Текст книги "Дело о мастере добрых дел (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

– Хорошо, – сказал Илан и ободряюще тронул Палача за плечо.

Тот удивился, словно его волшебством подняло и аккуратно уложило на место. Человек, которому никто никогда не сочувствовал. Ну, посмотрим, как ты поговоришь со священником.

Из коридора донесся шум. Там говорили громко и по-докторски уверенно. Илан мельком глянул в приоткрытую дверь. Из аптечного корпуса через хирургию шел доктор Арайна с помощником, навьюченным свертками и мешками, словно верблюд. Неподалеку от послеоперационной доктор Арайна встретил доктора Никара и вступил в беседу. Помощник у него был из пациентов-звероловов, голова обрита налысо, как у самого Арайны, на черепе повыше виска вмятина со следами швов. Илан про него знал – тот попал в отделение для беспокойных после того, как лошадь лягнула его в голову. Пока доктор Арайна спокойно стоял и обсуждал какую-то проблему, помощник его ходил со своим грузом от стены к стене, не имея возможности остановиться. Арайна не обращал на это внимания.

– Доктор Илан? – говорил Никар. – Только что был где-то здесь. Посмотрите за той дверью. – И указал неправильно, на докторскую палату.

Илан сам вышел навстречу. Доктор Арайна поздоровался коротко, за руку, как принято в Бархадаре, и сразу перешел к делу.

– Вам передали лекарство, я рад, что вам понравилась моя рекомендация, но я обязан вас предупредить, – заявил он.

Илан взглядом следил за челночным ходом душевнобольного, который отталкивался от одной стены, чтобы пойти навстречу точно такому же препятствию по другую сторону коридора, и внутренне опасался, что тот, в своих размашистых и свободных движениях или налетит сейчас на стену и растеряет ношу, или уронит что-нибудь, лежащее сверху. Оторваться от наблюдения было почти так же сложно, как зверолову прекратить.

– Сюда! – щелкнул пальцами доктор Арайна, и помощник в три длинных, неестественно скользящих шага оказался рядом. – Разгружай верхний мешок. Не побей!

О пол звякнули флаконы, не больше десятка. Сверху лежала записка-отчет. В аптеке ничего, кроме брахидского зелья заказано не было, значит, это оно. Сам зверолов долгим преданным взглядом задержался на докторе Арайне и вдруг многозначительно произнес:

– Лысый. Сходи, пописай!

Доктор Арайна игнорировал реплику.

– Будьте осмотрительны с моим рецептом, – указал он длинным жилистым пальцем на мешок. – Не лейте всем подряд. Оно роняет пациента в печаль и размышления о смысле жизни. Кому-то лишь на пользу, а иной и повеситься может.

– Спасибо, учту, – поклонился Илан.

Арайна снова щелкнул пальцами помощнику, и тот мигом оказался у него за спиной. От стены к стене он теперь не ходил, просто туда-сюда качал головой. Простившись с Иланом сухим кивком и ничего хорошего или плохого не сказав про самовольную переделку рецепта, доктор Арайна двинулся в сторону акушерского. Видимо, что-то тащили и туда.

Илан заглянул в полотняный мешок. Так и есть, десять банок. Прочел записку – это окончательный результат, до следующей поставки сырья больше ничего ждать не следует. Два компонента закончились бесповоротно, на три есть заказы по другим лекарствам, нужно соблюдать приоритеты, из оставшегося в достатке ничего путного не слепишь. Перетопчется доктор Актар без подъязычных капель. А, впрочем, ладно, трое суток после пьяного гриба позади, бегает он как конь, болеть сильно ничего не болит, значит, курс скоро можно заканчивать. Зато теперь понятно, отчего плачет. Понятно, и что за бунт устроил Эшта. Ему повторять не будем, от воспаления обойдемся сульфидином. Но оставшиеся десять есть кому влить. Илан осторожно поднял мешок и понес его в палату к Палачу. Ну, доктор Раур. Спровоцировал эксперименты...

* * *

Чуть позже доктор Никар поймал Илана в коридоре, бесцеремонно (пока никто не видит) придержал за шиворот и убедил пойти и пообедать. Со второго этажа Илана не звали, до окончания приема оставалось чуть меньше стражи. Можно согласиться, пообедать и подняться в кабинет. Можно и не подниматься, пока в верхнем коридоре пусто. Если идти через черный выход из хирургического, дорога в столовую ведет мимо запертых пустых палат, мимо кладовых и шкафов с инвентарем, бельем и посудой, мимо уборной для персонала и малой сестринской, которая тоже должна быть закрыта в неоперационный день. Дежурная бригада, когда нет работы, либо помогает в приемнике, либо без дела торчит в дезинфекции. Сестринская, вопреки распорядку, оказалась незаперта, и навстречу Илану оттуда вышла Кайя, оправляя одежду и пряча ключ от двери в укромное место между грудей. Сорочка, выглядывавшая из-под форменной робы, была у нее надорвана на плече и, быстро поправив ее, Кайя прикрыла пару мелких синячков, какие образуются на нежной девичьей коже от слишком страстных поцелуев.

– Стой! – сказал Илан. – Почему не на месте?

– Мне отдали деньги и отпустили, – томно отвечала она, ни капли не смущаясь. – Мне завтра на дежурство в детском. Я хочу сходить домой.

– Я тебя не отпускал, – Илан подошел ближе, почти вплотную.

– А что нужно сделать, чтобы отпустил? – подняла она смелые глаза и, чуть отступив на полшага назад, прислонилась спиной к стене.

– Доработать смену, – Илан уперся ладонью в стену над ее плечом. – Вечером заступила, вечером уйдешь.

– А если я попрошу прощения? – с уверенным спокойствием улыбнулась она.

Привычки к согласию и повиновению, обязательной для младшего персонала, в ней не было ни на волос.

– За что, например?

– За поцелуй в пустом корпусе.

– Что с ним не так?

– Я не знала, что ты хирург.

– Что такого в том, что я хирург?

– У тебя не будет на девушку времени, – пожала она плечиком под надорванной рубашкой. – Твоя работа съест тебя, меня и все, что может быть общего. Не стоит начинать то, что закончится плохо или ничем. Я прошу у тебя прощения. Этого достаточно?

Илан убрал руку, ясно понимая, что вот, прямо сейчас, его обводят вокруг среднего пальца. Ласково и цинично. Сказал:

– Иди. Постарайся больше не делать то, за что придется извиняться.

– Я стараюсь, – усмехнулась она, – просто пока получается плохо. Удачного тебе вечера, доктор!

И сбежала. А Илан побрел дальше в столовую вдоль стенки, как больной. Удачного вечера. Падай, доктор, ты убит.

Жаль, досада не помогает работать. Его расстраивает и злит то, что он еще так молод, что поддается глупым, плохо контролируемым порывам, зря придавая им значение, что мир нельзя сделать яснее и строже, что ложное и фальшивое подменяет в нем честность и справедливость, что даже теоретически возможная влюбленность – это долг, это будущее, это надежды, а на деле за ней нет ничего, кроме эгоизма и бессердечия, что он и правда хирург, вот открытие, что ему трудно быть сильнее других, а придется в этот раз, и в другой раз, и еще не один раз потом, что он аристократ царских кровей, значит, ему не привыкать стоять в стороне и в одиночестве, и еще многое другое, всё и вместе. А единственное спасение во всем этом – привычно отвечать, что все будет хорошо. Не верить в это, но не верить и в то, что будет плохо. Просто не думать о плохом и хорошем. Не опускать руки. Нет права на слабость, какая бы беспросветная ситуация ни была, и в чем бы она ни заключалась.

Конец темного коридора, свет в огромных окнах, холодный воздух дворца, за пределами хирургии непрогретый снизу, плотные и влажные запахи кухни, распахнутые двери бывшей парадной залы, внутри шумят и стучат тарелками и ложками легочные, как всегда занявшие лучший стол возле окна. Откуда-то издали вдруг раздается зычный, но совершенно неуместный и негодный к обеду рёв интенданта: «Делай вам тут культурный сральник! Никто в него жопой попасть не может!..» А следом в столовую вбегает доктор Гагал и сходу спрашивает про операционную и про Никара на ассистенцию – двойня не идет в роды. Люди едят, шумят, не могут прицелиться куда следует, рожают и родятся на свет, и остается только любить их всех, потому что сами себя они любить не всегда умеют и могут. Нужно быть железным, но с душой. А это трудно. Жизнь продолжается.

Потому что на пороге высоких дверей щурится от яркого света Мышь, разыскивая взглядом Илана. Нашла. Бежит. Почти виснет на плече и, без намека на разрешение, встревоженно шепчет в ухо:

– Доктор, доктор, там к вам на прием пришел этот... ну... которому я камнем в лоб засветила. Сидит в коридоре, идите скорее, я его боюсь!..

– Мышь, – слегка отодвинул ее локтем назад Илан, не откладывая ложку. – Ты сама перед ним виновата. Либо иди, извинись и не бойся, либо стой тут, и пусть он пять сотых подождет.

Мышь топотнула и застыла за спинкой стула, как лакей.

Адар сам пришел. Что теперь? Быстро доглотать все, что есть в тарелке, запить некрепким, едва теплым чаем, махнуть Мыши и идти. Наплевав на ночные похождения Кайи и, похоже, Обморока, которого та пожалела пару-тройку раз за ночь. Ей это чести не делает, не считая того, что авантюры, включающие в себя порванную одежду, небогатой девушке могут влететь в денежные траты, а, если поймают на рабочем месте, то и окончиться увольнением. Что касается Обморока, то за свое везение пусть отчитывается перед Рыжим. Он не персонал и не больной, чтобы Илан мог требовать от него соблюдения устава. Илану не хочется ничего. Ни вступать между ними, ни ревновать, ни любить. Он тянет огромный воз тяжелой морально и физически работы, он забыл, что такое заботливо-нежное отношение, хоть и скучает по чему-то похожему иногда. Но ничего такого делать не будет. Он слишком занят. А если не будет занят, то найдет, чем отвлечься, помоет посуду, стены, окна, почистит обувь, подзатыльниками разгонит лентяев в дезинфекции, привычно поживет руками, без сердца и головы.

Здравствуйте, господин Адар. Проходите. Что вы от меня хотели?.. Вы больны. Конечно. Долго не проходящий кашель с кровью, головные боли, слабость, охриплость, одышка, боль в сердце и в костях в подреберье, отеки... Раздевайтесь, посмотрю. И... ничего хорошего. С хорошим и вообще-то редко к доктору приходят, но здесь совсем ничего, даже в следовых количествах. Легочная алая кровь с пеной, немного, но постоянно, увеличенные лимфоузлы на стороне пораженного легкого, невралгические боли, сип с плеском жидкости при аскультации, большая площадь поражения при перкуссии, асимметрия лица, разные зрачки, багровые пятна и растяжки на боках и животе, дистрофия мышц, плохой запах при дыхании, синяки образуются ни с чего, раны не заживают, печень вне пределов нормы... Все то, что не было заметно в темноте, с завязанными глазами и под куском черной ткани, хотя кое-что характерное Илан тогда себе и отметил. Давно? В мелочах давно, лечил только кашель, но бесполезно. Возраст? Пятьдесят семь. Резко хуже стало буквально несколько дней назад. Да, Илан знает причину. А знает ли господин Адар причину причины?

Адар снисходительно улыбнулся.

– Я пришел за приговором, – сказал он.

– Время можно потянуть, – пожал плечами Илан, перебирая в ящике лекарства. – Подождите одеваться, присядьте на кушетку. Я сделаю два укола, дам микстуру, пилюли и раствор для компрессов. На уколы нужно будет либо ходить, либо лечь к нам в легочное.

– Кого ты хочешь обмануть, доктор, – сказано без вопроса в голосе.

– Никого. А вы, господин Адар?

– Тоже никого. Тогда для чего мне лечиться?

– Честно?

– Хотелось бы.

– Я не должен так говорить, но... вам скажу. Вы свой человек, вы видели много правды и неправды, чтобы разбираться в этом. Лечиться бесполезно, ваша болезнь не лечится, но можно продлить жизнь настолько, что хватит привести в порядок дела, помириться с теми, с кем вы в ссоре, утешить тех, кто за вас беспокоится, и умереть просто и спокойно. Не сходить с ума от боли, которая начинает подступать. Не мучиться, захлебываясь кровью и гнилым легким. Здоровья и сил осталось ненадолго, и вы это знаете. Я могу помочь уйти достойно.

– Спасибо. Это честный приговор. Чахотка?

– Нет. С чахоткой, даже если зашла далеко, я справляться умею. С тем, что у вас, к сожалению, не могу. Резать поздно. Да и нечего резать, от легкого мало что осталось, и болезнь уже не только в легком.

– Знаешь, доктор, мне не жаль. Я заслужил.

– Никто не заслужил, не говорите глупостей.

– Руку вашему богатенькому коллеге отрубил я. Говорят, он при смерти.

– За что? – поднял глаза от рецепта Илан.

– За то, что... отказался лечить Номо и пришлось обращаться к тюремному врачу с Судной площади.

Какая-то неожиданная заминка в хриплом голосе. Словно не знал ответа на вопрос, не подготовился, и сочинять объяснение пришлось внезапно. Как будто не помнил, к кому пришел. Впрочем, может, ему не сказали внизу, кто из врачей на приеме.

– Левую или правую? – спросил Илан.

Бесцветные глаза на потемневшем от болезни лице долго смотрели на Илана. Он выдержал взгляд. А Адар глаза отвел.

– Правую, – сказал Адар.

– У него отрублена левая, – невозмутимо соврал Илан и стал дописывать рецепт.

– Значит, левую, – легко согласился Адар. – Я волновался, я не помню.

– Господин Адар, а теперь кого вы хотите обмануть? – поинтересовался Илан, прикладывая к рецепту печать. – Самого себя?

Опять долгий взгляд. Смотрит на Илана странно, словно видит его впервые.

– Ты не простил меня за Джату, верно?

– Не простил, – покачал головой Илан. – Но это моя болезнь, для вас она ничего не значит.

– Нехорошо. Ты же святой, ты должен был простить.

– Нехорошо, согласен. Ну, так я не только хорошие вещи делаю. А то, что святой, вообще не я придумал. Я говорю вам: простил или не простил, неважно. Джата простил, это должно вас успокоить.

– Тогда, если не простил, отомсти. Я здесь. Я готов принять наказание. Сообщи в префектуру, что я сознался.

– Вот ваши лекарства, господин Адар. За жидкостью для компресса обратитесь с рецептом в нашу аптеку, от главного выхода направо, там выдадут. Обезболивающее у вас должно было остаться.

– Его нет.

– В прошлый раз я оставлял вам много. При обыске в доме его не нашли.

– Я потерял, – развел руками Адар, и это тоже неправда. То ли разучился врать, то ли уже нет сил притворяться.

Илан взял в руки первый шприц и открыл баночку со спиртом.

– Господин Адар, не морочьте мне голову. Хотите в префектуру, идите в префектуру. Я вам не верю, может, они более легковерные. Если надумаете остаться в госпитале, я выпишу направление. А сейчас лягте, повернитесь ко мне спиной, расслабьтесь и подумайте. Если не надумаете, завтра на уколы в это же время, в хирургическое отделение к дежурному врачу.

– Мне очень нужно, чтобы ты поверил.

– Зачем?

– Потому что это сделал я.

– А чем рубили? Топором?

– Нет. Абордажной саблей.

Ответ, скорее всего, верен. Но все равно он вранье. Слабые руки, одышка, боль в груди – нет, не позволили бы такого чистого, ровного и очень сильного удара. Особенно если волноваться настолько, чтобы не помнить, какую руку рубил. Лет двадцать назад ты был на такое способен, господин Адар. Сегодня – нет. Так кого защищаем, если Номо мертв?..

– Хочу умереть, – вдруг говорит Адар, вздрагивая от иглы. – На плахе быстрей, чем от болезни. Не так противно и страшно. И больно совсем недолго.

– Идите, пейте прописанные лекарства, – вздохнул Илан. – Если вы придумаете себе еще преступлений, которых не совершали, я попрошу кого-нибудь официально обратиться ко мне за помилованием от вашего имени. Это может сделать любой встречный. Я не пользуюсь царской печатью, но для вас достану ее из сейфа специально. Так за Джату и отомщу. Может, даже смогу вас простить. Идите. Вам будет легче. Правда.

И мне будет легче, если смогу помочь – этого вслух не сказал.

Тревожно оглядываясь на опустевший коридор, в кабинет просочилась Мышь, все время приема больного караулившая где-то поблизости, благо укромных мест в коридорах хватает. Показаться Адару на глаза она так и не решилась, не говоря уже о том, чтобы извиниться. Илан сделал очень строгое лицо. Мышь прыснула от смеха.

– Зря смеешься, – сказал Илан. – Доставай новую грамматику, будем учиться.

– Не-а, – помотала головой Мышь. – По лестнице бежит доктор Гагал, спешит к вам, как голый к бабам, сейчас будет здесь!

Трам-тарарам на чугунной лестнице, предпоследняя ступенька едва заметно большей высоты, чем остальные, совсем крошечная разница, но все, кто слишком спешит, на ней падают.

– Тогда, – сказал Илан, – возьми масла из лампы, пипетку и капни в дверные петли. Я месяц собираюсь, никак руки не дойдут.

Мышь вскинула голову к верхней петле – достанет или брать табурет? Кивнула «угу» и пошла в лабораторию за табуретом.

Дверь трагически проскрипела в последний раз прежде, чем ее лишат голоса. Впустила внутрь Гагала с книжкой в сером переплете в руках.

– Я, – сказал Гагал, – принес тебе устав гильдии арденнских врачей. Ты один? Не занят? Посмотришь, если найдешь время?

Илан протянул за книгой руку. За спиной у него открылась лаборатория, и на порог, столкнувшись, вывалились Мышь с табуретом и растрепанный Неподарок в робе наизнанку. И замерли. С доктором Гагалом у обоих были связаны не самые приятные воспоминания. Гагал уставился на них и спросил:

– Они что, подрались?

Илан оглянулся.

– Да. Но каждый сам по себе. Ты куда, Неподарок?

– Нужно выйти...

– Не хочешь попрощаться с братом? – вдруг спросил Гагал. – Пока он в нашем морге. Сдавать его иду, префектура забирает.

Неподарок беспомощно посмотрел на Илана и отступил в лабораторию, а Мышь, воспользовавшись заминкой, проскочила с табуретом вперед.

– Ну? – потребовал принять решение Илан.

– А вы? – спросил его Неподарок.

– Я – нет, у меня много дел.

– Я боюсь... без вас.

– Да ладно, что там страшного, – удивился Гагал. – Вон, одежда наизнанку – мертвецы тебя не сглазят.

– Я не... не мертвецов боюсь.

Намура, понял Илан. Намура бойся или не бойся, а встречу вечером Илан предчувствует. Возможно, с длинным разговором. Возможно, вечер будет проходить не только с участием Намура.

– Как хочешь, – сказал Гагал. – Можешь и в зеркало посмотреть. Такой же точно, только мертвый.

Неподарок вздернул плечи, на лице его проступило упрямое и злое выражение, которое Илан видел в последний раз в дезинфекции.

– Иди, куда шел, – махнул ему Илан. – Тебя никто не заставляет. Тебе просто предложили. Вернешься – запустишь автоклав, Мышь знает, что туда класть. И робу выверни. Сослепу одевался, что ли?

– Я хочу, – опустив голову, произнес Неподарок. – Очень хочу. Только боюсь без вас, они опять меня куда-нибудь потащат, а большой начнет совать мне в нос кулак...

– Идешь или не идешь, решай быстро, – велел Гагал.

– Хочешь – идешь, не хочешь или боишься – не идешь, – объяснил Илан, глядя на Неподарка. – Твое решение. Документы на тебя заперты в сейфе, утащить тебя без них никто не может. Бить, между прочим, тоже. Свободного побили бы, а ты стоишь дорого. Пугать могут и будут, бить – вряд ли.

Невозможная вещь – выбор – была Неподарку тягостна, он бестолково переминался подкрадухами, то наступая на порог, то делая назад полшага. Нечасто, видимо, приходилось ответственно принимать решения за самого себя и для самого себя. Гораздо проще не спрашивать разрешения, подразумевать запрет, подчиниться внезапному ветру в голове, сбежать, нагородить каких-нибудь глупостей, чтобы расплатиться за них издевательством над собственным телом, и, в конце концов, забыть и свой поиск, и свое наказание, словно дурной сон. Так и складывается жизнь. Из ничего в ничего.

– Пойду, – наконец, решился он.

– Знаешь, где мой шкаф в дезинфекции? – спросил Илан. – Забери себе старые сапоги, шаркаешь, как привидение. Раздражает.

– Бегом, – добавил Гагал, поклонился Илану и повернулся идти.

Неподарок дунул вперед всех, мимо Мыши, чуть ее не сбив. Мышь не сдержалась, обругала по-трущобному, и спрыгнула с табуретки. Закрыла за Неподарком и Гагалом дверь. Открыла и закрыла снова. Не скрипит. Предупреждать о посетителях больше не будет. Останется только чугунная ступенька с трам-тарарамом для самых торопливых. Вдруг Мышь сказала:

– Доктор, а можно спросить вопрос?..

– Можно. – Илан уже открыл устав гильдии и листал первые страницы. – Спроси вопрос, отвечу ответ.

Устав был изготовлен в местной, недавно открывшейся печатне – дешевая неотбеленная бумага, картонный переплет и старомодный крупный шрифт. Зачем Гагал его принес? Голова тяжелая, изложенные то вдруг цветисто-высокопарным, то сухим юридическим языком строчки в ней не укладываются, в глазах рябит. Надо бы поберечь силы на другое. Чтение – потом.

– Тот человек, который... волшебник, – подбежала ближе Мышь, брякнула об пол табуретом и нетерпеливо встала на него ладонями и коленкой. – Он ведь предлагал мне загадать желание, тогда, в адмиралтействе. А я отказалась, помните?

– Помню.

Табурет доверительно двинулся еще на шаг ближе к Илану. В глазах Мыши горела идея. Удивительный человечек – все мысли открытая книга, читай, понимай, удивляйся. Не то, что врачебный устав.

– Глупо было отказываться, – признала Мышь. – Но я же не знала, что он волшебник! Я могу перерешить? Попросить его еще раз, по-настоящему?

– А у тебя есть твердое понимание того, что ты хочешь получить, попросив? – Илан оторвался от канцелярских формулировок, общих правил и установлений почтенного собрания арденнских докторов, закрыл книгу, заложив ее пустым рецептурным бланком. – Есть серьезная цель?

– Есть, – улыбнулась Мышь, просветлев мордашкой. – Только вам не скажу. Если растрепать заветное желание, оно не сбудется!

– Ты, Мышь, замечталась, – покачал головой Илан. – Ну, попробуй. Обсуди это с ним. Если снова когда-нибудь его увидишь.

* * *

Двери и лестницы, лестницы и двери. Коридоры, серые от копоти потолки, сизая, облезшая лепнина, белесые стены, наглухо закрытые ставни, несколько застекленных или частично застекленных окон, паутина, мусор, пыль... Не лабиринт, все по прямой, но многие теряются под высокими потолками, путают лестницы, забредают в незанятые госпиталем части дворца и попадают там в другой мир – мир не ободранных со стен шелков, пыльного паркета и хромой мебели, стоят, раскрыв рты и не решаются двигаться дальше. Илан сам в первые дни работы порой проходил больше тысячи шагов прежде, чем начинал понимать, где находится. К самому концу приема до него добрались такие заблудившиеся. Опять малярия, на этот раз двое детей, двенадцать лет и девять, старший привел младшего, строго его воспитывал, требовал не бояться доктора, а сам дрожал при осмотре. Лекарство горькое, принимать не хочется, но что делать. И это не лето. Зима. В южном Таргене с успехом применяется нефтевание болот и мелких водоемов, где размножается малярийный комар. Не напроситься ли на следующее губернаторское собрание, не составить ли план для южных арданских районов? Деньги... Необходимость давно назрела, найдутся и деньги, не так много надо. Убеждать доктор Илан умеет, это у него наследственное. Время... Со временем сложнее.

Заходил доктор Раур, положил на стол подробно расписанный протокол своей бесплановой плановой операции, опять читать. Молча и просто с подачей документа Раур справиться не смог, вступил в беседу, убеждал Илана обязательно обобщать опыт и писать научные работы, в серьезных клиниках все пишут. Илан кивал (все пишут, никто не читает), говорил, знаю, что надо, нет времени. Сам думал, ну, какая из арденнского госпиталя серьезная клиника. Так, небольшая сельская больничка, по сравнению с тем же Дартаиктом или островом Джел, где при академии только хирургов под триста человек. Если тут вдвоем-втроем, помимо операций, развести еще научную работу, совсем погибнешь. Успевать бы делать, что приносят, сломанные ноги, вывихнутые плечи, разбитые головы и портовую поножовщину. Проще говоря, прием окончен. Нужно спускаться в отделение, идти к Рыжему и к Палачу, пока сам готов бороться с собой и справиться. Затишье всегда бывает перед бурей и относиться к нему нужно настороженно.

У хофрских посланников все в порядке. На тумбочке, нескромно подвинув лекарства, стоит обеденная посуда, тарелки и ложки, по две штуки, не хватило сил вернуть на кухню. Обморок мирно спит на подушке у Рыжего, такой же рыжий в свете закатного солнца, бьющего в окна. Сам Рыжий если и не спит, то славно притворяется. После оговорки про Палача доверительная дистанция между ними и Иланом пропала, как будто они раньше были близко связаны ниткой, но Обморок одним словом эту нитку перерезал. Теперь эти двое сами по себе, госпиталь сам по себе. Хофрский доктор Зарен не вернулся из города. По крайней мере, в палате его нет.

А вот у Палача новости. Рядом с ним сидит полупациент-полудоктор Актар в глубокой задумчивости. В вену капает их общее с Арайной лекарство, назначенное уже Иланом. Вид у Актара спокойный, но он выглядит уставшим.

Илан положил ему руку на плечо, спросил:

– Пульс проверяли?

– Стабильно семьдесят, – отвечал Актар. – Ни лихорадки, ни бреда... ничего. Несколько раз просил позвать священника, потом ему дали снотворное. Спит. Он правда встанет? Вот... такой?

– Дренажи я выну, – сказал Илан, – контрапертуры зашью. Стому реконструирую позже, когда будет в силах. Все не так уж страшно, как выглядит. Почему вы здесь сидите? Опасаетесь нового скандала в докторском семействе?

– Нет. Я ушел в общую палату и там останусь. Просто... Я никогда не видел настолько тяжелых после того, как им помогли. Я никогда не видел ни такой боли, ни ее исцеления. Я всю жизнь сидел с книгами, я почти не смотрел на людей, которые ко мне приходили. Не любил прикасаться к ним, просто терпел это, как издержки профессии. Я любил науку и книги, их влияние на жизнь, а не саму жизнь. Некоторые из моих пациентов умирали, некоторым помогали мои лекарства... Я даже не знаю подробностей, не помню имен. Я думал, умею лечить, но шов от грудины до паха, при котором человек жив и выздоравливает, для меня не то кошмар, не то чудо. Я понимаю, что происходит, но... не понимаю как это возможно.

Это ты, милый мой, еще не видел, что было внутри, подумал Илан. И запаха не чувствовал.

– Здесь есть ваша большая заслуга, – сказал он. – Если бы не составленное вами лекарство, боюсь, так гладко не обошлось бы. Прогноз был плохой.

– И вы взялись при плохом прогнозе?

– Я приму любого человека на любом этапе его жизненного пути, – сказал Илан. – И останусь с ним на столько, на сколько это будет необходимо. Или возможно.

– У вас... умирали во время операции?

– Да, – сказал Илан. – Конечно. Но давайте об этом не здесь.

– А я... я мог умереть?

– По зависящим от меня причинам – нет, – сказал Илан. – По не зависящим... да. Если бы оторвался тромб, не выдержало сердце... Я знаю, что не было больно. Но было очень неприятно, и вы боялись. Я старался делать все так быстро, насколько только мог.

И я не представляю, как ты держался, – этого не сказал вслух.

– Я в вас верил, – вдруг убежденно и с некоторым упреком сказал Актар. – Я видел, я чувствовал – вы знаете, что делаете. Очень жаль, что вы... – и осекся.

– Не правите этой страной, – закончил Илан. – Судя по тому, что вы все время хотите об этом спросить, вы до сих пор не увидели прямого ответа на ваш вопрос.

– Ваши помощники говорят, вы слишком добрый и вам всех жалко, поэтому вы не хотите. Но...

– Но не это основание для моего отказа, верно. Давайте, чтобы вы больше не смотрели на меня вопросительно, я объясню, что я про это думаю. Вы занимались диагностикой, вы должны уметь строить прогнозы и кривые выживаемости для разных состояний, вы поймете. Арденна особое место. Мир вокруг нее не замер на месте, мир развивается, движется, налаживает коммуникации. Северные, южные, островные соседи Ардана становятся умнее и сильнее. Становятся заинтересованнее в собственном развитии. А мы живем посередине. Неудачно живем. Наше маленькое царство лежит на перекрестье их путей и их цивилизаций. Мы нужны всем, как вспомогательная часть, как удобное место, как связующее звено, и никому не нужны как сила, требующая уважения. В таких условиях самостоятельная выживаемость Ардана без поддерживающей его изнутри силы ничтожна. Прогноз как при опухоли мозга – от двух месяцев до двух лет. Но и с внутренней силой... прогноз тот же. Потому что поднять эту силу среди народа, купить на пиратских островах или привлечь откуда-то еще, затеять борьбу за внутреннюю власть и внешние границы, это все равно, что лечить опухоль заговорами, травами или шаманским бубном. Борьба в безнадежных условиях – средство против отчаяния, а не против болезни. Мой прогноз на то, чтобы бороться, неблагоприятен. Ввязаться в это как раз и значит стать опухолью, которая толкает на бесполезные движения и траты, все равно ведущие к смерти в конце спрогнозированного периода. Если же просто одеться в золото, воссесть в тронном зале и вообразить себя царской фигурой, с подписью которой на деле не будет считаться паршивый адмиралтейский писарь, это все равно что вырезать опухоль вместе с частью мозга. Задеть важные центры, лишить тело речи, движения, контроля над потребностями и физиологическими отправлениями. Превратиться в бесполезную куклу, которой двигают руки и за которую кивают головой. Паралитиком без воли или очередной опухолью для Арденны я становиться не хочу. Я останусь врачом, так я хотя бы кому-то чем-то полезен.

– У вас очень и очень странный взгляд на политику, – помолчав, ответил доктор Актар.

– Я не утверждаю, что мир так устроен, и все это так и есть. Имеете право со мной не соглашаться. Я говорю только, что я так думаю. Быть может, все иначе. Но пока у людей здесь есть надежда на спокойную мирную жизнь, я не стану ради дохлой перспективы подставлять их под удар, отбирать последнее и заставлять жертвовать собой, как делали некоторые в моей семье. Для этого мне действительно слишком всех жалко. А в остальном – время покажет.

Не сказал, что, если между Ходжером и Хофрой будет война, начнется она где-то здесь, на перекрестке торговых путей, на окраинах, на границах и рядом с границами в южных факториях. На стыке миров. Может быть, война уже идет, поэтому пропали люди с «Итис». Нет никаких пиратов и никакого пиратского флота, собранного против Арденны. Все гораздо серьезнее. Илану показалось, что Палач приподнимает веки. Спит, или не спит, непонятно. Бывает, что через лекарственный сон люди слышат окружающих.

– Пойдемте, – позвал Актара. – Вы пропустите ужин, вас опять станут ругать за нарушение режима.

– И все-таки жаль, – не отступался тот. – Вы были бы идеальным государем.

– Что толку быть идеальным, если мир вокруг не идеален и никогда идеальным не будет?

– Вы могли бы изменить людей и мир.

Илан улыбнулся. Получилось немного грустно. Сказал:

– Пусть другие манипулируют людьми, пытаясь изменить их и этот мир. А я начал с себя, и у меня непочатый край работы.