Текст книги "Дело о мастере добрых дел (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

То, что Рыжий важная птица, Илан подозревал и до встречи с хофрским хирургом. Между тем, важную птицу эту не на шутку без Илана растрепали. Задание помочиться лежа команда из Рыжего, Кайи и Обморока в итоге исполнила, но Обморок теперь сидел на своем табурете с вытаращенными глазами («Доктор, почему зеленое?!» – Да потому что это лекарство, детка). Кайе по другую сторону кровати было смешно, она пыталась не показывать, но получалось плохо. Рыжий схватил Илана за руку и, заикаясь, если возможно заикаться на письме, вопросил, что с ним «там» не так, и все ли у него на месте. Не отвалится, успокоил Илан, и не отрежу, не бойся. Какой ты, Рыжий, однако, нескромный. И непоследовательный. Еле дышишь, ранен в сердце, но про сердце за весь день не спросил ни разу. Как «там», знать важнее. В этот момент всем, кроме Кайи, стало стыдно. А Кайе стало еще веселее. Как оставить в ночь с подбитой важной птицей такую несерьезную сиделку, вопрос вопросов. И куда деть Обморока хотя бы на часть этой ночи? Если принести в палату еще одну кровать, то вопрос присутствия несерьезной сиделки в разы обостряется. Начальник-то слепой. Разве что выбрать из всех кроватей в госпитале самую скрипучую, которая привлечет внимание не только слепых, но и глухих, только ее тронь.

Обморока Илан все-таки забрал ночевать в процедурную. После того, как сводил туда доктора Актара. Выслушал нытье про то, что от тринитрина болит голова. Кроме того, что от тринитрина у всех болит голова, других утешений не нашел, тампон заложил, взял с полки большую чистую мензурку и отдал в пользование – награда. Ходить на пост за водой с собственной посудой, чтобы не зависеть от сестринской беготни и общих чашек. Проводил в палату, увидел возле Эшты Гагала. Уставшего и, судя по молчанию, не очень доброго. Папеньку Гагалу наконец-то удалось снять с добровольно занятого им дежурства и уложить в кровать. Илан рассказал, что в отделении завал тяжелых, что процедурка занята посторонними, поведал про инфекцию у Рыжего, распоротый живот, хофрского доктора, перитонит и стому. Про экспериментальную операцию доктора Раура умолчал. Чем напугали в акушерском храбрую Мышь, тоже решил не спрашивать, и так понятно, без дополнений. Отдал Гагалу свой остывший ужин, принесенный Неподарком больше четверти стражи назад, нашел в коробке возле Эшты чистый шприц, стал набирать обезболивающее.

– Кому? – спросил Гагал.

– Себе.

– Помочь?

– Не бойтесь, доктор, я умею.

– А что случилось? – повернулся от стены доктор Актар.

– Замумукался доктор, – объяснил ему Гагал. – Сильно болит?

– Я не потому, что болит, – сказал Илан. – Если лягу, пройдет. Я для того, чтобы не ложиться.

Замумукался, верно. Настолько, что заседание тайного общества в своей лаборатории готов воспринимать не как раздражитель, а как отдых. Если общество уже не разбежалось в ночи. И если удастся туда добраться. Там лестница. К лестницам у Илана была особая любовь. Сначала он коллекционировал в памяти те, которые удавалось одолеть. Потом стало проще, но лестницы запоминать он не перестал.

Надо дать тайному обществу какое-нибудь название, что ли. Например, «Внутренняя алхимия», потому что все посвященные хоть раз да споткнулись об алхимическую печь, удивились и спросили, зачем она в лаборатории, чья и почему.

* * *

За столом в кабинете друг напротив друга сидели Мышь и государь Аджаннар. Они создавали для Мыши новую грамматику – с прописями, рисунками, примерами для повторения и задачами на расстановку огласовок и знаков препинания. Мышь зачарованно следила за тем, как стило легко летает по бумаге, оставляя на ней бабочек, смешных котят, запутавшихся в мотке шерсти, бегущих по веревочке мышей и райских птичек с хохолками. Мышь подсказывала, что еще нарисовать, и рисунок почти мгновенно появлялся на бумаге. Илан сам смотрел несколько мгновений приоткрыв рот – вот это талант, так красиво, легко и быстро получаются узоры, картинки, каллиграфические надписи... Волшебство. Листов таких рядом лежало уже с десяток.

– Смотри, Мышь, как нужно уметь, – покачал головой Илан.

Государь улыбнулся, обмакнул в чернильницу стило и продолжил рисовать.

Неподарок, заснувший на смотровой кушетке, встрепенулся при голосе хозяина, и поспешно сел, нашаривая сброшенные куда попало больничные подкрадухи – растоптанную войлочную обувь, в которой можно ходить неслышно, не беспокоя больных, – свои-то башмаки неизвестно, когда просохнут.

– Мышь и Неподарок, – сказал Илан. – Я вам на завтра должен сделать список заданий, напомните мне попозже. Если без меня обойдутся в отделении, то у меня завтра прием. Если не обойдутся, а они не обойдутся, – готовьтесь, будет сложный день.

– У вас простые дни бывают? – спросила Мышь.

– Не знаю, – ответил Илан. – Не помню.

– Извините, что задерживаем, – проговорил государь, дорисовывая глазастой сахарной обезьянке закрученный хвост. – У кира Хагиннора есть вопросы про хофрских посланников.

Отлично, подумал Илан. Вопросы есть, зато нет самого кира Хагиннора. Лаборатория открыта, там ни его, ни секретарей, ни следователей, ни советников. Ждать или всех послать в песок и смыться по своим делам? Или послать в песок дела хотя бы на время, сесть и дать отдохнуть ногам?

Государь протянул Мыши последний лист со словами:

– Чаю сделаешь? Я чайник вымыл.

Мышь подскочила и помчалась исполнять. В автоклаве воды не было, в запасном кувшине тоже, пришлось ей бежать в дезинфекцию. Илан отослал вслед и Неподарка за дровами на кухню, сел на место Мыши напротив Аджаннара, дождался, пока закроется дверь, неаристократично и не очень вежливо поставил локти на стол, подпер щеку, сказал:

– Ну, ладно, я здесь посуду мою. Это моя нора. Но ты-то как – из государей и в посудомойки?

Аджаннар аккуратно пристроил стило на подставке чернильницы, заложил руки за спину и потянулся, расправляя плечи.

– Долго месть готовил, злопамятный? Просто устал я... с бантом на шее, – ответил он. – И без банта устал. Хочу поделать что-нибудь руками, не думать, помолчать. Или говорить с теми, с кем хочу поговорить. Надоели все.

Да уж, Мышь, конечно, самый подходящий собеседник, за ее внимание стоит побороться... Хотя, тут Илан понимал. Есть опасность, что сегодня Мышь словоблудит о своем трущобном с двумя государями, а завтра совсем стыд потеряет. Но, если не надувать из себя неотразимую ни в одной кастрюле высокорожденную знать и не считать, что таким разговором себя роняешь, поговорить с ней куда приятнее, чем обсуждать с доктором Рауром отсутствие схем на плановых операциях или с доктором Наджедом непорядок с бельем в детском отделении. Мышь ни к чему не обязывает, за слова не ловит и искренне рада любому общению.

– Можно я сам тебя спрошу кое о чем? – сказал государь и продолжил, не дожидаясь разрешения: – Ты вернулся в Арденну потому, что здесь твоя родина? Или потому, что ты ее хозяин? На Ходжере задержаться не думал?

Илан пожал плечами и стал складывать в стопку разрисованные листы, рассматривая их.

– Я вернулся по другим причинам. Просто... получилось так.

– В науке не хотел остаться? Там сейчас очень много нового делают. Совсем нового, не как везде. Континентальная медицина отстает от острова Джел уже лет на шестьдесят-восемьдесят, не меньше.

– Я догадываюсь. Когда я приехал сюда, я не думал, что буду настолько... отличаться. В науке – нет, не хотел.

– Почему?

– Людей жалко. Люди без правильного лечения умирают.

– О, какой ты, – покачал головой государь. – А почему выбрал абдоминальную хирургию?

– Абдоминальная здесь больше всего востребована. У меня вторая специальность нефрология и урология. Но в ней практического опыта меньше.

– То есть, всё ради людей. Хорошо. А сердечно-сосудистая хирургия? Не выбрал для себя?

– У вас же не берут туда чужих. Хотел бы, меня не одобрили. Сказали: все равно уедешь, толку тебя учить. Эта кафедра и направление только для самого Ходжера.

– Да? – удивился государь. – Я не знал. Но хофрскому посланнику сердце зашил именно ты?

– Это травма, это просто. Не то, что делают на Ходжере. Когда я уезжал на Гекарич, был разговор: еще лет пять-шесть, и на острове Джел начнут останавливать сердце для операций, а потом снова его запускать. Машина для искусственного кровообращения будет готова. Я сам не видел, знаю только по рассказам, что в этом направлении работают. Даже на Хофре такого нет.

– Работают, – кивнул государь. – Денег много им на это даем, и не только им. На энтузиастов и одиночек, как столетиями было на материке, не надеемся. Под новые задачи нужен новый уровень инженерной культуры, одно дело понимать, что такое аппарат искусственного кровообращения, и совсем другое – сделать его... Инженерные службы, фармацевтика и химия, горное дело и металлургия, специальное строительство, асептика и антисептика, контроль эпидемиологической обстановки, санитарная обработка зданий и территорий, специализированное обучение во всех этих областях, – государь усмехнулся не без гордости, – расходы очень большие. Соответственно, где поливают, там и растёт. На Хофре много чего нет, что уже есть на Ходжере.

– Сегодня мне как раз приносили материал для сравнения, – кивнул Илан. – Еле исправил, и то не знаю, будет ли жить. Я немного разговаривал с хофрским хирургом, не спросил, правда, что за корабль у нас в порту. Тот самый, который ждал кир Хагиннор, с выплатами по кредиту?

Государь покачал головой.

– Обычный торговый. Просто купцы. Шел с Мемнора в Бархадар, получил повреждения при шторме, добрался сначала до какого-то дикого острова недалеко от Тобо, потом в Арденну, будет здесь проситься на ремонт.

– Для купцов они устроились очень уж кудряво. У них на борту военный врач и морские офицеры в званиях. Это нормально для торгового судна?

– Вот тут я тебе ничего дельного открыть не могу. Сам не знаю. На Хофре была заварушка, которая еще не успокоилась и вряд ли успокоится в ближайшее время. Хочется уже, чтобы этот нарыв у них, наконец, дозрел и лопнул, но... никак. Может, военных берут на борт для контроля, может, для защиты от своих же. Пиратов они не опасаются, им бы друг с другом разобраться.

Хлопнув дверью, вбежала Мышь с чайником, почти сразу за ней принес дрова Неподарок. Мышь по-деловому плюнула на свободную от автоклава печь, печь зашипела. Можно было ставить чайник, не подкладывая дров. Государь примолк, Илан тоже.

– Где кир Хагиннор с его вопросами? – вполголоса поинтересовался Илан. – А то уйду, и опять не поговорим.

Государь развел руками:

– Я бы спросил за него, но не знаю точно, чего он от этих посланников хочет.

– От них ничего сейчас нельзя хотеть, – сказал Илан. – Они в плачевном положении. Одного кир Хагиннор назвал щенком, и щенок этот, хоть много говорит, но полностью зависит от старшего, вплоть до самой своей жизни, а старший ранен в сердце, слеп и нем.

– Что?! – раздалось от двери, а государь даже привстал.

Илан убрал локти со стола. Похоже, отдых окончен.

Кир Хагиннор набалдашником трости указал на высунувшихся из лаборатории на шум Неподарка и Мышь:

– Охвостье! Дверь закрыть с той стороны!

Створки послушно сомкнулись.

– Повторите еще раз, что вы сейчас сказали, доктор, – предложил Илану генерал-губернатор, подходя ближе. – Слеп и нем? Я правильно услышал?

– Младший...

– Старший!

– Старший ранен в сердце, слеп, и у него отрезан язык.

– Этого просто не может быть, – сказал государь слегка растерянным голосом.

– Еще как может! – уверенно проговорил кир Хагиннор. – То-то я гляжу: я им про деньги, а они меня не понимают. Я думал – что такое? Почему неинтересно? Решили прервать торговлю? Смотрю на старшего пристально – он, вроде, меня видит, кивает в ответ и усмехается нахально... Как я не догадался проверить свои подозрения? Видел же, что дело нечисто! Когда в Арденне было обычное торговое представительство, там на любое упоминание о деньгах советники бросались, как блохи на собаку, и начинали торговаться. А новым посланникам деньги... как бы это помягче сказать... по уху. Не знают, где их купить и сколько стоят!

Илан оглянулся – не висит ли Мышь, любительница подслушать и подсмотреть чужие тайны, на замочной скважине, не наблюдает ли, с кого не надо брать пример. Предложил киру Хагиннору свой стул, но тот отмахнулся, сел на край стола спиной ко всем, скрестил на груди руки и задумался.

– Зачем он здесь? – поинтересовался государь.

– Затем, – поднял голову кир Хагиннор. – Затем же, зачем у нас украли людей. Я вам больше скажу, он здесь уже порядочно. Не меньше полугода. То есть... все это достаточно давно планировалось. За вами следят. За нами следят. Как бы ни дрались между собой, а нас из поля зрения выпускать, видишь ли, опасно. Мы стали много уметь и многого хотеть. – Кир Хагиннор повернулся к Илану: – Кто его ранил, они знают?

– Не знают, – покачал головой Илан. – В старшем я не уверен, а младший не знает точно. Во время операции стащил у меня за спиной метательный нож, который был воткнут в старшего. Хотел найти на нем какие-то следы, но оказалось, мы их смыли при обработке.

– Еще и подозревает кого-то из своих, – кивнул государь. – Докатились, бублики.

– Почему своих? – спросил Илан.

– Залетного разбойника из города по отпечаткам не определишь, след не с чем сравнивать.

Илан не вполне понял объяснение, но уточнять не стал. Своих, так своих. Спросил:

– Кто такой посланник Мараар?

– Посланник, кто же еще, – ответил кир Хагиннор. – Шутка такая, наверное – направить его в Арденну в должности посланника. Он – Небесный Посланник хофрского развеса. Высший ранг посвящения, знать из знати, избранный из избранных и тому подобная дребедень. По отсутствию зрения и речи можно оценить степень угрозы для общества, если заговорит. Матерый, настоящий, знает всё, умеет всё. Вы, доктор, носите ритуальную косу единобожца просто так или слыхали-читали что-нибудь про братство Хранителей? Только учтите, наши береговые Хранители – площадный балаганчик с детскими куклами по сравнению с Хофрскими. Наши и языкастые, сволочи, и деньги любят больше, чем я. Ряженые, что с них взять. Даже не подозревают, в чьи игры играют и что с ними за их маленькие тайны сделали бы на Хофре.

– Косу ношу по семейной традиции, – пожал плечами Илан. – Про Хранителей слышал краем уха. У меня другие интересы.

– Вот и правильно. Незачем во все это лезть. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Как же мне не лезть, если я его лечу?

Кир Хагиннор вздохнул.

– Одно радует, – сказал он. – Второй из них желторотик. Только начал учиться и совсем еще сопля зеленая. Не было времени подготовиться по-настоящему, даже рот закрытым держать не научился. Ну, ничего, пусть поговорит, пока и ему язык не вырезали.

Илан встал, вдоль стены подошел к двери в лабораторию и распахнул ее. Мышь отскочила.

– Чай готов? – спросил ее Илан. – Ставь на стол, чего глазеешь? Вот подарю тебя тете Мире в префектуру, она давно себе оторву просит. И заставят тебя там протоколы допросов по двадцать раз за день переписывать. Довисишься на хвосте.

– Я же не умею, – спрятала ладошки под фартук уличенная Мышь.

– Там и научат, раз здесь не получается.

Мышь решила, что над ней смеются, разговор несерьезен, хихикнула, отбежала в сторону и зазвенела лабораторными чашками под чай.

– Вы не обрадовали нас, доктор, – мрачно сказал Илану кир Хагиннор.

– Может быть, мне к нему подойти? – предложил государь отцу.

– Какой в том смысл? – кир Хагиннор взял в руки отставленную трость. – Они же в Арденну его хрен пойми зачем прислали, а не в Столицу с императором разговаривать. Мы пойдем, пожалуй. Пейте чай без нас, доктор. Поздно уже.

Илан с вежливым поклоном шагнул к ночным гостям, но кир Хагиннор остановил его ладонью:

– Не надо провожать. Я два раза заблудился и теперь знаю, где у вас выход, и как его найти. Мы тут без церемоний. – Он кивнул государю: – Пошли.

Илан постоял немного в кабинете, пока Мышь протирала лабораторный стол, выставляла сахарницу и наполняла чашки. Когда все звуки в коридоре затихли, прошел в лабораторию, сел спиной к теплой печке. Поманил к столу забившегося в угол Неподарка.

– А он кто? – спросила Мышь.

– Про кого сейчас спрашиваешь? – уточнил Илан.

– Господин, который рисует.

Илан подумал, как объяснить.

– Ты знаешь, где находится имперская столица, Мышонок?

Мышь отрицательно мотнула головой.

– А архипелаг Ходжер?

Тот же ответ.

– А... Ну, ладно. Просто считай, что он волшебник. Обыкновенный волшебник.

– Волшебников не бывает, – возразил тихо проскользнувший за стол Неподарок, потянулся к сахарнице и тут же получил по пальцам от Мыши.

– Эй! Липка спопнется! – строго объявила она. – Ты уже три раза прикладывался, совесть имей!

– Не жадничай, Мышь, – остановил ее Илан. – Почему не бывает? Бывает. Если бороться до конца, и волшебство работает, и чудеса случаются. Я, например, тоже волшебник. Но он сильнее, чем я.

– Ну... если только так, – согласился Неподарок, взглянул на Мышь и быстро взял сахар.

* * *

В какой-то момент Илан понял, что перестал измерять свою жизнь ходжерскими образцами. Вернулся ли в Арденну? По крайней мере, перестал постоянно из нее выпадать в какие-то другие несостоявшиеся возможности и невозвратные воспоминания. Но в Арденне он, или в академической клинике острова Джел, или в полевом госпитале на острове Гекарич в горах, разницы особой нет и не появится. Другая, совсем другая жизнь, где спят по ночам, пьют из чистой чашки, едят со своей тарелки, жизнь, иногда свободная настолько, что по вечерам в ней бывают даже танцы, навсегда за стенами больницы. И, в то же время, госпиталь – это некое мистическое пространство, где каждая встреча, каждое событие, каждое слово несет внутреннюю нагрузку. Все это зачем-то. Для кого-то. Почему-то. Не просто так. Да, потом у многих от этих встреч и событий остаются рубцы, иногда невидимые, иногда большие, болезненные и безобразные, но люди живы и жизнь продолжается.

Ночь. В коридоре заправляют лампы, звучит голос фельдшера из приемного: «Дежурный врач, на операцию!» Опять порт, опять ножевое. На этот раз попроще, всего лишь плечо, раненый добрел сам. Раур ушел на зов, Илан вместо него сел дежурить в палату к послеоперационным. Поближе к подоконнику – для хофрского доктора нужно написать протокол релапаротомии. Хофрский доктор остался где-то поблизости. Может, даже у Рыжего. Такая важная персона, знать из знати, ах, рядом не дыши. А все равно Рыжий. Илан достал из-за пазухи самопишущее стило, с ним было проще. Незаслуженно его забыл. Думал, будет напоминать о Ходжере, об упущенных возможностях. Думал, помешает жить в Арденне простой арданской жизнью. Почему так думал, сейчас не мог себе объяснить. Просто не хотел брать в руки ничего ходжерского. Как будто это что-нибудь изменит, уменьшит количество работы, снимет с кого-то груз болезней и страданий или увеличит число ночных страж, в которые можно выспаться... С ходжерским стилом почерк становился мельче, бумаги заполнялись быстрее. Краем глаза следил за больными, особенно за своим последним. На операции все было непросто, и дальше будет не легче. Очень хочется надеяться, что не опоздали с повторным вмешательством.

Бахнула дверь в палате справа наискосок. Доктора шумят. Голос Гагала:

– Да вы себя-то счастливым сделать не можете, а все туда же!

И неполный ответ доктора Ифара, начало которого он произнес тихо, а окончание Илан все же расслышал сквозь плотно закрытую дверь:

– ...в вашу богадельню!

Богадельня-На-Холме. Вот она благодарность за спасение руки. Врачу рука нужна, даже левая. Ночью, конечно, повышать тон совсем ни к чему, но, кажется, режим молчания с папенькой нарушен. Заодно и причина молчания выявлена: чрезмерная родительская забота о счастье детей. Так, как счастье понимает родитель. Не прокатило что-то у доктора Ифара. Не сложилось. Доктор Гагал всё ещё хочет быть счастлив по-своему и не отступает ни на шаг. Может быть, зря.

Илан поставил последнюю точку в протоколе, осталось только приложить печать. Печать в кабинете. Тащиться снова наверх – еще четверть стражи назад закончились ноги. Сидеть и взвешивать внутри себя разные чувства – немного отчаяния, когда делаешь, что можешь и что положено по протоколу, и человек полностью от тебя зависит, но ты не знаешь, получится ли, выживет ли, и немного уверенности, что не будешь опускать руки, пока не испробуешь все доступные средства, ведь иногда у тебя получается, и немного смирения, потому что менять судьбу удается, но иногда и судьба меняет тебя, и немного собственных не самых лучших воспоминаний, когда лежишь вот так, почти парализованный, ничего не можешь, почти не дышишь, а над тобой те, кто ввел тебе очень неподходящее лично для тебя лекарство, стоят и рассуждают, что вот, сейчас будет отек мозга, и это всё, и умрет, и что теперь делать, и испоганено дежурство, и кто будет отвечать, а ты держишься только на желании жить и немного на том, что кто-то из них же догадался вколоть тебе адреналин, – нет, взвешивать совсем не хочется, но ты сидишь и взвешиваешь. Потому что ноги закончились, а единственный способ спастись от мыслей – куда-нибудь бежать. Ты слишком много в это время чувствуешь и слишком много думаешь, лучше бы работать руками, и вообще лучше быть более тупым, простым и сильным, чем получается у тебя... Поход за печатью можно отложить на завтра. Вставать и идти все равно придется. Дренажи, пульс, температура у послеоперационных, урезонить докторов, проверить, как там Рыжий под присмотром Кайи, зайти в дезинфекцию, куда Неподарок понес именные гравированные скальпели замачивать в тройном растворе, и не вернулся, отыскать хофрского доктора...

Доктор Раур справился с раненым плечом быстро. Вкатился назад в палату со своей обычной улыбкой, словно все ему нипочем.

– Вам не тяжело? – спросил его Илан. – Я могу остаться до утра и подстраховать в операционной.

– Мне? – переспросил Раур. – Что вы! Мне в радость, я соскучился по настоящей работе!

– Ну, ладно, если так, – ответ этот вызвал у Илана отрадное чувство, он даже готов был забыть недоверие из-за бесплановой плановой. Хотя бы кто-то ни с кем и ни о чем важном не спорит, не противится и рад возможности работать. – Если привезут сложный случай, я не уйду, буду на этаже. Просто ищите, где заснул.

Вышел в коридор. В докторской палате тишина. Возле Эшты горит масляная лампа. Доктор Ифар спит или делает вид, что спит, отвернувшись к окну, самому Эште Гагал после того, как разбудили, зачем-то ввёл успокоительное. Надо спросить, зачем, неужели повел себя буйно? После лишней дозы пьяного гриба бывает, но... странно. В коридоре, чуть дальше, на обычной для Намура лавке перед операционным блоком, сидит парочка – советник Намур и доктор Актар. Обнялись, один, похоже, опять рыдает, зато второй наконец-то перестал пугаться собственной жалости и сочувствия и не бежит искать спасения у доктора в душещипательные моменты. Про жену доктора Актара Илан уже и вспоминать перестал. Намур, так Намур. Главное, не бросает его, есть свободное время – сразу здесь. Илана заметили, пришлось подойти, тронуть доктора Актара за плечо.

– Что случилось? – спросил Илан.

Актар вытер локтем лицо и горячо схватил Илана за руки.

– Это я виноват, простите меня, доктор! – объявил он.

Илан, у которого внутреннее "я" уже стонало и само точило слезу от этих бесконечных поисков, над чем бы поплакать, подумал, речь о семейной склоке в докторской палате. Вдруг Актар нечаянно стравил отца и сына, много ли тем надо, чтобы они снова зацепились за старые обиды. Оказалось, доктор Актар винит себя в том, что замучил Илана и у того теперь что-то болит.

– Пойдемте спать, – вздохнул Илан и взял Актара под локоть. – Выспимся, и завтра утром у всех все пройдет.

– Не могу, – отвечал Актар. – Там у доктора Ифара, доктора Гагала и доктора Эшты очень нехорошо сложился разговор.

– Там все спят, – сказал Илан.

Доктор Актар позволил себе усомниться. Что происходит в докторской палате, Илана не особенно интересовало посередине ночи, но с ним поделились. Доктор Ифар не просто так сидел возле Эшты, Эшта тоже был ему сыном, старше Гагала на два года. Доктор Ифар не подозревал, что Гагал об этом знает. Доктор Ифар даже не думал, что Эшта и Гагал поддерживают родственные и профессиональные отношения. Но выяснилась какая-то некрасивая история, что будто бы Эшта послал к Гагалу платного пациента, а Гагал Эшту предал – оболгал и профессионально уничтожил. А доктор Гагал сказал, что никогда ничего подобного себе не позволял, никому не говорил, хотя не один раз стоило бы – доктор Эшта выпивал, бывало, ходил по вызовам пьяный, делал что попало, с каждым разом все хуже, и мать его спилась, и Гагал устал прикрывать его зад в случаях, когда доктора Эшту второй раз в одно и то же место не зовут, и исправлять его ошибки. Тут вмешался доктор Ифар, попросил не трогать память покойной возлюбленной, и все окончательно переругались, а Эшта кричал, чтобы этот убийца Гагал его больше не трогал. Успокаивать Эшту позвали фельдшера с поста, потому что тому снова стало плохо. И как вы думаете, доктор Илан, можно ли теперь туда идти?

– Давайте, я положу вас в общей, только не признавайтесь никому, что вы доктор, а то пристанут с вопросами, – предложил Илан.

На том и порешили. Намур хотел, по обыкновению, зазвать Илана в душевые, в одиночку он, похоже, побаивался раздеваться среди веселых медсестричек, Илан сказал ему, подойдет позже. До дезинфекции Намура проводил, но даже не проверил внутри наличие Неподарка. Быстро и почти не припадая на ногу прошагал до главного поста у больших дверей и попросил журнал общих записей. Открыл страницы платных вызовов в город. В тот вечер, когда Гагал попросил показать ему анестезию ниторасом и, в результате эксперимента, оказался навеселе, приходили именно за ним. Фельдшер вписал в графу выхода его имя, ему зачислил деньги, и пришел в кабинет к Илану искать доктора Гагала. Это Илан не сдержал язык. Из-за Илана доктору Эште отрубили руку. Адар и в портовой управе, которой командовал до прихода в город имперских властей, стоял на страже справедливости и всегда требовал возврата долгов. Сам мог не платить, но не вернуть задолженность ему было нельзя. Возможно, лекарства, опоить Эшту, оставил тоже Илан, предварительно рассказав, как пользоваться. Номо они не пригодились, покойников не лечат.

Мыслей в голову сразу пришло так много, что стало тяжело дышать. Во-первых, для того и писан госпитальный устав – доктора друг друга не обсуждают; взялся исправлять – исправь молча. Во-вторых, может быть, все не так. Может, не в чем себя винить и не за что казнить. Нужно хотя бы попробовать проверить, верная это догадка или нелепое совпадение. Адар ли вообще отрубил Эште руку. В-третьих, Илан сказал правду. Лучше совсем не лечить, не браться, чем наносить труднопоправимый вред. Впрочем, для нерадивых и неумелых докторов при городской гильдии есть квалификационная комиссия и внутренний суд, и не Илану решать, кто достоин звания врача и членства в гильдии, а кто нет. Но и не Адару назначать наказание. В-пятых, долгов и так было более, чем достаточно. Добавился еще один, вместе с ответственностью за искалеченную жизнь. В-шестых, за отчаяние, злость, а, может быть, даже сумасшествие Адара вешать на себя вину глупо, но... смотри пункт «во-первых». Нужно не только взвешивать каждое пророненное слово, но и думать, кому ты его говоришь. Любое, даже самое простое и самое правильное объяснение ситуации любой это объяснение слушающий может понять задом наперед и повернуть соответственно извилистому течению мыслей в своей голове.

Впрочем, не нужно себя оправдывать. Виноват. Скорее всего, виноват. А чтобы разобраться, что к чему, следует не топить себя, не кусать, но и не выгораживать. Следует встретиться с Адаром. Через кого искать встречи – через госпожу Мирир? Джениша? Аранзара? Просто пойти в порт?.. Испробовать все возможности, найти его и напрямую спросить, зачем.

И тут от входных дверей дворца прозвучало сакраментальное «Врача в Адмиралтейство!» А с другой стороны, из акушерского, выскочил Гагал и крикнул: «Илан, Эшта сорвал повязку, выдрал трубки, залил пол, беги, прошу тебя, нужна кровь!»

* * *

В Адмиралтейство поехал Гагал. Илан даже не стал следить, сколько крови у него берут. Просто заснул на свободной постели Актара не в силах с собой бороться, и сон его был ближе к потере сознания. Видимо, взяли много, потому что на рассвете, когда проснулся, в голове шумело и перед глазами мелькали пятна, а при попытке встать он испытал смесь морской болезни с ортостатическим коллапсом и просто сесть на постели получилось лишь с третьей попытки. Времени на свече нагорело неполную первую четверть утренней. Начало процедур в отделении, проверки, уколы, промывания, раздача пилюль и микстур. Еще через четверть стражи завтрак и смена дежурного врача. Рядом с постелью Илана сидел Неподарок с застывшим серым лицом и потухшим взглядом. Помочь подняться даже не подумал, или спал с открытыми глазами, или плавал настолько глубоко в собственных мыслях, что не видел реальности. Илан чуть толкнул его в плечо.

– Сходи в палату напротив, найди доктора Раура, пусть поставит мне капельницу с глюкозой, – попросил Неподарка и лег обратно. – Иначе мне отсюда не уйти.

Неподарок слегка ожил, оглянулся, словно его тоже разбудили, нашарил на теплом полу свалившиеся подкрадухи и молча поплелся выполнять просьбу.

Доктор Раур, несмотря на почти полуторасуточное дежурство, был бодр, скор на помощь и умел с инструментом. Измерил давление, вынес вердикт: «Мало!» Систему в вену поставил так, что Илан почти не почувствовал, принес шприц с желтым масляным экстрактом, спустил рубаху с плеча, не спрашивая и не объясняя, сначала уколол, потом сказал:

– Вы извините, доктор, что я с вами, как с больным, это брахский ягодник с маслом белого лавра, сердце поддержать. Вчера не рассчитали, наверное, что вы уставший. Я полтора флакона крови взял. Стоило ограничиться одним, но уж очень напугал нас этот вон паршивец, весь пол вымыл кровью. А еще врач называется...

– Сейчас с ним что? – спросил Илан, скосив глаза на Эшту.

Тот лежал для наблюдений неудобно – хоть и поперек палаты, но у Илана за головой, так что видел Илан от него только укрытые одеялом ноги. Неподогретый раствор холодком бежал по руке к плечу, быстро и заметно делая жизнь более сносной. Даже света от ламп и свечи с отметками времени стало больше. Или это рассвет дополз до гор за Арденной, и от моря в западные, обращенные к городу окна падают бледные блики, затылком к окну не поймешь.

– А что с ним будет? Пережали, завязали, привязали. Дышит, жизнью недоволен. За то, что его двое суток всем госпиталем спасают, поблагодарить не хочет, если еще раз так сделает, спишем его в беспокойное отделение к брахидскому доктору Арайне, вы согласны?