Текст книги "Дело о мастере добрых дел (СИ)"

Автор книги: Любовь Федорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

Скромный стук в притолку. Посторонние. В палату заходить не рискуют. Что для визитеров из префектуры довольно странно. Там работать ничуть не легче, а, может быть, даже хуже, чем в госпитале. Слишком много грязи проходит через руки, а, если не очерстветь, то и через сердце. Такого насмотришься, что в больнице и не приснится. Душевное равновесие и хорошее настроение там тоже сохранять непросто.

– Подождите, я сейчас выйду, – ответил Илан.

Поторопил на выход Актара, быстро наклонился к больному, сам пощупал пульс, температуру, заглянул в глаза и в рот, послушал легкие, проверил банки с отделяемым. Живучий, черт. Или лекарство от докторов Арайны и Актара действительно волшебное.

Стучал младший инспектор Джениш, один, без вечного хвоста из старшего инспектора Аранзара.

– Привет, – сказал Джениш. – Наших не встречал? Я что-то потерял их всех.

– Не встречал, – покачал головой Илан, прикрывая за собой дверь послеоперационной и увлекая Джениша за собой к фельдшерскому посту – отправить кого-нибудь взамен для наблюдения. – А как ты потерялся-то, милый мой? Я думал, вы не расстаётесь.

– А, этот театр, будь он неладен, – с трагической безнадежностью махнул рукой Джениш.

– Что в театре может быть неладного? Это же не наш Дворец-На-Холме и не префектура. Даже не адмиралтейство. В театре все всегда красиво.

– Ага, и в перьях. Все получается не так, как я хотел и как себе представляю, – сокрушенно пожаловался Джениш. – Это моя пьеса, мои слова, мой сюжет. И я не узнаю того, что написал, ни в одну из сотых действия, хотя они не отступают от текста. Вообще не то, не так, и... У них, видишь ли, другое понимание и другое видение, им, говорят, диктует сцена, музыкальная канва, вид из зала, тысяча других причин, которые я, тупой, не понимаю. Дичь полная. Начинаю всерьез бояться этой затеи. Ну, разве что музыка хорошая. Буду надеяться, что песенки меня спасут.

– Сдается мне, Аранзар тебя предупреждал.

– Эта ходжерская змея так и скажет вредным голосом: а я тебя предупреждал. Не хочу с ним обсуждать театр. Не доставлю ему такой радости. Вот, выговорился тебе и, вроде, легче стало...

– Но ищем-то мы Аранзара?

– Или Намура. На чердаке его нет, в префектуре нет, из адмиралтейства он ушел еще до обеда.

Чердаком Джениш, видимо, назвал третий этаж госпиталя. У матушки своей, госпожи Мирир... под юбкой не скажешь, под полой кафтана не искал ли, спрашивать грешно.

– Ступай в мой кабинет и подожди, – пожал плечами Илан. – До ночи кто-нибудь обязательно объявится, насколько я понимаю сложившуюся ситуацию.

– А ты ее понимаешь? И как она тебе?

– Слушай, не мое дело за вас вашу работу работать, – усмехнулся Илан. – Ты бумаги по вскрытию получил? Труп выдали? Это всё. Политические дела меня не касаются, мертвецов я тоже не лечу.

– Я не по политическим пришел, – мотнул головой Джениш. – Я по отрубленной руке. Мне пострадавшего допросить нужно. Разрешение положено спрашивать у тебя? Ты здесь главный?

– Пострадавший не в себе малость, – Илан остановился возле поста. – Пьяный гриб его раньше трех дней не отпустит, тем более, в таком количестве, как в него влили.

– Вот мне и интересно, кто в него влил, как это сделал, где, когда и откуда взял, – сказал Джениш, мгновенно из мягкого и разочарованного состояния собираясь в охотничью стойку.

– Нам он говорил, что этого не помнит. Вышел утром из дома и больше ничего. Забыл. Я ему, знаешь ли, верю. Где взяли гриб – скорее всего, в аптеке. Или у пострадавшего из сумки, он же доктор. Доза большая, но укладывали не споровой дичкой и не кустарным порошком, иначе отравили бы насмерть к хвостам собачьим, уже бы легкие выкашлял. Аптечный чистый препарат, без специфических побочек, которую дает нелегальщина. Про остальное с братом его поговори, тот, может, больше знает. Не я его веду, как врач, ко мне лишь изредка бегают за поддержкой. Про жалобу на него в гильдию врачей знаешь?

– Да. Утром там был, показали. Тот, кто ее подал, узнав про случившееся, хотел назад забрать. Говорил, чтоб его не обвинили, он, мол, такого не думал и не делал. Но жалобу уже не повернешь. У них там принципы, они говорят, этика превыше формальностей. Короче, бумаге дали ход, а жалобщик как знает.

На фельдшерском посту Илан кратко отдал распоряжение по наблюдению за Палачом и снова повернулся к Дженишу.

– С театром все понятно, – сказал Илан. – А позволь, спрошу: в семье у тебя как дела? Чем брат занят? В префектуре больше не работает?

– Аюр ушел почти сразу, как ты уехал. Захотел самостоятельности. Сначала был помощником у уличного судьи в среднем городе, сейчас в береговой охране, офицер. Редко видимся. Он больше со своим папашей водится, чем с матерью или со мной. А мне господина Адара любить не за что, так что мне все это до потолка.

– Госпожа Мирир им довольна?

– Больше, чем мной, – усмехнулся Джениш. – Он же младшенький всегда был. Но, главное, он не пишет стихов. Основная его заслуга.

– Понятно. Еще из старых знакомых... кто и как, расскажешь про наших?

– Лурум в строю, старенький уже, но пашет, Дару недавно умер, лег спать и не проснулся. Про Номо и Адара ты знаешь.

– Про Номо вынужденно знаю, про Адара только что он в городе и кашляет. Когда от вас сбежал, он как – на вольные заработки отправился или жить на сбережения? От обвинения в побеге из-под стражи, насколько я понимаю, он не особенно скрывался, вы же его и не ловили.

– Да как тебе сказать... Частная сыскная контора у него была до недавнего времени. На Судной площади, как у всех, кто этим занят, но официально не зарегистрирована. Работал без лицензии, просто комнатушку снимал для приема клиентов. По старым знакомым на него спрос был, даже нам помогал изредка, тоже неофициально – столько опыта, разве это бросишь. Поэтому его не трогали и не искали. Потом болел он чем-то. Мать знает, а я не спрашиваю. Мне его помощи не нужно, мне бы он проблем не наделал с его-то характером. Но он нам их все ж наделал. Зол я на него. И за мать, и за брата, и за него самого, дурака старого. И жалко его тоже, во что ввязался... Когда Аюр в море ушел, Номо ему вместо сына был. Один черт, если кто завалит матери карьеру, так это будет Адар. Свою просрал, и нам поможет. Через него и мне перепадет. Вот тогда брошу все к чертям, уйду в тот драный театр, и буду там как все, красивый и в перьях.

– Ладно, Джениш, – Илан решил прощаться. – Иди в акушерское отделение – вон в ту сторону, большая дверь напротив выхода из хирургического, спроси там доктора Гагала, это брат твоего пострадавшего. Если он разрешит тебе допрашивать Эшту, я не против. Попробуй, вдруг, пока след еще теплый, вспомнит что-нибудь. Но голова у него полностью прояснится не раньше, чем через сутки-двое. Ему хорошо попало, он еще ночью увидел, что остался без руки, истерику устроил, на пол свалился, повязку сорвал. В общем, по поводу допроса к доктору Гагалу, не ко мне. Как допустит, так и будет.

Джениш щелкнул каблуками и склонил голову, как перед начальством в префектуре на утреннем рапорте. Зашагал в сторону акушерского. Илан смотрел ему вслед. У кого в городе есть разрешение на ношение оружия – кортика и сабли? Не считая шушеру, которая носит их самовольно, по сложной жизненной необходимости или по старой пиратской привычке? У портовой стражи, у частных охранников, нанятых патрулировать карантин, у военных моряков и у береговой охраны, причем, у офицеров сабля тяжелая. Но до этого открытия пусть Джениш доходит сам. А господин Адар, если захочет признаться в чем-то неведомом, пусть признаётся лично, и тем, кому надо, а не Илану. Доктор Илан его полечит, но он Адару не секретарь и не почтовый голубь носить известия. Тяжело и хочешь на исповедь – приходи на исповедь. Можно даже так. Но делать Илана пешкой в интригах и использовать в прикрытии семейных дел не следует.

В свое время госпожа префект наплутала, делая карьеру. Благодаря ее покойному мужу, отцу Джениша, она получила доступ к полицейской работе и надзор за портовым участком. Благодаря Адару, начальнику портового отделения полиции, под чье крыло попала на участке, и отцу ее второго сына, Аюра, она вошла в инспекторский состав и поднялась по служебной лестнице до старшего инспектора в префектуре. А благодаря советнику Намуру, отцу ее младшей дочери, возможно, стала префектом Арденны. Ступенька за ступенькой, по чужим плечам и вверх.

А может, Илан к ней несправедлив, и все это она сделала не благодаря, а вопреки своим мужчинам. Все-таки, женщине на мужской работе сложнее. Тем более если работа эта – глава городской полиции. Вмешиваться во всю эту кашу не то, что не хочется, а непонятно – как. В какой роли. Кого защищать, кого топить, если все в чем-то хороши и в непотребном хоть давно, да повалялись. Эх, тетя Мира. Ты боишься, что Илан пойдет по стопам своего отца и станет Черным Адмиралом, опухолью в организме Арденны. Между тем, бояться тебе надо, чтобы твой собственный сын, Аюр, не пошел по стопам своего отца, заносчивого и гордого господина Адара, на которого так похож. Из-за тяжелого характера и неумеренных амбиций не потерял бы Аюр годами заслуженное место и не оказался бы, как Адар, за бортом и вне закона.

Часть головоломки сложена, можно надеяться. Кто отрубил Эште руку, найти труда не составит. Нужно только прочесать регистрацию кораблей береговой охраны в гавани и график увольнений офицеров на берег, чтобы доказать догадку документальным свидетельством. Заодно проверить, не был ли кто в увольнении ранен.

Можно было бы подумать на подателя жалобы в гильдию, если бы Адар пришел просто лечиться. Но он выдал виновного своими признаниями и логичным желанием защитить сына. Девять из десяти – виновен Аюр, младший брат Джениша, сын госпожи префекта и Адара, ее бывшего начальника. Но это ерунда. Вопрос – за что Эште отрубили руку? Ни Аюр, ни даже сам Адар не те люди, что сделали бы это без веских оснований, несмотря на все их недостатки. Полицейская школа это не жук чихнул. И пусть у них не лучшим образом обстоит дело с дисциплиной, зато отлично с последовательностью причин и следствий.

А Эшта, как выяснилось, Номо не лечил. Зато лечил Палача, раненого в живот в один день с убийством Номо. Уважения к Эште, как к врачу, и к доктору Ифару, как к его преподавателю, у Илана серьезно прибавилось. Может быть, Эшта довел бы дело до благополучного исхода, вытащил бы Палача, не отруби ему Аюр руку. Но как все это спутано со смертью Номо, с нападением на «Итис» и с братом Неподарка, сам черт шею поломает вместе с головой. А еще же Рыжий. Которого тоже кто-то подбил. И хофрский корабль в гавани, люди с которого мгновенно включились в общую путаницу. И, между прочим, Гагал, который настойчиво интересуется широтой применения в медицинской практике препарата из пьяного гриба – нитораса, несмотря на то, что в госпитале есть безопасная гиффа.

За этими мыслями Илана застал санитар, отправленный в храм феникса за отшельником. Найти для Палача душевное утешение у него не получилось – храмовый служитель где-то в городе провожал в последнее путешествие умирающего, и санитару удалось лишь оставить ему записку в чаше для приношений. К Обмороку обращаться Илан по-прежнему не хотел, а куда еще пойти, неизвестно. Во-первых, Илан сам недавно вернулся в Арденну, не знал ее сегодняшних реалий и даже в голове не держал ни малейшего предположения, к кому можно сунуться с подобной просьбой, кроме, разве что, доктора Арайны. Во-вторых, в Арденне и без того было негусто с храмами и священнослужителями. В свое время Черный Адмирал значительно сократил их удельный вес в обществе, причем, предпочтений особых ни для кого не делал. Пострадали все – и служители северного Единого, и адепты оракула Сатуана, и местные язычники, и приверженцы брахидского шаманизма, и даже еретики-сектанты от всех этих культов. Так что либо ждать, пока отшельник освободится, либо звать Арайну и не говорить пациенту, кто это, чтобы вместо душевного исцеления не нанести душевную травму. Либо вызвать на душеспасительный разговор самому (не хочется еще больше, чем снова звать хофрское посольство). Значит, подождать немного, благо Палач пока спит, и, если до завтра на записку никто не откликнется, наш выбор – доктор Арайна.

Додумать план действий не позволил приемник, в котором наконец-то прорвало. Флегмона в поясничной области спины, огромная, размером с суповую тарелку. Терпение у страдальца, видимо, не имеет пределов, потому что довести себя до такого состояния, не обратившись за помощью намного раньше, невероятно сложно. И некий юноша, который лез куда-то, вернее, к кому-то через железную ограду с заостренными сверху прутьями, его окликнул сторож, юноша поспешил и тут же заработал рваную рану бедра, заодно повиснув вниз головой и ударившись лбом о каменное основание ограды. Оба случая с тяжелыми осложнениями. Первый осложнен тем, что пациент категорически отказывается от наркоза («я засну, а вы со мной неизвестно что делать будете!») На предупреждение, что под местной анестезией полностью обезболить не получится, поскольку под большую полость с гноем, расположенную глубоко, ввести анестетик невозможно, пациент обещал терпеть, а если очень больно – кричать. Если станет нестерпимо, подумал Илан, видимо, сорвется и сбежит. Второй случай был осложнен присутствием мамы юноши. Сначала мама кидалась на фельдшеров и санитаров, почти сбивая с ног, требовала немедленную помощь, потом, когда с бедняги срезали одежду, мама ушла в обморок и сама ударилась о стену головой. Из помощников в наличии только Никар, значит, приступать одновременно и делиться пополам – Накара на первичную хирургическую обработку раны, пока Илан иссекает флегмону, промывает полость, ставит дренаж и накладывает повязку, потом, по результатам, Никар либо шьет сам, либо уступает место Илану.

И дела пошли в привычном режиме. Пациент с флегмоной под скальпелем стонет, словно сейчас родит, Илан ориентируется в границах и степени обезболенности операционного поля по воплям пациента, работает на «чуть-чуть потерпите» и «всё-всё-всё», вспоминает доктора Ифара с его школой хирургии по живому, гноя много, в гное воспалившаяся атерома, капсулу без общего наркоза иссечь нельзя, а то и правда родит от боли, швы накладывать нельзя, пришедшая в себя мама считает, будто это ее сыночку плохо и рожает сейчас именно он, мама ломится внутрь, ее не пускают, потому что в операционной стены и полы кафельные, биться об них головой, согласно их с сыном семейной традиции, никому не рекомендовано. А что, нормальная работа, даже странно, когда все не так. Странно и подозрительно.

А на фоне всего этого возле предоперационной столкнулись Обморок и советник Намур. Сначала набычились друг на друга, но их быстро отрезвила бьющаяся в приступе паники мама, при каждом неподходящем звуке из-за двери идущая на таран. Примерно представляя себе, что происходит внутри, эти двое заняли оборону перед входом вместе с санитаром и, по донесенным до Илана чуть позже сведениям, сражались с мамой храбро, один даже облил ее водой и так почти привел в чувство. Поэтому, когда Илан вышел, в коридоре царил дух военного братства, крепкого единения перед лицом противника и чувства товарищеского плеча, так что разнимать политические дискуссии ему не пришлось. Почти успокоенная, слегка мокрая мама расплакалась, уронила пузырь со льдом, который ей дали приложить к ушибленному затылку, повисла у Илана на шее и объявила:

– Вы святой человек! Вы стольким людям помогаете, вам место на небе!

– Не торопите доктора, он нам пока что нужен здесь! – попробовал отцепить ее Намур.

Илан сделал ему знак, что сам разберется. Увел женщину в сторону, посадил возле фельдшерского поста и накапал в воду сердечных капель. До безразличного состояния успокаивать не стал – кто ее знает, пойдет домой и заснет на улице. Намур с Обмороком в два хвоста плелись следом. Обоим нужен, обоим срочно, но у Обморока приоритет, он по делам больного. Обмороку показалось, у Рыжего начинается жар. Илан пошел и проверил. Нет, не начинается. Все отлично с Рыжим, грустит только. Ну, а кому в его положении будет весело? Зато у самого Обморока ледяные руки и полупьяные глаза, того гляди съедет по стеночке, на этот раз без внешней уважительной причины. Уходить в посольство отказывается, говорит, не имею права, не могу, потом полушепотом добавляет: боюсь.

«Боюсь». И предыдущее – «Он не понял, за что». Илан тоже не понял, за что отрубили руку Эште. Поймал себя на том, что опять жалеет всех. Подбирает рыжим оправдания – почему они врут. Страшно, кто-то пытался одного из них убить без видимой причины. Или убить обоих, один пес, первый умрет, второй с ним связан смертным обязательством. Перспективы неясны, предали свои, от которых никто не ждал. И предали жестоко. Вопрос: «Боишься оставить одного или боишься вернуться один в посольство?» – готовый сорваться, не задал, вовремя остановил себя. Пусть сам расскажет. Или пусть кир Хагиннор его спросит, если сочтет необходимым. Но Обморок этот вопрос по глазам прочел и опустил голову. Возможно, и у него самого нет объяснения. Просто безотчетный страх перед будущим из-за настоящего, в котором творится какая-то неясная и непредсказуемая юхня. Зараза Мышь, подкинет слово в голову и сбежит. Зови ее на операции – сам этим языком не только заговоришь, но и задумаешь...

– Все будет хорошо, – сказал Илан. – Я попрошу принести и застелить вторую кровать и распоряжусь, чтобы к вам не входил никто, кроме медперсонала. Я за то, чтобы за больными ухаживали близкие люди, но до измождения доводить себя не нужно.

– Вы не дали знать в адмиралтейство, что мне необходимо встретиться с киром Хагиннором?

– Придите сначала в себя, мои хорошие. Кир Хагиннор – потом.

– Но...

– Чтобы связаться с силами, управляющими вашей жизнью, вам пока достаточно позвать доктора Илана. Не усложняйте свое положение, оно и так непростое. Хотя бы выспитесь. Кир Хагиннор – потом.

– Вы не понимаете...

– Уже более-менее начал понимать.

Обморок дернул головой. Спросил:

– Вы говорили с киром Хагиннором и он отказал в моей просьбе?

– Не напрямую. Но я слышал, как он предостерегает от разговора с вами других. Говорил о том, что Арденна не место для важных встреч, кто хочет говорить – едет к императору в Столицу. Мне жаль.

У Обморока на мгновение выступили желваки на скулах. Он не огорчился. Он разгневался.

– Простите, что затрудняю вас, – сказал он стальным злым голосом.

Возможно, подумал, что предостережение касалось самого Илана.

– Завтра будет новый день, – спокойным тоном отвечал Илан. – Для кира Хагиннора, в том числе. Все может измениться. И так, как вы совсем не ожидаете. Отдыхайте.

А Намуру не везет. Пока в операционной, вдобавок к швам на ноге, добинтовывали неудачливому юному любовнику разбитую голову, в приемнике случился судорожный припадок на фоне малярии, в легочном усиливающаяся стенокардия оказалась спонтанным пневмотораксом, на месте воздух откачали, легкое расправили, больная задышала, но ненадолго. Частота дыхательных движений быстро стала увеличиваться и вскоре оказалась вдвое выше нормы. Сделали повторную пункцию и привезли в операционную ставить дренаж. Без доктора Раура, за которым бегать далеко и долго, поэтому Илану пришлось самому. Причем, на доске плановых Илан внезапно обнаружил лобэктомию височной доли на завтра. План с подписью доктора Наджеда, когда успел образоваться здесь, неясно. Больной не в хирургическом, к операции его готовят в беспокойном отделении у доктора Арайны, и доктор Арайна в плане поставлен на вторые руки. С одной стороны, логика в этом есть, с другой, не очень-то это правильно.

В итоге советник Намур слонялся по коридору от палаты к палате, заглядывал к Эште, говорил с Актаром, сквозь приоткрытую дверь любовался на блюющего после наркоза героя-любовника в послеоперационной, обнимал за плечи его расстроенную маму и, выслушав чушь про великую любовь, ради которой герой готов на любые муки, тихо сказал через плечо его мамы наконец-то освободившемуся Илану:

– Не мучай парня. Добей.

Тут мама взвилась, и Намуру пришлось спасаться бегством.

– Я начинаю привыкать, – сказал советник чуть позже, дождавшись все-таки своей очереди на разговор. – Или прозревать. Скоро буду молиться на вас и вашу работу. Вопросы жизни и смерти за пределами госпиталя – просто упражнения в философии, пустая трепотня, высокопарные бредни. Насколько здесь все по-другому, тот, кто не видел, не поймет.

Поддерживать разговор в заданном тоне и на предложенную тему у Илана сейчас не было сил. Оказывать помощь в расследовании чего бы то ни было, хоть пути падения оторвавшейся пуговицы, тем более. Зато появилась надежда, что завтра по хирургии подежурит доктор Наджед.

– Пойдемте пить чай, – просто сказал Илан.

«Я не готов вас слушать», – Намуру не сказал. Может быть, зря.

Над Арденной уже, вроде бы, ночь. По крайней мере, темно, и огней в городе немного. Когда часто приходится заходить в операционную, начинаешь терять ощущение времени суток. Там время течет совершенно иначе. Кажется, что проходит пять сотых, на самом деле из жизни исчезла четверть стражи или больше. Выходишь обратно – время как время, иногда даже слишком медленно тянется.

В лаборатории жарко, пыхтит автоклав, двойные створки в кабинет распахнуты, чтобы прогрелись оба помещения. Поэтому в кабинете тоже жарко. Неподарок сгреб попону и диванные подушки в дальний угол, забился туда, как зверь в нору, не шевелится. Экстрактор нетронут, спиртовки сухие, поддон, на котором должны быть готовые флаконы, пуст. Правило «не хочешь – не работай» пора отменять. Зато Мышь, пританцовывая и напевая, накрывает на кабинетном столе роскошный пир – три коробки с пирогами, печенье, сахарные конфеты, воздушные булки и тарелка с пирожными. Кого ждет в гости? Илана с Намуром? Или волшебника из имперской Столицы?

– Где ты все это раздобыла? – поинтересовался Илан.

– В кондитерской на спуске, – отвечала Мышь.

– Хорошо, я переформулирую вопрос: на какие шиши гуляем, Мышь?

– Я отработала декаду, мне дали денег в казначействе, – охотно сообщила она. – Много. Я не ожидала столько. Вот – проставляюсь. Вы же вина не пьете? А то я бы взяла и бутылку... Садитесь, угощайтесь, чай почти готов.

– Бутылку надо было взять, – сказал Намур.

– Не слушай, – улыбнулся Илан. – Советник дает не те советы.

– Я вообще не даю советов, – подвинул стул поближе к пирогам Намур. – Я жалуюсь на жизнь. Никому никогда не жаловался, только вам, доктор. Бутылки временами очень не хватает.

– Так и быть, – сказал Илан. – Я принесу бутылку.

Прошел по коридору к кабинету доктора Наджеда, открыл своим ключом дверь, нашарил в темноте коллекцию благодарностей в глубине шкафа и выбрал непочатую, с двойным акцизом и сургучной марочной печатью. Бутылки сейчас много кому не хватает. В лекарственных целях и строго по рецепту. Эште из-за пьяного гриба, Неподарку из-за брата, Мыши каплю в честь ее маленького праздника, ну, может, еще кто зайдет на пироги.

И не ошибся. Столичный волшебник появился из ниоткуда, стоило лишь про него вспомнить. Уже грел над автоклавом руки и улыбался Мыши.

– Что празднуем? – спросил Илана вместо приветствия.

– Мышь проставляется с первой получки, – объяснил Илан.

Мышь расцвела в центре внимания, ходила на цыпочках и лучилась такой улыбкой, при которой можно гасить лампы. Намур присмотрелся к благодарности, добытой Иланом в соседнем кабинете, присвистнул.

– Ничего себе, живем, – сказал он. – Шестьдесят лет вину. Трогать страшно. Штопор есть?

– Нет, конечно. И я вам все не вылью, не мечтайте, – сказал Илан, доставая из коробки ланцет и втыкая его в пробку. – Половину оставим для больного.

– Чтоб я так болел, – вздохнул Намур.

– Не приведи бог, советник. Это для доктора Эшты. После пьяного гриба память возвращать. Он ведь ничего не сказал сегодня Дженишу?

– Дженишу за допрос наш общий любимец доктор Ифар чуть не навалял по шее. А других подробностей не знаю. Или не было их.

– Значит, не было. Рано лезете. И неправильно.

– А как правильно? Может, вам заняться?

– Обещать не буду, но попробовать могу. Напишите только, о чем спросить. Вдруг у вас какие-то особые пожелания.

– Никаких особых, кроме интереса узнать, что он регулярно делал в хофрском посольстве.

– Лечил, – сказал Илан. – Довольно удачно, им были довольны. У них летом умер штатный врач.

– Ах, вот как. Мы предполагали. А, может, не только лечил?

– Не имею представления. Про «не только» хофрские посланники мне не рассказывали.

– Они с тобой разговаривают о своих делах? – удивился государь Аджаннар, отнимая руки от автоклава и подходя к столу.

Илан не без усилия вывернул пробку и поставил бутыль между пирогами и печеньем.

– А куда они денутся. Они хотят разговора с киром Хагиннором. Младший хочет. Но кир Хагиннор, насколько я понимаю, желанием идти навстречу не горит.

– Послушай-ка... – государь задумался. – Хотя, нет. Мне с младшим разговаривать не о чем. Мне бы со старшим обсудить кое-что.

– Боюсь, что старший к переговорам расположен не более кира Хагиннора. А в чем разница? В возрасте?

– В них самих, доктор, – сказал государь. – Они из разных кланов, между которыми столетиями тянется конфликт. У них так принято – в ученики брать не из своих родственников, а из... можно сказать, врагов. Общие интересы у кланов, безусловно есть. Вот ради этих интересов они друг друга терпят. Но клан Белых меня не интересует. Не они сегодня решают то, что мне нужно. Мне нужны Серые. Это старший.

– На мой взгляд, оба они рыжие. Впрочем, тебе виднее. Мне довести до сведения старшего твой интерес?

– Пока не надо. Пусть господин Намур сначала разберется в том, что они творят. Может быть, уже зарвались все, и даже с Серыми мне разговаривать не о чем.

Мышь принесла чайник и стала наполнять чашки. Намур плеснул себе вина в лабораторную посудину, болтал его по кругу и принюхивался.

Илан достал из внутреннего кармана два дяна, положил на край стола:

– Возьмешь себе, Мышь.

– Не возьму, – задрала подбородок она.

– Ну... еще не хватало, чтоб ты нас за свой счет кормила. Мы не такие люди.

– Мне не нужно денег, – заупрямилась Мышь и обиженно уставилась на монетки.

– А что тебе нужно? – спросил государь. – А то у меня и денег-то с собой нет. Чем тебя благодарить за гостеприимство?

– Мое желание, – напомнила Мышь. – Помните, в адмиралтействе вы предлагали загадать?

– Помню. В тот раз вы с доктором вежливо отказались. Я даже немного обиделся.

– Но вы же любое можете исполнить?

– Не любое, – улыбнулся государь. – Только такое, которое не противоречит законам империи и ее интересам. Ты переменила решение? Хочешь что-то для вас попросить?

– Мое не противоречит, – твердо и очень серьезно сказала Мышь. – Переменила, хочу. Я вас подслушала в прошлый раз, вы с господином губернатором говорили о войне весь вечер и пол ночи. Только о войне и больше ни о чем. Вы сделайте так, чтоб не было войны. Пожалуйста. Ведь вы же можете?.. Такой ездец людей рожать, а на войне их убивают...

Илан понял, что Мышь дрожит. Взял ее ладонью за затылок, уткнул в себя. Она чуть слышно всхлипнула и на мгновение поддалась, но потом оттолкнула его руку, вывернула шею и с требовательным ожиданием посмотрела на государя. Мышь не играла и не шутила. Государь молчал, глядя на коробку с пирогами.

– Не можете, – наконец сказала она.

– Могу, – ответил тот. – Но это очень-очень трудно. И опасно для меня. Если у меня не получится, не будь в обиде, Мышь.

– Хотя бы попытайтесь, – вздохнула она. – А денег все равно не возьму.

Часть 4

Диагноз исключения

* * *

Как прошла ночь, Илан к утру последовательно восстановить не мог. Не потому, что все прошло спокойно. Как раз наоборот. Он был у Рыжего, у Эшты и доктора Ифара, у Палача, и дважды выдворял из хирургии в спальню Мышь, у которой оценка ее заслуг и похвала предыдущим вечером вызвали приступ рвения быть полезной. Когда Мышь вернулась в третий раз, всунулась в палату к Рыжему, на подушке которого Илан планировал подремать хотя бы половину стражи, и подняла его громким шепотом: «Доктор, наверху шумят плотники, мне не спится!» – Илан, чтоб отстала, нарисовал ей на рецептурном бланке десяток примеров по арифметике и изобразил несколько строчек из «Травника и лечебника» для переписывания. Сам удивился, насколько его почерк отличается от каллиграфии государя Аджаннара, но ничего поделать с этим было нельзя. Не лучший пример для подражания, но другие доктора вряд ли покажут лучше. Мыши упражнения по письму не понравились, но она сама напросилась, поэтому покорно отправилась к удобному подоконнику во второй послеоперационной и, высунув язык, стала пыхтеть над заданием. Математика у нее получилась мгновенно, со словесностью обстояло в разы хуже. Мышь пыталась халтурить, Илан заставил ее переделывать. Мышь пыталась увернуться от письма и заняться уходом за больными, Илан пресек поползновение, вернул ее к чернильнице и подоконнику.

За четверть стражи и дюжину строчек Мышь перемазалась чернилами, словно портовый писарь, работающий подряд вторую смену, зазевала, захотела спать и, не доделав толком задание, попросилась в дезинфекцию отмыться от клякс. Илан смилостивился и отпустил. План поспать на подушке у Рыжего все еще был актуален, половина ночи впереди. Но не тут-то было. В эту ночь в покой госпиталя вмешались не внутренние силы, против которых медицина вполне действенна, а внешние, со своими непонятными целями и мотивами. Едва Илан прикорнул, подвинув Рыжего чуть в сторону, раздался короткий звякающий удар камешком по оконному стеклу, потом такой же по соседнему окну, а потом звон разбитого стекла один раз и еще раз, грохот открывающихся рам, чьи-то удивленные возгласы и, через небольшое время, снова разбитое стекло, крики возмущения и звуки драки, больше всего похожей по воплям на кошачью, если бы вопли эти не перемежались непечатной руганью. Похоже, ругалась под окнами Мышь. И в драке участвовала она же.

Первым на происходящее отреагировал Обморок.

– Окна бьют! – подскочил он со своей постели, всунул ноги в обувь, резво отстегнул крюк с ближайшей глухой ставни, распахнул ее в ночь и, оценив расстояние от подоконника до земли, одним звериным прыжком канул в темноту.

Илан совершенно не помнил, растут ли под окнами палаты Рыжего какие-нибудь кусты. Но, судя по тому, что Обморок, выскочив наружу, смолчал, приземлился он удачно. Хорошо быть таким ловким, наверное. Несмотря на то, что палата располагалась на первом этаже, Илан прыгать вниз через окно не решился. Высота стены от основания до первых окон где-то два человеческих роста, с больной ногой это много. Закрыл распахнутую ставню обратно на крюк, и поспешил в обход. В промежутке между акушерским и хирургическим встретил доктора Никара и сонного Гагала, попросил их остаться, сказал, сам посмотрит, что это за ночные безобразия. Впрочем, за ним еще увязались два фельдшера и мойщики из дезинфекции, где и было разбито последнее окно.