Текст книги "Знай свое место"

Автор книги: Людмила Фатеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

– Хочу, – промямлила она, отведя глаза на мутные от времени стекла буфета-старожила.

– Долго это.

– Ну и пусть...

– Надо начинать с моего непутевого детства. Сюжет, конечно, для повести воспитательного характера. Но это мое, никуда не денешься.

Шура вытащил из холодильника пакет молока, достал любимую кружку.

– Будешь?

– Нет, – Ирина качнула головой. – Ты зубы молоком не заливай. Рассказывай.

– Попробую покороче...

10.

...Информация – еще не знание,

знание – еще не мудрость,

мудрость – еще не истина,

истина не всегда прекрасна,

красота не обязательно есть любовь,

любовь – еще не музыка.

Музыка – ЭТО ВСЁ...

(Фрэнк Заппа, "Джо-Гараж, Акт 3". Из спетых песен)

Шестнадцатилетний Шура рассматривал в зеркале синяк от последней драки. Какой лихой парень вчера попался. А с виду – хмырь хмырем. Очёчки, бережно зажатый пакетик в руках. В первый раз Шурина гоп-компания встретила достойный отпор.

Как обычно после парочки "огнетушителей" бурдомицина пришла охота порезвиться, поразмять зачесавшиеся ручонки. Мрачный вечерний парк обещал легкую добычу. Ждать долго не пришлось. Скоро в конце аллеи показался подходящий объект. Узенькие наутюженные брючки-дудочки, светленькая рубашка, галстучек-шнурок.

– А вот и пижончик, – радостно потер руки старший – Боня-Бонифаций, гроза Кочегарки для пацанов младше семнадцати. – Шура, заходи ему в тыл.

Парень, конечно, не курил. И на вопрос о "закурить" отрицательно замотал головой.

– Жадный? – ласково осведомился из-за его плеча Шура. – А что у нас там? и аккуратно потянул на себя завернутый пакет.

Того, что случилось дальше, никто из троицы не ожидал. Безобидный с виду парень вцепился в свою ношу, как клещ.

– Не тронь, – сквозь зубы прошипел он.

– А какие-такие у нас там ценности? – дурашливо изумился Боня. – Делиться, дружок, еще Господь велел. Давай, Шура.

Шура сильнее дернул за пакет. Но парень держался цепко. Мало того, он перехватил сверток одной рукой, а другой засветил Шуре точнехонько в глаз. Удивленный, тот охнул и выпустил добычу. Дальше началась свалка. На парня навалились двое старших, молотили, месили, долбили. Надо отдать жертве должное – сопротивлялся он яростно. Шура, все еще обалдевший, глядел на возню со стороны, хотел было кинуться в общую кучу, но заметил злополучный пакет, одиноко лежащий чуть в отдалении на траве. Шура поднял его, раскрыл. Вместо ожидаемых денег вытащил обычную пластинку. Оторопело он разглядывал конверт с витиеватыми иностранными надписями и странными сказочными рисунками. Какая-то змея пестрой лентой уползала в небо – по ней шли люди, кони, тигры. И из-за этого парень нарвался на такую драку? Шура видел несколько раз у приятелей фирменные пласты – большая редкость. Длинные волосы, перекошенные морды, потные руки в татуировках – по пьяне слушать можно, если не громко и трепаться не мешает. Но этот диск был каким-то по-детски мультипликационным. Было бы из-за чего мордой лица и здоровьем рисковать. За спиной Шуры то затихали, то разгорались с новой силой матерные вопли, отпечатывались удары, пыхтение и сопение разносилось далеко по аллеям. Волна злости подняла Шурину руку и долбанула пластинку об асфальт. Непонятно, как умудрился парень выкарабкаться из-под навалившихся на него туш, но он просочился к Шуре. Вернее, к обломкам винилового диска. Отпихнув Шуру в сторону, грязный, в изодранной до лохмотьев рубахе, залитый своей и чужой кровью, парень рухнул на колени. Трое молодых идиотов ошарашенно смотрели, как нещадно избитый чудик собирал обломки диска.

– Ты что?.. Ты зачем?.. – пробормотал он, шепелявя из-за выбитых зубов, и поднял большой черный зубец бывшей пластинки. – Это же "Yes"...

По лицу парня, смешиваясь с кровью, потекли слезы.

– Дураки, ну дураки, вот сволочи, – неизвестно зачем складывал он воедино разбитый диск. – Быдло, быдло безмозглое...

Друзья переглянулись. Бонифаций покрутил пальцем у виска.

– Чеканутый или больной.

Сзади раздались опасные шаги.

– Всем оставаться на местах! Что тут происходит?

У Шуры только мелькнуло в голове: "Облава! Засыпались!". Бежать бесполезно – милиционеры подошли уже слишком близко, и их было много.

– Опять за старое, Бенька? – сгреб за грудки Боню усатый мент, местный участковый. – Говорил я тебе – поймаю. Теперь не отвертишься, да и остальные тоже. Потерпевший на месте, так что, готовьтесь, орлы, к перемене мест. Давно у меня на вас зуб вырос.

А потерпевший и не заметил спасителей. Он продолжал сидеть над драгоценными обломками, не видя и не слыша ничего вокруг. Когда к нему подошли, он даже не оглянулся.

– Это они вас? – участливо поинтересовался милиционер.

– А? Что? – встрепенулся парень.

– Они, говорю, тебя отделали? – повторил страж порядка. И вдруг его взгляд зацепился за валяющийся конверт. – А это что у тебя? Ну-ка, ну-ка...

Старшина поднял обложку, другой усердный служака услужливо подхватил с асфальта осколок диска и протянул старшему.

– Пропаганда, товарищ старшина.

Милиционер внимательно осмотрел конверт и посмотрел на парня.

– Так-так-так, глядим без оглядки на гнилой Запад?

Шура обалдело наблюдал, как карающий гнев милиции переключился на очкарика. Тот понуро молчал.

– Разберемся, – сурово сказал старшина. – Поднимайся, поедешь с нами, – он кивнул на парня, и милиционеры подхватили его под локти.

– Молодцы, ребята! бдительность – дело хорошее, но в следующий раз за подобными забавами застукаю – самолично урою, поняли? Так что больше не попадайтесь. Припаяю на полную катушку. Хотя, таких умников давить надо, старшина сжал ладонь в огромный кулак и сунул этот волосатый впечатляющий аргумент под нос избитому очкарику. – В институте учишься? Комсомолец? Выгонят к чертям собачьим с волчьим билетом – до конца жизни дерьмо не соскребешь.

Уже уволокли парня, затихли в темноте шаркающие звуки кирзовых сапог, а троица все стояла на том же самом месте. Все чувствовали себя препаршиво: сдали ментам парня. Западло, не дай Бог узнает кто. Вот позорище-то. Можно избить, забрать последнее, но помочь ментам кинуть за решетку...

– Пошли, вмажем еще, что ли, – очнулся, наконец, Боня.

– А за что мы его так? – растерянно пробормотал Шура.

– За то, – огрызнулся Боня. – Вумный шибко, чистенький. Интеллигент паршивый.

В ту ночь Шура, придя домой далеко за полночь, основательно накачанный дешевым портвейном, никак не мог заснуть. Все вспоминался тот парень, что скорбно и нежно перебирал осколки раздрыгнанного сокровища. Словно наяву видел его кровавые слезы. И дурацкое "почему" не давало покоя.

Зеркало отражало следы позавчерашнего побоища и попоища. В голове неотвязно крутился вопрос. Замазав кое-как синяк розовой и пахучей пудрой, Шура отыскал в комоде среди белья материну заначку на черный день, взял оттуда три рубля и пошел к знакомому музыкальному спекулянту, сыну околопартийного босса городского масштаба.

– У меня сейчас нет ни одного концерта этой группы, надо заказывать, дороже станет – лениво потянулся спекулянт. – А что тебя так приперло? Возьми "Свит", "Назарет", "Дип пурпле". Само то, что ништяк.

Но Шура уперто стоял на своем: нужен "Yes"... Спекулянт пожал плечами и написал записку.

– Пойдешь по этому адресу, скажешь, что от Дика, то есть от меня. Иначе даже не пустят на порог. Я звоночек сделаю сначала. Сам понимаешь, конспирация, конспирация и еще раз конспирация.

– Но почему?

– Послушаешь – поймешь, если крыша не съедет. Запрещено это у нас. Это не просто чуждая идеология – это непонятное власти инакомыслие. Папашка мне как-то целую лекцию на эту тему закатил.

Поход за криминальной пленкой напомнил Шуре фильмы про революцию. Стачки, подпольные комитеты, пароли, отзывы, недоверчивый, но заинтересованный взгляд. Обратно шел, оглядываясь, словно совершил нечто противозаконное. И все вспоминал прощальные хозяина слова наглухо законспирированной домашней студии звукозаписи: "Не дай Бог застукают, скажешь – нашел на улице. Упомянешь этот адрес – сам себя жалеть будешь". Домой Шура вернулся измотанный непривычным напряжением, но с желанной покупкой, завернутой в десяток номеров газеты "Правда". Смысл предосторожностей Шура понял тремя годами позже, когда у него самого на улице забирали и разбивали пластинки с "не нашей музыкой", с величайшей осторожностью привозимые из Новосибирска, когда он попал в список неблагонадежных, которых власти блюли с еще большим рвением, чем банальных хулиганов. Но пока все эти тайны ему казались нелепой игрой в шпионов.

Матери дома не было. Обрадовавшись этому обстоятельству, Шура вытащил из-под кровати ламповый магнитофон, собранный двоюродным братом из вынесенных с завода деталей, и поставил пленку. Подключив самопальные наушники, уселся в кресло и вдавил отверткой непокорную кнопку "воспроизведение", для надежности зафиксировав горелой спичкой.

Из ощущений погружения в красоту дальних странствий, Солнца и Океана, тишины, закатов и рассветов, напрочь нарушивших чувство времени и реальности, Шуру вывели пробивавшиеся сквозь поролон наушников вопли. Открывать глаза не хотелось. Но чьи-то руки настойчиво затрясли его за плечи. Шура одолел оцепенение и вернулся на землю. Белое от ужаса лицо матери окончательно стряхнуло его в реальность. Шура сдернул наушники.

– Слава Богу, я думала – ты умер. Напился опять? – потянула мать носом воздух. – Сидишь, как покойник, рот разинут, глаза закрыты.

– Мам, – растянулись в улыбке губы Шуры, – сегодня мой день рождения.

Мать подозрительно вглядывалась в лицо сына.

– Спятил? Говорила тебе – пьянки и дружки не доведут до добра. У тебя день рождения через полгода! Скорее бы школу отмотал, в армию дурака бы забрили, уму-разуму научили. Глядишь – человеком бы стал, как все, женился бы, на завод пошел...

– День рождения, – продолжал улыбаться Шура на протяжении всего дежурного монолога матери.

11.

Шура умолк. Ирина, боясь пошевелиться и порвать ниточку, ждала продолжения.

– Высокопарно звучит, но тот день на самом деле изменил всю мою жизнь, я до сих пор ежегодно отмечаю свой второй день рождения. – Шура налил молока. Дальше закрутилось, завертелось. Очень скоро разбирать лавочки в парке на колы мне стало скучно, с дворовыми бандитами разошлись по интересам. Кто-то успел угомониться и повзрослеть. А Боню все-таки посадили. По-моему, он до сих пор по зонам периодически сроки мотает. Уже лет десять назад выглядел как старик. Туберкулез у него и почки отбиты. А я пошел путем прямо противоположным уготованному мне социальным статусом.

Книги, "неправильная" музыка, гитара. Как-то знакомая привезла из Москвы две кассеты раннего габриэлевского "Генезиса". Это тоже стало определенной вехой. Уже в институте собрал ребят, сбились в рок-группу. Сами аппаратуру паяли, колонки строгали – фанера-двадцатка, клей ПВА и мощные динамики в то время для меня были высшим мерилом человеческих ценностей. Полушепотом (криминал, левак, для государственных устоев страшнее спекуляции!) зарабатывали деньги на аппаратуру, отыгрывая свадьбы. Пришлось между делом электроникой плотно заниматься – "примочки" гитарные самому паять, мечтал собственный синтезатор сделать, чтобы не хуже чем у Эмерсона. Потом понял либо музыка, либо электроника – что-то одно. Все равно понимание архитектуры звука пригодилось позже, когда компьютерные профессиональные музыкальные программы обработки появились. В институт поступил – через комитет комсомола за полгода концертный комплект в Управлении культуры ножками выбегал, якобы для агитационной бригады. Такие концерты закатывали в "Парфеноне" – зал для институтских вечеров у нас был в Студгородке – комсомольские вожаки на уши от неожиданных музыкальных провокаций вставали. Что только не делали – в милицию сдавали, аппаратуру арестовывали, грозили исключить из института. А мы играли. Музыку. Сначала чужую, потом свою. До смешного порой доходило. Наловчились мы тексты вроде "подвиг – песня молодых" накладывать на музыку из "Генезиса" или аналогичное из той же оперы. Музыка Антона Банкина, Петра Габриэлова или допустим, Прокла Харумова. Комсорг институтский на контрольном прослушивании перед каким-нибудь ответственным мероприятием ушами слышит одно, умом понимает – что-то не так – явная диверсия, а придраться не к чему. Намного позже пришла относительная свобода музыкальных пристрастий.

Сменились времена, за музыку перестали гонять. Уже не разбивали пластинки, не устраивали обысков у нашего брата, не топтали магнитофонные лампы милицейскими сапогами за голос Высоцкого, да и сами ламповые магнитофоны по музеям разъехались на заслуженный отдых.

Шуру как прорвало. Начинать было трудно, но, разговорившись, он уже мчался без тормозов. Уловив паузу после слов: "Тесно стало в родном Горске. Вот я и подался в Москву", Ирина задала назревший вопрос:

– И чем же именно эта музыка так тебя зацепила? Я тоже слушала разную музыку. Но моей работе это не мешало. А дворовый пролетарий-безотцовщина Шура почему-то не остался пожизненным хулиганом. И к тридцати годам не последовал за своими приятелями – наркотики, зона, водка, могильный холмик со скромным памятником от убитой горем матери. А у тебя благодаря музыке еще тогда крылышки начали за спиной формироваться? Да?

Шура улыбнулся и надолго задумался.

– Ты во сне летаешь?

– Давно летала когда-то, в детстве, – пожала плечами Ирина.

– А теперь представь: летишь над землей, над Океаном, воздух расступается перед тобой, пропуская, как равного, над тобой Космос – ты всем естеством ощущаешь его мощь и величие. И все же ты не букашка ничтожная, а существо, питающееся из этих недосягаемых высей. Космос держит тебя на тонких ниточках, воздух обнимает за плечи, вода шепчет тебе самое сокровенное. И ты все понимаешь. Кто ты, для чего ты...

– И я тоже?

– Что – ты тоже?

– Я тоже пойму и научусь летать?

– Музыка как болото. Сунешься – увязнешь по уши. А сама не залезешь, проживешь и без этого. Но останешься тенью на земле до конца дней своих, таинственным, каким-то замогильным шепотом закончил Шура. И рассмеялся, глядя на исказившееся лицо подруги. – Ну, мне повезло – влип пожизненно, сижу по уши в ненаписанной музыке, ни денег, ни семьи, ни работы, ни карьеры.

– И что же, многих музыка облагородила как тебя, наставила на путь истинный?

– Музыка – не насос, музыканты не ассенизаторы. Дерьмо не выкачивают. Но раздвигает двери сознания, образно говоря. Музыкальные образы – это не наркотические глюки и самообман алкоголя, а, скорее, психотерапевтические сеансы. Музыка как хорошая книга – помогает осознать себя на уровне подсознания. Мы часто жалуемся – не хватает слов. Кто-то начинает объясняться жестами, – Шура с ехидной рожицей сделал пальцами козу, – а кто-то слушает или пишет музыку. Музыка становится потребностью. Ну, если совсем банально – как есть, как пить. Для меня, например, я это знаю абсолютно точно, – Музыка своего рода психический предохранитель – чтобы в один прекрасный момент крышу не снесло. Да и для многих других, имеющих склонность строить собственные абстрактные Миры и жить в них, скорее всего, тоже. Если ты мне объяснишь зачем человеку любовь, если в природе достаточно инстинктов продолжения рода и удовлетворения плоти, может быть тогда, твоими же словами, я тебе смогу объяснить, зачем некоторым людям нужна музыка, поэзия и подобные арт-факты, зачем кто-то смотрит на звезды и слушает как растет трава.

Шура замолчал, словно раздумывая, стоит меня просвещать или нет.

– Было еще кое-что, после чего я, может быть, излишне предвзято отношусь к Музыке и, может, немного странно к жизни вообще, – он испытующе посмотрел на меня. – Но это уже из другой оперы. Как-нибудь потом...

Шура поднялся и пошел в комнату.

– Иди сюда, – позвал он. – Слушай, – протянул он вошедшей Ирине наушники. – Сама решишь, надо тебе это или нет.

Ира легла на кровать, нацепив наушники. Закрыла глаза и, не шевелясь, слушала, слушала, слушала...

Случилось тем летом страшным – Река вдруг иссякла и заструилась сухим песком,

И была ли в том лишь Засуха причиной, или Нечто еще стало смертью для Воды?..

Казалось, даже Зло снежных бурь, в июне том,

стало бы источником облегчения и вдохновения...

O, как же я люблю тебя, Вода! – кричал я восторженно, очень и очень давно,

Но был одинок – тот, кто решился идти на поиски,

далеко за пределы горных вершин, где, казалось, кончается Мир.

И я понес свой крест, и сам плохо верил в удачу.

Хотя, мне казалось, я слышал, мне путь нашептали те птицы, что могут залетать так высоко в Небеса и видеть так далеко вокруг.

И я себе лгал и уверил себя, что в моих силах заиметь крылья для рук моих.

И растворился в Небесах.

Я залетал в выси, которые даже облакам никогда не суждено увидеть.

Но все везде было заражено Засухой.

Тогда я еще не знал, что слишком опасно

приближаться к песчаным пустыням,

Где тысячи тысяч Теней пасут огромные стада Лжи и Иллюзии.

Их сила притягивала меня, оборачиваясь насилием и запретом свободы полета.

Мне претило сливаться с ландшафтом пустынь.

И сейчас я готов на сделку любую,

Далеко выходящую за грань кощунства,

Лишь бы мне дали силы взлететь и вернуться.

...

Если бы я мог найти хоть что-то, сотворенное не из песка...

...

Если эта Пустыня и всё вокруг – навечно,

Тогда скажи мне, чем могу стать я для этого страшного Мира

Падением дождя?..

Ну что может быть другого в твоих снах

Снах безумного лунного человека...

...

Эй, ты!

Я – Слуга и Человек Песка,

И, парень, у меня есть новости для тебя:

Они изволили решить бросить тебя в темницу.

И ты знаешь, что они Никогда не проигрывают и их право быть неправыми.

Потому что Их Песок гуще твоей крови.

Но Их тюрьма в Песках как приют в Аду,

И тюрьма, может, станет твоим новым Смыслом.

И Их цель ради цели – найти и дать тебе роль

Прокаженного Новой Касты,

Там этих кровавых дождей как грязи.

Тебя пожалели. Донесено, что ты не терпишь Великого Прикосновения

Солнца и Песка.

Ха! Вот за тобой и пришли!

Взять его!

...

Во всех пределах Долины смерти, где умирают даже Тени.

Лишь редкие отчаянные смельчаки, и то лишь шёпотом,

Тайно молятся Грозовым тучам и Дождю,

Но к тем немногим, кто еще помнил старые легенды о Стоящих свободно под дождём,

Небеса глухи и безответны, здесь всегда и везде только Солнце сияет.

И травам зеленеть не дозволено – траве должно быть бурой и колючей.

И даже Мыслям опасно высоко взлетать, сама Пустыня вниз их тянет и калечит.

Навеки пойманных Пустыней здесь учат с детства всех и каждого не верить в сказки о Морях, Дождях и прочих мифах.

...

Если это Пустыня и всё вокруг как есть – навечно,

Тогда скажи мне, чем могу стать я для этого страшного Мира

Падением дождя?..

(Генезис, Безумный Лунный Человек, из спетых песен)

...Так далеко, высоко и свободно Ира летала лишь в давным-давно забытом детстве...

12.

Откровение за откровение. И однажды в Шурин выходной мы ночью выбрались из дома и поднялись на мою крышу. Я показала ему свою импровизированную кровать, туалет и умывальник. Шура весело издевался над моими злоключениями. Он вообще оказался великим ёрником. И тогда, тут же на крыше, я осмелилась поведать ему про Федю.

Шура в ответ пожал плечами и заявил, что давно считает мясо вредным для психики и здоровья в целом, намекая на мое пристрастие к мясным блюдам. Под воздействием пищи мясоедов чего только не привидится. Я разгорячилась и с пеной у рта начала доказывать реальность произошедшего со мной. Я напомнила про песню о мышах, которую он никому не исполнял, а я про нее знала. Напомнила про странного мужика, неожиданно появившегося в его квартире. И в довершение показала стаканчик с запекшейся на дне кровью и отловленную пулю, которые я хранила, как память о фантастической встрече. Чем старательнее я его убеждала, тем более скептической становилась Шурина улыбка. Наконец я разозлилась, назвала его травоядным толстокожим скептиком и, гордо выпрямившись, встала в позу Наполеонши.

– Видела бы ты себя со стороны, – улыбался Шура, – глаза горят, ноздри раздуваются. Так вроде мышка мышкой, а сейчас – красавица.

Женское начало взяло верх, и я мило улыбнулась.

– И все-таки это правда. Я здесь, на этом самом месте беседовала с вампиром. В общем-то, по его вине я попала в ... В общем, попала. А он мне помочь не торопится. Мужик остается мужиком, независимо от его природы, даже если он вампир. – Но, взглянув в смеющиеся Шурины глаза и иронически вздернутые брови, слегка смутилась. – Ну, встречаются, конечно, исключения.... Пойдем, холодно уже.

Пока мы спускались по чердачной лестнице с крыши, мне некстати вспомнился чей-то идиотский стишок:

Джентльмен в шляпу у леди спросил:

"Милая, мил я вам или не мил?"

Та благосклонно шляпкой кивала:

"Милый мой Билл, я милей не встречала"

Джентльмен в волненьи сигару скурил

И снова о том же у леди спросил.

Леди капризно в кровать опустилась:

"Глупенький мой, я ведь ждать утомилась"

13.

...События вырывались из-под контроля. Она вела себя не так, да и он не отличался стандартным поведением. По его плану, эти двое должны были броситься друг другу в объятия еще вчера. Объединив усилия и подкрепив их высоким чувством, они действовали бы по стандартной схеме, тогда и не потребовалось бы серьезного вмешательства. А они дурачатся, как два идиота, и не делают ничего полезного. Как тут работать? Девица должна выполнить свою задачу, иначе, для чего она нужна? А может она по меркам музыканта как женщина – второй сорт, и он вообще не вспыхнет. Или наоборот – он ее не прельщает. Не хочет сама, поможем. Ей хоть в этом легче. Мне никто не поможет, кроме меня самого...

14.

– Значит, говоришь, он слушал песню про мышей, вися под моим окном? лениво поинтересовался Шура, настраивая гитару. Я молча кивнула, так как рот был занят бутербродом. Быстро дожевав и проглотив кусок, уточнила:

– Над.

– А потом он вошел через окно? И я этого не заметил?

– Шура, когда ты сочиняешь песню, сюда может дивизия вампиров влететь, и ты не обратишь внимания. Ну, как тебе доказать?

Шура скорчил смешную рожу и пожал плечами.

– А глаза у него красные были?

– Шура, он не кролик, а вампир. И все, что он мне рассказал, совершенно противоречит всему, что пишут про них в книгах. Ну, почти всему. Глаза у него нормальные. Клыки несколько великоваты, но это атавизм. Может, немного бледноватый. Но в остальном – как ты, как я. Меня сейчас не его внешность интересует. А почему он не спешит мне помочь? Он наверняка знает, что со мной случилось. Не спрашивай, откуда мне это известно. Сама не пойму. Может, он-то меня к тебе и направил. Хочет самоустраниться. Но я найду его. Вот немного оклемаюсь и найду. Все подвалы в округе обойду. Начну с твоего.

В это время по программе ТВ начались новости и я прекратила бесполезный спор с Шурой.

"Сегодня днем в аэропорту Лас-Вегаса был задержан очередной террорист, гражданин Аргентины. Он вел себя более чем неординарно. Захватив "Боинг-747", террорист не удосужился взять ни одного из пассажиров в заложники. Все 147 человек, находившихся в салоне, были выгнаны им из самолета и беспрепятственно спустились по трапу. Пройдя в кабину экипажа и угрожая пистолетом девятого калибра, террорист потребовал от пилотов ни много ни мало – следовать курсом в Антарктиду и высадить его там. Командир экипажа героически отвлек террориста краткой лекцией на тему теории и практики взлетно-посадочных процедур в летном деле, доказывая, что требуемое невозможно. Пока террорист внимательно слушал мнение профессионала, группа оперативного реагирования повязала преступника..."

Я громко ойкнула. Шура, услышав эту новость, дернулся и порвал на гитаре струну. Мне хотелось закричать – "Вот видишь! Вот видишь!", но не стала. Шура не глуп. Больше мы темы бытия московских вампиров не касались.

Еще в теленовостях упорно продолжали показывать мою фотографию ("Хорошее фото", – сдержанно заметил как-то Шура), значит, для меня все выходы из города все еще были перекрыты. Федя был мне необходим. Имея в наличии собственное, тщательно законспирированное государство, он многое мог для меня сделать. Хватит изображать из себя мышку, прячущуюся от кошки. Пора начинать действовать.

15.

Не так давно я начала вечерами выходить на улицу. По квартире в парике я ходила целыми днями – мало ли кто мог прийти к Шуре. Но грим накладывала только перед выходом из дома. Я и сама не узнавала себя в зеркале, а уж ищейки и подавно ничего не заподозрят. Я бродила между многоэтажных домов по соседству, останавливаясь перед каждым подъездом и пристально всматриваясь в темноту подвалов. Но заходить туда не решалась. Недалеко был замечательный сквер – с великолепными кустами сирени, которые в мае будут привлекать влюбленных божественным ароматом, и целехонькими лавочками, не искалеченными руками юных варваров. Меня манили его ранне-весенняя безлюдность и редкая для города свежесть. Обычно в сквере вечерами всегда было много милиции, и я не рисковала гулять по аллеям.

Но сегодня, намотав по дворам несколько часов и километров, я почувствовала неимоверную усталость. И разозлилась. В конце концов, не хочет показываться – не надо. Пусть его совесть замучит, если меня узнают. Еще не совсем стемнело, но сумерки сгущались быстро. Плюнув на опасение быть узнанной (первейший признак частичного помешательства), я решила выкурить на лавочке под сенью сирени пару сигарет.

Выбрав скамейку почище и место потише, я села и закурила. Когда мимо прошел первый патруль, я взмокла, несмотря вечернюю прохладу. Но они лишь скользнули по мне равнодушными пустыми глазами и проследовали своим путем. Я почувствовала себя уверенней. Значит, будь у меня документы на другое имя, я смогла бы ускользнуть из города, решив все проблемы разом. Но новые документы еще надо достать. Я начала перебирать в уме знакомых, кто мог бы помочь в столь щекотливом деле. Вспомнив всех и каждого раз на десять, я убедилась, что приобретение документов пока невозможно – только один заслуживал доверия до такой степени и имеет такую возможность. Но он был вне пределов досягаемости.

За размышлениями я и не заметила, как кто-то присел на мою скамейку. С самого края. Разглядев, наконец, мужскую фигуру, я ухватилась за сумочку. Она успокоила меня своей тяжестью: там лежал небольшой дамский пистолет, приобретенный по случаю. Винтовку я тщательно спрятала еще до перехода на нелегальное положение, а пистолет всегда держала при себе – я слишком хорошо знала этот Мир. Без оружия я была совершенно беспомощна. Меня мог бы одолеть подросток. Но, зная, что оружие рядом, я чувствовала себя более уверенно.

Я снова подобралась, почуяв угрозу. У агрессивности есть свой запах мысли, я физически ощущаю его на улице, проходя мимо чеченцев с их вечно масляными и одновременно жестокими глазами. Впрочем, не только для них присущ этот запах дикого зверя. Насколько я могла видеть, сидящий рядом не был славным вечно небритым сыном гор. Он источал весьма осязаемо нечто другое – непредсказуемое и агрессивное амбре психически больного человека. Оставаться здесь стало небезопасно. Я поднялась, одернула юбку и двинулась к выходу. И уже почти миновала незнакомца, когда он быстрым движением схватил меня за руку и хищно дернул к себе. От неожиданности я не устояла на ногах.

Увы, достать пистолет я не успела. Сумка сорвалась с плеча и отлетела на несколько шагов. А злодей не собирался предоставлять мне свободу действий. И барахтаться бы мне бессильно под мощным и вонючим телом насильника, если бы он не совершил глупейшей ошибки. Чтобы совершенно подчинить слабую женщину, самец свободной рукой вцепился мне в волосы. Вернее, в парик. И ослабил хватку на моем запястье. Это был шанс. Я резко присела, вырывая руку и освобождая голову от парика. Тех нескольких секунд, пока мужик оторопело смотрел на снятый скальп, мне хватило, чтобы подхватить и открыть сумку. И когда подонок сообразил, в чем дело, я привычно смотрела на него поверх ствола.

– Руки за голову, – металлически скомандовала я.

Наверное, прозвучало убедительно, потому что незнакомец послушно вздернул обе руки и сложил на затылке, глядя на меня глазами змеи, увидевшей, как безобидный с виду кролик пожирает ее собрата. Я приблизилась, подняла с земли парик, выпавший из рук мерзавца, и медленно попятилась, осторожно озираясь по сторонам, выглядывая, чем бы на время нейтрализовать мерзавца. Бить его тяжелым по голове в целях общего наркоза – значит, вновь приблизиться к нему, что небезопасно. В то, что я его смогу связать одной рукой, в другой держа пистолет, верилось слабо. Мелькнула совсем уж идиотская идея – если бы у маньяка были огромные уши-лопухи или голова тыквой, я могла попросить его засунуть голову между прутьев металлической ограды сквера – вдруг застрянет. К сожалению, уши и голова у него были в пределах нормы. Так ничего и не придумав, я попыталась придать своему голосу максимально уверенную интонацию:

– Посиди тут немного так, пока я не уйду. Поверь, это в твоих интересах. Дернешься – пожалеешь.

Он поспешно закивал, как китайский болванчик. Пройдя еще несколько шагов спиной, я сочла возможным повернуться и идти, как все нормальные люди. Возвращаться к дому я не спешила. В квартале от ставших родными пенат я прислонилась к толстому тополю и прислушалась. Вроде бы никто не шел за мной. Но это уже ничего не меняло. Сейчас, конечно, мужик ничего не сообразит, только выскажет в мой адрес самые замысловатые старорусские выражения. Но меня он надолго запомнит. А завтра увидит мой портрет по телевизору или на улице среди серых ксерокопий фотороботов, и память услужливо подбросит ему сегодняшнее ночное поражение. Я ясно представила, как он мстительно ощерится и побежит к ближайшему телефону. Завтра к вечеру тут прошерстят всю округу, прощупают каждую квартиру. И вот она я – тепленькая. Пока еще. А Шура? За его доброту – такая награда. Куда же я его втянула?! Я заторопилась домой – давно надо было покинуть гостеприимного хозяина. Для его же безопасности.

– Успокоилась, забыла кто я, размечталась, раскатала губищу вдоль по Питерской, идиотка. Нет, придется все отношения рвать сразу, с корнями, пока не поздно. Как бы ни было это больно. Не видать мне в жизни дамского счастья. Дура, сама виновата, натворила дел – остаток жизни не расхлебать. – Кажется, аттестацию себе я выдавала вслух, вышагивая по улице, решительным маршем энтузиастов. Редкие прохожие шарахались от всклокоченной дамочки и оглядывались с более чем пристальным интересом.

– Федя, черт тебя побери, клоп подвальный! – громко прошипела я, оказавшись в родном дворе. – Где ты? Все равно я тебя найду, сволочь клыкастая.