Текст книги "Шаги по земле"

Автор книги: Любовь Овсянникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 30 страниц)

2. Девушка с трудным детством

В девятый класс к нам пришла новая ученица – Иващенко Раиса Дмитриевна. Девочка была годом старше меня, но отстала от сверстников из-за болезни – лет в семь-восемь получила травму позвоночника в области шеи и до шестнадцати лет лечилась по больницам, закованная в гипс.

Мы подружились, отношения поддерживаем до сих пор. О Рае можно больше ничего не говорить, а можно говорить много, но мы встретились уже фактически сформировавшимися людьми и никаких открытий друг другу не преподнесли. Наша дружба зиждилась на взаимном интересе, сконцентрированном вокруг учебы – Рая сильно отставала, а я видела свой долг в том, чтобы помочь ей. В какой-то мере она стала плодом моих усилий, особенно в геометрии.

Рая живет в Дубне Московской области, работала в детсаде логопедом. Воспитала двух прекрасных сынов.

3. Упавшая в сиротство

В начальных классах я дружила с Надеждой Бабенко. Познакомились мы еще совсем маленькими – эта девочка приходила в гости к своей родной тетушке, жившей по соседству с нами. Я называла эту женщину бабушкой Сашей Тищенко. По рассказам мамы, в довоенное время она задушевно дружила с моей бабушкой Евлампией, поэтому мама ей благоволила и посылала меня нянчить ее внука Володю, рожденного с дефектами скелета. Надя приходилась Володе двоюродной тетей, ибо Надина мама и бабушка Саша Тищенко были родными сестрами. Надя тоже любила Володю и приходила поиграть с ним. Там мы встречались.

Мы с нею были ровесницами и позже учились в одном классе.

Надина мама была матерью-героиней, я даже видела ее награды – медаль. Виду тетя Анна была бледного, хоть и относилась к чернавкам, двигалась медленно и говорила тихо – болела сердцем и умерла, когда Надя окончила начальную школу. Сама моя подружка отличалась жиденькими огненно-рыжими волосами и очень симпатичным лицом в густых ярких веснушках. И все же она мне нравилась – стройная, очень хорошего сложения, подвижная. Надя и училась неплохо, хорошая была девочка.

Тыл усадьбы, где жила Надя, выходил на колхозный сад, посаженный еще до войны моим дедушкой Яковом. К моменту нашего детства этот сад начал плодоносить. Его тщательно охраняли, но мне, внучке его прославенного создателя, вход туда всегда был открыт. Я могла есть ягод, яблок, груш сколько влезет, но с собой разрешали уносить немного – только в пригоршне для угощения родителей. Я часто водила туда Надю. Случалось, мы ранней весной, когда завершалось цветение, целыми днями бродили между деревьями – сдирали с абрикос и вишен клей и лакомились им. Даже сейчас я узнала бы любое дерево того сада по запаху и наощупь, с закрытыми глазами. Нет его давно, уничтоженного Хрущовым в самую пору молодости, а память о нем жива.

Кстати сказать, привыкшая к тому, что почти все людские сады в селе брали свое начало от дедушки Яши и, следовательно, немного от меня, я могла в любом нарвать себе ягод (особенно обносила сливы «угорки») без спроса, среди дня. Конечно, не шла вглубь, не набирала в емкости, а рвала у ограды и только чтобы поесть или немного набрать в подол, но все же это была привилегия, заработанная моими предками. Мне это позволялось людьми, и даже мама не бранила.

После смерти тети Анны Надя еще с год побыла у нас в школе, а потом отец определил ее в Запорожский интернат для сирот. Больше мы не встречались. Слышала я, что она стала поварихой, жила в хорошем браке, воспитывала сына. Но в отрочестве этот мальчик утонул, и это сильно сказалось на Надином самочувствии, подкосило ее. Она нашла силы и мужество родить еще одного сына. Но в 50 лет, когда ее второй мальчик достиг отроческого возраста, осиротила его – умерла от острого заболевания сердца, как и ее мама.

4. Барская отроковица

И все же Надя больше дружила не со мной, а с Людмилой Букреевой, тоже нашей ровесницей, которую знала раньше и видела чаще – они жили по соседству. Странная это была дружба. Всегда голодная Надя, плохо одетая, слишком самостоятельная и даже немного хулиганистая, не имела ничего общего с забалованной, изнеженной Людмилой, благополучие которой било через край. Людмила была барышней – потомком местных бар, после революции оставшихся в селе и уцелевших, выросла в семье с прислугой, прачкой и нянькой, естественно, усвоила барские повадки и своих подружек пыталась превратить в служанок. Как эти девочки ладили и что их сближало, трудно понять. Не думаю, что гордая и бойкая Надя была в этой дружбе зависимым человеком.

Я же узнала миловидную и всегда нарядную Людмилу, девочку из привилегированной семьи, уже в школе, как свою одноклассницу.

Естественно, иногда, довольно редко, мы играли втроем – они вдвоем и я с ними. После отъезда Нади мы с Людой общались чаще.

Людмила выучилась на заочном факультете химико-технологического института, и работала лаборантом на Славгородском арматурном заводе. Она вышла замуж за нашего одноклассника Виктора Борисенко, порушив большую любовь с другим мальчиком, который больше ей подходил по всем статьям. Брак сохранить ей не удалось, но двух дочерей она воспитать успела. Прожила чуть дольше своей матери, но тоже повторила ее судьбу – ушла из жизни от рака гениталий в 60 лет.

5. Девочки-неразлейвода

Были еще две закадычные подружки, девочки-неразлейвода, мои одноклассницы, к которым я иногда примыкала – Тамара Докучиц и Лида Столпакова, тоже соседствующие между собой. О Лиде и ее семье много написано в моей книге «Заложники судьбы», не буду повторяться.

А о Тамаре напишу коротко. Она была единственным ребенком в семье, хотя росла при неродном отце, была удочерена чужим человеком. Коренастая, энергичная, с блестящими карими глазами, она казалась очень выносливой и здоровой. По натуре была старательной, очень аккуратной физически, предусмотрительной и необыкновенно шутливой. Возле нее всегда стоял хохот. Школу она окончила с Серебряной медалью. Медаль в те годы давала значительные преимущества, но Тамара воспользоваться ими не смогла. Этому помешала любовь. Хотя поступала в Запорожский педагогический институт, самый не престижный вуз, куда конкурса никогда не было.

Почти сразу же после школы она вышла замуж за солдата срочной службы, из тех, кого присылали в колхоз на помощь по уборке урожая. Роман у них вышел бурный и короткий, но прожили они очень дружно все отпущенное им время и воспитали двух хороших детей – сына и дочь. Тамара все-таки пошла учительствовать, чуть позже выучившись в том же институте заочно.

Жила и работала она в Донецкой области, на родине мужа. Умерла в день своего 60-летия от оторвавшегося тромба. Кажется, болезнь эта у нее наследственная, младшая сестра ее матери тоже совсем молодой ушла из жизни от тромбофлебита.

6. Заводила со странностями

В студенческую пору я недолго дружила с Татьяной Мажаровой, с которой сблизилась во время совместного проживания на квартире у Марии Максимовны. Таня хорошо училась и была заводной девчонкой, хохотушкой и певуньей. Она хотела нравиться, первой задирала ребят, но, кажется, безобидно, хотя это и воспринималось как странность. Погулять она любила, нечего греха таить. Однажды загулялась с молодыми мужчинами, жившими по соседству, за полночь, и наша хозяйка решила не впускать ее в дом. Тогда Таня поднялась по стремянке и влезла в форточку (мы жили на втором этаже), под которой спала я. Она свалилась прямо на меня в тот момент, когда проснувшаяся Мария Максимовна уже поджидала ее и тут же принялась лупить клюкой. Но каково было мне переживать все эти неожиданности буквально на своем горбу?

У нас с Таней было одно интересное соревнование – кто дешевле пообедает в студенческой столовой, причем так, чтобы взять закуску, первое, второе и десерт. Иногда одного рубля каждой из нас хватало на три дня.

Замуж Таня вышла за первого, кто воспринял ее всерьез, нашего однокурсника Николая Кондру – изначально совершенно ей не подходившего. Был он неплохим, способным и внешне симпатичным парнем, но с независимым характером и серьезным взглядом на жизнь. Хотя, с другой стороны, трудно сказать, с кем эта заводила со странностями была бы счастливой, зато Николаю найти себе хорошую жену, не обманись он в Тане, не составило бы труда.

После развода с Николаем Таня разбила семью своих сотрудников. Как уж там получилось, не знаю, но с новым мужем она стала религиозной фанатичкой, вовлекла в это детей, дочь выдала замуж за попа, а сама, больше не зная материальных трудностей, колесит по паломническим маршрутам, целует руки священникам и не снимает с головы платок даже во сне. Научила своих детей рожать всех, кого Бог пошлет, и очень гордится тем, что не запоминает имена все новых и новых внуков.

Если бы в студенческую пору мне сказали, что с Таней случится такая метаморфоза, я бы ни за что не поверила. Но время всегда выявляет в людях скрытые дефекты.

7. Другие соученицы

Пока я жила на отдельной квартире, ко мне часто заходила Людмила Эпштейн, приятная девушка, дружелюбная, улыбчивая, соученица из местных жителей. Она активно адаптировала меня к городу, рассказывала о евреях, которых я не умела различать, давала советы в трудных ситуациях. А у меня их было предостаточно, особенно в связи с прекращением дружбы с одноклассником Василием Садовым, пустившимся устраиваться за счет девушек. Можно сказать, что со стороны Люды это была дружба-покровительство. Замуж Люда вышла за Николая Лузана, простого сельского парня, студента нашего же факультета, но курсом старше нас, и всю жизнь прекрасно с ним ладит.

Дружила я и с Раисой Сокольской – миниатюрной роскошно-рыжеволосой девушкой без особенных претензий к жизни. Как и Люда, она была единственным ребенком в богатой еврейской семье. Только родители ее не были интеллигентами, папа работал в ЖЭКе сантехником, а мама – кассиром в обувном магазине. Можно представить – при отцовых заработках и маминых возможностях – как они одевали свою обожаемую дочь.

Рая, действительно, была очень симпатичной и милой девушкой, добродушной, приветливой. Странно и непонятно, почему ребята не замечали ее.

По-моему, она с самого начала знала, что уедет из СССР, поэтому не очень и старалась ни в учебе, ни в устройстве личной судьбы. Сейчас она занимается страхованием, живет в Нью-Йорке, хотя сына устроила в Москве. Его бизнес – производство соленых сухариков к пиву. Объездив весь мир, повидав все известные курорты, развитые и не очень развитые государства, Рая сказала, что лучше и величественнее Москвы в мире города нет. В Москве чувствуется древняя Русь, душа народа, а остальные столицы – просто большие красивые города.

Ближе и дольше чем с другими сокурсницами я общалась с Любой Малышко из Синельниково. В какие-то годы мы жили в одной комнате общежития. Люба и теперь – это не человек, это неиссякаемая энергия, непрерывная рационализация и научная организация труда, полезные и бесполезные инициативы, закручивание своего окружения в циклон, неостановочный бег за впечатлениями.

Люба работала учителем математики, живет в Синельниково.

Амуры и сатиры

Еще их нет…

Лет до 14-ти обо мне можно было сказать одно: дурнушка. Мама моя была строгих моральных правил и не одобряла легкомысленную детскую моду с короткими платьями на завышенной кокетке, из-под которых виднелись коленки. И чем старше я становилась, тем мера ее строгости усиливалась. В подростковом возрасте она одевала меня по взрослому образцу, а когда я сопротивлялась, то объясняла, что покупает и шьем одежды на вырост. Мои платья были отрезные в талии с юбкой клиньями и имели длину ниже колен. На все сезоны бабушка Саша шила их из штапеля, на резинках в поясе и рукавах. Видимо, уже тогда у меня были проблемы со здоровьем, так как эти резинки мешали дышать. После первой же стирки я их вынимала и выбрасывала, мотивируя тем, что они мешают утюжению. Если недостатки кроя бабушка скрывала за драпирующим эффектом, достигаемым за счет этих резинок, то можно представить, как выглядели платья без них: низ юбки становился неровным и перекошенным, срезы рукавов – волнистыми. Вместо теплых вязаных кофт я носила дамские жакеты, перешитые из маминых девичьих костюмов. А зимнюю обувь заменяли клееные резиновые сапоги типа бахил, бесформенные и страшненькие.

Редко мне перепадала готовая одежда, хорошо сидящая на фигурке. Например, в какой-то особенно удачный и дружный период нашей жизни, году в 1954–1955, мама купила всем нам, и себе в том числе, одинаковые трикотажные свитера в клетку, с густым начесом, теплые, добротные, застегивающиеся у горловины на молнию. Себе и папе – сдержанных серо-бежевых оттенков, а нам, детям, более яркие. К сожалению, я быстро из него выросла, и больше никогда и ни на ком не видела таких. Еще помню, как она впервые одела всех в войлочные комнатные туфли. Мне достались оранжевого цвета, аккуратненькие по фасону. Я на них не могла насмотреться, так они ладно сидели на ножке. Даже хотелось в них ходить на люди.

Конечно, видя, что другие девочки одеты лучше, я зажималась, избегала людей и уклонялась от общения с подругами, считая себя просто огородным пугалом. К тому же у меня была большая голова, которую хотелось спрятать под волосы, а мама не разрешала остригаться и зачесывала меня гладко, выставляя эту голову напоказ во всей красе.

Ну какие могли быть мальчики или амуры?

И все же однажды, будучи в шестом классе, я нашла под партой открытку с нежными признаниями и без подписи. Обведя взглядом соучеников, обнаружила мальчика, необыкновенно сосредоточено рассматривающего голую поверхность парты, уши которого горели красным. Изредка он поворачивался и смотрел в мою сторону. Тогда я видела его пунцовое лицо. Это был Коля Белоцеркивец, тихий троечник, не обращавший на девочек внимания.

Чего он от меня ждал? Я промолчала.

Летом я чувствовала себя немного увереннее, привлекательнее. На лето мама покупала мне красивые туфли, босоножки, которые я любила и берегла, да и ситцевые платья позволяла подшивать до желаемой длины.

Николай

В летние каникулы у подростков был свой вечерний выход – в школьный клуб, где в большом зале стоял единственный на все село телевизор. Там завязывались симпатии, возникали романы, оттуда мальчики провожали нас, девочек, домой.

Мечтой девчонок был Василий Буряк, записной троечник годом старше меня, улыбчивый бездельник с лукавым взглядом. Он, возможно, не был так уж хорош собой, но они не обращали внимания на его выгоревшее веснушчатое лицо с небезупречными чертами, бесформенный влажный рот и рыжеватые волосы. Гораздо больше их впечатляло, что он был высок, строен, поразительно красив в движениях, пластичен, к тому же синеглаз и кудряв. Девчонкам все в нем нравилось, подаваемое вовне с ленцой и барственной небрежностью. Мои подруги тоже вздыхали по нему. Но он был занят Людой Стеценко, еще бы – первая школьная певунья, да и собой хороша. Зато Коля Горбашко, его друг и одноклассник, тень и двойник, всегда находящийся рядом, как паж, раз и два вынужденно сопровождавший меня домой, потому что я следовала за Людой, а он – за Василием, проникся ко мне симпатией.

В дальнейшем нам не нужны стали Люда и Василий, мы с Николаем без них смотрели телевизор или бродили по улицам, находя общие темы, и за своими разговорами никого не замечали. Николай очень трогательно ухаживал за мной, укрывал пиджаком от прохлады, иногда кружил на руках. Я чувствовала его привязанность, беспредельное доверие и нежность, усиленную тем, что умела держаться на расстоянии, не позволяла переступать разумную черту, установленную возрастом в отношениях. Хулиган и задира, при мне Николай становился смирным, серьезным, рассудительным, короче, очень старался соответствовать моим представлениям о настоящем парне.

Настал учебный год, положивший конец нашим встречам и вечерам, гуляниям, разговорам и просто молчанию вдвоем. Николай, втянувшись в хорошую дружбу, в беседы с интересными темами и полезной информацией, поняв их преимущества перед бесцельным шатанием по улицам и пустой болтовней, переносил начало занятий и невольную разъединенность хуже, нервничал и на переменах прибегал на наш этаж посмотреть на меня. Видимо, это укрепляло его силы, дух, помогало не поддаваться влиянию улицы. Но бесхитростные мальчишеские маневры стали замечать другие, посмеиваться, осуждать, и я запретила ему их. Тогда он принялся писать мне письма, ему важен был этот контакт, поддерживающий в нем внутренний стержень. Не помню, о чем он писал. Да и вообще, о чем мог писать мальчишка, не так уж много видевший и знавший? Скорее всего, что-то об учителях, товарищах, уроках, школьных предметах, своих оценках. Однажды его письмо попало в руки учительницы Пасовской А. Л., а от нее, не блещущей деликатностью, – к моей маме.

На удивление, мама проявила сдержанность, не ругалась. Но решительно потребовала прекратить эту дружбу. Дело было после уроков, под вечер. Бедный Николай, которому стал известен гнусный поступок учительницы Аллы Леонидовны, не находил себе места, очень волновался и беспокоился обо мне. Он, двоечник и задира, не хотел бросать на меня, отличницу, тень, но и отказываться от общения со мною тоже не хотел. Чем он хуже других? От тревоги ему мерещились ужасы, что родители избивают меня, и он примчался к нашему дому, а тут демонстративно ходил по улице вдоль окон. Стояла зима, снежная, морозная, и в ранних сумерках его одинокая фигура добавляла ситуации еще больше драматизма и трогательности.

Мама разрешила выйти к Николаю и сказать, что со мной все хорошо, но что наша дружба отныне откладывается на неопределенный срок. Я не могла ослушаться, тем более что понимала бесперспективность любых запирательств.

Коля, Коля… Он, видимо, страдал. После этого он «отбил» у Василия Буряка мою подругу Люду, продержался в демонстративной дружбе с нею месяца два, но однажды не выдержал – спихнул ее с обрыва в овраг со снегом и ушел домой. И в дальнейшем перестал замечать. А она пожаловалась мне.

Это было еще детство, мой седьмой класс. Николай же учился в восьмом. Окончив его, он в школу больше не пришел. Давно его нет на земле – погиб в тюрьме от рук настоящих уголовников, попав туда по глупости – ограбил газетный киоск. Зачем? В деньгах он не нуждался, вредных привычек не имел, о них тогда слыхом не слыхивали. Явно, опять пошел за кем-то, кто был сильнее его. Судьба слабовольного человека.

Славик

И в восьмом классе я оставалась такой же зашмыганной дурнушкой, как и раньше, которую мальчики продолжали не замечать.

Только годом позже мама купила мне нормальную школьную форму – платье из тонкой коричневой шерсти, очень красиво пошитое. Я украшала его черными фартуками, и каждый день меняла воротничок и накладные манжеты. В морозы мне больше не приходилось надевать резиновые сапоги с портянками, потому что мама отдала свои теплые ботиночки, импортные, с пряжками. И зимнее пальто у меня было хорошее, не хуже, чем у других. Но тщетно.

Три главных школьных красавца, мальчишки из выпускного класса, – Славик Герман, Виктор Петрученко, Анатолий Ошкуков – интересовались не мной. Славик ухаживал за Людой Букреевой, и это была самая красивая пара в истории Славгорода, Виктор посматривал на Раю Иващенко, а Толя ни на кого не посматривал, но все равно не на меня. Правда, меня это не уязвляло, я привыкла быть в тени.

И вот в наш класс пришел новый ученик, сын директора завода, Славик Баглай, который до этого окончил восемь классов русской школы в Днепропетровске. Городской мальчик! Симпатичный, светленький, с хорошими чертами лица, с приятной улыбкой. Своим неуловимым шармом он отдаленно напоминал Васю Буряка, уже давно исчезнувшего из нашей жизни. Только до Васи ему все же было далеко, не было в нем ни того роста, ни стройности, и ходил он сутулясь и шаркая кривыми ногами.

Славик с первых дней начал ухаживать за мной, после уроков провожать домой. Мы занимались во вторую смену, и возвращаться приходилось ночью, так что это было отнюдь не лишнее. К тому же льстило его внимание – получалось, что новый человек меня выделил из всех девчонок школы. Только я не знала, как полагается держаться, когда тебя провожают, потому что воспринимала это как услугу с его стороны. Мне представлялось, что надо занимать провожатого интересными разговорами. И я говорила и говорила, а Славик молчал, причем не так, как молчат слушающие люди, а с отсутствием интереса, тупо, даже с досадой, словно ждал чего-то другого. Действительно, то и дело он пытался обнять меня, лез целоваться. Меня это совершенно не привлекало, я не находила ничего общего с этим мальчиком. Как можно целоваться при этом? Каждый вечер я меняла темы бесед, рассказывала о чем-то другом, но реакция была одинаковой – всю дорогу молчание, а потом он распускал руки, выкручивал мне суставы и дышал в лицо. Его липучесть была просто беспредельной, из его рук еле удавалось вырваться, это доходило до абсурда. Мне не нравилось, когда я теряла власть над ситуацией.

Не знаю, сколько бы я выдержала такого «ухаживания», но тут случилось то, что помогло мне избавиться от него. Славика вызвали к доске отвечать урок. Он вяло вышел, стал за спиной учителя, перекосившись всем телом, замер. И вдруг я поняла, что он ничего не знает. Но что же дальше? Где его смущение? Где неловкость передо мной, конфуз, растерянность? Ничего подобного не наблюдалось. Славик улыбался, посматривал в мою сторону и красноречиво гримасничал: кивками просил, даже требовал подсказки. От меня?! От той, которая желала бы гордиться им, видеть в нем самого лучшего парня? Я отвернулась. Значит, этот мнимый красавец, этот герой сумерек с липкими руками, мастер пошлых приставаний – просто-напросто тупой болван? Мне стало стыдно, я готова была провалиться под парту и дальше в преисподнюю. И я стала избегать Славика. Сказать ему о возникшей антипатии не решилась, из жалости.

Слава Богу, загрустившего неудачника тут же подхватила Люда Ятченко, пустилась во все тяжкие, чего он и искал. Ее счастье, что она была не в одном с нами классе и не наблюдала его полной несостоятельности, умственного убожества, интеллектуальной никчемности. Она воспринимала его только по внешним проявлениям, ну и по должности отца, конечно. Собственно, ее это вполне устраивало, более того – на должность отца она и делала ставку, потому что при своих скромных успехах в учебе по-другому «выбиться в люди» не смогла бы. Позже старший Баглай, действительно, получил должность в Днепропетровске и забрал туда всю разросшуюся семью. Тем не менее Людмила при всех сказочных возможностях свекра осталась без образования и не добилась ничего. Ее жизнь прошла в рабочем пригороде, ради которого, конечно, не стоило покидать наш уютный чистый Славгород. Она работала токарем на заводе, как могла бы работать и дома. Поднять ее на более высокую общественную ступень даже влиятельный свекр не смог.

Славик, интуитивно чувствовавший расчетливость и нравственную нетребовательность своей избранницы, явно не любил ее и что называется по горячим следам, без стеснения при удобном случае докладывал мне, как она его «закадрила», обещала плотские наслаждения и как он, искусившись, пошел к ней и лишил ее девственности под боком у родителей. Он не видел в этом ни большого греха, ни завоевания, а одну лишь удаль да умение использовать шанс. Изредка, на правах одноклассника, он все еще набивался в провожатые, чего я никак запретить не могла, и этими откровениями словно воспитывал меня, поучал, а заодно призывал одуматься и вернуться к нему, давал понять, что я могу сделать это в любой момент и буду понята и прощена. Ну где тут, при такой силе его надежд, было объясняться, что кумиры с повадками шкодливого котенка меня не привлекают, и в моих глазах он давно развенчан? Я ничего не комментировала и просто помалкивала. Такие наши отношения продолжались три года, до самого окончания школы.

Их брак, случившийся сразу после получения Людмилой Аттестата зрелости, был лишен святости, как любая связь, замешанная на похоти. Много лет спустя, идя на вечерние лекции в химико-технологический институт, где работала, я встретила Славика. А он, уже заметно посерьезневший, учился на вечернем факультете строительного института, и тоже спешил на занятия. Мы пообщались, сколько позволило время, и он с грустной иронией успел поведать, что думает о том времени, о Людмиле и о своей женитьбе. Вместе они жили, пока не умерли его влиятельные родители, а потом Людмила выставила его из дому, что не удивительно.

А для меня опыт отношений со Славиком был определяющим, я поняла, что устроена чуть-чуть не так, как мои подруги – мне важно было не то, как выглядит парень, как танцует, флиртует, кем являются его родители, а другое – то, что у него в голове, на что он способен, о чем думает.

Но вернусь в девятый класс, когда нас как самых младших из старшеклассников, начали допускать на школьные вечера. Вечера проводились чудные, тематически интересные, с викторинами и призами. И конечно, с обязательными танцами в конце. В первый же вечер, на который я пришла, одетая в новое красивое платье из бордовой тафты, я выиграла главный приз конкурса по физике. Ну а потом на всех вечерах до самого лета вовсю танцевала с Толей Ошкуковым, настоящим франтом и, наверное, умницей. Танцевала я грациозно, легко, и как партнерша была нарасхват. Мне не о чем было грустить.