Текст книги "Знай свое место"

Автор книги: Людмила Фатеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Луна, висевшая над крышей, беззлобно скалилась. Глядя на неё, хотелось завыть – но нельзя, ночь, тишина, слышно далеко. Настроение соответствовало, луна провоцировала, ощущение безысходности нахлынуло на меня с неимоверной силой. Подул ветерок. Я зябко охватила плечи и в отчаянии посмотрела на огоньки окон соседней многоэтажки. Там спокойно живут люди со своими смешными проблемами. Им тепло, сытно и уютно. Рядом с ними – другие люди, близкие, родные. Мне вдруг страшно захотелось общаться. Говорить, говорить, говорить.... Неважно кому и неважно что.

Совершенно неожиданно, не к месту, не ко времени всплыл в памяти коротенький эпизод из детства. Под закрытыми веками, как на экране кинотеатра, замелькали картинки прошлого.

Что бы делали колхозы и совхозы без школьников и студентов – страшно представить. Потому что каждое лето на поля сгоняли десятки тысяч учащихся всех возрастов. И с утра до вечера пахали детки и не совсем детки под присмотром несчастных педагогов и хмурых обветренных красномордых теток-колхозниц с крепким запахом перегара.

И в то запомнившееся лето наш класс привезли в трудовой лагерь отрабатывать ежелетнюю повинность. Мы были уже большенькие, нагловатенькие. Наша бойкая девичья компания презрительно отвергла робкие поползновения деревенских парней на знакомство.

– А пошли вы на... – красноречиво чуть согнула правую руку в локте, сжав кисть в кулак, широкоплечая Ленка и рубанула по сгибу этого самого локтя ребром ладони левой.

Этот жест одинаково хорошо понимали и в городе, и в деревне.

– Ну вы, шмары городские, – протянул самый рослый чумазый пацан. – Ну, мы вам ночью байгу устроим.

Ближе к ночи обещание припомнилось. Наш девчачий отряд начал баррикадироваться. Но запоры были слишком не надежны: ни замков, ни просто защелок на дверях и окнах не существовало. Они свободно распахивались от мало-мальски приличного дуновения ветерка. Мы обезопасились как могли: сдвинули кровати, привязали какими-то веревочками ручки дверей к спинкам кроватей, придавили оконные рамы самыми тяжелыми предметами, которые нашлись.

Было страшно. Десяток девчонок, так уверенных в себе днем, свернулись калачиками под одеялами, боясь даже переговариваться в ночи. В спальне стояла такая тишина, что гудение и писк комаров звучали оркестром. Такая музыка еще больше действовала на нервы. Угроза казалась вполне реальной и неотвратимой. Из угла уже раздавались приглушенные подушкой всхлипывания. Казалось, еще немного – и вся комната взорвется в едином порыве ужаса, и мы все с диким криком выскочим на улицу, вырывая сонных взрослых из постелей своих и чужих.

Но пока висела тишина. Опасная, густая, как подсолнечное масло. И вдруг среди угнетающей тишины раздался тонкий, но звонкий голос, непонятным образом проделавший в масле спасительную дорожку:

– Я домой хочу... Дома мама... папа... А у папы двустволка...

Секунду или две поколыхалась в воздухе тишина и рухнула на пол, придавленная дружным хохотом. Десяток молодых глоток, сбрасывая последние капли страха, хохотали неудержимо.

Я не помню, что было потом. Наверное, прибежал кто-то из воспитателей, нас успокаивали, грозили наказанием. Но что такое наказание в сравнении с отступившим страхом? Мы победили. И эта легендарная "папина двустволка" долго была притчей во языцех.

Ох, вернуться бы в то время, когда страх был так ничтожен. Сейчас меня не спасет ни двустволка, которой у меня, кстати, нет, ни пистолет, который мирно пока еще покоится в рюкзачке. Идет охота на волчиху...

Время шло, ночь сгущалась и старела. Через несколько часов она умрет, уступая дорогу молодому, полному сил дню. Окна гасли одно за другим. Вот уже полностью дом погрузился в дрему, оставив зрячим только один глаз: одинокое окно на пятом этаже. Там тоже кто-то мается, подумала я. И подпрыгнула на месте.

Память услужливо подбросила мне Федины слова об "ужаленном музыкой" парне, который не задал Феде ни единого вопроса, увидев среди ночи у себя дома незнакомого мужика. Мысли лихорадочно заскакали. Все равно долго я тут не продержусь. А может..? А вдруг..?

Колебалась я недолго. Чтобы собрать вещи и уничтожить следы своего пребывания мне понадобилось не больше трех минут. Сказав "спасибо" доброму чердаку, я осторожно покинула временное прибежище. Или пан или пропал. Ступая тихо-тихо, я спустилась на первый этаж, осторожно высунула нос и один глаз наружу. Не обнаружив ничего подозрительного, я решительно направилась к соседнему дому, не сводя глаз с огонька последней надежды – одинокого окна на пятом этаже.

4.

Вычислить квартиру не составило труда. Нервы сдавали. На ватных ногах я поднялась на пятый этаж и долго стояла в тишине по ночному гулкого подъезда, прислонившись к стене возле нужной квартиры. Наконец я заставила себя позвонить. Но звонок мертво молчал. Подождав еще немного, я робко постучала. Затем сильнее. За дверью раздались ленивые шаги. Крепко зажмурившись, я пробормотала молитву собственного сочинения. А когда глаза открыла, передо мной стоял мужчина лет под сорок. Едва глянув в карие глаза, я почувствовала божественное облегчение. Люди с такими лицами встречаются редко, и гадости от них можно ждать веками – не дождешься. Лицо сонного блэк-хаунда. Правда, со следами некоторого замешательства с едва проступающими признаками легкого обалдения. Конечно, вламывается к тебе ночью всклокоченная девица, неизвестного происхождения... Как же начать-то?.. Придется же что-то объяснять.

– Привет, – ничего другого на язык не подвернулось.

– Привет.

– Я к тебе, – а что я еще могла сказать?

– Проходи.

Ничего более простого и вообразить нельзя было. После этого незатейливого диалога я оказалась в малюсенькой прихожей. Сам хозяин молча развернулся и пошел в единственную комнату. Я немного задержалась перед зеркалом и мышкой поспешила за ним.

Он уже сидел в углу возле окна, игнорируя стулья, прямо на полу, и теребил струны видавшей виды гитары. В комнате было чистенько и по-спартански голо. Только самое необходимое. Стол, два стула, большая кровать. Зато на столе стоял самый настоящий компьютер, которым я давно мечтала научиться пользоваться. А над ним, совершенно не вписываясь в местную атмосферу, висели две картины. Забавные такие. Но почему-то очерченные по контуру рамок белыми квадратами. Магия? Надо будет спросить потом. А порядок был исключительный сразу было видно, что у каждой вещи тут свое постоянное место.

Молчание затянулось. Хозяин присутствовал здесь только физически. Он уставился куда-то сквозь меня и что-то то ли тихо напевал, то ли высчитывал, отстукивая двумя пальцами затейливый ритм по деке гитары. То ли уже забыл, что в квартире есть кто-то кроме него, то ли спит с открытыми глазами и во сне видит музыку, считая меня деталью сна. Я начала смущаться. Присела на краешек стула и робко кашлянула. Никакого эффекта это не произвело. А между тем, жутко хотелось в туалет. Не решившись нарушить нирвану гостеприимного хозяина, я тихонечко вышла обратно в прихожую и нашла туалет, весьма кстати совмещенный с ванной. С каким наслаждением я умывалась нормальной водой из-под нормального крана! Махнув рукой на условности и приличия, я разделась и залезла под душ. Неимоверное блаженство разлилось по телу. Постеснявшись взять мочалку, я яростно оттирала руками трехдневную грязь. Осмелев от чудного обряда мытья, я решила замочить одежду, лелея мысль, что голую-то он меня точно никуда не выгонит. Когда мои тряпки утонули под водой, стыдливо прикрывшись воздушной пеной порошка, я завернулась в большое махровое полотенце и вышла. Мой рюкзачок также сиротливо стоял в прихожей, прислонившись к стене. Подхватив сироту, я нашла крем и освежила исстрадавшуюся кожу.

Когда я вошла в комнату, в хозяйском полотенце, с мокрой головой и рюкзачком, меня, наконец, заметили. И снова по его лицу пробежало удивление, секундная оторопь. Это меня порадовало: хоть что-то могу прочитать по лицу. Значит, опасность я бы заметила.

– В шкафу есть чистые полотенца, э...

– Ирина, – живо откликнулась я. – Можно у тебя пару дней перекантоваться?

Он пожал плечами.

– Если шуметь не будешь.

– Не буду, – заверила я, – думай, что я мышь, немая глухая и почти невидимая. Но умеющая мыть, стирать, убирать и готовить. В общем, мышь на все руки. А теперь скажи, где мышь может взять продукты и что-нибудь приготовить закоренелому холостяку?

Хозяин пробежался взглядом по своему жилищу:

– Да уж, только холостяк может так жить, тут семи пядей во лбу не надо, чтобы догадаться. – И засмеялся. – А мышь – это классно. Мне всегда нравились эти смышленые серохвостики. А уж их старшие братья – крысы – совсем умницы. Только, видишь ли, мыши не придется готовить. Я бы с удовольствием воспользовался твоим предложением, но, увы, у меня черные дни. Пусто в моей кормушке. Холодильник в полной отключке, молчит третий день обиженный.

Я даже обрадовалась этому печальному обстоятельству.

– А если в магазин сходить?

– Сходить можно, только без денег вряд ли дадут.

– Деньги, есть, – радостно тряхнула рюкзачком. – Может, сходишь?

Я достала запечатанную пачку родной валюты. Хозяин взглянул на меня с любопытством, но без какой-либо корысти.

– Где же обитают такие богатые мышки?

– На чердаках Бомжляндии, – вздохнула я. – Ну, так как?

– Да как-то неловко получается, – отразилось явно не показное сомнение на лице хозяина.

– Долой условности. Твоя жилплощадь, мои деньги. Должна же я платить за койку и уют санузла? Идет? И не стесняйся, бери все самое вкусное, невзирая на цены. И мясо, мясо.., много мяса, разное!.. – Я захлебнулась слюной и не смогла дальше продолжать, только развела руки как могла широко – мол, вот столько мяса.

Пока хозяин ходил за продуктами я, осмелев, нашла в шкафу длинную майку и освободилась от полотенца. А через полчаса мы уже сидели за столом и уплетали за обе щеки. Мы оба могли бы участвовать в чемпионате по обжорству – так лихо мы уминали. Прошло немало времени, прежде чем я немного затормозила и заметила, что мой визави не съел ничего мясного, хотя на столе благоухала буженина, истекала слезой свежести изумительная ветчина, радовали глаз карбонат и прочие мясные изыски.

– Ты что, вегетарианец? – осведомилась я.

– Угу, уже давно. Не пью и не курю к тому же.

– Крылышки не растут?

Он только усмехнулся уголком рта. И тут я вспомнила, что так и не знаю его имени.

– Ты, кстати, не представился? Или я забыла?

Тут он поперхнулся.

– Так мы не знакомы?! А я-то думал, что у меня склероз начинается, людей узнавать перестал. Совсем не помню твоего лица. Вернее, не могу сообразить, кого напоминаешь. Народу-то много всякого бывает. А каким же ветром тебя занесло ко мне?

– Мне рассказал про тебя один знакомый. Что ты написал замечательную песню, – тщательно подбирая слова, заговорила я, – весьма близкую ему по духу. Что-то про летучих мышей. Сказал, что у тебя тут запросто – заходи, кто хочешь, сиди, сколько хочешь – и интересно, лишь бы только не шуметь и не мешать, когда ты занимаешься музыкой. Ну, я и пришла.

Хозяин обсасывал листик салата.

– Действительно интересно. Я эту песню никому еще не показывал.

Разговор выруливал на скользкую дорожку.

– Ну, не знаю, – замялась я. – И все-таки, как к тебе обращаться?

– Меня Шурой зовут. А что запросто, так это да. А тебе жить негде?

– Угу, – пробубнила с набитым ртом. – Я должна предупредить заранее, проглотила я огромный кусок ветчины, – я сбежала. Меня ищут. Не хотелось бы, чтобы нашли. Если хочешь, я сейчас уйду. Только доем вот этот кусочек, и еще тот, и вон тот...

– Да ладно, – махнул рукой Шура. – Кто здесь только ни жил. Надеюсь, ты не родственница Джеку-потрошителю? Брать у меня нечего, на убийцу ты не похожа.

Тут уже чуть не поперхнулась я, совсем психика расшаталась. Покосилась на запыленный телевизор – видно, его давно не включали. Городских газет по этому адресу тоже явно не выписывали. Это меня вполне устраивало. Я торопливо засунула в рот шматок копченого мяса и неопределенно замотала головой. Пусть понимает, как хочет.

– Главное, не мешай. Я работаю, в основном по ночам. Так что, придется подстраиваться, – продолжал Шура. – И терпеть мои музыкальные художества. Иногда бывают гости. Не часто, но много и шумно. Насчет спать – можно вытащить раскладушку (только не знаю, цела она?). А можно и вместе на кровати. Но гарантировать, что в последнем варианте останусь равнодушным не могу – крылья еще не выросли, – ехидно закончил он.

– Обойдусь раскладушкой, – беспечно заявила я. – Перед тобой крайне неприхотливый человек.

– Ага, – лениво заметил Шура, – только мяса пожрать губа не дура. А это, между прочим, убитые животные.

Везет мне в последнее время на знакомых. Из крайности в крайность: то вампир, то вегетарианец. Славная бы получилась у нас троица – если еще прибавить меня, бывшего киллера. Мои прежние знакомые мужского пола не отличались особыми какими-то качествами. Попросту говоря, я снимала подходящих мужиков, когда природа требовала свое – чтобы психика была на уровне и руки не тряслись в ответственный момент. Прочных отношений я ни с кем не строила хлопотно это, и ко многому обязывает.

Вообще-то, было свинством с моей стороны не предупредить радушного хозяина о моем щекотливом положении. Но я не была уверена, что Шуре нравятся люди моей специальности, даже если они молодые не лишенные остатков привлекательности женщины. Я, конечно, собиралась рассказать ему, но не сейчас. Пусть первое знакомство оставит приятные ощущения.

Шура задумчиво доедал соевый сыр. А я почувствовала блаженную тяжесть сытости. Потянуло в сон. Заметив, что я засыпаю прямо за столом, Шура предложил устроиться пока на его кровати.

– Извини, я люблю спать с комфортом, поэтому насовсем кровать не уступлю. До утра поспи, а завтра я раскладушку разыщу в кладовке.

Я благодарно улыбнулась. Предлагать дважды не потребовалось. Кровать действительно оказалась очень уютной. "Надо спросить про картины. Почему они в квадратах?", – ни к чему мелькнуло в голове. Но тут же все пошло рябью, затуманилось, я рухнула на постель и тут же заснула.

5.

Шура смотрел на спящую гостью. Как же так? Откуда она здесь? Снова игра проклятого воображения? Или кому-то сверху показалось мало? Он ущипнул себя за руку. Больно. Надавил на глазные яблоки по совету незабвенных братьев Стругацких. Ирина не исчезала и не раздваивалась. Так же мирно сопела на кровати. Да и просыпался ли он сам вообще? Может быть, сон до сих пор продолжается?

Этот сон он помнил всегда. Даже не просто помнил, а тщательно хранил в ближайшем легкодоступном слое подсознания. Как предупреждение, как стоп-сигнал и красную тряпку одновременно. В зависимости от настроения. Жил он все это время в реальном Мире или однажды проснется все еще студентом или школьником-раздолбаем, авторитетным хулиганом с уважаемой до дрожи горскими пацанами грозной Кочегарки?

Тот сон, казалось, длился годы, десятилетия. Со школьной скамьи и до зрелых лет. И проснулся Шура (если проснулся, конечно) только после того, как сам попросил об этом. Ему показали два варианта жизни. Даже позволили пройти оба пути. До конца. Выбирай, Музыкант.

Шура вернулся тогда с очередного парковского вечера, где его команда регулярно "ставила толпу на уши" своими экспериментальными экзерсисами, весьма прилично ударенным по голове. Во время танцев, как это обычно водится, на танцплощадке началась разборка с мордобитием. Пьяных озверевших парней прибежал растаскивать дежурный наряд милиции, которым тоже досталось. Шура, со сцены, не придумал в этот момент ничего лучше, как повесить на микрофонную стойку включенный "мешочек со смехом" (редкая вещица по тем временам была). И под истеричные вопли идиотского хохота, пересыпающихся смешочков, хрюкающих повизгиваний, утробно-размеренного "ха-ха-ха", поочередно сменяющих друг друга, Шура врезал задорно по струнам во всю дурь своего самопального жестокого фуза нечто настолько психоделическое и неподобающее ситуации... Гитара заорала голосом невесть как очутившегося на американских горках мастодонта. Команда, естественно, Шурин почин подхватила "громко и гордо". Получавший в этот момент по мордам милицейский наряд "при исполнении" понял однозначно – над ними публично издеваются. На "пятачке" драчуны удивленно перестали молотить ближних и валялись со смеху. Только милиционерам было не до веселья. Для спасения достоинства стражей порядка оставалось только одно средство, не раз испытанное в борьбе за чистоту и нравственность молодежи: подкрепление.

В тот раз резвящуюся толпу и Шурину команду разгоняли особенно рьяно. Они и в самом деле немного перегнули палку, слишком раздразнили гусей в погонах. И милиция постаралась на славу. Музыканты были арестованы всем составом. Прокатились на "луноходе". Долго сидели в районном отделении. Шура пришел домой почти под утро. Приложив к шишке от милицейской дубинки ледяную грелку, он прилег и еще успел подумать – "Ну вот. Я теперь человек с пробитым сознанием. Жертва рок-н-ролла". Боль понемногу отпускала, разрешая организму отдохнуть от перегрузки. Шура задремал...

А дальше все пошло, как в продолжение жизни...

...Вроде бы проснувшись утром, Шура потрогал шишку. Прошипел вульгарные слова в адрес доблестной милиции. Можно было еще поваляться. Идти никуда не собирался. Тем более была уважительная причина. Но и лежать не хотелось. Наскоро перекусив, Шура без определенных целей выскочил на улицу. И сразу прошла голова, забылись шишки и вчерашние неприятности. Такой был день! Раз в сто лет такие дни случаются! День имени знаменитого Шишкина! Уютный солнечный свет, разомлевшие деревья, листья в водянисто-прозрачном воздухе. Люди! Где вы достали такие улыбки? По какому блату? Ах, вы их просто дарите?!

Шура пошел по тротуару. И походка-то стала какой-то особенной. Захотелось подпрыгнуть, дотронуться до той высокой ветки. И подпрыгнул. И никто не осудил, наоборот, мило так разулыбались люди.

На остановке стояла девушка. Девушка как девушка, в другой раз прошел бы и не заметил. А тут Шуру прямо-таки бросило к ней. Захотелось понравиться, завоевать сердце, вот так – сразу, с налета, с наскока. Удивить, поразить до невозможности.

– Здравствуйте! – пропел Шура, с галантным полупоклоном подлетев к незнакомке. – Как давно вы отдыхали в "Парфеноне"?

Девушка вежливо улыбнулась:

– Я давненько не бывала в Греции.

– Да вы что?! – округлил глаза Шура. – А я только вчера оттуда. И сегодня вечером снова собираюсь. Хотите, и вас прихвачу?

– Я не зонтик.

Что-то не ладилось. Нет, в такой день не может быть осечки.

– Крошка, – сменил тон Шура, – я серьезно. Я тебе не какой-то слесарь дядя Вася. Я музыкант. Ты часто общаешься с людьми искусства?

Девушка усмехнулась.

– Чаще, чем хотелось бы, – она словно и не заметила перемены в Шурином настроении.

– Значит, не с теми общаешься. Знаешь, есть всякие паразиты от искусства. Но до моих ребят им всем далеко. Мы – лучшие. Ты и не слышала, небось, настоящей музыки. Пойдем, дорогуша, я покажу тебе высший класс.

– Тоже мне, Фрэнк Винсент Заппа, – фыркнула девица.

Шура оторопел. Но не сдался.

– Хороший мужик, – согласился он. – Но и мы не хуже. Вот, к примеру, я...

И Шура полетел, как ком с горы. Мимо мелькали силуэты прохожих, коробки трамваев и автобусов. Но он ничего не замечал. Распалясь, он рисовал перед несговорчивой девицей портрет супер-музыканта Шуры Единственного и Неповторимого, которому подвластно все в этом мире. В его страстной речи присутствовали тучи поклонниц, готовых разодрать кумира на куски, заполучить хоть резинку от его трусов, тайные вечеринки в законспирированных злачных местах, фантастические автомобили, заполненные под крышу цветами, чуть ли не масонские сборища фанатов, утренние пробуждения рок-звезды Алекса в постели кинозвездной красотки, ледяные пронзительно-абсолютные дорожки кокаина перед концертом, роскошные концертные залы, потрясающие сцены, на которых потный Шура выдает волшебную музыку, которой никто раньше не играл и не сыграет больше никогда. Такую музыку, что сгоняет в одно послушное стадо души концертной толпы и перекраивает мировоззрение ко всем чертям.

Фонтан красноречия сверкал долго. Шура, как сквозь вату, слышал звонкий смех девицы. И распалялся еще больше.

– ... не представляешь, сколько девок мечтают залезть к нам в штаны. А ты выкобениваешься... – вышел он на новый виток, зачем-то совсем не в своем стиле, еще не осознавая, что уже через пять минут ему станет мучительно стыдно за свои слова. Девица, что-ли была какая-то необычная. Провокация ходячая.

– Ну, ладно, ладно, – перебила его девица. И совершенно некстати. Шура только-только собрался загнуть такой эпизод, от которого бы у любой девицы крыша съехала. А она перебила весь запал. – Хватит. Если ты так этого хочешь... Ты и вправду этого хочешь?

– Чего? – не вполне еще пришел в себя Шура.

– Того, что ты мне сейчас рассказал, – насмешливо пояснила девица.

Шура в недоумении уставился на нее.

– А ты представляешь, как создается настоящая Музыка? Ты представляешь, какой ценой за нее надо платить?

– А тебе сколько надо заплатить, чтобы ты, если так не хочешь, приняла приглашение музыканта? Пятьдесят рублей тебя устроит? – именно такая сумма лежала у Шуры в заднем кармане джинсов.

– Ты хочешь купить меня за пятьдесят рублей? – развеселилась девица. – Ох, какой ты простой! Так вот взять и купить? Без потерь? Без тысячи литров пота? Без пяти лет психушки и двух попыток самоубийства? Без тайных мужских слез отчаяния и седьмой волны женского презрения?

Ох, прислушаться бы Шуре тогда к ее странным словам, задуматься. Да нет Шура был глух и слеп. Шура как бык упрямо гнул свое и не желал покидать сумеречную зону умственного затмения.

– Сто! – Шура прикинул, где занять.

Девица захохотала.

– Так чего ты хочешь: меня или загаданного тобой?

Шура неопределенно мотнул головой, не вполне понимая смысла сказанного.

– Или всего сразу?

Шура и не уловил, как из груди вырвалось хриплое "ДА".

– Ну, раз так... – внимательно глянула ему в глаза девица. – Попробуй. А то наплел тут сорок восемь бочек арестантов. Намеки грязные позволяет. Ну и каша у тебя в голове, – поморщилась она. – Может, определишься...

У Шуры закружилась голова.

– А кто ты?!... – запоздало спросил он, непонятным чувством понимая, что надо было задать этот вопрос сразу.

– Твоя Муза, – исчезая брызгами света и черной кляксой забвения одновременно, успела лишь проговорить девица.

И пропала. Шура очумело помотал головой, оглянулся вправо, влево, посмотрел назад...

И снова уставился на дорогу. Который раз он едет по этой дороге? И все равно так и подмывает поглазеть по сторонам. Америка, вожделенная Америка. Небоскребы, лимузины, безразличные толпы безликих людей. Когда-то казалась такой далекой и недоступной, а вот сейчас – как лимон на блюдце перед ним. Хочешь, целиком ешь, хочешь – на кусочки порежут...

Алекс подъехал к своему дому. Подъехал с черного хода, потому как перед парадным орда фанатов восторженно раздирала в клочья его двойника. Пробравшись в дом, Алекс уронил худое тело на подушки, лежащие возле камина прямо на полу. Что за день сегодня! Суматоха, столпотворение! Люди как с ума посходили. Правда, новый альбом воспринят на ура. Но как он дался! Какой ценой! Концерт после долго перерыва. Долго же он не мог решиться выйти к публике. Все казалось, что по сравнению с ранними нынешние вещи никуда не годятся. Думалось, что лучше того альбома уже ничего создать невозможно. Но ведь получилось же!

– Да, – кисло отозвался Алекс на собственные мысли. – Правда, дозу пришлось увеличить, как доктор прописал.

Музыкант вытащил из кармана крошечный сверток, развернул и сделал две тоненькие дорожки. Втянул ноздрями поочередно и тыкнул пальцем в кнопку автоответчика.

Хорошо, он откинулся на подушки. Девки, снова девки. Девки без конца. И вечные попрошайки-прихлебатели. Друзья. Алекс криво усмехнулся. Друзья и подруги. Господа селитеры и мисс аскаридочки. Как меняется смысл! Да и черт с ними. Продюсеры, адвокаты, жены бывшие, настоящие, будущие, врачи, приятели все тянут с него сколько могут. Кто что. Оставили бы в покое, дали бы подумать, сосредоточиться.

– Ну сколько можно сосредотачиваться, Алекс, – словно наяву услышал он голос продюсера. – Тебя и так долго не было. Работай, работай, в тебя столько вложено.

И он работал, пахал, если быть точным. Он старался быть честным в музыке. Он порвал сотни струн, чтобы хоть на йоту приблизиться к тому, что было влегкую сделано в первом альбоме. Вот тогда была Музыка. Он только приехал в этот огромный город. И этот город родил в нем первые сочинения. Черт возьми! Как он играл на первом концерте! Как волшебно послушна и неистова была гитара, подчиняясь его настроению, полету души, парению тела. Как врывались в головы тексты, как взрывали они все представления о том, какими должны быть песни. Песни приходили к нему ночью, сами, без всяких усилий с его стороны. Но как сложна была огранка! Но в этих муках рождались шедевры. Что теперь от них осталось?

Прошел год, от мальчика, очаровавшего страну, стали ждать и требовать нового. Все казалось – вот, сейчас оно придет. Это чудное состояние невесомости, откровения. Но вдохновение застыло в нем, словно зависло на одной ноте.

– Надо отдохнуть, – значительно сказал тогда продюсер. – И поддержать имидж.

Отдохнул Алекс на всю катушку. До сих пор вспоминать мерзко. Он словно отдавал дань собственной дури. Денег было слишком много. Похмелье затянулось еще на год. Тогда продюсер взял его за шкирку и вытащил из дерьма. Но отмыть добела и вернуть музыканту первоначальный запах не получилось. В перерывах между загулами Алекс пытался творить. Для промывания мозгов знающие люди посоветовали кокаин. Первое впечатление: помогло. Средство найдено! Алекс вновь заблистал на сцене с новым альбомом. Но прослушав на свежую голову свои творения, он помрачнел. И надолго закрылся от всех в доме на втором этаже в самой дальней комнате. Второй концерт был жалкой тенью первого только в совершенно сумасшедшей обработке. Тени тех же тем, просто в другом настроении. Шикарные аранжировки, великолепная техника исполнения, непревзойденный саунд. В каждой композиции темы разливались широко как океан. Но были мелкими как лужи. Пройдет короткое время, и все поймут, что их одурачили. Но он же их не дурачил! Он обманул только себя!

Алекс в ярости строчил песню за песней. Под кайфом казалось, что вот оно! Новое, совершенно неизведанное, искреннее, разноцветно искрящееся! Но вся мишура слетала, на суд публики выносилась изрядно постаревшая, потрепанная, побитая молью копия первого альбома. "Та же Дуняшка, только в другой одежке". Одежки, правда, были очень стильные. Получался заколдованный круг. Настоящее должно рождаться в муках. Но разве не страдал он? Не мучился? Хорошим куском жизни заплатил он за свои сочинения. Но они того не стоили.

Бывало, снилась ему по ночам Музыка. На стене выступали строки песен. Но как ни старался запечатлеть их в памяти, даже листок с ручкой специально держал под кроватью, ничего не запоминалось. С пробуждением видения исчезали под звонкий женский хохот.

– Купить меня хотел? За полста деревянных?– слышалось ему. Но лица своей рассерженной Музы Алекс не увидел ни разу. Не желала она ему показаться. Алекс подозревал, что чем-то когда-то ее успел обидеть, но вспомнить этого момента не мог. И не мог ничего исправить.

– Я схожу с ума, – бормотал Алекс, – зажав голову ладонями.

Вскочив посреди ночи, он торопливо заправлялся кокаином и мучил гитару.

Нынешний альбом казался ему настоящим. Он успевал захватить и удержать часть видений, быстро записывал и вроде бы получилось. Но почему же он боится прослушать его сейчас? Хотя, сейчас не получится трезво оценить: кокаин делал свое дело. Разве только завтра? Да почему же завтра? И чего он так боится? Песни приняты на ура. Народ доволен, продюсер не скривился, как в прошлый раз. Алекс поставил компакт-диск. Все нормально, успокаивал он себя, но руки все-таки тряслись мелкой дрожью.

В потолок ударила первая звуковая волна. Алекс замер, приподнявшись на подушках. В зеркале отразилась его жалобная физиономия, словно умолявшая: "Ну, пожалуйста, ну пусть все будет как надо".

Жалостное выражение скоро сменилось недоумением. Недоумение – злобной гримасой. На второй песне Алекс вцепился себе в волосы, и дикое отчаянное "А-а-а-а-а!..." заставило телохранителей с бешеной скоростью примчаться к хозяину.

Музыкант катался по полу среди разбросанных разорванных зубами подушек, сметая на своем пути вазы, массивные канделябры, мелкие безделушки и дорогую аппаратуру.

– Вон! Все вон! – заревел он. – Пошли вон!

Телохранители на цыпочках удалились. За дверью они позволили себе переглянуться и пожать плечами – "Чудо в перьях!". Но их это не касалось. Зато могло заинтересовать хозяина номер два.

– М-м? вопросительно глянул один на другого.

– Угу, – отозвался второй. Достал телефон и позвонил продюсеру.

– Але, босс, тут такое дело, – телохранитель Алекса в двух словах изложил суть проблемы.

– Ждите меня, с места не сходите! – завопил продюсер. – Головой за него отвечаете!

Телохранители никуда и не думали уходить. На одной работе получать две зарплаты – где еще такое найдешь?

Алекс умолк. И замер в позе эмбриона. Он долго лежал, словно боясь разбудить кого-то или чего-то. Потом поднял голову. И заплакал.

– Ну, где ты? – хрипло обратился он к стенам. – Ты этого хотела?

Он внимательно оглядел комнату. Всклокоченный, в разодранной рубашке, с окровавленными щеками, в слезах, он походил на безумца.

– Ты так меня наказываешь? Хочешь насладиться в полной мере или тебе достаточно извинений? Прошу простить! – дурашливо выкрикнул Алекс. – Был не прав! Готов загладить свою вину! Ну где же ты?!

Он вскочил. Забегал, отдергивая шторы, падал на колени перед диванами, заглядывал под них. Не обнаружив никого на первом этаже, Алекс вскарабкался по лестнице на второй. Пошатнулся, сшиб рукой собственную скульптуру во весь рост. Он не вздрогнул от грохота падения осколков. Только тупо смотрел, как усеивают пол белые куски гипса.

Музыкант устало сел на верхнюю ступеньку. И вдруг на пару мгновений он вспомнил Горск, Шишкинский свет картины солнечного дня, автобусную остановку, невыразительную, но чем-то очень магнитную девушку, свой идиотский кураж и ее странные речи.

– Ну ты послушай только, – удивленно и спокойно заговорил он. – У меня есть все, чего только может пожелать человек. Слава: меня узнают и приветствуют везде и всюду. Деньги: я могу купить все, что можно купить. Уважение: люди считают за великое счастье не то что поговорить, прикоснуться ко мне. И женщин я могу выбирать любых. Любые блюда мира к услугам моего желудка, только укажи, какое хочется в этот момент. Всё – к моим ногам. Но зачем? Ты поманила, показала, дала в руки только на миг – счастье творить. Ужалила, как змея. И забрала. Я знаю, ты можешь вернуться. Но и знаю то, что снова лишь на миг. Ты покажешься и спрячешься. А я после небывалой удачи снова погружусь в беспросветную гнусь. Но зачем жить, чтобы, загоревшись раз, десятилетиями ждать тщетно нового всплеска настоящего, согреваясь отблесками в памяти огня души? Это же мука! Признаю: нахвастал тогда. Нет во мне искры. И завлечь тебя нечем. Ну и объяснила бы сразу. Но разве можно так казнить? За глупость. За самонадеянность. Я ненавижу музыку. Ненавижу свою жизнь. Поверни обратно.