Текст книги "Дело о мастере добрых дел (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

– Писать сначала научись, – зашипела Мышь и медленно, но верно стала сползать с кушетки, чтобы вступить в новую драку. Илан осадил ее обратно.

На крики и со стороны госпиталя, и со стороны парадного входа уже начали подтягиваться зрители.

– Это у вас нет права лишать меня моей семьи! Иди сюда, гадина! Мы все уходим! Сейчас же!..

– Шестьдесят лар в кассу как штраф за несоблюдение контракта, четырнадцать за разбитую химическую посуду, и вы уходите, – спокойно и громко объявил Илан, понимая, что ссориться и начинать кричать в ответ – тупик.

– Шестьдесят? – ахнул мышиный отчим.

– Вместе семьдесят четыре! Или я сам напишу судье, и про побои добавлю. Не готовы? Нет денег? Тогда вон отсюда! Здесь госпиталь, а не город нищих!

– Я!.. Я... – захрипела женщина, подняв вверх побелевшие кулаки, и вдруг стала валиться назад, падая в приступе.

Илан и санитарки из приемного шагнули было ловить припадок, но сквозь почти натуральные судороги Илан увидел, как зло блестит на него приоткрытый глаз – проверяет впечатление.

– Стоять! – велел он персоналу. – Не держите! С этим балаганом только милостыню на паперти вымогать.

Взял Мышь за шиворот, снял с кушетки и вытолкнул из приемного покоя в госпитальный коридор. За дверью Мышь вдруг снова всхлипнула:

– Я что, правда столько должна?

– Нет, – ответил Илан. – Забудь. Но они сюда за тобой больше не сунутся.

Мышь шумно выдохнула. Проговорила счастливо:

– Врете вы, доктор, как нанятой!

Илан все-таки хлопнул ее по затылку. Не сильно и не всерьез. Но должен был.

* * *

Илан умудрился открыть тяжелую дверь в свой кабинет так осторожно, что она не спела ему ни одну из тысячи своих надоевших песен. И сразу понял, что в лаборатории говорят про него.

– Если бы с ним все было иначе, – говорил государь Аджаннар, – я бы вчера не сдержался.

– А ты и не сдержался, – отвечал кир Хагиннор. – Ты живого человека обижаешь. Римерид – он мертвец, ему не больно. А этого не трогай. Люди говорят, он поклялся спасти столько жизней, сколько его отец погубил. Вот и пусть спасает.

– Это задача на тысячу лет и не для одного человека.

– Тем более, не лезь. Если кто с ней и справится, так только он. Знаешь, как ко мне подходит его мать со своими иголками? «Приготовьтесь, кир Хагиннор, сейчас будет больно». И непонятно, сразу мне на стенку лезть, или все-таки дождаться, когда она начнет втыкать то, что с собой принесла. А этот? «Ну, ладно вам, все уже хорошо, я рядом, я держу вас за руку, сейчас все пройдет». И хвост знает, что при этом делает, потом только дырки на шкуре считаешь, а как, когда они образовались, неизвестно. По голове меня погладил. Он. Меня. Меня! Я, наивный, считал, со мной это последние полста лет не работает... Работает отлично, я такой же доверчивый идиот, как все... А он не такой, как все. Так что он – справится. И, если не он, то кто? Да, правда, на него как в прошлое смотришь. Почти тот самый Римерид с его ласковым голосом и чудесным даром убеждать. Только Римерид наоборот. Римерид наизнанку. С добрыми руками и щедрым сердцем, обращенным к людям. Доброта, дружочек, самое главное в мире лекарство. Только аптекари им не торгуют, отобрать, украсть, купить его негде. Одна осталась надежда – на местную благотворительность. Что всем нам взвесят хоть по чуть-чуть...

Неудобный комок, стоявший у Илана под сердцем после утренней встречи с зеркалом, ухнул вниз, словно в детстве на качелях. Затрепыхался внутри и затих, распадаясь на простые и ясные понятия: доброта, долг, правда, честность, благодарность. Илан на несколько ударов сердца замер. Потом встряхнулся. Для него все услышанное имело немного неожиданный, но очень серьезный и очень своевременный смысл.

Значит, не только у Илана есть невидимые миру сопли. И не только Илан верит в то, что зло злом не поборешь. Кир Хагиннор, оказывается, не только живой человек, но и признает это. Человек, который знает, как и зачем жить эту жизнь.

Илан толкнул дверную створку, чтобы она заскрипела и стукнула, потоптался возле входа. В лаборатории замолчали.

– Я хотел предложить тебе ехать со мной в Тарген, – государь вышел Илану навстречу, запахивая плащ. – Но я хорошо понимаю, что ты нужнее здесь, поэтому уговаривать не буду, выбор за тобой. Поедешь?

Илан отрицательно покачал головой.

– Хорошо, – легко согласился государь. – Тогда скажи мне одно: ты всегда выполняешь свои обещания?

Илан понял, о чем речь, криво улыбнулся. Отвел взгляд.

– Я стараюсь не обещать того, что не смогу сделать, – сказал он.

– Но то, что уже обещал? Делаешь?

И тогда Илан посмотрел государю прямо в глаза:

– Да. Временами я об это убиваюсь.

– Об это все мы временами убиваемся, доктор Илан. – Государь на мгновение дотронулся Илану до плеча, и они с киром Хагиннором ушли.

Илан остался один. Зашел в лабораторию. Ему зачем-то переставили на столах химическую посуду и повернули к свету стеллаж с чашками плесени. Плесень света не любила. Придется наводить порядок.

Мышь сегодня не работница. А еще нужно растапливать печь, делать закладку на стерилизацию и добирать хвосты по инъекционным препаратам, и тоже пропускать через автоклав. Нужно пройтись к чахоточным. Нужно заглянуть в хирургию. Нехорошо выпадать из рабочего графика по причине невидимых соплей. И нужно раз и навсегда подобрать эти сопли. Люди, как выяснилось, думают об Илане лучше, чем он того стоит, и ставят его выше, чем он сам себя ценит. Выглядит в их глазах он иначе, чем представляет себе. Зато и ждут от него больше, чем он дает.

Он не клялся и не давал обетов. Он хотел искупить всего лишь свой собственный грех за то, что намеренно лишил человека жизни. Одного человека. Не за всех, кого лишил жизни сам тот человек. Хорошую же задачу поставила ему людская молва. На десять его собственных жизней... Еще Илана, не избалованного открытой благодарностью и похвалой, очень тронули слова кира Хагиннора о доброте. От них появилось теплое ощущение правильности, нужности, и все, что не складывалось сегодня утром по ту сторону ишулланского стекла, всего от нескольких слов сразу и накрепко сложилось по эту.

Пусть так и будет. Все то же самое, но наоборот и наизнанку. Из чего еще строить противовес, если не из того, что дано по праву рождения.

Правда, соплям этот подслушанный разговор помешал подобраться, и невидимые нечаянно перетекли в видимые. Не от горя. От счастья – выход нашелся, страх быть похожим исчез. Так что Илан сидел перед алхимической печкой, испачканными в саже руками подсовывал растопку под заложенные сверху дрова, глупо улыбался и по-мышиному шмыгал носом.

– Иду в акушерское, чтобы вздернуть на рею Гагала за пропущенные бестолку сутки и то, что он, вместо заполнения журнала, читает и себе в тетрадку что-то пишет, читает и пишет... – негромко проговорила за спиной у Илана госпожа Гедора. Гости из адмиралтейства оставили кабинет распахнутым, скрипучая дверь не предупредила Илана. – А он там рожает сразу впятером, да с таким вдохновением, словно сам. Ладно, думаю, пойду отыграюсь на Илане за его Мышь и брошенную в приемном несчастную женщину с нервным припадком. Нужно же куда-то приложить начальственное рвение... А ты сидишь тут, плачешь. И как вас ругать, ребята?..

– Я не плачу, – быстро сказал Илан, затыкая нос рукавом.

– Я даже сделаю вид, что верю. Но будь честен хотя бы с собой: хирургия очень непростое занятие, она удается немногим. Не потому, что руки плохие и ум не подготовлен. Полно среди нас и умных, и умелых. А потому, что душа не выдерживает напряжения, сдается, не может бороться за жизнь до последней капли крови, без скидок на слабость и обстоятельства. Если тебе тяжело, иди, рожай вместо Гагала, а его я возьму на твое место. Там естественные процессы, они попроще. Он хочет и может учиться. Хотя... он тоже плакал вначале. И я плакала.

– Работа ни при чем.

– Из-за Мыши, что ли?

– Нет. Давай ты не будешь угадывать. Все равно не угадаешь.

– Давай, – согласилась госпожа Гедора. – Тогда закончил себя жалеть, стиснул зубы, и вперед. Остановишься – не только все свое потеряешь, но и чужое, тебе доверенное, а этого тебе делать нельзя. Я смотрела твоего больного. Мне очень не понравилось. Я хотела сама, велела его готовить, но, вижу, тебе заняться откровенно нечем, поэтому ты сейчас моешься и идешь в операционную.

Из приоткрытой дверки печи на Илана дунуло дымом. Илан закашлялся и потер теперь уже по праву слезящиеся глаза. Задвинул заслонки и закрыл топку. Погаснет, так погаснет. Главное, чтобы не перегрелась, пока его нет, и не разнесла автоклав.

Часть 2

Так получилось

* * *

Наверное, небо услышало Илана, потому что подбросило ему работы. Останавливаться ему долго не пришлось. Все, что сегодня могло идти не так, шло, по своему обыкновению, не так, а права на ошибку Илан, все по тому же обыкновению, не имел. Технически несложная операция непредвиденно затянулась из-за запущенности случая. Асцитная жидкость не слилась полностью из брюшной полости через прокол и выплеснулась при разрезе, огромная, покрытая кавернами со слизью опухоль вся проросла кровеносными сосудами, а пациент сначала попытался уйти на тот свет, потом, приведенный в норму, чуть не проснулся невовремя. Илан еще не ушил брюшную стенку, а на соседний стол уже фиксировали какого-то полупьяного гуляку с ножевым ранением печени, и в предоперационной стонал портовый возчик с переломами костей стопы, по которой проехала груженая телега. Тут же пришел Гагал и попросил место и помощь, потому что кому-то упорно не рожалось, а персонал из акушерского не имел операционной подготовки. Когда запищал извлеченный под яркую лампу младенец, Илан вспомнил, что, согласно сегодняшнему расписанию, дежурит на самом деле не он, на Илане только плановые, а они закончились сложным, но единственным больным, за которым еще ночь придется следить. В лаборатории же ждут препараты, и никто эту работу за Илана не сделает.

Попросил фельдшера позвать Никара, который самостоятельно не оперирует, но складывать сломанные кости умеет. Пошел в предоперационную. Прежде, чем раздеться и умыться, выглянул в коридор, нет ли там еще кого, удивился увиденному и сам удивил тех, кто увидел его.

На лавке для ожидающих сидел, нахохлившись, старший инспектор Аранзар, и видно было, что ему здесь откровенно не по себе от запахов, звуков, а теперь еще и зрелищ. С ним рядом съежился какой-то бледный парень, на вид, слабосильный и нездоровый, в глазах которого при виде окровавленной операционной одежды Илана задрожал неподдельный ужас. Парень вжался в лавку, вцепился в ее край так, что пальцы побелели, того гляди упадет без сознания. Одному Дженишу все было нипочем. Он лежал немного в стороне на другой лавке, заложив руки за голову, и со спокойной улыбкой рассматривал причудливый коридорный потолок.

– Не понял вас, – сказал Илан. – Вы меня ждете? Что-то случилось?

Аранзар при виде Илана разве что не осенил себя охранным знаком от демонов. Потом вздохнул, видимо, пропуская через себя мысль, что это всего лишь Илан, и проговорил:

– Все, что случилось, случилось почти декаду назад. Но разгребать мы будем до весны.

– Поэтому все показательно страдают, а инспектор Джениш прохлаждается?

Аранзар невесело усмехнулся.

– Выпрут нашего Джениша из префектуры декады через две-три, какие его заботы. Пойдет он к вам в охрану, или в кабак какой. Вышибалой.

– Мне плевать, куда идти, – безмятежно отозвался Джениш. – И мне похер, кого бить.

– Сейчас я выйду, – пообещал Илан.

Сбросил грязный балахон в лубяной короб в углу за ширмой, переобулся, вымыл руки, плеснул в лицо водой, пригладил волосы, надел ходжерский кафтан. С заменой ставень на окна в хирургическом корпусе стало тепло. Можно было работать по правилам, не таская в операционную верхнюю одежду. За время недолгого отсутствия картина в коридоре не поменялась.

– И за что его выпрут? – продолжил начатую тему Илан, выходя к инспекторам.

– А тебе не все равно? – Джениш повернулся на лавке на бок и подпер голову рукой.

– О, – сказал Аранзар, случайно толкая сидевшего с ним рядом парня, от чего тот совсем сжался. – Это большая, живописная и, во многом, трагическая история. Он, видишь ли, не может себя заткнуть. Он в принципе не может вовремя заткнуться, когда его несет – хоть так, хоть стихами... Наш господин поэт сочинил пьесу, и понес ее проверять, годится ли она на что-нибудь. Пьеса оказалась годная, умелые люди из Академии Искусств забрали ее у Джениша и положили на музыку. Скоро в городе премьера, а на инспекторе Дженише третий год висит строгий запрет на сочинительство от госпожи префекта. Он именно поэтому до сих пор младший инспектор, а мог бы быть уже... Много кем. Не все пока про пьесу знают, но младший инспектор Джениш нынче больше готовится к скандалу, чем к премьере.

– Уважаю, – сказал Илан. – Делать всем назло я тоже в детстве любил.

Джениш вдруг сел ровно и продекламировал:

"Арденна перед вами открывает двери,

Как старый ящер открывает пасть.

Здесь нет ни денег, ни дождя, ни веры,

И демоны сражаются за власть!"

– Это не твое, – с сомнением сказал Илан. – Я это где-то раньше слышал.

– Правильно, – Аранзар поднялся и взял за край одежды худосочного юношу, заставляя того встать рядом. – Это тот самый стих, за который казнили рифмоплета Юншана. Не лучшее из его произведений, к слову сказать. Пойдемте куда-нибудь. У нас разговор, а тут жуткое место какое-то. Кровью пахнет.

– Свое рассказывать я не могу, – сказал Джениш, потягиваясь. – Запрещено. Да и вообще... Я не умею писать стихи. Я не родился на свет поэтом. Я не могу даже две строки связать и рифмою, и сюжетом...

– Привел доказательства – заткнись, – бросил ему через плечо Аранзар.

Илан, улыбаясь, сделал приглашающий жест в направлении к выходу из хирургического отделения. Они двинулись в путь.

– Читать стихи, оценивать их – хороши, нехороши – они могут, – ворчал за спинами всех Джениш. – А сочинять для них не смей!..

– Не я тебе запрещаю. Так мама приказала, – отвечал ему Аранзар, поднимаясь по ступенькам, и ведя за край плаща бледного парня, словно козу на веревочке. – Ты же знаешь, что надо слушать маму. Мама всегда права! А читать мне запретить нельзя. Во-первых, это не моя мама. Во-вторых, читать – это другое. Но вы представьте, какова трагедия, господа, когда поэта казнят за дрянной стих. Он написал три тома настоящих и прекрасных, но никому при его жизни не нужных. А его приговорили к повешению за плохую поделку, за политический памфлет, который падкие на пафос люди с дурным вкусом растащили по улицам. А он не этим хотел прославиться! И умирать вообще не хотел!..

– Я, – сказал Джениш, – заткнулся, если ты не заметил. По крайней мере, пока меня окончательно не выпрут. Или не казнят.

В теплой лаборатории, посипывая клапаном, остывал автоклав. Печка не подвела. Разогрелась. Илан зажег лучинку от углей в поддоне, засветил три лампы из пяти, спросил:

– Чай будете?

– Не откажемся, – кивнул Аранзар. – А у тебя только чай?

– Только чай, – сказал Илан.

Достал четыре стеклянные чашки, в каких разводил на стеллаже пещерный мох, насыпал в чайник заварки, стравил из автоклава лишнее давление, нацедил кипятка. В ящике кабинетного стола добыл кусок розового сахара, лежащий в такой же чашке под вощеной бумагой, положил медицинские кусачки вместо щипцов для раскалывания. Вынес и поставил угощение на лабораторный стол.

– А теперь докладывайте, зачем я вам снова нужен, – сказал Илан, разливая чай по чашкам.

– Нам, – сказал Аранзар, сразу забирая себе самый большой кусок сахара, – собственно ты ни зачем не нужен. Нам нужно вот это чудо куда-то пристроить. – Он дернул за рукав хилого парня. – Потому что из префектуры он или сбежит, или откинется там. А мы за это по башке получим, будто мало нам Джениша с его пьесой.

Илан внимательно посмотрел на парня. Тот не притрагивался к поставленной для него чашке и сидел с напряженным лицом, разглядывая то ли свои руки, то ли колени.

– Что с ним не так? – спросил Илан.

Джениш взял руку парня, как вещь, задрал тому рукав и предъявил Илану свежий надрез на венах запястья. Старые белесые там рядом тоже были.

– Еще его обожгло на том корабле, у него какая-то плешь на спине, и, ты же понимаешь, мы не можем его взять и отпустить, он не местный. Он химик, помощник инженера. Был... помощником инженера. Он тебе пригодится. Возьми пока себе, а?.. Может быть, и инженер найдется потом. Может, это ненадолго. Нам правда его некуда девать. С собой водить не вариант, в адмиралтействе запереть – там на него ругаются, в префектуре – видишь, вены вскрыл. Без присмотра не оставить. Пусть он у тебя растворы по склянкам переливает?..

– А сам инженер где?

Джениш нецензурно ответил в рифму.

– Что значит, возьми себе? – поинтересовался Илан. – У него самого мы что, не спрашиваем?

– Так вышло, что не спрашиваем.

Аранзар полез за пазуху и достал три тонких, прошитых красной шелковой нитью листка, исписанных крупным неровным почерком. Один лист на брахидском, другой на таргском с ошибками. На третьем был отпечаток ладони и несколько оттисков с именами продавцов и покупателей. Снизу болталась сургучная печать на потрепанном шнуре.

Купчая на раба.

Илан хотел отдать листы обратно, Аранзар остановил его:

– Это тебе. Подарок.

Илан разгладил смятую купчую на столе. Хорошего раба даром не отдадут. Даже на время. Да, собственно, и видно, что это не облегчение работы в лаборатории. Это подвох.

– Я все-таки попробую спросить, – покачал головой Илан. – Чего сам хочешь, подарок?

Раб медленно поднял голову и посмотрел на Илана темными запавшими глазами.

– Сдохнуть он хочет, – перебил возможный ответ Джениш. – Дурак он. Я бы его пришиб, да чужое имущество, нельзя.

– Я тебя умоляю, Джениш, заткнись, – попросил Илан. – Ну?

– Дайте ножичек – увидите, – замогильным странным голосом произнес раб.

– Ножичков у меня здесь завались, я с ними работаю, – мягко сказал Илан. – Но ничего не получится.

– И что вы мне сделаете страшней того, что со мной уже было?

– Возьму ножичек, именуемый «ланцет», раскалю его докрасна и прижгу рану, чтобы остановить кровотечение, – объяснил Илан. – Ты же в госпитале, а я хирург. Поверь мне, ножичками я владею куда лучше, чем ты.

– Мы пришли в нужное место, – бодро объявил Джениш, встал и подобрал с лавки свой черный плащ. – Доктор Илан знает, что делать. Бежим отсюда.

И они сбежали, оставив купчую на столе. Илан смотрел на раба. Темные, давно не мытые волосы, одежда с чужого плеча, впалые щеки, кожа смугловатая, с серо-желтым от бледности оттенком, необычный разрез глаз. Брахидец-полукровка, сколько лет, не понять. Молодой, только выглядит лет на десять старше.

– Имя у тебя есть? – спросил Илан.

– Нету.

– Хорошо, буду звать тебя Подарок. Пока настоящее не назовешь. И не сиди передо мной с таким лицом. Я тебя насквозь вижу. Ты же химик. Взял бы мышьяка, съел бы, и умер. Не хочешь? Будет больно, некрасиво и никто не спасет? Смени позу. Так, как резал вены ты, никто еще до смерти не зарезался. Можешь дурить адмиралтейство и даже префектуру, а меня – нет. Чай ты или пьешь, или я выливаю. Потом веду тебя на дезинфекцию мыться. Там посмотрим, что у тебя за плешь на спине.

* * *

Вой, визг и истерические вопли долго ждать себя не заставили. Илан думал – с участием подарка представление, конечно, обязательно будет, но все кругом люди взрослые, сумеют обойтись без Илана.

Не обошлись.

Илан, если обстоятельства позволяли, принципиально не лез под одежду к тем, с кем работал. Не хотел смущать, настраивать против себя или выставлять отношения доктор-пациент вместо рабочих. Посмотреть пресловутую плешь попросил двух фельдшериц из акушерского – вотчина Гагала к дезинфекции была ближе всего. А на всякий случай в поддержку женщинам отправил трех санитаров, грузивших в сухие автоклавы на прожарку простыни, бинты и операционное белье. Пока подарка убеждали показаться по-хорошему, Илан почти успел помыться. Потом дело, видимо, перешло от уговоров к насилию, потому что поочередно звучавшие голоса сначала стали громче, потом перешли в общий гвалт, потом в ругань, а потом в те самые вой, визг и вопли. Илан никого выручать не пошел. Просто не пошел, и все. Их там пятеро, а подарок один. Весь мир не пожалеешь, всем на свете не поможешь, пусть сами учатся справляться. Учиться, однако, никто не хотел, все только орали. Видимо, так с подарком до этого было в адмиралтействе, так потом и в префектуре.

– Доктор Илан! Доктор Илан! Проказа! – в душевые для персонала ворвалась младшая из фельдшеров. – Идите скорее!

Кого волнует, что доктор Илан едва успел схватить простыню, чтобы прикрыться. Кого волнует, что госпитальный устав криками и руганью нарушен вдоль и поперек. И, главное, в чем смысл спешить, если проказа развивается и прогрессирует годами? Орать и ругаться еще куда ни шло, но панику устраивать зачем?..

Когда Илан, замотавшись в простыню и отжимая на ходу волосы, пришлепал босиком в дезинфекционную комнату для пациентов, голый подарок извивался змеей, пытаясь освободиться из рук державших его через полотенца санитаров. И вывернулся-таки, упал на пол, пополз куда-то под накрытый клеенкой стол, на котором делали клизмы.

– Я не прокаженный! Я не прокаженный! Я не прокаженный!!! – с надрывными подвываниями орал он, не делая пауз.

Санитары, перебивая друг друга, обещали отвернуть ему башку и другие анатомические излишества, перемешать и вставить не на свои места, но в погоню не кинулись, увидели, что идет доктор, быстро отступили в тень. Из дистилляторной и моечных потихоньку подходил персонал полюбоваться на бродячий цирк.

Пока Илан, протолкавшись вперед, оценивал обстановку, второй фельдшер появилась с ведром воды и со словами «покусайся мне, сволочь» окатила пространство под столом, залив заодно половину комнаты. Подарок дико вякнул и забился глубже под стол. Илан отступил от холодной лужи на полу. Повысил голос:

– Замолчали все!

В гулких кафельных стенах получилось так громко, что, кажется, дернулось даже пламя в карбидной лампе. Наступила тишина.

– Проказа!.. – громким шепотом сказала младшая из акушерских и показала на захлебнувшегося криком подарка, словно можно было не догадаться, у кого здесь нашли проказу.

– Вылезай, – приказал Илан.

Ответа не последовало.

– Вылезай, или запрем тебя здесь на ночь. К утру все равно вылезешь.

Клеенка на столе пошевелилась, выдав сомнение, но страдалец не показался.

– Давайте позовем доктора Наджеда, – вполголоса предложила младшая. – Он разбирается в проказе.

– Давайте позовем доктора Арайну из отделения для буйнопомешанных, – предложил Илан. – Он разбирается в сумасшедших. И пусть своих ребят с успокоительным захватит. Для всех присутствующих.

Клеенка снова покачнулась. Подарок на карачках выполз на свет и сел на мокром полу спиной к Илану, обхватив себя руками. Между лопаток на спине у него красовалось овальное пятно с отечной розовой каймой и желтой шелушащейся серединой. Размерами пятно было с ладонь, а сверху, в единственном месте, где до него получалось дотянуться, еще и расчесано.

– Это не проказа, – пробубнил подарок себе в коленки.

Вода с тихим журчанием утекала в сток на полу. Илан подошел ближе, наклонился, взял подарка за шею, повернул к свету. Осмотрел пальцы, уши, потрогал нос. Нажал на розовые края воспаления и кожу возле, пощупал подмышки и лимфоузлы под челюстью. Слегка подул на середину пятна. Спросил:

– Что чувствуешь?

– Вы на меня дышите, – глухо отозвался раб. – Это не проказа.

– Я вижу, – сказал Илан. – Завтра доктору Наджеду я тебя все равно покажу, но это не проказа. Ожог у тебя где?

Подарок показал правую ногу под коленкой.

– Иди, мойся, – отпустил его Илан и повернулся к акушерским фельдшерам: – А вы... – слово «дуры» он пропустил, – приготовьте цинковый линимент, салфетку и пластырь. Вымоется – густо намажьте и заклейте. И объясните дорогу в столовую.

В приоткрытую дверь заглянул доктор Гагал.

– Кого насилуют? – спросил он. – На втором этаже слышно! Доктор Илан, вы зачем моих девочек смущаете?

Следом за ним подошел доктор Никар с вопросом:

– Что здесь опять за крики? Что за грех?

– Грех, – сказал Илан, – это когда ноги вверх. Кто опустил, тех бог простил. Объясните своим девочкам, доктор Гагал, как выглядит проказа. В нашем городе существует единственный серьезный грех – этого не знать.

Протиснулся между докторами и мойщиками, пошел одеваться.

– Так чего шумели-то? – не понял Никар.

Участники и зрители свалки в дезинфекции стали расходиться по своим рабочим местам.

– Вы заметили, коллега, – говорил доктор Гагал, – что сегодня какой-то удивительный день? День дурака, я бы назвал.

– Я бы назвал это днем редкостного идиота, – согласился доктор Никар. – Как с утра не задалось, так и продолжается.

– Пойдемте, выпьем чего-нибудь для настроения. Доктор Илан у нас не пьет, и, вероятно, его с нами приглашать бессмысленно...

– Добрый доктор Илан сегодня злой. Зря он не пьет, ему бы нужно иногда. Пойдемте. Что-то я устал...

За вечер Илан планировал еще навестить Мышь, и нужно было посидеть в палате, послушать, появилась ли у сегодняшнего оперированного перистальтика. Словом, не останавливаться. Но, правда, кто объяснит, почему, когда из последних сил стараешься быть добрым, все, словно нарочно, пытаются тебя разозлить? И как не поддаваться?.. Видимо, Илан еще недостаточно святой. И дал недостаточно клятв.

– Илан! – на прощание крикнул в гулкой автоклавной Гагал. – Я попробовал сегодня на ноге – у меня все получилось. Спасибо!

* * *

– Я, – сказал Илан, – ошибся, назвав тебя Подарок. Потому что ты не подарок. Очень сильно не подарок. Будешь Неподарком.

Подарок-Неподарок после происшествия в дезинфекции был немного смущен. В форменной робе без воротника и с собранными под гребень волосами стало заметно, какая у него тонкая длинная шея, и как странно качается на ней голова. Стоило Илану отвернуться от дозаторов, спиртовок и экстрактора, как он ловил мгновенно уходящий в сторону взгляд, до этого прикованный к его спине. Довольно удачно удалось разделить с новым помощником работу. Неподарок занимался укупоркой и финишной стерилизацией, бегал на дезинфекцию за очищенной водой и сухими флаконами из горячего шкафа, отмерял, разливал, закатывал. Что-то серьезнее Илан ему пока опасался поручать, но и сделанное уже было больше, чем могла Мышь. С таким прикрытием Илан спокойно взялся за изготовление обещанного киру Хагиннору противоаритмического экстракта из белоголового норника.

– Если хочешь что-нибудь спросить – спроси, – наконец, предложил он.

Неподарок расставлял на поддонах готовые пузырьки. Закатывал пробки под жестяную крышечку он быстро и аккуратно, несмотря на позднее время, пережитые в дезинфекции потрясения и постоянно направленный мимо дела взгляд. С дозировкой не ошибался. С автоклавом знаком был. Правда, не с хофрским, как у Илана, а с простым ходжерским, без водомера, блокировки и дополнительных клапанов. Пару раз автоклав на него сердито пшикнул прежде, чем разрешил себя открыть.

– Я... не знаю... – ответил Неподарок. – Я думал, это вы меня спросить хотите.

Илан хотел спросить. Про ходжерский корабль и его пассажиров. Только не сейчас и не напрямую. Такая случайность, как подарок с корабля, да еще от инспектора Аранзара, который видел, как Илан ходил читать списки, могла быть неслучайной. Илан раздумывал, не лучше ли пойти к киру Хагиннору и честно попросить судовой журнал. Ему казалось, меньше всех верит в бредни об арданском троне именно генерал-губернатор. Второй причиной дарения Неподарка могло быть то, что в префектуре он рассказывать что-либо отказался. Дженишу было проще его прибить, чем получить ответы на вопросы, а хитрый Аранзар попросту избавился от лишних хлопот, делегировав право допроса Илану, которому не впервой иметь дело с детьми и слабоумными, всегда готовыми то визжать, то резать вены.

– Надо будет – сам расскажешь, – пожал плечами Илан. – Я привык работать молча.

– У вас ловко получается, – Неподарок глядел исподлобья. – Только угля для для фильтрации вы мало берете. Будет осадок.

– Это предварительная фильтрация, – сказал Илан. – Я еще четыре раза перегоню и упарю. С кислотой, с эфиром и со спиртом. Завтра к вечеру только доделаю. Ты давай, не отвлекайся. У тебя кроме этой партии еще соляной раствор для инъекций.

– Мой четвертый по счету хозяин верил в чудеса, – вдруг начал рассказывать Неподарок. – У него тоже была алхимическая печь, и он варил на ней всякую отраву в надежде получить золотой эликсир, возвращающий здоровье и молодость. Иногда он меня этой отравой насильно поил. Иногда у него получалась совсем уж дрянь, меня с нее рвало, и он все время бил меня ладонью по спине, говоря, что это я виноват. Ничем не болею, нельзя проверить, действует его золотой эликсир как лекарство от всех болезней, или не действует. А сам мучился почками, до предсмертных приступов, от которых потом сдох, но дрянь свою не попробовал. Я думал он меня однажды по-настоящему отравит, а потом попытается лечить тем, что сварил. Я очень его боялся. Это его ладонь у меня на спине. Когда все спокойно, она проходит. Когда что-то случается, появляется опять.

– Сколько всего у тебя было хозяев?

– Пять. Последний хороший. Был. Я читал для него книги, помогал с работой и вел лабораторные записи, он плохо видел вблизи. За четыре года он ударил меня только дважды. Но с ним все кончилось бедой...

– А трое других, до алхимика?

– Первый тоже хороший. Я родился у него в поместье от его рабыни. В южном Парфеноре, в горах. Мать сразу хотела меня задушить, чтобы я не рос рабом. Он ее продал, а меня оставил. До девяти лет я даже не знал, что я раб. Может, я был его сыном, может, нет. Потом он умер, его сестра распродала поместье по частям. Остальные хозяева были мерзавцы. Второй хотя бы научил меня читать и писать, чтобы перепродать подороже, как грамотного. Порол нещадно, но научил. Третий учил меня только... брать в рот. Извините. Не поймите неверно, я не благодарю его за такую науку. У него я первый раз разрезал руку. Потом еще раз. И еще. Он испугался, что я проклятый, и продал меня сумасшедшему алхимику. У того я резать руки боялся, он сразу начал бы меня лечить.

– Ты резал вены, чтобы сменить хозяина?

– Ну... почти. Вы не думайте, я не проклятый, не сумасшедший. И не прокаженный. Я просто... боюсь что все опять изменится. Боюсь новых людей. Наверное, я не подарок, да. Но я для вас что хотите сделаю, хоть как для третьего, только не пускайте меня опять по рукам, если... мой пятый хозяин не найдется.

Илан перевернул песочные часы и отодвинул из-под колбы экстрактора спиртовку. Сел к столу подпер щеку рукой. Было окончание первой ночной стражи. Если прямо сейчас уйти спать, есть шанс выспаться. Завтрашний день приемный, пойдут, конечно, с раннего утра, но прием начинается с первой дневной. Если в госпитале обстановка будет без осложнений. Что вряд ли. Но надеяться-то можно?..