Текст книги "Гипноз для декана (СИ)"
Автор книги: Лючия фон Беренготт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)
Глава 7
Подозреваю, что Игнатьев не выгнал меня в первые же минуты гипноза исключительно потому, что у него сработал тот самый «собачий» рефлекс. Его разум и тело уже испытывали расслабление при звуках этого моего голоса, этих интонаций и при покачивании этого самого, странного предмета в моих руках. И как только услышали и увидели всё то же самое, мгновенно среагировали и вызвали ту же самую реакцию – расслабление и выключение инстинкта самосохранения.
Иначе объяснить, почему декан в принципе стал слушать меня, я не могла – ибо несла я такую лютую чушь, что у самой уши в трубочку заворачивались.
– Около недели назад я проходила случайно мимо кабинета Березина – помните, молодой такой доцент с Евразийского Института… и вдруг услышала, как внутри кто-то очень громко скандалит… кричат, ругаются… Остановилась послушать – подумала, вдруг кому-нибудь придется помощь вызывать… И тут слышу женским голосом – «да как вы смеете мне такое предлагать, Антон Юрьевич! Я на вас жаловаться буду декану!»
– Декану? – насторожился Игнатьев, стрельнув в меня взглядом. – Мне?
Э нет… так не пойдет… Поняв, что допустила оплошность, я покачала головой. Не надо, чтобы он продолжал быть центром истории и внимательно прислушивался к тому, что я рассказываю. История – это способ завлечь его изначально, заставить слушать и смотреть на часы-подвеску. Но постепенно надо сделать так, чтобы он заскучал – монотонно и долго рассказывать ему что-то, чтобы ввести в транс. И вот тогда, в состоянии измененного сознания, вновь зацепить его, но уже на более глубоком уровне.
– Нет, не вам. Кафедра Евразии же к другому факультету относится. Там, кажется, профессор Володина – деканом. Но не в этом суть… В общем, эта женщина, что была в кабинете с Березиным, грозилась за что-то на него пожаловаться… а он ей в ответ – не можете вы на меня пожаловаться, я вам не позволю… А она ему – у меня на вас управа найдется! А он такой – что ж вы так нервничаете, девушка… у меня от вас уже голова разболелась… И тут дверь открывается… я еле успела спрятаться…
Продолжая нести полную околесицу, я почти не следила за тем, что говорю, делая упор на том, как говорю – ни на секунду не меняя ни тона, ни силы голоса. Мягко стелила словами и шелестела голосом, чуть заметно улыбаясь загадочной улыбкой Моны Лизы и стараясь не двигаться, разве что покачивая на пальцах подвеску с часами. Наверное, так вводят в транс прихожан в некоторых религиях – монотонной литанией нескончаемых молитв и благословений, суть которых уже давно никому непонятна…
– А часы… часы-то причем? – остановил меня всё ещё не потерявший способность думать декан, не отрывая, однако, взгляда от покачивающегося в моих руках маятника и начиная еле заметно покачиваться ему в такт.
– Сейчас дойдем до них, – самым мягким голосом пообещала я. – Вы пока смотрите на них, Андрей Федорович – это важно. Может, узнаете…
– Я… должен их узнать?
– Конечно должны, – я улыбнулась, понимая, что почти не вру. И узнать, и признать, как волшебную палочку в руках своего повелителя. Потому что я уже видела, что мало по малу магия гипнотического голоса действует – медленно, но верно оплетая мужчину, обволакивая его руки и ноги, замедляя дыхание, делая его вялым и не способным соображать.
Стараясь не прыгать от восторга, заметила в глазах декана знакомый туман, отметила медлительность его речи… О да, Андрей Федорович… если ничего не помешает… вы крепко и надолго в моих руках.
Сигналом к тому, что можно начать внушение послужили его пальцы, которые в какой-то момент расплелись, позволяя рукам упасть по обе стороны от бедер. При всем при этом глаза декан не закрыл – лишь прикрыл наполовину, и из-под век его я видела, как зрачки его двигаются из стороны в сторону, следя за часами, словно примагниченные к ним.
Медленно-медленно я перестала их раскачивать, давая остановиться… и зрачки введенного в транс мужчины тоже постепенно остановились. Взгляд декана замер, замерзнув в какой-то точке в пространстве между нами.
Я замолчала на полуслове и широко улыбнулась – Андрей Федорович Игнатьев, звезда фандрейзингов и гроза всех бюджетников, сидел передо мной в несомненном гипнотическом трансе.
– Андрей Федорович… – уже другим голосом позвала я – тем самым, которым делала внушение вчера. – Вы меня слышите? Отвечайте, пожалуйста.
– Конечно, слышу… Сафронова… – с задержкой ответил он, еле шевеля губами. – У меня… отличный слух… и память, если ты… не заметила…
Я ухмыльнулась и покачала головой – даже в трансе пытается всё контролировать и язвить!
– Это здорово… – похвалила его голосом доброй учительницы. – Вы, наверное, хорошо помните, как я уронила ваш трофей на той вечеринке, не правда ли?
– Конечно, помню…
Я кивнула, ожидая такого ответа. И помотала головой, хоть он меня и не видел.
– Этого не было, Андрей Федорович. Вы ошиблись – я никогда не роняла ваш трофей. Он… сам упал с пьедестала, потому что был плохо закреплен. Вы поняли меня? Ничего этого не было – вы подошли и нашли трофей уже лежащим на полу. Никого рядом с ним не было.
К моему беспокойству, Игнатьев молчал. Брови его слегка приподнялись, будто он удивлялся чему-то в своем трансе, лицо заметно покраснело – явно от мозговых усилий.
– Но… тогда… – медленно произнес он, когда я уже начала беспокоиться, – если мой трофей упал сам, как… я смог увидеть твою грудь?
Комнату огласил громкий, металлический стук – это у меня из рук выпали часы, которые я перестала вертеть и машинально крутила в пальцах. От изумления у меня из горла вырвалось нечто среднее между кашлем и задушенным хрипом.
– Что?! Какую грудь?! – пролепетала я, невольно цепляясь взглядом за его грудь, виднеющуюся из расстегнутой рубашки.
– Шикарную… – ответил он всё тем же ровным голосом, но с явными мечтательными нотками. – Такую, как я люблю… Идеального размера… округлую… наверное, стоячую и с острыми сосками, когда возбуждена…
Узел между бедер снова стянулся, заставляя крепко сжать ноги и прикусить губу.
– А как вы ее… увидели… мою грудь? – совладав с собой, спросила, стараясь не дышать слишком часто.
– Не знаю… – снова нахмурившись, ответил декан. – Где-то увидел… не помню… ничего не помню…
Черт, он ведь уже забыл о случае с трофеем! Эх, рано я ему это внушила – надо было пораспрашивать подробнее сначала! Наверняка, у меня что-нибудь задралось, когда я падала, и грудь вылезла.
Но тогда получается… получается… Я резко втянула воздух, сраженная догадкой. Неужели…
Нет, не может этого быть!
Нет, Сафронова, ты не будешь его спрашивать об этом! Не будешь, не будешь, не будешь! Заткнись, тебе говорят!
– А что бы вы сделали с моей грудью, если бы увидели ее сейчас? – на одном дыхании выпалила я и зажмурилась от страха.
Он ответил немедленно, будто только и ждал возможности сказать это вслух.
– Я бы обнял ее всей ладонью… и так держал, пока ты не заскулишь от нетерпения. А потом наклонился бы к ней и… подул. Ты, наверное, чувствительная. Сошла бы с ума от возбуждения. Стала бы умолять меня взять сосок губами. Но я бы не стал. Помучил бы тебя, как следует – минут пятнадцать, лаская всё что угодно, кроме того места, в котором тебе хочется. И только потом бы сдался и лизнул твой сосок – в самый кончик, очень-очень легко… Думаю, ты бы сразу кончила.
Тот факт, что всё это было сказано ровным, металлическим голосом, меня не спасло. Острым, почти болезненным возбуждением прошило вдоль позвоночника, заставляя тело выгнуться и вырывая из горла стон. Запрокинув голову, несколько минут я не могла ничего делать, кроме как смотреть в потолок и дышать – прерывисто, часто, словно только что минут прыгала через скакалку. До оргазма, слава богу, не дошло – я смогла совладать с собой и остановить горячую пульсацию в бедрах перед самым пиком, в самую последнюю секунду…
Чёрт бы его побрал, этого… декана… чёрт бы его… побрал… – только это и вертелось в голове, наподобие скороговорки, только медленно. Чёрт бы его побрал…
Наконец, мысли кое-как упорядочились и разнообразились. Вот оно, значит, что… Значит, у него от меня тоже… «дым из ушей»? И вся эта ненависть… от любви?! Ну, в смысле, от той любви, которая у людей между ног.
Опустив голову, я долго и тяжело выдохнула.
И что теперь делать? Что, чёрт возьми, со всем этим бардаком делать!
Ты знаешь что! – строго, голосом моей тёти – шестидесятилетней старой девы бухгалтерши – ответил мой внутренний голос. Ты должна немедленно, без всякого промедления внушить ему, что он тебя НЕ ХОЧЕТ. И что грудь твою он никогда не видел. И, вообще, испытывает к тебе исключительно уважение и платоническую приязнь – как к весьма перспективной, талантливой и достойной всяческого поощрения девушке из самого высшего общества.
Вот что ты должна сделать, Сафронова. А не представлять, как он грубо и с оттяжкой трахает тебя в этом самом кресле, забросив ноги к себе на плечи.
Прикусив губу, я, уже не стесняясь, застонала от вспыхнувшей перед внутренним взором картинки. Боже, как бы это было… охрененно. И как я жить-то теперь буду со всем этим в голове?!
Нормально будешь жить, продолжал тот же самый занудный внутренний голос. Как все. При помощи рученек, а возможно и какого-нибудь приспособленьица умного для интимного самоудовлетворения… Онлайн секс-шопы еще никто не отменял, слава богу.
– Хорошо, – вслух произнесла я, соглашаясь с доводами разума.
– Хорошо… – согласился со мной загипнотизированный декан, мельком облизнув свои красивые, рельефные губы. Пересохли, видимо, без пенки из-под капучино…
И я не выдержала. Пусть через минуту он обо всем забудет, пусть я больше никогда не приближусь к нему ближе, чем на ширину этого стола… но я должна это сделать.
«Поцелуй меня, Сафронова…» – пронеслось в голове, опаляя меня жаром и буквально выбрасывая из сиденья.
– Уже… – выдохнула я, быстро огибая стол и одним движением, словно гибкая кошка, бросая себя к декану Игнатьеву на колени.
Не раздумывая, не давая себе опомниться, я прижалась к его горячему, хорошо прокаченному телу – грудью, боком, бедром… и влепилась в его губы своими, содрогаясь от неожиданного наслаждения.
О да… именно так я и представляла себе блаженство. Именно такими и должны быть губы настоящего мужчины – мягкие и вместе с тем крепкие… выпуклые, чтобы было что прикусывать, хорошо пахнущие и даже сладкие, словно он недавно мятную конфету ел… податливые и реагирующие…
Реагирующие? Что?!
Я не сразу поняла это, занятая собственными ощущениями, но через несколько секунд это стало несомненно – он отвечал мне! Всё ещё в трансе, декан Игнатьев реагировал на мой поцелуй – раскрывал свои губы мне навстречу, подавался вперед, чуть отгибая голову вбок…
О боже… застонав, я еще плотнее вжалась в него, со страхом и восторгом чувствуя под своим бедром набухающий в размере холм под его штанами… А когда мой язык, скользнувший ему в раскрытые губы, соприкоснулся с его, чуть не вскрикнула от пронзившего меня электрического шока.
И в ту самую минуту, когда я уже была готова скользнуть рукой ему под рубашку – чтобы почувствовать каковы его мускулы на ощупь, а потом и вниз – под не туго затянутый ремень его брюк… где-то в недрах его брошенного на спинку кресла пиджака громко и требовательно зазвонил телефон.
Не отрываясь от его губ, я замерла – испуганной, маленькой мышью, пойманной с кусочком сыра во рту. Язык Игнатьева под моим языком шевельнулся… и спрятался за вновь закрывшимися губами, вызывая ощущение дверей рая, захлопнувшихся перед самым моим носом.
Открыв глаза и поморгав, декан сфокусировал на мне зрение, нахмурился и непонимающе качнул головой.
– С-сафронова… – пробормотал он, явно ничего не соображая. – Что ты… себе позволяешь… – И вдруг дернулся подо мной, резко, почти со свистом втягивая воздух. – Ты… ты что… с ума сошла?!
Глава 8
– Немедленно слезь с меня! Слышишь, ты? Шалава ненормальная! – шипел декан, прожигая меня взглядом, которым можно было муху сбить в полете – до такой степени он был уничтожающий.
И отчасти его гнев можно было понять. Потому что я НЕ СЛЕЗАЛА. Оцепенев от ужаса, побелевшими от усилий пальцами я вцепилась в металлические детали подлокотников – по обе стороны от деканова тела, и держалась за них не на жизнь, а на смерть.
Моему инстинкту выживания явно казалось, что только здесь, на коленях у своего лютого врага, я буду в относительной безопасности. Возможно потому, что мы только что целовались с этим врагом взасос, и моя близость хоть как-то купировала зверя, который рвался из него наружу. Я ведь прекрасно чувствовала, что декан всё ещё возбужден и инстинктивно, женским чутьем понимала – пока я прижимаюсь к его паху бедром, он не сделает мне ничего плохого.
Конечно же, он мог сбросить меня силой, но отчего-то не делал этого. Шипел, рычал и чуть не плевался мне в лицо, но не сбрасывал, не отрывал мои руки от подлокотников. Было такое ощущение, что тело его всё ещё под гипнозом, в отличие от проснувшегося мозга.
Но как?! Как я могла забыть про звонок телефона, которым еще в прошлый раз обусловила просыпание? Как не додумалась выключить этот гребанный телефон, перед тем как решилась поцеловать Игнатьева? Или отменить приказ выходить из гипноза, когда телефон зазвонит?
С другой стороны, откуда ж я могла знать, что этот же сигнал пробуждения будет действовать и в следующий раз? Я ведь не волшебник, я только учусь…
– И что теперь, так и будешь тут сидеть? – явно осознав бесперспективность своих действий, Игнатьев вдруг перестал сотрясать воздух и дергаться, разом расслабив все мышцы. Ну… кроме той, что внизу, между его ног.
Я несколько раз покивала, еще крепче прижимаясь к нему.
– Буду. Пока не пообещаете меня не убивать. И не выгонять из университета.
– Еще как выгоню, Сафронова! Это же чистейший харассмент! Ты на меня спящего залезла! Кстати, как так получилось, что я уснул? Что ты мне подлила и куда?
– Неважно! – выпалила я ему в лицо. – Вы всё равно не поверите! А насчет харассмента – ну, давайте, жалуйтесь, раз слабой девчонки испугались! Может, еще и на помощь позовете? «Помогите, спасите…» Ну же, давайте! Может, еще успеют вас от изнасилования спасти!
Не знаю, откуда во взялось столько наглости, но разозлилась я знатно. Надо же какой гад козлорогий! Сам на сиськи невинных студенток заглядывается, а насильница и шлюха у него – я!
Снова дернувшись подо мной, Игнатьев только что не зарычал.
– Я запросто могу тебя сбросить, Сафронова! Одной рукой! Ранить просто не хочу. А так бы летела бы ты у меня сейчас – головой воон в ту стенку.
Я сузила глаза.
– И правильно, что не хотите! Потому что угадайте, что я сделаю в первую же секунду, как только вы меня головой о стенку приложите? Правильно – заору «спасите, помогите, насилуют»! И мне поверят! Хотя бы потому, что на вас рубашка расстегнута и… вот это!
Окончательно оборзев, я сильно толкнула его бедром в пах, впечатав в себя его всё ещё не опадающую эрекцию. Игнатьев коротко, по-звериному рыкнул и даже оскалился.
– Ах ты ж… дрянь… – процедил, широко раздувая ноздри. Грудь его вздымалась так высоко, что почти-почти касалась моей. Еще несколько таких тяжелых вдохов, и он сможет почувствовать, насколько я сама возбуждена. – Вот значит, зачем ты сюда заявилась, вся в мини и размалеванная, как шалава с ленинградки… Хотела соблазнить меня, а потом шантажировать, да?
– Вы меня тоже не в костюме и при галстуке встретили! – огрызнулась я. – Может, это вы меня хотели к сексу склонить за обещание хороших оценок?
Его брови поднялись так высоко, что почти скрылись за растрепавшимися в нашей борьбе волосами.
– Что?! Ты вообще нормальная, Сафронова? На хрена ты меня сдалась? Ты знаешь, какие у меня женщины бывают? Им даже краситься не надо – вот какие! Мешок могут надеть, и всё ещё оказаться самой красивой на вечеринке! Так что мне твой колхозный шик задаром не нужен, Сафронова, а не то, что карьерой ради него рисковать…
Сказать, что мне было обидно, значило ничего не сказать. Он просто уничтожал меня своими оскорблениями – планомерно и осознанно. И если бы я не знала, что он по поводу меня думает на самом деле, я бы тут же бы и уничтожилась на месте. Разревелась бы и убежала, подбирая сопли и ища куда бы спрятаться от такого позора. Сама бы, наверное, документы забрала, не дожидаясь, пока он меня отчислит с факультета.
Вот только я знала. А потому всё также нагло смотрела ему в глаза и не двигалась.
– Почему тогда у вас всё ещё… стоит на меня, если вам мой колхозный шик задаром не нужен? И почему вы меня вышли встречать… голый? Не для того ли, чтобы покрасоваться передо мной?
– Ах вот оно что… – протянул он, плотоядно улыбаясь – с таким видом, будто только миллион выиграл. – Значит, это мой голый торс тебя на подвиги сподвиг? Ах ты ж моя стрелочница… Как интересно… Мне кажется, я теперь знаю, как заставить тебя слезть.
Я замерла, с опаской ожидая куда он этот новый поворот выведет. Декан же, тем временем, окончательно воспрял духом. Уселся поудобнее, ногой приподнимая меня повыше – словно показывал, что, если захочет, действительно может легко меня скинуть.
– Так вот Сафронова, что я тебе скажу. Стоит у меня – как ты выразилась – потому что я половозрелый мужчина нормальной ориентации, и ты, молодая, шлюховатая женщина, сидишь сейчас у меня на члене, постоянно ерзая. А вот почему у тебя сейчас… кхм… стоит? Не подскажешь?
И он демонстративно опустил свой взгляд на мою грудь, которая теперь, когда я сидела выше, находилась прямо напротив его лица. Побледнев, я задрожала. Он не может, не может видеть через джемпер и лифчик мои соски…
Но в его планах было нечто куда более коварное, чем пристыдить меня за болезненно напряженные соски. Медленно, словно давал мне возможность отпустить подлокотники и сбежать, он подцепил пальцами мой джемпер снизу, оттянул его… и скользнул второй рукой под него, легко касаясь голого тела.
Я резко втянула ртом воздух и чуть не отпустила руки.
Так вот что он задумал, гад! Будет мне соски выкручивать, пока не сбегу – благо там есть за что схватиться!
Стиснув зубы, я еще сильнее схватилась за железки поручней. А я не сбегу! Пока он мамой своей, детьми своими будущими не поклянется, что не будет больше меня преследовать – НЕ СБЕГУ! Как партизан на допросе, буду сидеть тут и посмотрим еще, кто кого заставит сбежать!
Так же демонстративно, я приподняла левое бедро – то, что было прижато к декану – и медленно, напрягая косые мышцы живота, опустила его, прохаживаясь по всей длине зажатой брюками эрекции. Выгнула бровь на его резкий вдох, сопровождаемый коротким ругательством сквозь зубы, и усмехнулась – так-то, Андрей Федорович. Не с той связались!
Однако, торжествовала я рано.
– Что ж… Не хочешь по-хорошему… будет по-плохому! – низким голосом пообещал декан, чуть отдышавшись. – У меня-то возможностей побольше будет…
И, без дальнейших промедлений, он нырнул рукой под джемпер, рванул мой лифчик наверх, обнажая грудь, и сделал кое-что гораздо хуже выкручивания сосков – полностью обнять одно из полушарий теплой, немного шершавой ладонью и с упоением принялся его… ласкать – за неимением другого слова.
Глава 9
О да. По-другому охарактеризовать его действия я бы не смогла даже если бы очень захотела. Декан не собирался причинять мне боль. Он собирался… возбудить меня еще сильнее? Доставить мне удовольствие?!
От несуразности и нелепости самой этой мысли мозг цепенел, словно парализованный – до такой степени происходящее не укладывалось в наши с деканом поведенческие модели. С какого хрена он меня… ласкает?! Только что ведь злился так, что готов был башкой об стену приложить! Да, я возбуждала его своей близостью, но от такого возбуждения бросают на стол, задирают юбку и грубо, на сухую трахают, ругаясь и шлепая по заднице.
Не «ласкают» девушку, которую ненавидят, даже если хотят – так не бывает!
И тем не менее, это было так – моя грудь не давала соврать. Сначала легко и почти невесомо он огладил правое полушарие – специально щекоча соски мозолями от штанги – и не давая мне опомниться, аккуратно сжал левую грудь, шумно вдыхая и весь передергиваясь от удовольствия.
– Как же давно я мечтал об этом… – пробормотал, прикрывая глаза и явно не думая о том, что говорит.
– Знаю… – выдохнула я, тоже слабо соображая. От его нежных касаний мысли в голове разбрелись словно пьяные, наползая друг на друга и теряя окончания.
Однако мне повезло – мое знание расценили как проницательность, и не стали вновь допытываться – откуда я это «знаю».
– Ишь ты… – неопределенно отозвался Игнатьев. – Знает она… И как давно мужчины для тебя – открытая книга, Сафронова?
И, пропустив сосок между пальцами, снова легко сжал грудь – вместе с соском. Я выгнулась, хватая ртом воздух, но сквозь пронзивший тело разряд удовольствия уловила злость в его голосе. Он что, пеняет мне на то, что я понимаю мужчин? То бишь… ревнует?!
– Не ваше… собачье… дело… – попыталась огрызнуться, перемежая слова со выдохами, а заодно и извернуться у него на коленях так, чтобы выкинуть его руку из-под джемпера. Однако учитывая нашу с ним позу, сделать это было физически невозможно. Разве что руки отпустить – чего, собственно, он и добивался.
– Конечно, не мое… – согласился декан, засовывая под джемпер вторую руку и примериваясь ко второй груди, ближайшей к нему. – Просто пытаюсь выяснить, на что ты готова пойти, чтобы добиться своего. И насколько тебя хватит…
– Надолго меня хватит! – сквозь зубы вытиснула я. – Пока ваша секретарша не обеспокоиться и не придет сюда проверять, что с вами… А тут я у вас на коленях сижу, а вы меня под кофтой лапаете. Классно, да? Ай! Что вы…
Я не договорила – толкнув меня коленом вверх, декан вдруг задрал мой джемпер так высоко, что подол его закрыл мое лицо. И не останавливаясь, натянул джемпер мне на голову, резинкой зафиксировав его на затылке. Ничего не видя, я поняла по ощущениям, что мой лифчик последовал за джемпером – перекинувшись через голову, был зафиксирован сзади на шее.
– Хоть заткну тебя… – прокомментировал происходящее декан, причем его голос доносился уже откуда-то снизу, с уровня моей груди.
Груди?! Он что собирается…
– О нет! Нет, пожалуйста…
Я вскрикнула одновременно с первым прикосновением его губ к чувствительной коже. И каким прикосновением! Всё, что он мне расписывал в гипнотическом трансе, улетело на помойку – никакой осторожности не было, никакого – «подул», «чуть дотронулся», «лизнул кончик»…
Сильно и глубоко Игнатьев втянул мою грудь в рот, языком грубо раскатывая сосок – явно не собираясь давать моим нервным окончаниям привыкнуть к новым ощущениям. Вылизывал, впивался в меня, всасывая чуть ни всю грудь целиком… и урчал, стонал от удовольствия, совершенно себя не сдерживая, будто не было в его поступке ничего такого, из-за чего стоило бы сдерживаться… Словно я была его законной, заслуженной добычей и он имел полное право делать со мной всё, что пожелает.
И я бы непременно возмутилась такой бесцеремонностью – если бы не стонала вместе с ним – бесстыдно и самозабвенно, подставляясь под его грубые, требовательные ласки, выгибая спину и кусая натянутый на глаза джемпер… под которым очень скоро стало нечем дышать. Словно почувствовав это, Игнатьев дернул свитер еще выше, высвобождая мои нос и рот. И тут же, отпустив мою грудь, обрушился на губы – жадным, хищным поцелуем, перед которым бледнело всё сексуальное, что я до сих пор успела пережить в жизни – включая то, что урвала от самого загипнотизированного декана.
Кто бы мог подумать, что в сознательном состоянии этот почти-сорокалетний доктор наук умеет ТАК целоваться! Я просто таяла под его рельефными, теплыми, невероятно подвижными губами, растекалась лужицей от языка, дразнящего, заманивающего мой… от легких, не слишком болезненных укусов, пробуждающих древний инстинкт подчинения доминантному самцу.
Я была права. Эти губы просто созданы для поцелуев. А никак для изрыгания проклятий на мою бедную голову. И я изо всех сил постараюсь, чтобы это так и оставалось, даже если для этого мне придется повиснуть на шее декана навсегда, крепко охватывая его руками и ногами…
Только подумав об этом, я вдруг поняла, что давно уже не держусь за железные элементы подлокотников, обнимая вместо этого Игнатьева за шею, перекинув через него ногу – фактически седлаю его, прыгаю, исступленно вжимаясь промежностью в здоровенный бугор на его брюках, имитируя самый настоящий секс. Он же давно стащил с себя рубашку – всё ещё ничего не видя, я чувствовала, что прижимаюсь уже к обнаженному торсу, голой грудью скольжу по гладким стальным мускулам…
И он в любую секунду может меня сбросить. Причем с легкостью – фактически одной левой. Просто встанет и всех дел.
Он вдруг оторвался от моих губ – будто я снова внушила ему свои мысли, теперь уже телепатически. И я почувствовала… о нет… он поднимался со стула… вместе со мной! Точно сбросит меня, стряхнет как ненужную обузу, как маленькую мешающую деталь его жизни… О нет… нет, нет, нет, только не это…
Я должна была видеть это. Должна была сама прочитать в его глазах это намерение – прежде, чем решать, есть ли мне за что бороться. Если увижу насмешку или презрение, сама спрыгну с него и пусть затыкает мне рот, потому что другого выхода, кроме как заорать и обвинить его в домогательствах, у меня не останется. Это будет мое единственное оружие перед ним, единственный и последний ход сломать его кейс против меня.
Резким движением я подняла с глаз закрывающий обзор джемпер, чтобы посмотреть ему в лицо. И обмерла.
Нет, декан не ухмылялся. И не кривил в презрении губы. Ему вообще было не до смеха, потому что он… сходил с ума! Мне даже страшно на мгновение стало – таким бешеным огнем пылали его глаза. Словно некий зверь или даже сам дьявол из преисподней овладел Игнатьевым, прорвав оболочку цивилизованности, припорошенную снобизмом.
Он хотел меня так, что я могла уловить запах этого неудержимого, отчаянного желания, жаром пробивающегося сквозь кожу, испаряясь в воздухе вокруг нас. Лицо его было горело, скулы стали почти фиолетовыми, челюсть свело судорогой, будто он еле сдерживался, чтобы не укусить меня во время поцелуев, ненавидя за то, что мечтает ночами о моем теле, а не о каком-то более достойном…
Голая грудь его вздымалась, покрытая испаренной, а из ширинки, расстегнутой до середины, рвалась ко мне мощная эрекция, развернутая головкой кверху и уже успевшая оставить на его боксерах обильное пятно от смазки…
Я должна сделать так, чтобы он понял, осознал, как сильно он от меня тащится – поняла вдруг совершенно отчетливо, несмотря на туман в голове и пожар в бедрах. Должна наглядно продемонстрировать, что он одержим мной ровно настолько, насколько сейчас выглядит! И какая бы я ни была «колхозная» по сравнению с его моделями в мешках, какими бы длинными не были мои ногти и размалеванными глаза, он не имеет права унижать меня, просто потому что это будет означат унижение и для него, раз он, сноб и аристократ, не может сдерживать себя перед «колхозницей».
И доказать я это должна без секса, потому что расставить перед ним ноги – ничего не докажет и ничего в его поведении не изменит. Он просто внушит себе, что трахнул меня из жалости или просто потому, что «так захотелось». Он ведь мужчина – кого угодно может поматросить, было б куда вставить…
Как там в известной книжке про секс написано – в любом сексе трахает всегда мужчина, даже если женщина сверху. Просто потому, что у него есть член.
Я вдруг интуитивно поняла, что нужно делать, чтобы показать ему, насколько он мной одержим. И как раз в эту же секунду, декан посадил меня на стол – уже оголенным под задравшейся юбкой задом. Осталось только колготки и трусики стащить, что он и вознамерился сделать, цепляя их пальцами и явно пытаясь порвать…
Не тут-то было. Я вдавила ягодицы в поверхность стола, прижимая ткань колготок собственным весом и не позволяя ему их стянуть.
– Ты так сильно хочешь… – вместо этого прошептала, нарочно откидываясь назад, на локти, чтобы соблазнительно глядеть на него снизу вверх. – Так сильно хочешь трахнуть меня, правда? Разложить на этом столе и вбиваться в меня сильно-пресильно, чтобы я орала и стонала под тобой, а потом кончить мне на живот, выкрикивая мое имя…
Понятия не имею, откуда я всё это взяла – наверняка из какой-нибудь порнухи. Но всё вместе – голос, слова и моя зазывающая поза – произвело именно тот эффект, на который я надеялась. И мне даже не пришлось до него дотрагиваться там – хоть я уже и была на это готова.
– Что ты… творишь… – выдавил он, зажмуриваясь и сжимая кулаки, уперев их по обе стороны от моих бедер. – Дрянь… какая же ты… дрянь… Сафроноваммммффф…
Его слова перешли в мычание, потом в долгий, вымученный стон, сильное тело натянулось, словно тетива от лука… Выкрикнув что-то невнятное и явно грубое, декан Игнатьев содрогнулся, нависая надо мной и упираясь в мой лоб своим, уже мокрым от пота… задрожал, задергал бедрами, вжимаясь пахом мне во внутреннюю часть ляжки… и бурно кончил прямо себе в боксеры.
