Текст книги "Дело о мастере добрых дел (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

– Вдохни через нос в живот поглубже и на выдохе кашляй. Давай, солнце, давай. Работай. Надо!

По-хорошему, на одних уговорах все равно не получилось. Тогда Илан зажал Рыжему нос пальцами, тот задохнулся окончательно, задергался и на спазме, но мокроту сплюнул. Мало. Илан перешел на сторону, куда Рыжий был обращен лицом. Снова зажал ему сначала рот: вдох носом от диафрагмы, там поблизости нет повреждений. Потом нос. Толку мало, не вдыхает так, чтобы потом нормально выдохнуть. Еле-еле и с сипом. Придется по-плохому.

– Кричи, – сказал Илан и пальцами нажал возле краев раны.

У Рыжего на глазах выступили слезы. У Обморока тоже. Рыжий застонал и закашлялся. Вот, теперь все, как надо. Можно отпустить и забрать салфетку.

– Зачем вы его мучаете, – взмолился Обморок. – Перестаньте!..

– Так нужно, – ответил Илан. – Чтобы под разрезом не опало легкое. Надо раздышаться.

– Дикость какая-то, – еле слышно пробормотал Обморок на своем языке и отвернулся к окну. – Дикость и изуверство...

И Илан с удивлением понял, что его понимает – хофрский, если шумят не толпой, а в одиночку и с расстановкой, звучит почти по-ходжерски. Забавно.

Пришла сиделка с ведерком горячей воды, Илан забрал воду, отпустил сиделку на обед. Отжал обрывок салфетки, плававший в ведре, обтер Рыжему лицо, шею и плечи. Спросил Обморока:

– Будете смотреть, или поможете?

– Чем я могу помочь, ему так плохо, – проговорил Обморок, стараясь незаметно делать движение, которое сложно скрыть, – промокнул глаза рукавом больничной рубахи. Сейчас еще скажет: «Извините, что-то в глаз попало».

– И что теперь – руки опустить, и пусть лежит, пока до гнойных пролежней не долежится? – строго сказал Илан и обошел Рыжего со спины. – Идите сюда.

Обморок нерешительно ступил на шаг поближе. Илан снова отжал тряпку и вложил ее Обмороку в руку (тот чуть не отдернул ладонь – жжется), почти силой подтащил ближе к постели еще на пару шагов.

– Где на спине покраснела кожа, нужно протереть, – сказал Илан. – Смелее. Там ниже тоже спина. Бедра, голени, пятки. Не бойтесь, трите. Теперь обсушить. Камфорный спирт. Подставляйте ладони, я налью. Тряпку на место, делаем руками. Втирать. Сильнее! Учитесь, раз попросились сюда, у нас не принято бездельничать. Будете просто так сидеть и впитывать чужое горе – через два дня ляжете рядом с мигренью и упадком духа. Ни вам, ни нам это не нужно. Я верю, что вы смелый человек, просто подавлены обстановкой, к такому нужно привыкнуть. Работа помогает лучше всего. Начинайте с затылка и вниз!

Обморок приложил ладони и стал тереть, Илан капал спирт. Рыжий поперхнулся остатками мокроты, когда дело дошло до ягодиц, и посланник Ариран в испуге отдернул руки. Илан перегнулся через Рыжего, заглянул ему в лицо:

– Как чувствуешь себя? – и подставил ладонь.

«Глу... по». Ну, хоть как-то реагирует. Хоть на что-то.

– Согласен, – улыбнулся Илан, чуть подвинул Обморока ближе: – Не гладьте, словно собираетесь грешить. Растирайте с усилием, нужно восстановить движение крови. Долго лежать на спине, не шевелясь, очень тяжело, а на боку пока больно и самому не повернуться, нет сил. С простыми вещами по уходу умейте обойтись без меня. Пока посланник Мараар не начнет вставать с постели, нужно повторять повороты на бок и растирания минимум раз в стражу, и без напоминаний со стороны персонала. Задача вам понятна?

Обморок вздохнул так тяжко, словно ему приказали разгрузить корабль в порту в одиночку. Несмотря на слитую утром кровь, щеки и уши у него стали розовые, как у пойманного с неприличной картинкой подростка. Илан взял Обморока руками за плечи, развернул их, выпрямил. Вернул в то положение, которое было утром, до аптечного корпуса. Снова налил ему спирта на ладони, кивнул продолжать. Потом сам уложил Рыжего на спину, укрыл одеялом. Рыжий повел глазами, будто зрячий, задержался взглядом на Илане, и опять уставился в никуда. Дышалось ему легче. Илан надеялся, лежалось тоже. Сказал Обмороку:

– Это наша жизнь. Госпиталь. Больница. Мы вмешиваемся в тела и в судьбы, мы нарушаем писанные и неписанные запреты морали, приличий, святого и предопределенного. Часто без согласия причастных. Я не спрашиваю вас, хотите вы или не хотите что-то делать. Мне тоже часто приходится заниматься тем, что мне совсем не нравится. Здесь надо, значит, надо. Здесь чье-то тело – работа, а чей-то характер – помеха. Здесь у людей другое чувство стыда. Стыдно только одно – не помогать, когда можешь оказать помощь. Здесь нет чудес, зато чудеса можно делать своими руками. Поэтому никогда не опускайте рук. Если можете сделать чудо или помочь сделать его другому – не стойте в стороне.

– Я боюсь причинить вред, – медленно проговорил Обморок. – Мой товарищ при смерти. А вы надо мной смеетесь.

Илан помнил слова «отвечаю жизнью». Казнят тебя, если он умрет? Ну, так борись, что же ты, Обморок. В твоих интересах помогать. Сказал:

– Есть ситуации, в которых вред наносят бездействие и опасения. Эта – именно такая. Помогать расправить легкие и избежать отека, на выдохе зажав нос и создавая ладонью сопротивление на губах – каждую половину стражи по три вдоха. Не жалеть, не пугаться, не убегать к окну. Нужно, или умрет. Шов прижимать ладонью до несильной боли, чтобы при дыхании не поднималась грудь, но осторожно, нельзя задевать дренаж. Салфетки с мокротой не выбрасывать. Мне нужно знать, нет ли крови. Мыть горячей водой, начиная с лица и плеч, не трогая область операционной раны – два раза в сутки, с этим вас кто-нибудь на первых порах проконтролирует. Поворачивать на бок и растирать с камфорой затылок, спину, ягодицы и ноги не реже раза в стражу. Расправлять простыню и менять положение подушки – постоянно. Берите за руки и заводите их за голову и обратно вниз или просто сгибайте в локтях и запястьях. Плечевой сустав на стороне операции – двигать своими руками, не давая помогать себе. Медленно и осторожно. Это естественные движения, если не давить и не спешить, от них не станет плохо. Берите под колени и сгибайте ему ноги несколько раз подряд, не отрывая стопу от постели, тоже медленно и осторожно. Уши, затылок, шею, ладони, запястья, пальцы, руки выше локтей – хоть все время сидите и растирайте. Живот массируется сначала сверху вниз, потом по кругу, потом внизу от левого подвздошья к правому, с легким нажимом от основания ладони. Немного оживет – будет делать сам. Пока не может, кто-то должен заниматься. Начнете в следующий подход. Сиделку я отпущу немного отдохнуть, она вернется к ночи. Для медицинского контроля у вас есть я, если вдруг я занят, в отделении всегда присутствует дежурный врач или можно обращаться на фельдшерский пост в коридоре. Если заснете – кто-нибудь все время будет заходить и проверять, как дела. Если все хорошо, дадут поспать, если нет – попросите на посту крепкий чай. Нужно выйти – обязательно сообщите об этом на пост. Чтобы в палате всегда кто-то был. Вопросы остались?

– Это все... надолго?

– Не знаю. Увы, не знаю, – покачал головой Илан. – Нож в сердце не заноза, я не могу исцелить его следы в одно касание. Я не волшебник. Если все пойдет хорошо, растирать и умывать себя сам начнет завтра или послезавтра, вставать будем на третий-четвертый день. Просто вставать и ложиться обратно. Ходить на пятый-шестой. На десятый снимем швы. О сегодняшних несуразностях не волнуйтесь. Как я разговариваю, как вы смешно боитесь и как это все для вас всерьез мучительно – первые сутки после операции в тумане, они почти неотличимы от бреда. Это не запомнится. У вас есть немного времени привыкнуть, стать увереннее. Не опускайте рук.

И потрепал опустившего голову Обморока по загривку. Тот подался вплотную к кровати, уходя из-под ладони. Лет двадцать пять ему. Или чуть меньше. Взрослый. Мужчина. Воин. Ничего, что Обморок. Падать в обмороки тоже скоро перестанет. Выдержит, не сбежит.

– Извините, рефлекс, – усмехнулся Илан и вышел из палаты.

Последнее слово было ходжерским. Может, и хофрским. Посланник изумленно посмотрел Илану вслед.

Сразу за дверью стояла Мышь – подглядывала в замочную скважину.

– Вы нехреновый проповедник, доктор, – засмеялась она.

– А ты обнаглела, крошка. Ты почему не в префектуре?

– Потому что я молодец! Я нашла нашего мутеня сама.

– Рассказывай.

– Я собралась убегать через черный ход к большим воротам, так к префектуре спускаться сподручней. Вдруг вижу в окно – чешет, ненаглядный, прямиком по лужам, не выбирая дороги. Так быстро, словно спер что и спешит съе... сбежать. Я за выступ стены – он меня не заметил. Прошпарил к спальне, не оборачиваясь. Я подождала десять сотых и пошла за ним. Уже улегся, спит. У робы подол мокрый, на пол капает, башмаки насквозь, под ними лужа, словно обоссался. В бок его толкнула, спрашиваю, где ты был? Он мне: протри глаза – здесь был, не видишь, сплю? Я спорить не стала. Иди, говорю, доктор Илан тебя искал еще стражу назад. Он отвечает: ничего, подождет, я свою работу по списку сделал, он мне сказал, помогай, когда хочешь, сейчас – не хочу. Я подумала спросить, попрыгал ли он на эшафоте, да не стала. По роже видно, что не только попрыгал и не только на эшафоте – глаз подбит. Может его, конечно, дуроловы отловили, но мне казалось, он бежит из города, потому что не от них с той стороны, а у нас под стеной...

– Мышь, тебя ждет награда, – сощурился Илан.

– Какая? – обрадовалась Мышь.

– Я прощу тебе все твои прошлые прегрешения и разрешу до вечера болтать, о чем захочешь и как захочешь.

– А сдачу от печенья, значит, нужно отдавать?

– Ты зажопила сдачу, подруга? Я думал, ты потратила все.

– Ну... там немного осталось.

– Ладно, и это прощаю. Гуляй, босота, на все деньги.

– А что теперь?

– Все мои планы на сегодня спутались. Впрочем, планы тоже были так себе. Я пройдусь по палатам, потом вернемся в акушерское и попробуем родить. Иди туда, чайку попей.

Мышь была согласна.

* * *

Между «держать в голове» или «сделать список», Илан выбрал второе. Хоть и не любил. Но Джата всегда составлял списки дел, списки подозреваемых, списки связей между подозреваемыми, списки последовательности действий. И еще какие-то списки, всегда коротенькие, чтобы не путаться во множестве пунктов, но Илан уже не помнил, какие. В открытой процедурной ключ лежал на столе. Илан забрал ключ в карман за пазухой, сел к столу, открыл чернильницу. Бумаги Актар оставил ему немного. На несколько списков не хватит, только на общий.

Проверить докторскую палату, обработать швы, перемотать повязки, понаблюдать Эшту. Отнести микстуру матери. Узнать, как прошла операция у доктора Раура. Что-то придумать с пропавшим ножом, смена разошлась, кто спать в комендантский корпус, кто по домам, из тех, кто остался поблизости, разве что сиделка Рыжего. Выдать капитанские Неподарку за побег (не иначе, от Мыши научился) и понять, что вообще с ним происходит, брата ли он бегал искать, или кого-то еще. Подкараулить Намура и с пристрастием расспросить его про Неподарка и его родственников. Про хофрское посольство тоже расспросить. Уточнить у Обморока или у Рыжего, не будут ли они обращаться в префектуру, дело вполне того стоит, а им самим сейчас не до выяснения обстоятельств и не до поисков виноватого. Зайти в канцелярию и взять на подпись контракт для Актара, пусть официально становится госпитальным врачом, сам расписывается за собственные лекарства и следит за временем, потому что если у аптеки не получится сваять по его прописи требуемое, то ну его с его претензиями и обидами туда, куда ему эти свечи и тампоны положено вкладывать, пусть все делает сам. И что-нибудь еще. Например, что хочет сам Илан? Ничего. На самом деле он хочет есть и спать. Но – ничего.

Начал Илан с матери. Она сидела в своем кабинете на втором этаже, ее знобило, она зевала, пробовала предъявить Илану то, что в детском опять вши, на третьем этаже над жилыми помещениями в двух местах течет крыша, в легочном больные украли и, скорее всего, сразу же выпили спирт, а на курсы по дополнительной медподготовке пришла только половина заявленных на обучение.

Илан кивками невпопад и молчанием уклонился и от обвинений в нерадивости, и от объяснений, почему не уделяет внимания организационной работе в госпитале, молча капнул в ложку с микстурой от кашля снотворное. Все эти истории ему за недолгое время стали вдоль и поперек известны. То в детском внезапно кончились простыни, полотенца и мужчины, то крыша без объявления войны и без команды сведущего в этом деле доктора Арайны разом съезжает по всему госпиталю, а в легочном вечно все усложняют... По поводу лечения никаких промахов у него не найдено (слова «опять мучаете дядечку» относительно Актара не считаются), значит, и разговаривать не о чем. Илан проверил, есть ли одеяло с подушкой в маленькой комнатке за кабинетом. Все в порядке, можно уходить.

Тактика молчания, предписанная среднему и младшему медперсоналу, на самом деле, великая вещь. Если просто прийти со шприцем к доктору Ифару, ни о чем его не спрашивая и ничего не предлагая, он, уныло баюкающий сильно болящую руку, так же молча позволит сделать себе легче. Разбудить Актара и дать ему прочитать и подписать контракт, а потом вручить баночку с волшебными руками доктора Илана и четыре свечки на сегодня гораздо проще, чем утешать, успокаивать, уговаривать повернуться, расслабиться, не дергаться, не расстраиваться и не обижаться. Дальше пускай сам. И с Рауром пусть обговаривает детали сам, кто из них сегодня ведет записи, насколько необходим сторонний контроль и остальное. Вообще многое дальше – сам. Доктор Илан послушает легкие, помнет живот, проверит мочу, посмотрит шов, сосчитает лекарства, и хватит. В перевязочную позже, пусть выспится, силы еще не те, и было трудное утро. Эште пока что легче. Колдовство со спиртом нужно будет повторить ближе к вечеру. Или не со спиртом. Раньше Илан думал, спирт – единственный известный антидот к пьяному грибу. Но лекарство доктора Арайны показало себя не хуже. Действует не только как противоядие, но и оказывает заметный противовоспалительный эффект. Что ж, фармакология никогда не была самой сильной стороной Илана. Он всего лишь неплохо выучил академический курс, есть люди, которые понимают в этом деле намного больше, и нужно будет позже попросить Актара помочь разобрать, что к чему. Поэтому, если в аптеке сегодня сделают несколько флаконов для капельницы, нужно будет предложить парочку Гагалу. Состояние Эшты гораздо серьезнее, чем у доктора Актара, но больного ведет не Илан, а критическая ситуация, в которой любой медработник вправе принимать ответственное решение для облегчения состояния, миновала.

Доктор Раур пропал в операционной. Никакой суеты и, тем более, паники, оттуда не слышно. Из-за двери спокойно звенит инструмент. Видимо, такая операция. Ни спешки, ни голосов на повышенных тонах. Что выбрать дальше? Нахлобучить Неподарка? Неприятный момент. Искать пропавший нож по чужим карманам? Еще один неприятный момент. Что-нибудь попроще? Снова зайти к Обмороку...

Обморок сидит все на том же месте. Щеки мокрые, сам старательно трет Рыжему пальцы и сгибает кисть и локоть. Бормочет при этом: «Пожалуйста, пожалуйста...» И Илан опять узнаёт слова. Как быть с этим хофрско-ходжерским? Дать понять, что знаком, или затаиться?..

– Как дела? – спросил Илан.

– Хорошо, – ответил Обморок и шмыгнул носом.

– То, что случилось с посланником Марааром – уголовное преступление. Я обязан сообщить об этом в префектуру города. Если только вы не заявите, что это несчастный случай.

– Это несчастный случай, – с горькой улыбкой, но совершенно твердо отвечал Обморок.

– Кто забрал нож из лотка в операционной?

– Я.

Илан это подозревал, в том числе. Лучший выход из возможных.

– Зачем? Я отдал бы потом.

– Хотел проверить, кто держал его в руках до вас. Но вы смыли все следы, невозможно ничего узнать...

– Я сожалею. У меня не было выбора, я спасал жизнь вашему начальнику.

– Посланник Мараар мне не начальник.

– Кто он вам?

– Мой учитель.

– И вы отвечаете за него, а не он за вас?

– Я отвечаю и за него, и за себя. Я должен был его охранять, но видите, что вышло. Мне придется себя убить, если он умрет. Пожалуйста... пусть этого не случится.

За кого же ты боишься больше, Обморок, подумал Илан. Наверное, все-таки, за себя. Не хочется умирать из-за собственной оплошности. Одно радует – едва ли ты сам кинул в него тот ножичек. Уж очень искренне и глубоко ты за всех затронутых переживаешь.

– Он сам ничего не говорит, кто это мог быть? – спросил Илан.

Обморок покачал головой.

– Он не увидел, или не знает этого человека. Не понял, кто это был. И не понял, за что. Вас почему это волнует, доктор? Это не ваша обязанность.

– Привычка, – пожал плечами Илан, подходя ближе. – Я шесть лет служил помощником следователя в городской полицейской управе и был секретарем префекта. Так что, если я могу чем-то помочь, я буду рад.

Обморок сначала обрадованно вскинул голову. Но Рыжий тут же сжал его ладонь своей. Не спит, холера рыжая. Слушает.

– Нет, – сказал Обморок. – Не нужно.

– В таком случае, берегите от меня информацию, которой нельзя делиться с посторонними, – с улыбкой посоветовал Илан. – А то начну догадываться, и вам не понравится. Вдруг мне потом тоже придется... убить себя.

Рыжий начал что-то быстро писать Обмороку на ладони.

– Он спрашивает, кто ты такой, доктор, – перевел Обморок. – Ты с Ходжера? Извините, он к вам на «ты». – Рыжий дописал поправку. – Говорит, как вы к нему.

– Нет, я из пригорода Арденны. Из поселка Болото. Он знает, где это?

– Поселок контрабандистов? – удивились вместе Рыжий и Обморок.

– Можно и так назвать. В последние двадцать с чем-то лет он считается поселком береговой охраны.

Рыжий тоже чуть улыбнулся краешком рта.

– Он говорит, это одно и то же, – перевел Обморок.

– Верно, – согласился Илан и решил прервать эти расспросы, снял с Рыжего одеяло: – Давай-ка на бок, солнце, подышим и покашляем. Помучаю тебя немножко...

Рыжий поспешно, пока его не повернули, нацарапал Обмороку еще вопрос:

– Почему ты такой, доктор?

– Вам правду рассказать или нахвастаться? – спросил Илан, поворачивая Рыжего, подкладывая салфетку и затыкая тому нос.

– Правду, – за себя ответил Обморок, которому никто больше не подсказывал.

Илан подумал немного, стоит ли. Откашлял Рыжего, свернул салфетку, показал Обмороку на бутылочку с камфорным спиртом. Тот нерешительно протянул руку.

– Я сам лежал три месяца. Сложный перелом бедра и неудачная первая операция, после которой ногу пришлось ломать и сращивать заново, – объяснил Илан. – Когда я начал учиться, через декаду я уже работал в клинической больнице при академии на Ходжере, сначала санитаром, ухаживал за больными. Мне хотелось понять и освоить все премудрости как можно быстрее. Через неполный год меня уже ставили в ночную смену старшим медбратом в хирургическом отделении. В ночную, потому что днем я учился. В конце второго года, когда мои сокурсники только пробовали делать инъекции пациентам клиники и тренировали простые разрезы на животных или на трупах в анатомичке, я ассистировал на серьезных операциях. Меня считали очень перспективным, толковым и полезным. И я даже почти не зазнавался. Как мне сейчас кажется... К концу третьего года дурь моя относительно того, что мне дан талант и власть спасать людей, потихоньку уходила, и сил поддерживать в себе иллюзии оставалось все меньше. Умирает на твоих руках каждый третий-четвертый, как у хирургов здесь, в Арденне, или каждый десятый, как в гнойной хирургии на острове Джел, они все равно умирают на твоих руках. Особенно тяжело, когда это дети. Те, кто учился со мной на курсе, еще только начинали гореть мечтами и верой в науку, а я к тому времени уже насмотрелся всякого. И мне все больше и больше становилось страшно. Я уже знал, что боги медицины не всесильны, а я не бог, я не всесилен тем более. И никогда не буду всесилен. Мне не хотелось мыться на операцию, когда предстоял спорный случай, и я старался всячески избежать столкновений со случаями совсем безнадежными. У нас есть такое понятие, как операция надежды. Это когда без операции сто шансов из ста – гибель, а с операцией пять из ста – спасение. И мы ее делаем, потому что... Просто потому, что есть пять шансов из ста помочь. И есть операции отчаяния. Когда можно только разрезать, понять, что даже этих пяти из ста нет, и даже одного нет, и просто зашить обратно. Знать, что человек умрет, и отпустить его. Опустить руки, хотя весь кодекс врачебной помощи подведен под то, чтобы рук никогда не опускать и не отказываться... Может быть, мне нужно было идти постепенно, как другие мои товарищи. Я слишком резко погрузился в это все. В начале четвертого года я решил уйти. Вернуться домой в Арденну, сказать матери, что не выдержал, не смог. И я ушел. Недалеко. Зима, крутой спуск из города к гавани, я в расстроенных чувствах принимаю главное в своей жизни решение... Судьба меня не отпустила. Мне нельзя было уходить. Меня вернули обратно в клинику, сразу на операционный стол. Там у меня и началась новая жизнь. Но это уже совсем другая история, часть из которой и так перед вами.

Обморок закончил растирание. Рыжий вывел было букву «К...» у Илана на ладони, но провел сверху пальцами, стирая возможный вопрос. Нечего сказать. Или сил нет. Начал подрагивать, руки похолодели, мерзнет без одеяла, дренаж мешает любой попытке чувствовать себя посвободнее, и после кашля болит грудь. Илан обошел кровать, заглянул в листок – не было ли кого с осмотром в промежутке между его визитами. Не было. Снял с шеи стетоскоп, послушал со спины, повернул, выслушал бронхи. Лучше. Ввел обезболивающее и даже услышал от Рыжего внятное «ой». Болезненный укол, ничего не сделаешь, какие бы ни были волшебные руки. Зато потом можно отдохнуть. После инъекции Рыжий обмяк и «смотрел» слепыми глазами в потолок. Как настоящий слепой. Илан вопросительно кивнул Обмороку: чего молчим? Всё? Доктору можно идти?

Тот опустил глаза.

– Не по себе здесь, – сказал он. – Трудно. То видит меня, то пропадает. То верю, что выкарабкается, то не верю... Только не жалейте меня. Я сам виноват. Я не жалуюсь.

А что же ты делаешь, Обморок, подумал Илан. Это и называется жалобы. Я пытаюсь тебя занять, хожу вокруг тебя, словно ты тоже болен, чем я могу еще помочь? Рыжий улыбаться пробует в его-то состоянии, он не сдается, хотя ему труднее твоего, он тебя поддерживает, а не ты его, он молодец, он очень сильный, а ты... не очень. И, я надеюсь, без меня вы не обсуждаете темы «что будет, если я умру» и «если мы умрем»... Это было бы совсем нехорошо.

Илан подклеил дренаж, подоткнул одеяло, чуть сдвинул под Рыжим подушку, сказал Обмороку:

– Не грусти, я вас вытащу. Ставь ближе табурет, ложись головой на подушку рядом и поспи. Я так сплю с тяжелыми больными, если совсем невмоготу, и уйти нельзя. Будет шевелиться или стонать – разбудит. Никто не повязывает тебе слюнявчик, не пугайся. Я понимаю, ты устал, и говорить тебе про терпение – попусту издеваться. Просто падай, так тоже можно. Посланник Мараар не против?

Посланник Мараар не дрогнул ни одним мускулом. Его отпустило, и он начинал дремать. Обморок подвинулся к кровати, но вдруг обеспокоился и по-детски покраснел ушами.

– Вы не подумайте...

– Что?

– Мы ходим за руку, не поэтому... Мы не такие! Мы не должны всем показывать, что Мараар слеп.

– Я и не думал, – уверенно соврал Илан. На самом деле в адмиралтействе он именно по этой причине их сторонился, решил, любовники, оба никого, кроме друг друга, не видят. Убедительно получалось. И только в госпитале понял, что – нет, причина держаться вместе другая. – Не обязательно выкладывать мне свои тайны.

– Теперь уже все равно, – грустно ответил Обморок. – Скрывать не получится. Можете сразу рассказать киру Хагиннору.

– Если вдруг спросит, – пожал плечами Илан. – Я стараюсь в чужие дела не лезть.

И подумал: мне бы со своими разобраться...

– Спасибо. Учитель Мар выздоровеет, и мы уедем.

– На здоровье, – улыбнулся Илан, дописал осмотр и инъекцию в листок и оставил рыжих спать.

Специально рассказывать киру Хагиннору, что посланник Мараар слеп? А в этом есть смысл? Оказывается, есть. Если вспомнить, как кир Хагиннор играл с ними в гляделки на городском совете, ситуация полностью меняется. Спрашивать у этих двух о причинах будет нетактично, и сам же сказал, что тайны знать не хочет. У кира Хагиннора спросить можно, раз им самим уже все равно. Почему Рыжий слеп, почему без языка, и не ждет ли то же самое Обморока? Затейливые люди затейливо живут...

В отделении Илан хотел узнать точное время, но свеча-часы на фельдшерском посту погасла, ей кто-то небрежно снял нагар, а фельдшера на месте нет. Илан позвонил в колокольчик, не дождался. Видимо, доктор Раур закончил операцию и раздает указания по дальнейшему размещению и ведению больного. Про время понятно только, что уже больше четверти второй дневной. На этом месте погасла свеча, и она холодная. Неподарок явился в половине первой, в полдень, или в начале третьей четверти. Нужно идти, пока он не отоспался и снова не слинял, сказав «не хочу работать».

По пути в мужскую спальню Илан занял в витрине с ключами комендантский пожарный свисток. Без особой цели, просто так, потому что тот блестел. Неподарок спал на кровати возле дальней стены безмятежным сном младенца, подложив обе ладони под щеку и приоткрыв рот. В огромной спальне было почти темно, с остеклением сюда не добрались, стекло кончилось. Ставни наглухо закрыты, кое-где для тепла еще и завешены одеялами, потому что ветер в окна, а жаровни днем стоят холодные.

– Подъем! – не очень громко скомандовал Илан, встав у изножья кровати.

Сразу несколько сонных голов приподнялось с соседних постелей. Но не Неподарок. Тот сполз под одеяло и сунул голову под подушку. Илан подождал несколько ударов сердца, поднес к губам свисток, но дунуть в него не успел. Неподарок вдруг пошевелился, шустрой крысой выскользнул из-под одеяла и бросился наутек, не разбирая дороги. Проскочил в промежуток между двумя ближайшими кроватями, налетел на чью-то тумбу, свалил свернутые и уложенные стопкой одеяла, попал ногой в металлический таз, проехался в нем и упал поперек огромного дуролова, который приподнялся при первом намеке на балаган и с интересом наблюдал происходящее.

– Ребята, я его держу! Мочите гада! – радостно крикнул дуролов и перевернул Неподарка верх тормашками – голова под кроватью, ноги у него в руках.

С соседних кроватей, где пыталась отоспаться вчерашняя смена, в основном, из отделения доктора Арайны, в Неподарка полетели стоптанные башмаки, подушки, тапки, свертки и даже кусок восковой берцовой кости из кабинета учебных пособий. Кость ударила больно, и Неподарок заголосил, как недорезанный поросенок. В замершего от удивления Илана угодила подушка. Он с опозданием отмахнулся и дунул в комендантский свисток.

– А что ты ножками сучишь, – в образовавшейся тишине сказал дуролов, державший Неподарка. – Тут прибрано, вообще-то, было! – И перебросил Неподарка через себя, уронив его на пол.

Илан сгреб со спинки кровати мокрую робу своего помощника, подошел и за шиворот затрещавшей рубахи поднял Неподарка с четверенек. Некоторые в спальне неприлично ржали. Некоторые ругались, что им опять не дают спать. Кто-то шикал, разглядев в зачинщике беспорядков доктора. Неподарок дико озирался, словно только что проснулся от кошмара, но кошмар отчего-то не собирался отступать.

– Благодарю, – сказал Илан дуролову.

– Не за что, – тот развел большими руками, смахнул с себя на пол чей-то башмак и с головой накрылся грубым одеялом.

Кажется, Неподарок и правда только что проснулся. Лицо у него поменялось и стало серым, это было видно даже в сумраке спальни, и он сделал попытку упасть перед Иланом на колени. Илана это движение отчего-то невероятно взбесило.

– Неподарок, ты жрешь мою доброту, мое доверие и мое терпение, как свинья помои, – сквозь зубы процедил Илан и поволок полуодетого Неподарка к выходу.

Отпустил за дверью спальни, бросил ему одежду. Неподарок, прыгая босыми ногами по холодному каменному полу, стал судорожно одеваться, не попадая головой в ворот, ногами в штанины и руками в рукава.

– Идем, – бросил через плечо Илан, когда с одеждой Неподарок справился до половины, и быстро зашагал прочь.

Довел Неподарка до пустующей на пересменке дезинфекции, пропустил вперед себя в мужскую душевую, вывернул до упора воду и прямо в одежде толкнул на пол под горячие струи. Сказал зло:

– Приводи себя и одежду в порядок!

Сам сел на скамью, краем глаза наблюдая, как Неподарок, который весь путь от спальни спотыкался и бесконтрольно дрожал, теперь стаскивает с себя отяжелевшую от воды и непослушную робу, рубаху и штаны. Илан кулаками уперся в колени, не в силах пока кулаки разжать. Сказал:

– Где. Ты. Был.

– В спальне.

– Не смей. Мне. Врать. Ты ходил в город. На Судную площадь. Что ты искал там?

Молчание. Внезапный вызов в голосе:

– Вы не настоящий мой хозяин. Я могу не отвечать.

– Нет, не можешь. Или ты был не только на Судной? Где еще? Что с тобой происходит?

Но Неподарок сквозь дрожь вытолкнул из себя совсем не те слова, которые было нужно:

– У меня есть право вам не повиноваться! Вы... напугали меня. Я думал, это сон и кошмар, – и съежился, ожидая заслуженного ответа. То ли непривычно, то ли страшновато было перечить и сопротивляться. Какие там права. Вот если б был здесь рядом прежний хозяин, он сказал бы: мое право не отдавать вам раба в подчинение, никому, кроме меня он повиноваться не обязан.

– Я? – удивился Илан. – Я напугал тебя? Ты край потерял, мальчик? Никогда, слышишь меня, никогда не принимай мою доброту за слабость и мое молчание за неведение. Не пытайся меня обмануть, не играй со мной в свои погремушки! Ты знаешь, почему тебя привели ко мне? Знаешь, кто я?

– Доктор... – выдавил из себя Неподарок, снова приподнимая голову.

Тоже с характером, мерзавец. Почувствовал чужую слабину, невнимание и чуть-чуть свободы. Илан сказал:

– Нет.

– Добрый человек...

– Нет!..

– Я не знаю!..

После слов «добрый человек» кулаки у Илана все-таки разжались. Тень перед глазами рассеялась, и мысль «что бы на моем месте сейчас сделал черный адмирал?» отступила.

– Я ничего тебе не сделаю, не трясись, – оглянулся на Неподарка Илан. – Я просто отдам тебя Тайной Страже обратно. Мне ты не нужен. Мне не нужны люди, которым я не могу доверять хотя бы на волос.

Неподарок молча возился, выжимая подол робы. По полу в сток текла грязная вода.

– Этот дворец мой, – Илан поднял голову и посмотрел на потемневшие от влаги своды. – У меня нет законных прав принуждать тебя трудиться мне на пользу, отдавать мне деньги или говорить правду. Но есть право любого в Ардане посадить на цепь на подводный камень в прибрежной полосе перед приливом, запороть на Судной площади плетьми или четвертовать на старом колесе в порту. Не объясняя причин. По праву рождения. По моему желанию. Это мой город, мои земли вокруг и мои люди все, кто ступил на арданский берег, включая таргов и ходжерцев. Такой здесь закон, таргский протекторат отменить его не может. Мой отец владел Арданом десять лет. За первые семь он казнил двадцать тысяч человек. Его изгнали. Решили, что избавились. Он не был прямым потомком царей, но родственник и женат на царевне. Рано радовались. Он вернулся и за следующие три года убил еще двадцать тысяч. Население двух южных островов уничтожил полностью, со стариками и детьми. Всё это – треть сегодняшнего населения Арденны. Если взять всех в городе, получится каждый третий, двое в живых, третий сожжен, повешен, утоплен, четвертован, забит насмерть, обезглавлен, насажен на пику, сброшен со скалы, похоронен заживо, разорван лошадьми или дикими животными... Он говорил мне: пойдем со мной, ты попробуешь вкус власти и вкус крови, с удовольствием от них ничто не сравнится, нет ощущений выше и сильнее. Насилие и кровь имеют яркий вкус и быстро входят в привычку. Только... когда насилие начинается, остановить его почти невозможно. Я знаю, потому что я немного пробовал. Я не могу тебя наказать, Неподарок. И не буду этого делать. Я не знаю, что случится, если я не сдержу себя. Или плохо будет только тебе и тошно потом только мне, или, может быть, всем вокруг и надолго. Я могу и ошибаться, и не случится ничего. Но мы не будем это проверять.