах или маечках.
И те и другие выглядели нелепо, как и Аня, одевшаяся с учетом безвременно жаркого солнца в светло-бежевый пиджак и длинную, мягкую, сплошь розами и маками усеянную юбку. На серых улицах и в автобусе она чувствовала себя неуместно-нарядной, сожалея о привычных джинсах и пуловере. Но в этот день Ольга отмечала день рождения и все были приглашены на закулисный фуршет после выступления.
В истинной причине хорошего настроение и желания поскорее начать весенний праздник Аня не хотела признаваться даже самой себе. Но это было так: надевая новую юбку, подбирая к ней украшения из розовых кораллов, она думала о том, какое впечатление произведет своей цветущей прелестью на Карлоса.
Карлос расстался с Вилли. Он жил в однокомнатной квартире, купленной на собственные деньги – отношения с отцом так и не наладились, блудный сын не собирался возвращаться в пятикомнатные родительские хоромы. Ане он сказал: «Буду ждать тебя, сколько потребуется. Но постарайся не мучить меня – жизнь проходит, я это кожей чувствую. Жутко обидно, что она проходит без тебя».
Они встречались на сцене каждый вечер и расходились порознь, едва кивнув друг другу. Мокрый мартовский снег, холодный дождь, поливающий из клочковатых, свирепо проносящихся над Москвой облаков, не способствовал расцвету оптимизма. Аня мучилась сомнениями, упрекала себя за то, что наделала кучу ошибок и ничему не научилась. Но стоило лишь появиться победно воссиявшему солнцу, – и все переменилось. Стало ясно: жизнь теперь только начинается, достижения неоспоримы, завоевания велики: деньги, профессия, уважение коллег, а главное – любовь. Пусть непростая, но сильная.
Вилли побежден, Карлос избавлен от мучительной зависимости, а это посложнее, чем кодироваться от алкоголизма или курения. В чем же дело? Надо поскорее выползать из своей норы, разрушить баррикады, которые сама же вокруг себя нагромоздила, и двинуться навстречу законно причитающемуся счастью.
В гримерной Аню ждал букет многозначительно алых роз, которые регулярно присылал ей некий поклонник. Достав один цветок, она воткнула его в прическу вместо шелкового. Крупные шипы хорошо держались в кудрявых волосах. В финале танца Карлос обхватил талию Кармен, та на миг бессильно откинуться в его согнутых руках. Он прижал её к себе и склонился, словно стремясь к поцелую. Но не поцеловал. Горячо дохнул в шею, скользнул губами по виску, волосам и вцепился в розу. Аня замерла, представив, как впиваются в кожу когтистые колючки. Карлос достал цветок, к подбородку побежала капелька крови… Но глаза улыбались, и Аня шепнула «Да»…
После завершения программы она не торопилась переодеваться – идти на вечеринку Оли совсем не хотелось. Дождаться Карлоса и – сбежать! Аня аккуратно стирала грим тампоном, прислушиваясь к шагам за дверью. По коридору зачастили каблучки, дверь распахнулась – на пороге появилась стройная, яркая женщина в серебряном, узком, сильно открытом платье. Красавица замерла, протягивая к Ане обнаженные, унизанные позвякивающими браслетами руки.
– Анюта!
– Линка!
Они с разбегу обнялись. В комнате поплыл запах «Опиума».
– Ты меня в зале не видела? Я же махала, махала, а Денис даже стоя хлопал. Мы за первым столиком слева… Вот так встреча! Да ты просто звезда… Покажись… – Алина развернула Аню. – Худющая, сексуальная… А я расплылась на тамошних харчах. – Она обхватила ладонями стиснутую широким поясом талию и крутанулась на каблучках.
– Ничуть не растолстела. Прямо фотомодель. – Аня села в свое кресло, во все глаза рассматривая Алину. Стрижка ей шла – рыжие «перышки» на лбу и на шее. Шея длиннющая, жемчужные гроздья в ушах касаются ключиц. Глаза синие, наивно распахнутые, детские и опытные одновременно.
– Живенько переодевайся! Тебя все ждут. Я обещала привести звезду свою школьную подружку.
– Спасибо, что предупредила. Боюсь, Денис проговорится насчет «сестричек».
– Да пусть! Там люди деловые. Им наши родственные отношения по фигу. Только… – Алина многозначительно окинула взглядом испанский костюм Ани.
– Разумеется. Танцовщица из ресторана, все равно что путана, и вдруг сестра Алины Южной!
– Анюта! – Алина обняла её за плечи. – Мы уже большие девочки, все прекрасно понимаем… Какое это, к чертям, имеет значение? Мы снова вместе и теперь не будем ссориться из-за пустяков.
– Понимаешь… У меня сегодня встреча с одним человеком. Важная.
– Заметила! Просто очумела: в кабаке на сцене в обнимку ты и Карлос Гарсиа! Денис ростбифом подавился и говорит: «В России, действительно, произошли большие подвижки». Голосом Горбачева. Он здорово всех копирует. Так он его уже пригласил. Ну, Денис – Карлоса.
– Согласился? – Удивилась Аня, переодеваясь за ширмой.
– Интересно! Друг юных дней, наперсник нежных игр!
– Я готова. – Появившись, Аня быстро собрала в узел и сколола на затылке волосы, вдела в уши коралловые сережки.
– Другое дело. Аспирантка МГУ из очень хорошей семьи, – одобрила Алина костюм. – Кораллы дешевенькие, но тебе идут.
– Демократический стиль. – Не обиделась Аня. – От бриллиантов я отказалась – слишком вульгарно.
Они под руку вошли в полутемный зал.
За большим столиком сидело человек шесть. Аня сразу заметила Дениса. Он был крупнее и ярче всех – загорелый блондин американского типа в мешковатом кремовом костюме. Увидев приближающихся дам, он кинулся навстречу и пренебрег протянутой Аней рукой.
– Обнимемся! Мы не на дипприеме.
Аня прильнула щекой к воротнику шелковой сорочки, уловив приятный горький запах одеколона и ещё более ощутимый водочный дух. Компания уже завершила, по видимому, обильный ужин и перешла к десерту. На столике стояла эффектная ваза с растаявшим мороженым.
– Садись, Анюта, возле Дениса Сергеевича, поболтайте, вспомните наши дачные шалости. – Устроив Аню, Алина объявила, – Мы с Анной росли вместе, учились, влюблялись… А, главное, нас сблизило фигурное катание. Отличная хореографическая школа.
– Заметили, заметили… – Поддержал кто-то из гостей. – Так Карлос тоже начинал на льду?
– Я начал с тяжелого рока и марихуаны, – мрачно пошутил Карлос, и только теперь Аня его заметила. Он как-то потемнел – синий пуловер, смуглое лицо опущено к чашечке кофе, в которой с чрезмерной энергией вращается ложка.
– Нам с Аней по фирменному мороженому с клубникой и взбитыми сливками. Это уже растаяло. Я не ошиблась, Энн, – тряхнем стариной? – Алина подтолкнула локтем соседку. – И ещё ликера. Я хочу, чтобы все выпили за нашу встречу. Денис, я, Анна и Карлос – считайте, играли в одной песочнице. Только в разное время.
– И с разных сторон, – тихо добавила Аня.
– Это как? За разные команды, что ли? – Снова поинтересовался любопытный гость, и Аня прямо посмотрела не него:
– Именно. Команда хозяев и команда приглашенных. Я имела честь отдыхать на даче Кудяковых-Лаури. Это был очень гостеприимный дом.
– А вам никто не говорил, что вы с Алиной похожи? Серьезно: глаза и что-то еще, неуловимое… Может, рост, фигура… В общем, я с удовольствием выпью за встречу друзей. Меня зовут Михаил. Отчество сложное, лучше без него. Несмотря на седину, я в душе комсомолец.
Аня прислушалась – у него был странный голос и какая-то особенность дикции, – хрипотца, как у Высоцкого, при этом неровный ритм речи, то нарочито замедленный, то преходящий в скороговорку. Специфический голос, такой перепутать трудно. И выглядел Михаил живописно: густая шапка жестких с сильной проседью волос, привлекающее мужественной грубостью черт лицо, короткая жесткая борода. Арктический летчик, геолог, укротитель, охотник. Русский Хемингуэй. Покоритель женских сердец, удачно сочетающий своеобразный романтизм и хорошую боевую хватку.
– Ты на Михаила, Анна, не заглядывайся. Он с женщинами крут. Роковой мужчина, цыган. При этом однолюб, игриво предупредила Алина.
– Мужчины – вообще однолюбы. Особенно ловеласы. Во всех женщинах они видят свой единственный идеал, – нарочито вздохнув, Денис повернулся к Ане. – Ты ни капельки не изменилась. Все такая же бука и, как всегда, влюблена. Это заметно.
– Но в отличие от вас, однолюбов, я меняю привязанности. – Она дерзко взглянула в пьяненькие светлые глаза, которые когда-то заставляли её столбенеть.
– Оставь приколы, Ден, мы здесь объедались, а девочка работала. Поваляем дурака в следующий раз. Ведь мы теперь будем жить в Москве. Объяснила Лина и взглянула на бородача. – Михаил Сигизмундович – коллега господина Южного по бизнесу. Сегодня отмечали начало крупного финансового проекта.
– Прошу прощения, рад был встретиться. – Карлос поднялся. – Надеюсь, мы ещё увидимся. У меня есть кое-какие дела. Тебя подвезти? – Он вопросительно посмотрел на Аню.
Алина удержала Аню за руку:
– Посиди еще, умоляю! Пять лет не виделись. Мы тебя прямо к дому подбросим – ведь почти соседи… – А когда Карлос ушел, доверительно шепнула ей. – На кой он тебе сдался? Только время теряешь. Такие возможности у парня были, а он ухитрился… Фу! Ну и занятие для мужика… Да они, балетные, все подонки…
Аню охватил гнев и непонятное волнение – Алина вновь перехватывала инициативу. Едва появившись, она уже манипулировала ею. И «оружие» все тоже – расчетливость, решительность, цинизм! Все, что так не хватало Ане, ненавидевшей в себе Верочкину мягкотелость, покладистость. Но у матери врожденное смирение, отсутствие личных амбиций, зависти, умение довольствоваться малым. У Ани же – клубок сплошных противоречий, смирение борется с тщеславием, а самолюбие – с гордыней.
…Дружба «сестричек» восстановилась на прежних основаниях: Алина лидер, Аня – послушный исполнитель. При этом Аня внушала себе, что она честнее, добрей, мягче, и уступает лишь из деликатности, пока дело не коснулось серьезных вопросов. Вот только как разобраться, где проявляешь великодушную терпимость, а где идешь на унизительные уступки? Вопрос не из легких и ответы на него получались все время разные.
